Василий БУЛЫГИН - Виктору АБРАМОВУ
Третий день крутится очередной циклон. Ливнюга грохочет карнизами, треплет изготовившиеся к цветенью липы, наотмашь вкось лупит по стёклам. Набухая страхом, городок сквозь мутные дырки таращится на небесное кровопролитье. Вверху над крышами мечется, сверкает, рвётся в клочья, низвергается. Да ведь я привык ближе к полуночи выходить на балкон, смотреть на Вегу. Она протыкает зенит иглой в белоночье. Когда водопадство стихло, отслеживаю сквозь облачную рвань её навигацию по часовой, возвращаюсь в комнаты, меняю диоптрии с шести на десять и тереблю очередную книжонку.
Обычно илья-пророк в мои полуночные бденья без толку не суётся. У него свои заморочки, у меня свои. А тут нате вам – нарисовался... Забалконные дерева, впитывая влагу кронами, трепещут цветочными почками, зазывно шелестят листвой, пахнут лесом - всей этой оглушительной благодатью хочется убивать! Вот и ночная улица всецело располагает. Но мой третий этаж не позволит разбиться об асфальт вдребезги. Всего-то десяток метров. Да и дворникам в шесть утра занятие не из приятных. Сталбыть остаётся дожёвывать серийную книжицу по когнитивной психологии да простым карандашом на полях нумеровать нехитрые мыслёнки. Вдруг сойдутся в очередном романе про мои семь смертных грехов...
...оба грешили гордыней. Но я жил своей любовью, а он своей властью. Поэтому мной владели, а его любили. Покуда я истово парился в муках очередной неразделённой страстишки, он по-хозяйски умело развешивал марионеток по всем фонарным столбам и забавлялся, глядя, как они, бедолаги, дёргаются, послушные его флюидам. Придворный быт приучил искусно плести интригу. Меня – сюжетами, а его – режиссурой. И сорок лет мы друг другу не завидовали. Порой вроде даже активно сотрудничали. С обоюдной пользой. У нас было много общего, и мы многим делились. То есть многими. Но каждый жил, как умел, как хотел. Бурно, вполне независимо, всласть.
Впрочем, однажды он поинтересовался: почему я выбираю тех, кто слабее, явно ниже по развитию, силе страсти, человечности, если они никогда не ответят взаимностью? Просто не смогут и всё. Кишка тонка. Очевидно, это был такой откровенный пас в нашу с ним историю, но я, ответно смутившись, только беспомощно улыбнулся - ведь в других всегда ищешь то, чего самому не хватает. Хорошо быть нужным. Он молча кивнул. Вот так мы сами в четыре руки подписали себе приговор. Слева направо и справа налево. Одноимённые заряды друг в друге не нуждаются вовсе.
А потом он меня спас. Весьма своевременно. Я как раз переходил аничков мост. Он шёл навстречу, но, поздоровавшись, пошёл рядом. И хотя я не просил, дал мне совет. Которым помог пережить самый мерзопакостный, блевотный день на невском. Фонтанка - не рубикон, а клодтовы лошары - не сивки-бурки, но бритва, раковина, поротые вены – всё вдруг ушло в параллель. Самотёком канализировалось в мутный ерик очередным неосуществлённым сценарием. Которые он и сам для себя проигрывал бессчётно. Не люблю цитат из чужой судьбы. В моих личных драмофарсах привык быть хотя бы слегка оригинальным. Проще говоря, белой вороной. У меня это всегда неплохо получалось. Тот предпоследний день дворцовой мясорубки оказался на редкость тошнотворно будничным. Когда гортань залита гипсом, а все знакомые лица вдруг подёрнулись плесенью...
Но прежде нам с ним нравилось неспешно прогуливаться вдоль пулковского меридиана. Известные слякотному северо-западу мои всепогодные променады по питерским набережным, карельским лесам, царскосельским аллеям, велигородским озёрам мы заполняли разговорами о сокровенном. Его и моём. Прятаться друг от друга бессмысленно. Гражданке судьбе было угодно родить нас парой сиамских близняшек? Да заради бога! Ведь мы почти срослись мозгами. Даже следак в охранке у нас был общим... повивальщиком... Только мне шили 58ю за извращение политики кпсс в отношении бама, а ему - за жёсткую аутентичность амбиций в связке гитлер-сталин при постановке пьесы одного бременского живописца. От сибирской железной язвы страна вылечилась вечной мерзлотой довольно скоро, а вот от диктатуры людоедов нифига.
Когда я cо смертельно больной матушкой на руках мигрировал за пределы нашей галактики, он систематически навещал нас в этом вакуумном безвременье. Сперва привозил в подарёж пачки крохотных архивных фоток-пробников. Чтоб заценил. Потом стал привозить своих детей. Чтобы благословил. Моими потомками, как и я сам, интересовался мало. Будто их не было, нет и не будет. Он был единственным, кому дозволялось поздравлять меня с каждой днюхой. Уверенный в моей наивной греховной праведности, недоумённо пожимал плечами: и как это некоторые цуцики ухитряются жить на своих планетках без радио-телефона-телевизора-холодильника? Даже без пылесоса! Это при моём-то любвеобилии? Но я только смущённо улыбался - зато одинокого никто не покинет. Вот и старина Хэм тоже нажёгся.
Однако стоит сочинить нужный сюжет, и персонажи, любые на выбор, окружают тебя пуленепробиваемой стеной желаний. Готовые удовлетворять все твои прихоти, полные энтузиазма - при этом не требуя ничего взамен. Кроме любви. Оказывается, это единственный дефицит, невосполнимый даже в общепланетарном масштабе. Сталбыть мне есть, чем поделиться с мировым сообществом. Липкая глобальная паутина помогает затянуть в сети сотни тыщ страждущих. Вот она - долгожданная власть! При этом продолжаю любить. Не сходя с ума, никому не предъявляя претензий, не унижаясь и не вводя в заблужденье. Хотя рассчитывать на мою преданность могут только лучшие люди современности. Он был как раз с их поля ягода. Впрочем, со всеми держался на отлёт. Да ну, к чёртям! Жизнь такая крохотабельная. На восемь лярдов озверелого человейника нас по любасу не хватит. Между тем некоторые вполне довольствуются моими текстами. Которые он, по прочтении, весьма конструктивно критиковал, а потом просил передать ему для постановки. Но я не собирался крушить его мозг моими вечными придуркулёзами. Напротив, сам неумело, неуклюже, истерично однажды вдруг дёрнулся его спасать.
В тот год наш общий кореш расплевался с жизнью, и мы открыли счёт потерям... Виделись редко, случайно. В метро я, выскочив из вагона, на всю горьковскую проорал имя и назначил экстренную рандевуху. А утром, затащив на елагин, сбивчиво объяснил, сколько ему осталось. По моим прикидкам... Он только криво усмехнулся. Потом достал из кармана куртки лист эвм-теста, где в аккуратной табличке был подтверждён мой диагноз. С некоторыми усугубляющими подробностями. Тем не менее всётки внял моему воплю. И отпахал ещё полторы десятки нашего с ним общего срока. Впрочем, без особого энтузиазма.
Ко мне наезжал уже совсем редко, но по-прежнему талантливо работал, строил планы, живо интересовался моими безумными затеями, грозился навещать регулярно. А брешь в пуленепробиваемой стене иллюзий катастрофически увеличивалась. Один за другим, весёлой чехардой друзья с подругами, крестовым походом выдвигаясь за горизонт событий, отгораживались от нас частоколом смертных дат. Обманом затянув и бросив сиамских близняков в дремуче-публичное одиночество. Которое мы в суете так и не успели трансглюкировать. Недостроенная за полвека стена наших неутолённых желаний однажды бесшумно рухнула. Но мы уже ничем не могли помочь друг другу.
О прошлом годе, весной, средь шумного бала встретились, обнялись и негромко расстались. Став безработным, нищим, я упрямо, сомнамбулично продолжаю бредить моими литературными миражами, а он - он всегда помнил, что я не появляюсь на похоронах друзей. Некоторые даже обижаются. Да ведь ни счастливым, ни мёртвым я им не нужен. Я и любить-то могу только живых, неудовлетворённых. Как раз потому они не смеют помирать. Внутри меня... Хотя романы про грехи нашей бурной юности давно закончены. И романы про грехи половой зрелости тоже. Но к седой, лысой старости у меня за душонкой грешков ещё слегка поднакопится. Разумеется, эти тыщи страниц не примет ни одно трезвое издательство: слишком необузданны, любвеобильны герои, слишком откровенно непристойны сюжеты, слишком безрадостен асфальтовый ландшафт судьбы. И так безнадёжен диагноз!
...сизарёк, прилетевший ко мне на балкон с другой стороны улицы, шлёпнулся на опухшие багровые культяхи - обе лапы перетянуты проволокой. Третий день школота гуляет на выпускных балах. Бритоголовые патрипутики в камуфляже объявили войну пернатым вестникам мира, требуя вернуть себе окрестности ближнего зарубёжья. Как оказалось, в этом лучшем из миров все человеческие параллели почему-то упрямо стремятся к точке невозврата.
ВелиГород – 27.06.2007
Виктор АБРАМОВ – фото
Василий БУЛЫГИН – текст