паустовский. судьба шарля лонсевиля

Саша Тихий
        Написано божественно, но сколько вранья и предвзятости.
        Паустовский велик для российской словесности тем, что помог школьному учителю и заполнил своими сложносочиненными предложениями всю линейку учебников по русскому языку. Сколько диктантов написано по его описаниям окрестностей! Сонмы российских учеников материализовали каракулями его движения души, ответно получили удовлетворительные оценки и ушли благословенными во взрослую жизнь.
        Российские учебники - о, это особая жизнь российской словесности, и за нее Нобелевскую премию не дают, хотя благодарное советское правительство орден Ленина для Константина Георгиевича не пожалело. Что касается Нобелевской премии, то известный немецкий славист Вольфганг Казак в «Лексиконе русской литературы ХХ века» пишет: «Запланированное вручение Нобелевской премии К.Паустовскому в 1965-м не состоялось, т.к. советские власти начали угрожать Швеции экономическими санкциями. И таким образом вместо него был награжден крупный советский литературный функционер М. Шолохов». Комментировать сегодня этот текст сложно, но есть хоть какое-то понимание о несостоявшемся лауреатстве.
        К большому сожалению Паустовского, творившего в эпоху некоего плоского двухмерного соцреализма, проза, которой он занимался, требовала обязательную направленную придумку сюжетов. Скажем, для того чтобы описать восторг от росы на утренней поляне, он принужден был искать какой-нибудь квасной советский сюжет, и уже контрабандой выводить  на него остудившую пятки росу. Конечно же, натруженная работа над понятным всем сюжетом, убивала его любимые словесные натюрморты, и Константин Георгиевич, взмокнув от кажущегося ему ненужным умственного труда, в конце концов, тупо смотрел на бумагу, силясь понять, что же его в этот день подтолкнуло сесть за стол. Вот и чернильница пуста, а кроме сырых от росы пяток в рассказе ничего существенного и нет. «Зачем все это?» - спрашивал себя советский писатель.
        Но тем писатель и хорош, что он выдумывает свой собственный жанр – «Мещерские рассказы». Хитрость заключалась в приеме сбора материала как бы для сюжетов будущих, и раз это не рассказы, а так, этюды, то жесткие законы построения прозаической истории оказались как бы на время и не нужны. В результате, обманув сам себя и советскую редактуру, он пишет очень любопытные пейзажные этюды, легшие в основу тысяч школьных диктантов, что в результате и увековечило имя писателя.
        Это не так смешно, друзья. Посмотрите на титул учебника по русской речи, и вы увидите картину Ивана Ивановича Шишкина «Утро в сосновом лесу» со своими знаменитыми мишками. Это очень русская картина, входящая в генофонд российской культуры. Но – общеизвестный факт – мишек то на ней писал не Шишкин. Великий художник растительного мира, к сожалению, был профнепригоден в описании мира живого и подвижного. На помощь Иван Ивановичу приходит его коллега Константин Савицкий – именно его рукой в бурелом соснового леса вписаны четыре медведя.
        Если бы наш Паустовский владел сюжетным искусством, скажем, своего ровесника Владимира Набокова, между прочим, тоже не Нобелевского лауреата (но это уже другой писательский анекдот), то он бы точно вошел в сонм Толстых-Достоевских XX века. Однако не случилось, а работать на пару в прозе как-то не принято. Хотя исключения мы конечно знаем.
        А теперь о нашем, карельском и наболевшем…Повесть Паустовского «Судьба Шарля Лонсевиля» является, пожалуй, самым заметным для Карелии художественным произведением, где выведена целая плеяда исторических для нашей земли фамилий. Это и губернатор Державин, и ряд горных начальников, начиная с соратника Петра Великого голландца Геннина, затем, конечно, Сахарова XVIII века – шотландца Гаскойна, и заканчивая опять же шотландцем Армстронгом и французом Фуллоном. Даже император Александр I, посетивший Петрозаводск решительно выведен Паустовским на суд общественности. Да, да, именно на суд, потому что почти все без исключения персоналии написаны ядовитыми красками Кукрыниксов. Так изворотливо начинал свою литературную карьеру молодой писатель Константин Паустовский. Хотя именно эти, столь неприглядно выписанные персонажи, снискали славу российскому оружию, произведенному на Петровском и Александровском заводах.
        Интрига повести «Судьба Шарля Лонсевиля» заключается в том, что бонапартиста, революционера, багрящего своей артериальной кровью поля Европы, взяли в плен во время отступления его армии из России, - этой грязной страны, повсюду окропленной уже венозной кровью своих рабов. И, волей судеб, Шарль попадает в жуткий и мрачный Петрозаводск. «Город – бред», - как пишет Паустовский. «Мертвый город», встретивший его песней пьяного, оравшего: "Не знаешь, мать, как сердцу больно, не знаешь горя ты мово". Город описан в самых мрачных тонах, как находящийся между двух «черных» речек – Лососинкой и Неглинкой, где гнилые листья собирались, набухали возле плотины и смердили по окрестностям; где шли ужасные кулачные бои; где раздетые чиновники обнаруживали изрубцованные спины, так как все были пороты клятой самодержавной властью. Автор не скрывает свое уважение к французу, обратно как не терпит толстых и обрусевших шотландцев, которые согласно с русскими неволили северный трудовой народ.
        Ну что тут говорить, если правда экспедиции писателя в Петрозаводск заключалась в банальной командировке от вождя соцреализма Максима Горького, и все акценты в повести Паустовский расставил политкорректно времени большевиков, начавших историю России с себя и не признававших историю до них.
        Чтобы совсем принизить роль карельских оружейников Паустовский смело вводит на страницы повести фальсификации: дабы герой повести Шарль Лонсевиль увидел ужасного монарха Александра I, автор привозит его в Петрозаводск не 1819 году, как это было на самом деле, а в 1812 – 13 годах, когда происходит повествование.
        Действительно пленные французы в Карелии были, но все на что их интеллекта хватало, так это на работу на лесозаготовках. А в повести революционер Лонсевиль выведен как интеллектуал-металлург, приехавший научить подмастерий-пушкарей. Видя как неправильно идет производство оружия, он исправляет глупых россиян и обрусевших шотландцев. И чтобы исправить тупость их труда, он находит в Карелии (под Вытегрой) специфичную глину, необходимую при формовке орудий, куда целенаправленно едет, как будто только он знаком с геологией района. Вообще-то на счет глины так все и было, только сделали это до него, еще в 1808 году, но это Паустовскому не интересно. Компиляция дат – несложное занятие. Да что там дат – самих заводов. Судите сами, он целенаправленно обращает внимание на копоть стен завода, оставшуюся, как он пишет, «еще с великого Петра». Т.е. автор даже не знает, что здесь был не один, а два завода и 1-й (Петровский) стоял совсем не на месте Александровского, так что петровскую копоть видеть нельзя было по определению, по причине ее элементарного отсутствия на заводе совсем другого века.
        Лонсевиль не переживает всей этой самодержавной мерзости, заболевает от ужасающего климата и скоропостижно умирает. Заканчивая повесть тем, что перед могилой, не выжившего в самодержавной России Лонсевиля, безымянный герой шепотом читает стихи Пушкина «Товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья» и торжественно, про себя, обещает, что потомки вычеканят на могиле французского товарища эти строки. Так написал командированный в Карелию Паустовский, посетив лютеранское кладбище в 1932 году, но… советская история вычеканила другую правду на всех этих могилах  - буквально через пару лет после приезда Паустовского, все немецкое кладбище просто сравняли с землей. Циничная правда! Правда уничтожения карельской истории была именно такова.
        На проходной ОАО «Онежского тракторного завода» в 1973 году открыли мемориальную доску, гласящую, что история предприятия описана К.Г.Паустовским в повести «Судьба Шарля Лонсевиля» и очерках «Онежский завод». Кстати, в Петрозаводске есть даже улица Паустовского на Древлянке, приехавшего сюда всего на три дня, и нет, например, улицы того же Чарльза Гаскойна, жившего в Петрозаводске несколько лет, умершего в СПб, но завещавшего похоронить его именно здесь. Что и было неукоснительно исполнено благодарной властью. Россия считала Гаскойна героем, дала ему чин действительного статского советника и наградила орденом Святой Анны 1-й степени. Но командированный Горьким писатель, конечно, не мог писать об этой шикарной могиле российского оружейника, установленной на деньги российского правительства. И никак Паустовский не мог не видеть эту могилу-памятник российско-шотландскому герою, которого он описал столь нелицеприятно.
        Есть и другая правда времени, когда писалась книга «Судьба…»  о рабском труде на Александровском заводе. Буквально в год написания повести – 1932-33 годах – советские писатели в количестве аж 120 человек торжественно проплыли по сдаваемому ГПУ Беломорско-Балтийскому каналу имени товарища Сталина, а потом воспевали этот канал построенный куда более рабским трудом, чем тот, что заклеймен у Паустовского. Это был труд советских заключенных.
        До сих пор в Петрозаводске даже не предприняты попытки найти уничтоженную могилу великого Гаскойна, а ведь с этой находки могла бы развиться новая история города; не города без имени, как было при Петре I (говорили «на заводе»); не города-лаборатории по производству СПб, как было при Екатерине II; не города уничтожившего все великие храмы XIX века, как случилось при советской власти; а города, на который Гаскойн променял комфортный Эдинбург, и в котором завещал похоронить свой прах. Что называется «Товарищ, верь!»
        Но дело Паустовского продолжается. Посмотрите на книгу автора, изданную в Карелии. На обложке за спиной Лонсевиля стоит уничтоженный советской властью Святодуховский кафедральный собор. Но если по повести умер Лонсевиль где-то в конце 1810-х годов, то как мог за его спиной стоять храм, построенный в 1872 году?
        В огороде бузина, а в Киеве дядька, Константин Григорьевич.


Видео на мои материалы. Набрать в поиске на ю-тюбе: Александр Тихий