В своём постоянном желании играть я изредка посещал нескольких знакомых, у которых было дома пианино. Одной из них была Галина Александровна Травкина, давняя подруга мамы. Сама она не играла, но сыну и внукам пыталась дать музыкальное образование. Её старенький инструмент был порядком расстроен, и играть на нём я решался только при отсутствии иных возможностей для репетиций. Пожилая хозяйка, прогрессивно теряющая слух, в начале года ещё как-то слышала меня, но игра не производила на неё никакого впечатления. Она больше говорила о том, как хорошо играет её внучка и как здорово играл её сын, подбиравший музыку только по слуху. Поэтому вся моя классика и даже романсы звучали здесь только для меня самого. Правда, однажды летом старушки из подъезда, отдыхавшие на улице, поинтересовались у своей подруги именем новоиспеченного "исполнителя".
К концу года Галина Александровна практически совсем потеряла слух и с помощью специального слухового аппарата могла слышать одни лишь басовые звуки. Мне же она сразу сказала, что в таких условиях никакой красоты от моей игры она и "вовсе не ощущает". Однако это не мешало ей делать мне дружеские замечания по поводу то неточного ритма, то неправильной мелодии, то вообще совсем неправильного исполнения того или иного произведения. Как-то ей особенно не понравился "Революционный этюд".
- Ты это как, по слуху выучил? - спросила она меня.
- Да нет, как такое можно по слуху! И по нотам-то еле-еле осиливаю!
- Но ты чего-то не то играешь... Не та мелодия... Да и ритм какой-то непонятный.
Конечно, претендовать на что-то серьёзное я, естественно, не мог при отсутствии базовой техники, закладываемой в детстве. Но что-то всё-таки получалось. Я проиграл произведение ещё раз в медленном темпе, пытаясь уже не допускать обычно присущей мне мазни. Сыграл без ошибок, но звучание всё равно было "не ахти" - правда, не по моей вине. Что слышала при этом хозяйка, сидевшая в метре от инструмента, осталось для меня тайной. Но по лицу явно видна была её неудовлетворённость. Меня же даже заинтриговали её знания классики и возможность слушать подобные произведения ещё в чьем-либо исполнении. И я спросил её об этом.
- Да мне часто концерты моя знакомая устраивает. Она Минскую консерваторию закончила. Всю жизнь в музыкальном училище преподавала. Сейчас вот уже на пенсии. Мы с ней ещё вместе английский изучали...
Ну, конечно, тогда всё понятно! Если такие знакомые, да ещё персональные концерты дают, то моя игра, естественно, не покажется "шедевром".
- Вот бы её послушать! Может, согласится, если попросить?
- Нет, сейчас она не играет. Летом мужа похоронила, сейчас в трауре... Но вот ноты может дать. Как-то мне предлагала. Нотами у неё целый чердак завален - в частном доме живёт.
- Вот счастье-то! Ей в таких условиях сколько угодно можно играть - никому не мешает, не то, что в наших многоквартирно-подъездных "поселениях"... А может, позвоним сразу? Вдруг возражать не будет?
Галина Александровна сразу позвонила подруге, и та, на удивление, согласилась поделиться нотами: "Они мне всё равно не нужны, давно хотела в училище отнести..."
Договорились о встрече. Я, конечно, надеялся послушать её игру - ведь не может быть, чтобы за полгода она (с консерваторским-то образованием!) вот так сразу всё и забыла. По нотам-то сыграть всегда сможет. Да и самому хотелось поиграть, ещё одно мнение просвещённое о себе услышать, может, и какие ценные советы даст. Ведь каждый раз в таких случаях что-то новое о своей игре узнаёшь.
Через несколько дней были уже у неё. Еле добрались по скользютине. Пришлось довольно долго идти в частном секторе. Со всех сторон нас облаивали дворняги. Некоторые при виде двух незнакомых, да ещё с палками, норовили аж перепрыгнуть через заборы, или сорваться с цепи. Но как только мы удалялись из зоны их собачьей ответственности, те сразу замолкали в ожидании новых незваных гостей. И только одна особо писклявая тявкалка, обитавшая в конуре, в самом начале улицы, никак не могла успокоиться и всё стремилась выскочить из подворотни за нами вдогонку, но так и не решилась на этот отчаянный шаг.
Подойдя к нужному нам дому, мы тоже услышали тявканье - не очень свирепое и не очень настойчивое. Его издавал средних размеров пёс, тоже чисто дворняжеской породы. Вскоре появилась и сама хозяйка - старушка, показавшаяся мне мрачной и не очень приветливой. Возможно, и на самом деле наш сегодняшний визит был ей в тягость. Дома я обратил внимание на большое количество хороших картин, украшавших стены всех трёх комнат и даже кухни. Висели здесь и художественные чёрно-белые фотографии. Автором нескольких зимних пейзажей был известный ивановский художник, подаривший свои произведения хозяйке ещё несколько десятилетий назад. Многочисленные же натюрморты с цветами оставил сын - просто любитель живописи. Выполнены они были не в реалистической манере, и производили впечатление отточенностью деталей и особым красочным колоритом, основанным на контрасте света и тени. Безусловно, автор этих произведений был не лишён художественного вкуса и обладал достаточно высокой техникой. Своими многочисленными вопросами я даже вывел хозяйку из полусонного состояния (она не так давно приняла какие-то лекарства), и та, хотя и без тени эмоций, рассказала нам историю каждого художественного шедевра.
Однако в большей степени, чем картины, меня привлекала музыка. Старинное пианино стояло в столовой, занимая чуть ли не всю стену этой небольшой комнатушки. Пытаясь подобраться к нему, я всё время переводил разговор на музыку. Но старушку эта тема, видимо, совершенно не волновала, и после односложных ответов она сразу замолкала, настойчиво предлагая нам чаю. В конце концов, пришлось сесть к столу и вкусить приготовленное угощение в виде пряников, конфет и ещё каких-то кондитерских изделий.
Учуяв застолье, открыл дверь и вбежал в комнату пёс-барбос дворняжеской породы. Как хозяин, он медленно и гордо прошёл рядом с уже сидящими за столом гостями и уверенно вскочил на диван, устроившись на специально подстеленном для него коврике. Особым желанием вкушать сладости он не отличался. По-видимому, главным для него было соблюдение обеденного ритуала.
После чая Галина Александровна всё же попыталась усадить за пианино свою подругу. Та после длительного сопротивления уступила настойчивости главного ценителя музыки и открыла массивную чёрную крышку инструмента. Сразу бросились в глаза потрепанные клавиши, многие из которых были уже без белого, костяного покрытия. Звучание инструмента показалось мне очень громким. Возможно, причиной тому был маленький объём комнаты.
Исполнительница извинилась, что почти ничего не помнит, и сыграла один лишь седьмой вальс Шопена. Нельзя сказать, чтобы исполнение произвело на меня уж очень сильное впечатление (конечно, это была не Бэлла Давидович), но некоторая индивидуальность в игре всё же чувствовалась. Главное - это очень медленный темп. Медленный во всех частях произведения - без каких-либо ускорений и без всяких эмоций. В таком темпе пальцы её ещё "ходили", и игра в целом была достаточно чистой.
Закончив последнюю фразу, она сразу же закрыла крышку инструмента, давая понять, что на сегодня "сеанс закончен", и снова направилась к столу, предлагая мне заняться чердачными нотами. Чувствуя, что после чердака к инструменту подойти будет уже невозможно, я набрался храбрости и попросил у неё разрешения немного поиграть на её звучном инструменте. Перед этим, конечно, я поблагодарил исполнительницу за доставленное нам удовольствие, сделал ей комплимент относительно сохранности техники и глубоко лирического исполнения. Здесь, правда, слукавил.
Относительно лиричности она сразу же возразила, сказав, что надо играть как можно проще, не искажая произведение своими чувствами. Тогда только и будет получаться настоящая музыка. Просьбу же поиграть встретила с нескрываемым недовольством - разрешив, но "только немного". Надо было сразу одуматься и пойти на попятную. Но я всё-таки решил попробовать, полагая, что на фоне её игры буду выглядеть по меньшей мере неплохо, и, может, даже заинтересую её, как человек, не имеющий даже школьного музыкального образования.
Сыграл "Взволнованность" и "Грозу" Бургмюллера, несколько лирических романсов. Звучание мне не нравилось. Инструмент гремел, и очень трудно было делать на нём пиано и пианиссимо. Продолжил вальсом Шопена. Затем здорово получились "Жаворонок" и "Блестящая мазурка": чистенько, без обычных помарок. Старушки сзади о чём-то переговаривались, о чём - непонятно, но, видимо, по поводу моей игры. Что-то хозяйке в ней не нравилось.
Решил сыграть Вечернюю серенаду Шуберта в обработке Листа - вещь не громкая и очень лиричная. А после, чувствуя, что пора завершать, изобразил половину шопеновского скерцо - целиком я его уже и не помнил. И тоже получилось лучше обычного - видимо, сегодня игра попала под настроение. Оборачиваюсь и вижу страшно недовольное лицо хозяйки и озадаченную физиономию нашей Гали. Последняя сразу говорит мне, что надо заканчивать, иначе у Маргариты голова от боли разорвётся - такого шума она ещё никогда не слышала. Хозяйка сразу добавляет, что это действительно так, и она вообще у себя дома не терпит никакой музыки, особенно, когда внуки "всякие проигрыватели включают".
Я извинился, сказав, что делаю робкие попытки сыграть некоторые вещи из программы старшего сына, но, видимо, пока ещё не дорос. Хозяйка даже обрадовалась моему признанию.
- Да, такие вещи вам нельзя играть. Тут техника нужна, исполнительское мастерство. Разве можно Шопена играть, не имея музыкального образования! Скерцо и Баллада совсем не звучат!
Я всё-таки вопросительно посмотрел на неё - вроде бы у меня сейчас кое-что и получилось? Поняв мой немой намёк, она продолжала:
- Техника - это не то, что у вас. Вам, чтобы играть, с самых простых упражнений начинать надо, - с тех, которые играют в первом классе. И играть часами, месяцами, годами... Попробуйте, ещё может получиться...
Вот тебе раз, - думаю. До первого класса уже низвели! Такого комплимента я даже во Владивостоке не получал. Обидно как-то за своего учителя, Евгения Сергеевича, стало. Значит, всё-таки зря старались? Неужели, четыре года учёбы у него в детстве прошли напрасно?!. Каков, значит, истинный уровень местного, ивановского, исполнения, если моя игра у местных профессионалов вызывает такую реакцию!.. Но хоть бы меня немножко морально поддержала, как подруга Валентины Кирилловны. Могла же та целый час слушать мои излияния и не говорить открыто неприятностей. Видимо, она поняла моё внутреннее состояние, потребность в музыке, в духовном общении...
Несмотря на возникшее чувство подавленности, я не показал виду и полностью согласился с мнением опытного педагога.
- Да мне и сын порой говорит: "Ты при игре половину нот не берёшь, а остальные врёшь!" – преувеличиваю, конечно.
Действительно, это было не совсем так, и кое-что у меня порой и получалось. Да и Женька признавал у меня некоторые успехи... в отдельных фрагментах... отдельных произведений. Но я уж пошёл навстречу хозяйке, полностью соглашаясь с её консерваторским авторитетом.
Лицо её расплылось, и впервые за время встречи я увидел, как она улыбнулась:
- Вот видите, не одна я так говорю – всё совершенно правильно... Нет, в игре школа нужна. Дилетантство тут совершенно недопустимо... Вам ещё можно бы играть романсы... не все, конечно. Но только так, для себя. Слушать их... не очень приятно. Этюды - это ещё рано. Займитесь упражнениями... прямо с самого начала... Иначе будет одна головная боль... Честно говоря, куда деться, не знала...
Я поблагодарил её за советы, хотя не ожидал такой искрен¬ности и прямолинейности. Как-то это всё (в моём понимании) не вязалось с тем, что я сам сегодня услышал. Наверное, я просто не чувствовал разницы - опять-таки по причине своей непрофессиональности…
Мы ещё немножко посидели за столом, поговорили. Выяснилось, что из всех пианистов она признает только Рахманинова и Паскаль де Вуайона - второго призера конкурса Чайковского в 70-х годах. Вместе с тем, она категорически отрицала всякую эмоциональность в исполнении, ещё и ещё раз настаивая на том, что хорошую музыку недопустимо "портить своими собственными эмоциями". Честно говоря, я до сих пор считал как раз наоборот и всё время пытался с Маэстро довести до слушателей свои собственные чувства. Видимо, и сегодня этот момент также послужил причиной головной боли хозяйки.
- Махать руками и топать ногами за инструментом - ещё не значит играть, - добавила она, обращаясь непосредственно ко мне.
Неужели, я так выгляжу за пианино? Единственное, чем грешу, так это тем, что периодически откидываюсь на спинку стула, чтобы хоть чуть-чуть разгрузить поясницу. Значит, и это сильно бросается в глаза... Но тут уж ничего не поделаешь - иначе играть совсем не смогу, одними пальцами разгрузки не создашь, да и те всё время отрывать от клавиш приходится. Да, в таких условиях, действительно, какое может быть "исполнение"!
Вопрос о нотах хозяйка больше не подымала, а на предложение Гали слазить всё-таки на чердак, сказала, что для меня всё это ещё очень и очень рано. Да, разочаровал я её, видимо, полностью и окончательно...
Мы поблагодарили хозяйку за чай, за приём и ещё раз извинились за доставленное ей беспокойство. Та проводила нас до калитки, сдерживая Митрофана, который будто бы почувствовал неприязнь ко мне своей покровительницы и всё время порывался устроить нам "достойные проводы". Я поспешил выйти за пределы чужеродной территории и только на улице почувствовал некоторое душевное облегчение...
Ничего не слышавшая из наших разговоров Галя сразу при выходе спросила:
- Ну, как? Здорово играет! - И на мой утвердительный ответ добавила: - У неё только классический репертуар. Банальности не терпит. Поэтому сегодня голова сразу и разболелась. Обещала подготовить для меня Шопена - уже когда сама ко мне в гости придёт... А ноты у меня будешь брать - те, что сын с внучкой играют. Там пьесы детские, да старинные вальсы. Их-то ты, наверное, сыграешь... Играть у меня можешь. У меня от твоей игры голова не болит: всё равно ничего не слышу... Только вот Хачатуряна ("Танец с саблями") тебе надо всё-таки доработать - совсем не та мелодия...