«Мне повезло, что тогда меня арестовали и в Норильск привезли - только здесь жизнь увидела. В лагере башмаки дали крепкие, фуфайку… в деревне б не выжила».
Каждому, кто тоскует по совку и сталинским временам, я предложила бы попробоваться на главную роль в этом фильме. Вот перед вами реальная основа для сценария. Запись дословная. Последовательность изложения также сохранена. Это документ.
Лиза родилась в 1926г, село Оркино в 70 км от Саратова. До революции село было большим и богатым, а сейчас позаброшено... Из семьи там живет жена брата, Владимира Кузьмича. У брата было шесть сыновей, но сам умер рано, потом сыновья разъехались и вдова осталась одна.
Родители: Кузьма Григорьевич и Афимия Гавриловна. Девичья фамиилия Лизы: Подсеваткина. Подсеваткина Елизавета Кузминична.
Жили хорошо, богато, земля была. Когда Лизе было 4 года, в 30-м году, семью раскулачили, выгнали из дома, пришлось идти к соседям. Хотели отправить в Архангельск. Но получилось так. Организовывал раскулачивание некто Бый, давнишний друг деда. И этот Бый сказал деду: «Я написал, что ты сочувствующий, поэтому тебя в ссылку не отправят, а вот сын твой пусть быстро уезжает куда подальше». И тот сел на лошадь и уехал. Как оказалось, на Камчатку. Года через три вернулся. Вез деньги, хотел нас забрать на Камчатку, но по пути его обворовали... А у него сестра жила в Тбилиси за грузином, трое детей, звала его к себе. Поехал к ней, закончил бухгалтерские курсы... больше не вернулся в родные места.
А вот мы два раза к нему ездили: мама со мной и братом. Ведь нас потом обратно пустили в свой дом. Когда нас выгнали, в доме сделали детские ясли, и они действовали, пока продукты из наших кладовых не закончились. А потом дедушка добился, что нам дом вернули. Но все было разорено, все забрали: пчел, хлеб, овец, коров, запасы... Это был уже 1933 год. И мы поехали в Тбилиси, где папа к тому времени работал бухгалтером. В первый раз прожили у отца год. И вот отец сказал маме, что надо ехать спасать родителей. Мама была уже беременна, но поехала. Ребеночек этот потом маленьким от голода умер.
Да, приехали и что же видим? Деревня была большая, а теперь одни развалины, везде кости валяются – поели всю живность...
Как выживали? Бабушка с дедом спрятали в земле зерно в больших керамических горшках. Доставали понемножку и смешивали с зернышками дикорастущих злаковых трав. Мы с братом ходили собирать метелочки, он в лаптях, я босиком. Метелочки эти толкли в ступе, смешивали с зерном и делали лепешки.
И еще спасала картошка. Но ее у нас было мало. Дед на самом деле был против Советской власти, не разрешал идти нам в колхоз работать, поэтому землю под картошку нам не давали и сажать можно было только возле дома. Половину участка занимал сад, миного росло черной смородины. Смородина как созреет, ее возили в Саратов на продажу (дорогая была), и покупали зерно. Еще в саду росли 4 яблони-китайки. Собирали колоски на колхозном поле, которые после комбайна остались. Но нас за это гоняли верховые, кнутом били.
Папа мой был поздним ребенком, его мать родила уже в 42 года, а перед ним 4 дочери.
Дом наш был под железной крышей, большой четырехугольный квадратный двор, по периметру двора крытые хозяйственные постройки. Забор плетеный из ивы. Огород наш был разделен на две половинки, посередине довольно глубокий, как речка, ручей. Вдоль него росли ивы. Из ивовых прутьев дед плел не только забор, но даже и стулья. Через речку перекинуты мостки. Еще и калина росла, малина... Тот плетеный забор весь истопили, когда нас из дому выгнали.
Когда выгоняли, мне было 4 года. Брат взял меня за руку и повел к соседям. лежал снег, белый такой, чистый. (Вспомнилось: как-то мне скатали валенки. На ночь все валенки клали в печь сушить. Мама как-то утром выгребла все валенки, а один мой остался случайно и сгорел...) Я иду и плачу. Навстречу женщина с коромыслом. «Что ты плачешь? - Бый нас выгнал из дома...»
Большой горшок меда и масло принесли мы к соседям. Сосед был так рад: ой, я с вами бы всю жизнь прожил! А кончились продукты – мы стали им мешать. Зиму перезимовали у них кое-как, а весной нас уже пустили домой.
В 1936 году поехали в Тбилиси второй раз.
Родной брат моей бабушки, Яков, был фельдшером и жил на станции Астафа. Там же работал бухгалтером на кирпичном заводе и наш отец. Однажды Яков написал письмо маме: «Приезжай немедленно, Кузьма живет с женщиной». Мама брата оставила и поехала со мной. Отец с нами встретился и сказал, что не будет с нами жить. И уехал на Украину с ней. С дороги прислал письмо, что ему перед нами стыдно. Так мы его потеряли и больше не видели и ничего о нем не знали. Мама замуж больше не выходила. Ее слова: «Я, кроме мужа, всех мужчин ненавижу». И прожила одна всю жизнь в нашем селе. Жила у его родителей, как дочь им была, сама их и похоронила.
Когда я училась в 7 классе, 14 лет, началась война. Брат меня старше на 3 года (1923года рождения), работал трактористом, копал окопы.
Ходили мы летом босиком, зимой в лаптях. Дедушка лапти плел всем, и еще запасные делал. Зимой ходили в серых ватных телогрейках, их покупали на рынке. Юбка обязательно из сатина, ниже колена, в сборку под пояс, на пуговичке. Чулки шерстяные черные вязаные до колена. Шерсть добывали так: во время стрижки овец потихоньку незаметно прятали клочки по карманам... Блуза могла быть из любой ткани, длиной до бедер, рукава по локоть. Их шила портниха, которая на нашей улице жила. С воротничком, с отделочкой...
А бабушка рассказывала, что до революции сеяли лен и коноплю, из них и делали одежду. Лен отбеливали, шили рубахи... Народ жил неподалеку на горах – у их девушек одежда была пестрая, разноцветная, а наши выйдут – белые, как лебедушки... А зимой шубы носили. по талии отрезные, сзади складками. Помню, как бабушка аккуратно расправляла складки, складывая весной шубу в сундук, до зимы... женские шубы красили в оранжевый цвет корой ивы, а мужские – в черный (такой цвет давал дуб со ржавыми гвоздями).
Белья у меня тогда не было совсем , даже трусов. И белье, и башмаки – это я увидела уже в лагере, в Норильске. Помню, выдали мне башмаки, я так обрадовалась: крепкие, прочные...
Прическа моя была – длинная коса вокруг головы.
В деревне на каждой улице были бассейны для хранения воды, которая текла из трубочки, как из родника. Бассейны были цементированными и закрытыми с окошком для ведра. У нас колодец был рядом через речку – для питья, а голову мыть воду брали в бассейне.
Праздновали все старинные праздники: Новый год, Рождество, Пасху. Праздники: собирались в доме, вязали, а кто без дела – те семечки грызут.По воскресеньям молодежь ходила в лес за цветами – пока война не началась.
Зимой ездили рубить лес. Рядом был лес Нарышкин – такое название. В Нарышкинском лесу рубила дубы. Сухой дуб - как железо. Если лесник встретит, за сухой лес ничего не будет, а за сырой – топор отберет. А топор – это золото, без него в хозяйстве нельзя.
Помню, отелилась корова. Бригадир пришел: обучай корову, чтоб телегу возить (лошади были на фронте). Возили сено, зерно в мешках – все поднимать приходилось самой. Если приходилось работать с кем-то в две коровы, т.е. на двух телегах, то помогали друг другу. Выходных не было, оплаты тоже. Работали за трудодни – «палочки».
Однажды я заболела ангиной. Работала, пока кровь из горла не пошла. К тому времени бабушкин брат фельдшер вернулся уже (на родину умирать, говорил). Мама его позвала. А бригадир как закричит: «Почему не на работе? Под суд отдам!» А дед: «Не кричи, видишь – температура!» Если б не дед, пришлось бы вставать и идти на работу.
Война. Я бригадир. Вечер, трактор стоит, все разошлись. А я налила в зеленую флягу 10 литров керосину и спрятала. В темноте понесла домой. Луны нет, никого нет, тяжело, страшно. Мама говорит: «где ты ходишь так поздно? – Я керосина украла...» Утром надо было рано встать и отнести флягу поставить на место, чтоб не заметили.
А дедушка, чтоб нас прокормить, сделал мельницу. Камень принес из лесу, мы с братом помогали, обточил камень в круг. Было два камня и еще «погон», колесо на колесо, крутили и камни работали, муку мололи. К нам люди приходили молоть. Объем определялся специальной мерной кружкой с дырочкой, этих кружек было несколько. И вот однажды у нас украли эту мельницу! Сломали крышу в амбаре и вытащили. Это уже когда 10 лет мне было. ..
Ворчливый дед был, но беспокоился за нас. Чтобы лыко надрать для лаптей ( в определенное время года, когда лыко отстает), навяжет пучки нести: мне, брату побольше и себе. Лыко обваривается кипятком, черную шкурку снять, сушить, а а зимой в горячую воду, размочить и плести.
Когда война началась, брата в начале 1943 года взяли в армию. А еще у нас был мужчина полевой весовшик, повестка ему пришла в армию. Наш председатель Цаплин и говорит: принимай у него документы, будешь весовщиком. А брату сказали об этом, слышу, брат ругает председателя: она еще ребенок, ей в школу пора! А тот: война все спишет.
Машина с комбайна привезет, высыпет, потом зерно высыпают на носилки (чтобы знать, какой вес)и везут ко мне на ток. Он крытый сверху, там сушат зерно. Было три тока: рожь, пшеница, просо. Зерно до потолка. А постепенно пропадало – воровали по ночам.
И все на мне: лук, картошка... а девать некуда... Сложили в какую-то избу, окно люди разбили, растащили...остальное померзло...
Вызывают меня в район к следователю. Дедушка научил: говори, что мол, я несовершеннолетняя, на меня навесили... Следователь пожилая женщина, все записывала, а потом: «Иди домой. Не беспокойся, война все спишет».
А мне уже шел 17-й год. И всю зиму поднимаюсь рано по утрам, чтобы все три тока пройти, а самый дальний за 10 км. Ну пришла, посмотрела. Руку внутрь сунула – теплое. Женщинам говорю: надо перелопатить. Они работают, ноги греют, а зерно по карманам.
Еще у нас часы с боем были – забрали ,когда в первый раз из дома выгоняли. Вернулись в дом, как-то обустроились. Но потом второй раз выселяли - забрали уже все дочиста. Иду, а навстречу телега нагруженная добром, и наверху самовар. Гляжу: наш!
Весной копали огород. Картошку мерзлую промывали - и в печку, а подсохнет – мололи и делали лепешки. Вкусно!
Когда война началась, к нам приехали три человека эвакуированных, их к нам назначили. Один партработник с огромным носом, одни – председатель колхоза и еще один – председатель сельсовета, Крючков. А Цаплина нашего забрали на фронт и председателем колхоза этого Крючкова поставили. Техники и людей нет, весь урожай на поле остался. А зима! Замерзшие снопы ржи молотили на сломанном комбайне. Но в итоге зерно пропало. А людям не разрешали брать ничего, хотя голодали: пусть лучше сгниет.
А летом? Молодые девчонки косили зерно сами . Тяжело, от косы нарывы под мышками, они прорываются, помыть негде, мухи налетают... женщины работают, а командуют мужики – ну калеки в основном. А уж начальники – они в вышитых рубашках, на лошадях, руководят...
Работала и бригадиром, и звеньевым. Утром еще темно, надо встать и всех обежать по домам, разбудить на работу. Тогда и привыкла ходить очень быстро, почти бегом, на всю жизнь привычка осталась.
Так до 44 года. Забрали уже всех ребят, даже мой возраст (26 год).
Летом у нас пришел с фронта Захар (без пальцев). Здоровый такой, потом был бригадиром. Всех женщин перещупал. Солдаток много молодых, мужья на фронте, и пожить не успели... Что хотел, то и делал он.
Вот как-то работаю на поле, девчонки говорят: смотри, милиция едет. Бригадир говорит: твою маму сейчас арестуем. Зерно нашли у вас.
В тот день мамы не было в поле. Дело в том, что после дождей размыло стену нашего дома, надо было подремонтировать. Бригадир пришел утром собирать на работу, а мама ему говорит: останусь мазать избу. А Захар ей: «Если так, то должна побыть со мной как любовница. Если сама не хочешь, то дочь присылай». Мама схватила ухват – и за ним! Захар ушел, кинув напоследок: «Ты пожалеешь!»
Случайно в этот же день милиционер приехал в нашу деревню. Захар к нему, что уж говорил ему – неизвестно, но пришли они к нам с обыском. И нашли зерно. да что его искать – стоял открыто горшок большой глиняный, там 20 кг зерна – это мать на яблоки поменяла в Саратове, на ту китайку, что в огороде росла. Мать даже свидетелей позвала, и они подтвердили, что зерно с саратовского рынка, а не с поля. Не верят. Так мне мать жалко стало, хотела ее выручить, говорю: это я с поля в карманах принесла.
Меня забрали сразу и дали два года, а маму не выручила – ее посадили все равно тоже на 2 года. за ложные показания.
А когда сидела в КПЗ, смотрю – Захар! И его, оказывается. посадили! Одна у нас в селе была депутатка, она маме сказала, что Захар ворует сам и она его поймает. Выследила, когда он вез зерно , 2 мешка, любовнице очередной, и вызвала милицию. Ему дали 7 лет. Он обнаглел и в открытую брал и женщин, и зерно.
Потом меня увезли в Саратовскую тюрьму.Милиционер, который обыск делал, оказался добрее Захара, отпустил до суда под подписку. Потом суд и тюрьма.
Все это с января до конца мая происходило.
С одной указницей Надей мы вместе попали в тюрьму, а потом определили нас в прачечную 12-й колонии, на кирпичный завод. Привозили с фронта окровавленную одежду, мы ее мыли-штопали, потом эту одежду выдавали заключенным. Там работала 2-3 месяца. А в конце мая нас посадили в поезд и повезли.
Шло в том же направлении много поездов с солдатами. Когда они обнаружили, что в поезде девчонки, нас подкармливали хлебом. (А вообще нам давали по 3 сушеные рыбки и 300 г хлеба в день).
Блатных в вагоне трое было, они на нарах наверху лежали и горбушки от хлеба забирали себе. Вагон – теплушка. Нары были только сбоку, а спали мы на полу.
Приехали в Новосибирск, сюда нас привезли специально в баню мыться. Нас поставили на возвышение (скамьи, наверно), и какие-то мужики машинками нам стригли лобки. А волосы на голове оставили. Они у меня длинные были, на мытье мало времени, не успевала как следует вымыть. А на остановках нас заставляли сидеть на корточках, смотреть вниз, а стоять было нельзя.
Вот помыли нас и повезли в Красноярск. Погрузили на баржу. Там столько блатных оказалось, все хвалились своими подвигами. Но погрузили нас не сразу, сначала мы доски загрузили и большие металлические шары (для мельниц, которые перемалывают руду), и еще большие бутыли с томатом. Одна бутыль разбилась и мы быстро все съели. Всем вроде ничего, а меня так рвало! И некому пожаловаться.
Приехали в Дудинку, нас погрузили на открытую платформу, посадили на корточки вплотную – не пошевелиться, и везли так 12 часов. Вот мучение!
В Норильск приехали, там ждут «покупатели» - представители от лагерей. Лагерей много было, уж какая Шмидтиха крутая гора, и то вся в лагерях.
Меня взяли в лагерь 25-го завода (хлорно-кобальтовый). Там было чисто, дневальный следил за порядком, кровать с чистым бельем, у каждой женщины свой уголок отделен простыней.
Стали нам давать хвойный концентрат. Сначала невкусно, а потом привыкла.
Один врач увидел, что коса у меня длинная. Надо, говорит, проверить на вши. Я пришла, он посмотрел и нашел гнид. Стричь надо, наголо! Я заплакала... он пожалел и оставил.
Потом меня распределили на ЦЭН (цех электролиза никеля), где электролизные ванны. Сначала понравилось: чисто, тепло... а потом волосы стали лезть.
Скоро пришел указ нас освободить. Бригадир говорит: оставайся! А я и не собиралась никуда уезжать.В Норильске мне сразу понравилось. Выдали ботинки, крепкую телогрейку. Из бельтинга (толстая техническая ткань) повыдергивала нитки, связала платок с кистями – к зиме готовилась.
Когда освободилась, дали талоны на продукты, на 3 дня. Изюм, еще что-то... И выгнали из барака. Уходи, говорят, ты уже не заключенная! – а жить негде.
Встретила знакомого, его забрали еще с финской войны. Он дал адрес где-то на Севастопольской, там начальник связи жил, жена у него беременная, искал женщину в помощь. Он дал кладовку под жилье. Я перестирала им все белье. А он говорит: «Нужна домработница». Я говорю: «Я работаю, с работы не уйду». –«Нет, чтоб и жила и работала у нас…» И стал ко мне приставать. Я собралась и ушла.
Рассказала бригадиру всю историю: освободилась, а жить негде. Подошел мужчина, направил в один дом за Долгим озером на пригорке, к Наде. Я пришла, она говорит: «Это мой муж, но я ничего не знаю». Оказалось потом, что речь шла не о ней, а о ее сестре, у которой был ребенок и можно было жить просто так, помогать иногда. А спать пришлось на сундуке, прямо рядом с хозяйской кроватью... Есть же хорошие люди!
В балке и еще люди жили. В том числе два парня с ХКЗ (хлорно-кобальтового завода). Вот как-то на Октябрьские праздники к ним пришел парень, Миша. Отмечали праздник все вместе, за одним столом. Так я познакомилась с будущим мужем. Он уходя сказал: «Я тебя встречу после работы». А я и забыла совсем! Но Миша встретил, на вахте задержал машину (открытая машина, со скамейкой). Сели в кузов, приехали в общежитие , двадцатиквартирки их называли, за драмтеатром на Севастопольской. Пришли. А там вместе с ним живет Матвей Михайлович из плавильного цеха, он только что поженился на женщине из Минусинска. Достали бутылку, селедку, поужинали и спать. Вот и вся свадьба.
В комнате 12 м было 4 кровати. Еще один жил здесь – на ТЭЦ работал, пьяница. Как напьется, такой гадкий, одни маты и во сне мочился под себя, аж до нашей кровати дотекало. И еще один Федор, к нему женщина из совхоза приходила, потом поженились. Вскоре пьяницу выгнали, Федор ушел, остались 2 семьи, мы и Матвей Михайлович. И обе мы почти одновременно забеременели. Муж пошел к директору завода: «Жена беременна, а жить негде». И мы получили квартиру по Севастопольской, во дворе 11-го магазина, возле исполкома во дворе. Первый этаж, две комнаты, во второй комнате соседи с двумя детьми-мальчиками. С соседями жили дружно, помогали друг другу.
Сначала вся наша мебель была – это железная кровать, с большими металлическими шарами. Потом сосед смастерил нам три табуретки, очень тяжелые, и стол. Подушки сначала были ватные. Позднее мама приехала и привезла пуховые подушки и перину, одеяло. Потом кто-то принес кожаный диван. Занавески на окне были из простыни: сама выдернула нитки, сделала мережку. Скатерть на столе тоже была из простыни. Покрывало и накидушка на подушки тоже были из простыни, украсила их подзорами. Пол простой деревянный, без всяких половиков, потом муж краску раздобыл и мы пол покрасили.
И родилась Лида. Декретный отпуск тогда был месяц. Но с Лидой мне дали 56 дней, так как роды были тяжелые. Потому что перед родами приключилась такая история. Наш сосед по квартире, у которого 2 мальчиков, уехал в отпуск. А его жена Зоя встретила друга-блатного и пожаловалась ему, что муж ее бьет. Он сказал: разводись! – и стал жить с ней, потом она ушла с ним. Муж приехал, жены нет, пошел искать. Пришел весь в крови, говорит: «Смотри, Лиза, ее приятель мне голову пробил!» – и я потеряла сознание. Он испугался, вызвал скорую и меня отвезли в больницу.
Очнулась, меня трясет. Медсестра позвала врача: Антон Иосифович, латыш, высокий такой. Говорит, я сам для тебя пешком ходил в соцгород за лекарствами. – Я родила? – Нет. А кого хочешь? - Мальчика. А что со мной, отчего у меня все так получилось? – У светлых женщин, гвоорит, в почках какой-то яд накапливается при беременности.- Ну вот, а вскоре, дня через три, я родила Лиду. Воды отошли, а схваток все не было. Но доктор как-то помог, родила.
После родов я 3 года работала на ХКЦ (хлорно-кобальтовый цех) пачуковщицей. Пачуки – это большой чан, сверху деревянное покрытие, в чан заливают раствор: щелочь, серная кислота, гипохлорит, там все перемешивается и раствор идет в другой цех.
Потом перешла на аглофабрику, Ее называли: «Крематорий». Сколько газа, пыли! Фильтры вентиляторов забиваются, весь транспортер заливает...
Мое заявление о приеме подписал Жеребцов, а когда пришла на работу, его место занял уже Хагажеев. Он спрашивает: кто тебе заявление подписывал? А я не могу вспомнить,говорю: этот... Конев... Хагажеев как засмеется: ну, новый анекдот!
Это я пришла дорабатывать вредный стаж, еще 3.5 года. А потом уволилась и пошла в Норильскснаб , завскладом водочных изделий.
Первый отпуск , это 1950 год. Поехали по путевке в Геленджик, потом в деревню заехали и забрали маму в Норильск. Я ехала уже беременная Володей. Мама рассказывала, как счастлив был мой муж, что сын родился!
Мы с соседями договорились так, чтобы поменяться с ними, перешли на 2 этаж и заняли 2 комнаты.
После декрета я устроилась диспетчером на ЦУС (центр угольной сортировки) под Шмидтихой, на Нулевом пикете, где подъемник. Там 18 лет проработала.
На работу добирались на воронке, холодно и тесно было. А первый автобус появился позднее, назывался «Мак»: ГРУЗОВУЮ МАШИНУ ОБШИЛИ ФАНЕРОЙ, СДЕЛАЛИ ОКОШКИ И ПОКРАСИЛИ В ГОЛУБОЙ ЦВЕТ. Такой просторный был, всем хватало места! Ходил по Севастопольской, всех по остановкам собирал и вез на Нулевой пикет.
Какие были развлечения? Муж мой белорус, много друзей, часто собирались: пьянка. танцы... а я не пью, сижу и жду, когда домой. Приехала мама и говорит: что за жизнь, праздники одни и выпивки. И я не стала ходить, он сам к своим друзьям.
А когда получили квартиру на Завенягина, Вовка как раз в техникум пошел после 8 класса, практика была на аглофабрике. Он пришел и сказал: нет, это не мой хлеб! – и бросил техникум. Учителя приходили, уговаривали. Нет, и все. Пошел в вечернюю школу. Закончил 11 классов, потом поступил в летное училище. В Норильск приезжала медкомиссия, они пропустили. Потом сдал экзамены в Красноярске, учился в Бугуруслане. Так и стал летчиком.
Конец записи.
Елизавета Кузьминична - очень симпатичная и жизнерадостная женщина, сейчас живет в Москве, у нее замечательные дети, внуки и правнуки. И дай ей Бог здоровья и долгих-долгих лет!