Дневник 16-летнего Сергея Горностаева

Ольга Хамдохова

   
Юность, опаленная войной...



Дневник печатается по подлинной единственной тетради. Никаких сокращений и изменений  в записях дневника я не производила.   Сохранена стилистика и  орфография Сергея Горностаева, жителя станицы Александровская Майского района Кабардино-Балкарской Республики.


Дневник начинается с 13-ти страниц анализа событий, картин, характеров  романа Льва Толстого «Война и мир».Он считал, что роман созвучен с временем, в котором он жил. А потом… потом  вот эти строчки…



В моем дневнике происшествия, те события, которые схожи с этой Отечественной войной, даже с моей стороны отражены слабо. Рассказа нет, когда я просто рассказываю все это устно, то чувствую, то получается куда лучше. Но, конечно, после лучше рассказать, и стоило бы этот устный рассказ весь его записать.



22 июня 1942 г.

С сегодняшнего дня начинаю вести записи. Материала много. Хочу записывать свои мысли, воспоминания, характеры людей и вообще заметки о жизни, может быть, пригодится все это в будущем. Также надо будет записывать пришедшие в голову сюжеты, заметки о литературе, думы о будущем и вообще все. Часто приходят в голову мысли замечательные разнообразные, рассуждения, чувства волнующие и жалко, что все это пропадает даром. Очень жаль.

События, происходящие сейчас, поистине грандиозные, бурная эпоха, та самая эпоха, о которой мечтали герои прошлого 19 века. События в моей жизни тоже замечательные, юность трудная и суровая, борьба за дорогу к свету. Что будет дальше? Что день грядущий мне готовит? Это узнаем. Но очень и очень нужно запечатлеть настоящее для будущего. Времени мало, но это чепуха. Самое главное то, что сегодня годовщина со дня начала войны. Работаем на заводе. Запишу завтра о разном.


23 июня 1942 г.

Жизнь – штука замысловатая. Интересно разгадывать её тайны, познавать её. Иногда скажешь словами Лермонтова: «И жизнь, как посмотришь с голодным вниманием вокруг, такая пустая и глупая шутка», иногда радуешься жизни, особенно весной, когда всё оживает. Люди по-разному понимают жизнь. Большинство за то, что цель её выйти в люди и жить припеваючи. У других нет никаких взглядов, они живут и трудятся только для того, чтобы удовлетворять свои страсти, большей частью животные. Разные встречаются люди. Вот один тип встретился мне, этот тип забияки, играющего роль отважного, смелого, удалого разбойника или, может быть, не так, но главное то, что этот человек хочет похвастаться своей удалью. Уверенность в этой удали у него искренняя. Он думает, что он что-то особенное. На самом деле этот тип - разгильдяй. Интересно то, что люди спускают ему, позволяют ему «лихо» разбойничать. Таких я встречал немало, пришлось ещё одного встретить. Вчера вечером он шёл с ножом и начал на нас надираться, грозил ножом, бушевал в заводе, немного покусал мне руку, не знаю, что с ним делать или дать ему или отойти, уйти совсем. Сегодня утром грозил мне. А, может быть, придётся уйти с работы. В общем, посмотрим. Очень жаль, что весь дневник будет заполнен такими заметками, и всё время будет продолжаться такая чепуха. Как неохота спускаться на дно, а жизнь толкает туда.



26 июня 1942 г.

Бытие определяет сознание. Действительно. Вот уже несколько дней я работаю по слесарному делу. Обещают дать разряд. Работа трудная, развитию мало способствующая, денег платят совсем чепуха.

Встанешь рано утром в шесть часов; солнце всходит в полпятого. Солнце взошло, но еще не успело осушить землю, роса на траве, на листьях, приятный свежий ветерок, несущий ароматный запах трав, веет нежно и ласково, овевая лицо, пошевеливая волосы. Деревья темноватые, нежно-серыми массами вырисовываются на голубом фоне. Маленькие курчавые облачка плывут по небу, солнце золотит их. Звучным могучим аккордом шумит Терек. В его шуме и монотонность и разнообразность.

Как замечательно все. Сердце стучит, и чувствуешь дыхание жизни, дыхание живущего, прекрасного, необъятного. Какая красота! Самые замечательные, нежные, тонкие запахи, самые нежные тона красок и звуков. И сам сливаешься с природой и чувствуешь ее душу. Это все идеально.

Приходишь на завод. Шум моторов, стук молотков, грохот машин. Завод хотя маленький, но «на заводе как на заводе». Мазут, ржавчина, лом, пыль. Работаешь на заводе и сам становишься проще. Говорят, что там нужна смекалка, да, но больше нужна привычка. Эта работа, правда, укрепляет нервы, закаляет тело (если ее правильно поставить) но больше всего работа портит человека, создавая из него автомат и развивая нехорошие инстинкты. Человек борется за жизнь и входя в завод, он получает некоторый отпечаток, закалку, которая дает ему возможность дольше там быть.

Довольно, больше не хочется писать и думать об этом.


28 июня 1942 г.

Не в настроении писать. Язык моих мараний имеет неправильности, он еще не отработан - это меня огорчает. Иногда не могу выразить свои мысли, они расплываются, никак не сосредоточишься и берет зло, начинаешь хандрить. Некоторые мысли неохота писать, откровенничать. Хочется вроде писать, но только карандаш к бумаге- уже тянет назад. Это все потому, что я заставляю себя писать, считаю это своей обязанностью, а всякая обязанность тяготит.

Лето. Уже плоды в садах, все зелено, свежо, прекрасно. Известий с фронтов войны почти не знаю. Недавно был заключен договор (новый) с Англией, выступал Молотов. На фронтах вроде затишье, затишье и в тылу, но буря не кончилась, жуткий ее разгар. Вчера вызывали в стансовет на приписку.

Скоро поспеют хлеба, начнется уборочная. Не знаю, хорош ли урожай. Терек и Лезгинка разлились, колхозники ездили на гатку. В станице мужчин осталось мало. Больше всего их на заводе, в бригадах их совсем нет. Школа и летом работает. 9 класс все-таки кончили, хотя условия были очень трудные, учились три недели в сентябре и январе; март, апрель, май до 26. Некоторые предметы усвоили хорошо, особенно литературу, жалко, что мало было решено задач и примеров и вообще было времени мало. Испытания сдал хорошо. Октябрь я работал в колхозе, ноябрь и декабрь был на окопах. 8 июня кончил курсы электромонтёра, но работать не работаю по этой специальности. За этот год приблизился к работе. Ну, ладно, хватит. Нужно будет написать повесть или драму. Не знаю, как озаглавить. Сюжет такой: юноша с сильным характером и положительными качествами встречает различные «свинцовые» мерзости и терпит удары судьбы. Положение юноши социальное и нравственное своеобразно и полно противоположностей. Нужно будет показать героя к труду, к войне, к жизни, к любви, к людям, обществу, а также дать картину окружающего общества. Развязка оптимистическая, реальная. Нужно будет тщательно продумать комизму.


5 июля 1942 г.

Писать нечего, поэтому берёт зло. Какая-то опустошённость.


6 июля 1942 г.

Верь в свою силу, верь в свой разум, надейся на себя, на своё умение, на свою смекалку, на свой ум. Никогда не надейся на людей, они тебя всегда подведут, выполни свою работу и больше её. Если мне дают работу, я должен сначала узнать, в чём она заключается, какова конечная цель, потом превратить свои силы, возможности, каковы будут трудности, что нужно для их преодоления. После того, как уже всё становится довольно ясно, нужно приступить к работе, в рабочем процессе, всё уясняя, себе работу. Работать смело, спокойно, не теряя лишних усилий. Для различных целей нужна прилежность, нужные инструменты. И так, ясность, смелость, спокойствие, уверенность в себе, нужные приспособления, поддержание интереса к работе – это залог успеха в работе. Это надо запомнить и применять. Не обращай внимание на людей, на своих начальников, старайся работать за них, верь в себя. Люди любят похвастаться, унизить другого, чувствовать себя выше. Сволочи!!! Меня унижают, какой-то дурак, простофиля. Меня! Ничего, терпение и напор, и те качества, и всё в порядке. Вперёд! Я побежду! Хоть трудна работа и не интересна, но нужно приучаться к труду, узнавать в чём дело. Вперёд!

 18 июля 1942 г.

 Сегодня месяц моей работы. Работа что-то не клеится, но об этом после.

 Радио и газеты сообщают об ожесточённых кровопролитных боях в районе г. Воронежа. Немецкими войсками заняты: Миллерово, Тугучар, Кантемирово. Враг у нового водного рубежа страны Дона, тихого Дона. Идут бои по всему Дону, наши части сдерживают ожесточённый напор врага, в некоторых местах враг теснит наши части.

 2 августа 1942 г.

 С 23 июля не работаю. Заболел. Аппендицит. Работу совсем брошу. Осталось месяц до сентября, но учиться, наверно, не придется: возьмут в армию. За лето книг не читал и мало двинулся вперёд, хотя несколько продвинулся по программе 10 класса. Несколько времени (месяц-два) упорной работы над собой и среднее образование будет вполне, точно, хотя у меня по сравнению с другими довольно широкое образование. Даже десятиклассники несколько отстают от меня, но кончим об этом.

 Новый поток разбушевавшейся реки, наверное, захватит и меня в свои волны, в свои буруны. Немцы рвутся за Дон, на Кавказ. Ростов и Новочеркасск взяты. В районе Воронежа упорные бои. Упорные бои идут в районе Батайска, в излучине Дона, в районе Цымлянской, в районе Цымлянской немцы переправились на южный берег. Идут бои на Сальском и Сулимском направлениях. Враг угрожает Сталинграду, угрожает отрезать Кавказ. Бои меньшей силы идут на Брянском, Камышинском, Ленинградском направлениях. Тяжело положение. Забирают 24 год, а также и 25. Может быть, и мне уже есть повестка. Но не знаю, как с аппендицитом. Ездил в Нальчик, был в городской амбулатории, в больнице мест нет, говорят, на операцию приехать через полтора месяца. Операцию, может быть, можно сделать в Муртазово или Майском. Нальчик – город ничего, много зелени, хорош парк, ничего библиотека. Я все там обходил, улицы узкие кроме Степной. Главная Кабардинская улица совсем узкая.


 4 августа 1942 г.

 Хачатура взяли. Жаль парня. Дома у него осталась ненормальная мать и маленький братишка. Они пропадут без него. Отец в тюрьме, а сын защищает эту тюрьму – страшная вещь, чудовищное противоречие. Прошлый год отец был дома, и Хачатура не взяли на окопы, то была несправедливость. Теперь противоположная несправедливость больших размеров. Я не хочу сказать, что это ему возмездие, что так и надо, нет, я против новой несправедливости. Мне жалко парня, всё-таки ничего он был. Надо будет помочь Сергею похлопотать за него. Эх, жизнь! До чего же грязна её оборотная сторона! Становится душно, когда попадёшь в её водоворот, повсюду мчатся, бушуют волны подлости, жестокости, пошлости, и куда не повернёшься – везде закипают буруны, такие грязные, такие тёмные и отвратительные, что к горлу подступает тошнота. И с негодованием и яростью повторяешь слова Лермонтова. Записать что ли сценки? Это трудно мне будет. После. Их наберётся много. (Шубкин, Сашка Александров).

 7 августа 1942 г.

 Мое положение сейчас чрезвычайно запутанное. Не работаю, расчета нет, деньги еще не получены. На операцию ехать тоже сомнительно, работать там нельзя, а местные врачи надули губы. Тревожное положение. Приходится сидеть, сложа руки. Книг нет, и не стоит их доставать. Неразбериха какая, черт возьми! Там еще с папиной работой и т.д. И так далее.

 22 августа 1942 г.

 Прошло всего несколько дней, а как всё изменилось. Много утекло воды в буйном Тереке, в Каспии, довольно много пережито за это время. Туча, которая темнела далеко на краю горизонта, теперь нависла над самой головой. Ветер, предвестник грозы, уже несётся буйным шквалом, тёмные сумерки уже покрыли землю, молнии уже режут небо, уже слышны удары грома.

 Раньше война меня волновала и начинала давить, теперь давление настолько усилилось, что трудно дышать. Вот уже прифронтовая полоса. И ночью, и днём слышится далёкая артиллерийская канонада. Гул пушек похож на далёкие раскаты грома, в небе воют самолёты. Ночью прожектора бродят по тёмным облакам южного неба.

 10 мне и папе была повестка о мобилизации, несмотря на аппендицит, меня взяли, папу тоже в 2 к. Через три дня меня отпустили из Муртазово, а папа уехал, теперь он неизвестно где.

 24 августа 1942 г.

 Худое время. Как удручающе сидеть между двумя огнями вблизи фронта. Не знаешь, где сам взрыв, а где-то громыхают пушки, иногда стреляют пулемёты и постепенно утихают. Самолёты тоже то летят стаями по всему небу, и рёвом моторов наполняется воздух, то вновь исчезают. И тишина. Тишина какая-то зловещая, не радостная. Обыватели передают и шепотом и полным голосом, щеголяя друг перед другом, передают новости. Уже привык, не верит их сообщениям. Многие строят разные предположения, показывая свой ум и знания событий, приводя разные, часто нелепые, доказательства и споря с другими. Пожилые мужчины, участники прошлых войн, с достоинством толкуют свои мысли, они с презрением обрывают молодых парней «кучу зеленухи». Бабы слушают мужчин с почтением и разносят по станице иногда не поняв, переврав, они рассказывают своё. Так получаются небылицы. Мальчишки подхватывают и рассказывают своим приятелям. Часто говорят, что пришёл оттуда-то, говорит то, что лейтенант сказал то-то. Что такую-то станцию берут, столько-то раз, что там сделали то-то, что не немец пошёл туда-то, в обход и так далее.

 Не знает ясно? Никто. Мужчины. Они были в войнах, имеют опыт, но они совершенно не знают о характере этой войны, как часто они даже осознали и те войны. Красноармейцы – это переодетые такие же крестьяне, рабочие и т.п., они тоже не знают, они не руководят войной, им трудно понять, хотя среди них есть люди умные. Лейтенанты только что из школы и бедны опытом, их положение не особенно высоко, чтобы осмотреть происходящее сражение. Высшие командиры знают намного больше, но главного никто не знает, поэтому чтобы понять любое событие, а в особенности такое событие, которое происходит сейчас нужно отойти от этого события несколько лет, как нужно отойти от огромной картины, чтобы видеть её.

 Немцы, видимо, ещё порядочно далеко, но и население и административными управителями овладела паника. Завод перестал работать, уже две недели назад распродавали патоку, крахмал, кукурузу, многие тащили это всё особенно. Из завода тащили шкафы, стулья, столы деревянные, блюда из столовой, гардеробы, доски, плетни и многое другое.

 Рыли картошку на огородах, огороды все стоптаны. Директор уехал в своё селение, а главинж бегает по заводу как бешеный, приостанавливая грабёж, но, между прочим, он себе кое- что взял. Везде жгут, рвут, бросают в Терек документы, книги и др.

 Завуч пожёг школьное имущество и дела. Магазин, пекарня, библиотека разграблены. Председатель колхоза удрал. Колхозники тащат с полей пшеницу и всё другое. Они спорят между собой. Не колхозников, не работавших в колхозе, не допускают! Везде хозяйничают бабы. Многих мужчин мобилизовали. Мобилизация была с 1925 года по 1890 и старше. Но многие остались в станице, каким не было повесток, какие не пошли по повестке, какие больные, каких отпустили, некоторые сбежали и так далее.

 Интересно, я посмотрел мобилизацию. В 12 часов ночи после кино, которое не кончилось, я спал, проснувшись, принесли повестку. Помню, в тот вечер было душно. Зелень кустов казалась грязной, пылью был насыщен воздух. По улицам носились машины, полные красноармейцев. В станице была суматоха. Ночь не принесла свежести. Нарастала тревога. Завод остановился. Носили повестки. Говорили, что их очень много.

 Получив повестку, я встревожился, но, подавив тревогу, заснул. На другой день – 10 – с самого утра начался хаос: то идти в завод за крахмалом и патокой, то узнать то и то, то собрать вещи, то ждать подводу, нести вещи и т.д.

 Всё кружилось в этом хаосе. Бедный папа был как во сне и говорил, у него «голова кругом пошла». Нам не хватило места на подводах. С криком кое-как уселись. Был уже жаркий полдень, день перевалил уже на вторую половину. Медленно двигалась бричка, палило солнце. Старшие мужчины говорили о войне, жизни и т.д. Проезжая мимо бахчи, набрали арбузов. Мои арбузы никуда не годились. В Майский приехали вечером. Уже смеркалось. Да, мы приехали не в Майское, а в Котляревку, военкомат был там. Кучи народа на улице, которая напротив школы. Красноармейцы, призывающиеся, провожающие и зрители, вероятно, не было очень-очень мало: война захватила в свою орбиту всех. Очередь в грязном коридоре, в роковом ожидании. Немногих отпустили. Мы старались войти вместе с папой. Зашли, отдали свои паспорта, я показал бумажки. Военком, маленький, чёрненький, ехидный лейтенант думал отпустить, но врачи никак. Папе дали военбилет (удостоверение), назначили нас во вторую команду, то есть нестроевую. Вышли. Судьба была решена.

 Стало уже совсем темно, когда мы куда-то двинулись. Шла куча мужчин, сначала выстроили, но куда к чёрту, строй рушится. Разве построишь стариков, которым давно надоела солдатская лямка, за которыми жались жёны, родственники. Плач, крики, причитания, прощальные поцелуи, слова. С мешками, сумками шлёпает по грязи, по станичным улицам густая бестолковая человечья толпа. Сели на подводы и тронулись, не поймёшь куда. Злоба брала за сердце и какие-то душившее тебя чувство. Но, несмотря на ад вокруг, я сохранял некоторую бодрость. Меня томила жажда, я пошёл попить, тёк грязный ручеёк, к нему нельзя было подступиться. Подъехали подводы. Я скорей пошёл к папе, чтобы нам друг от друга не отстать. Мы прозевали подводы. Потом, наконец, сели.

 Целую ночь ехали. Громыхали по насыпям шоссе. Ночь была тёплая, облака всё больше и больше закрывали видные с вечера звёзды. Дорога была полна телег, автомашин, идущих по ней частей. По краям, в темноте блестели огоньки, слышался говор. Вот с кем-то с подводы говорили девчата-украинки из кустов: «Чи хто из Днепропетровской области?», слышалось из кустов. Из Днепропетровской области никого не было. «А з якова района? Запорожский? Стеничевского? Да це ж мой земляк. А з якова села…? Вот видишь як, я землячка найшла».

 Ехали дальше. В небе всю ночь бродил прожектор. После полуночи очень хотелось спать. Но как я не прилаживался, было негде соснуть. И я тихо дремал… Один раз я только кое-как заснул на коленях у папы, положив голову, он же бедняк не спал. Часа за 2-3 перед рассветом наша подвода отстала

Папа с десяток лет был на войне, он узнал все опасности – и теперь опять там.

 29 августа 1942 г.

 Война продолжается. Бои идут в районе Прохладного, а были ещё ближе. Говорят, в Ново-Ивановке, а это километров за 25. Суматоха в станице. сейчас немного поутихла. По сообщениям из газет, которых я давно не видел, наши войска имеют успехи. На Калининском и Западном фронтах продвинулись на 40-60 км и заняли 6 городов и 600 населенных пунктов. В станице стоят части, много конницы, везде расставлены патрули, население вырубало лес на Тереке, теперь роют окопы. Бои в километрах 40, может, будут и здесь. Недели полторы спустя я видел воздушный бой. Своих и неприятельских самолетов различить нельзя было. Я видел, как один самолет ловким маневром догнал неприятеля с хвоста, летчик дал пулеметную очередь и самолет пошел вниз. Летчик выбросился с парашютом. Мне очень хотелось, чтобы сбитый самолет был немецким, но говорят, что это наш и еще два наших. О как мне не хочется в это верить…

 Таковы героические будни этой великой войны.

 Как мне стыдно и больно, что я все еще не участвую в ней. Сколько раз загоралось в моей груди благородное чувство любви к Родине, сколько раз блестели мои глаза, и громко билось сердце. Мне казалось, что немногие любят Родину, как я клялся себе, что когда придет время, я радостно пойду в огонь битвы на смерть за свободу ее. Я порой был согласен умереть, как умирали тысячи, честно, не для славы и известности. Такая смерть – вот это подлинное геройство и честно любящего Родину человека. Но мне иногда хотелось и громкой славы, своим подвигом, своей смертью ведь я бы заслужил еще. Были и мои скромные хотенья, чтобы народ вспомнил обо мне, как я вспоминаю многих сынов Родины и

 Но вот подошло время, я слышу громы пушек, я вижу почти моих сверстников в форменной одежде, они воюют, они страдают, они показывают свою любовь делом. А я! А я! Тысячи раз повторяю две эти буквы. Я страдаю, я мучаюсь, я себя ругаю, я на судьбу негодую, которая, может быть, хочет меня увести от смерти! (За то ее благодарю).

 Но как я буду, жить, не пройдя сквозь это горнило уничтожения, битвы за свободу Родины. Что будет говорить моя совесть, как я буду терзаться. Я совсем потеряю к себе уважение, и люди призреньем заклеймят меня, как клеймил бы я сам. Мои товарищи придут из битвы, а что же я? Из тесной вылезу норы? Не стыдно будет мне?

И мой старик – отец и то ведь в битве побывал. Ничтожны будут мои оправдания. Болезнь проклятая, сколько раз её я проклинал. Животное чувство тяготения матери, родни к детёнышу родному оставили меня. Я злюсь на себя? Судьба мною сыграла. О, стыд, если сыграет новую шутку.

 Я думаю, придёт конец этой битвы. Героями возвратятся мои сверстники. И взоры нежных дев к ним оборотятся, они достойны будут счастья, чести, если только честно стране служили. А достоин ли буду я счастья, славы, культурной, радостной жизни, если я не пережил тех мук и той угрозы смерти, которые пережили многие. Достоин ли я буду любви Прекрасной, как мечта.

 Но к делу! Вперёд! Я должен пойти в военкомат, стансовет, но не сидеть дома. И помогать сейчас, что можно. Рыть окопы. Потом надо найти папу и как-нибудь устроиться в военное училище. Надо же вступить в сою колею. Я буду управлять людьми. А там в бой, и, может быть, на подвиг. На подвиг!

 Проклятая болезнь, как страшно, если я от неё умру зазря. Мне хочется жить, но мне хочется жертвы на пользу Родине. Пускай хотя возьмут, я умру простым солдатом, как умирали на Бородинском поле. Это тоже прекрасно. Я буду участником окончательных побед, но мне жалко, что я не был в трудные ужасные минуты. Окопы – ничтожное успокоение. Вперёд к борьбе! Вперёд к жизни!

 1 сентября 1942 г.

 Вот опять осень, сентябрь. Я встречаю семнадцатую осень. 23 сентября мне 17 лет. Быстро пролетел год.

Очень трудно писать о больном месте. Толстой говорит, что он писал один свой роман, оставляя куски мяса в чернильнице. (Да, правда, куски мяса, даже более того). Тысячи сомнений, тысячи противоречий. Тяжко мне, душно мне. И слов не хватает выразить мою злость, мою ярость, мои страдания. Я мучаюсь, гнев закипает в моей душе. Но что гнев, что мои бушующие нервы, я только напрасно трачу свою человеческую энергию. Я хочу плакать, рыдать, я хочу даже уйти из жизни, но я понимаю, что это слабость, это сдача неприятелю, что это смешно и шумно, и тысячи «умников» будут смеяться над моим трупом. А я буду бездыханно мёртв, зачем моя борьба, если уже не будет меня. А счастье, а бурю моей стихии, которую я желаю пить, как путник пустыни благодатную влагу оазиса. А мне ведь семнадцать лет и молодая кровь кипит в моём теле и громко бьётся сердце.

Нет, смешно и страдать, хоть не стоит смеяться над страданиями. Но смеюсь кощунственно дьявольским смехом и над собой, и над людьми, потому что я знаю, люди жалеют страдающего, жалеют слабого, а слабость люди никогда не прощают, ибо сами они не умеют, и им отрадно маята человека слабее себя и в тяжёлую минуту им одно утешение: не один я, а все такие. Нате мою слабость, смотрите, я слаб, но я смеюсь над своей слабостью, я знаю, что у вас её ещё больше и вы это не понимаете, я плюю, я надругаюсь. Моя и ваша слабость бывает от определённых причин, и ничтожные из них я преодолею, а непреодолимые на время стушую.

У меня хватит силы, я не курю, не пью, но не думайте, что я хуже вас знаю страдания, что вы лучше меня знаете жизнь. Я не дурак, чтобы открывать вам мою душу, сколько не старайтесь, а там вы ничего не узнаете, ибо я если и покажу что-либо, вы всё равно ничего не поймёте вашими мелкими душонками. Вы думаете, что, если вы узнали какую-то банальность, узнали что-то, это жизнь? Вы познали всю её глубину? И хотите хвастаться об этом, а другие молчать, то они ничего не узнают. Кто болтает о своей опытности, тот уже явно не опытен, и это факт и каждый скажет об этом. Пускай вы попали в поток, и сила несёт вас куда-то, ну как не трудитесь, вы всё равно не узнаете причины этого потока. И ваше хвастовство, как и хвастовство орудия труда, которое само ничего не сделает, и мчитесь вы той же дорогой, по которой шли тысячи лет и всю вытоптали, и не знаете зачем, а хвастаетесь своим движением. Я думаю, что гораздо труднее и почётнее понять, чем кричать.

Жизнь, общество, война, цель – всё это вы не на гроши не осмысливаете и башки ваши пусты. Я живу, я участвую в обществе, я люблю, я работаю, совсем не то, что я понимаю жизнь, приношу пользу обществу, я понимаю любовь, я работаю на пользу человечеству. Но вы скажете для себя, я самолюбив, но самолюбива и свинья и роет, и уничтожает разные дела рук человеческих. И самолюбие свиньи не имеет (не получает) никакого уважения со стороны человека.

 Самолюбие ценно то, когда человек отдаёт человечеству всё, что ему нужно, этот человек по-настоящему самолюбив.

 Главное человеческое свойство – труд и ценна в человеке любовь к этому труду, его способность наслаждаться трудом и эту способность надо развивать в человеке. Вторая крупная особенность человека – это познавать. А уже с каких пор ясно, что способные только наслаждаться и находящие цель в жизни в этом – пустые и глупые люди. Ведь не зная плохого - не поймёшь хорошего. Если Саушка не понимает простую аксиому и теорему, то куда ему познать жизнь, сколько он не толкуй об этом. Если не понимаешь теорему, то не можешь мыслить теоретически, а человеческая практика основана на теории и выводах теории. Он говорит со слов чужих и слова его пустая болтовня. Но хватит об этом. Это очень узкая, но, тем не менее, она имеет связь с другими. Об этом я говорил и прежде.

Про социализм. Энгельс в «Анти-Дюринге» говорит о переходе от социализма к коммунизму. «Как и всякий другой общественный прогресс, такой переход становится возможным не потому, что поняты противоречия между существованием классов и идей справедливости, равенства и т.п., не вследствие простого желания уничтожить классы, а лишь при наличности известных новых экономических условий». По-моему, новых экономических условий, предпосылок социализма не было в России. Огромная Российская империя, с отсталыми колониями, являлась земледельческой страной, и ей нужно было пройти путь капиталистического развития в целом.

 21 сентября 1942 г., понедельник.

 Вчера день принёс много событий, с самого утра красноармейцем взорван мост.

 22 сентября 1942 г., вторник.

 Маленькие фигурки бежали по дороге. Дым клубился по кустам Терека. Зелень около Муртазово была сизой. К вечеру пылал завод. Вчера, позавчера и сегодня и тянут, и тянут. Горько смотреть на развалины. Всё уничтожают люди свои же. Простыми набегами. Голый клуб, суета. почувствовал что-то величественное __-------- роялью, тихо пищанье струны. Весь день вчера (21) гудели орудия, пулеметы. Свистели снаряды. ====время сидели в убежище. Горит, гухает везде =====, окаймляет все это=====рамку грусти. Писать трудно, трудно собраться с мыслями. Позавчера я дошёл до сильного возбуждения. Мне думалось, что сойду с ума. О время! Сегодня мне легче. Как я буду потом обрабатывать свой дневник? Трудно будет.

 23 сентября 1942 г., среда.

 Итак, мне 17 лет. Не знаю, правда это или нет, но всегда, когда кончается год и начинается новый, старый умирает. Может быть, поэтому мне так не по себе. Чувство какое-то ===, но я помню, что ===я знаю === в возрасте== начинается 18-й год. === о следующем где и ждут ==== всего ===, я почему-то === думать о лучшем. Но будь то

 2 октября 1942 г.

 Бегут дни, словно ручейки, бегут куда-то в океан вечности (идеал. фраза). Осень. Давно уже отошли плоды, хотя раньше они в это время были в изобилии. Желтеет и вянет зелень, пышно и мощно растущая весной. Тихие ясные думы наполняют миг. Хорошо осенью, но сегодня осень не так действует на меня. Всё это время меня мучили страшные (зачёркнуто) мысли вообще, конечно, в связи с моей жизнью и моим будущим. Мысли об обществе, нашем времени, науке придушили меня.

Я чувствовал возможность сойти с ума, а тут ещё болезнь: малярия, грипп, недостаток солей и всякая оторванность от мира в течение двух месяцев, а тут война ещё начинает чувствительно беспокоить. Будущее моё омрачено, увы, сладкие надежды прокисли, хотя и хочется ещё утолить ими жажду, но нет, не тот уже напиток, его шипучая упоительная влага превратилась в тухлую воду грязного заброшенного пруда и влага не утоляет больше жажды, а ещё вид и непригодность вызывает муки и ещё большую жажду. Материализм, противоречие. Маленькая идеализация и смех дьявола. Уничтожающий смех, которого она достойна.

Я понимаю Гейне. Мой дневник перегнут, замусолят, напрасно испытывал он мучения, шатался по окопам, а лучше бы лежать ему в пыли, засиженный мухами, листья бы его пожелтели, и был бы он ветераном писанины, жёлтым, как я от хины. Сейчас понимаю и тяжесть тюрьмы, одиночного существования. Мысли, зачем вы развиваетесь по ветру, трудно мне вас собрать на этот листок, может быть, напрасно, много я высказываю их, но далеко не всё, только часть остаётся на листах. Такие мысли приходят мне, что, не смотря на развитие культуры, как много навыков, морали и старины из глубокой древности, вредных, диких, мещанских и не смотря на многочисленные их оправдания и явной несправедливости, они господствуют в толще народа и являются критерием для многих людей в оценке личности, дел и т.п.

А сколько ими написано и гениальных, и бездарных, сколько попорчено слов, средств, человеческой энергии иногда совершенно попусту. Сколько было обществ, школ, трудов и действительно научных трудов и исследований вроде м-ра Пиквика об истоках трудов и жизни колюшек и лысые облезлые толстобрюхие и тщедушные старики, считающие себя учёными и посветившими свою жизнь на пользу науке и «благо общества и народа» коптели над своими «трудами».

 14 октября 1942 г.

 Вот уже третий месяц мы в войне, в предчувствии боя в станице. С первого августа через станицу шли войска, артиллерия, кавалерия, пехота, на автомашинах, пешком. Усталые, запыленные, потные солдаты шли через станицу вечерами и ночами, днём прячась в тени садов, на берегах Лезгинки. Вечером по грейдеру гудели машины, пробивая светом своих фар, густую пыль, которая поднималась в душном воздухе. Дышать было нечем, ночь не приносила прохлады. А немцы шли очень быстро. Ростов, Батайск, Сальск, Тихорецк, Минводы. Примерно за две недели расстояние Ростов – Минводы. Наборы в армию. 1 августа забрали весь 24 год. 10 взяли и нас с отцом. Меня отпустили.

 Примерно к 20-му взята Новоивановка, потом немцы оттуда выбиты. Бои в районе Прохладного. В горах, в районе Эльбруса, Малка, Кызбурун, к Нальчику. Рыли окопы. Таскали манатки. Суматоха. Сначала в дали гремела катюша. Наши самолёты, низко над землёй стаями летали на север и назад. Появлялись и немецкие, был бой. Я видал, как разворачивались и маневрировали в небе самолёты, как один из них с заду догнал и ударил с хвоста другого, тот пошёл вниз. Лётчик выпрыгнул с парашютом. Говорят, сбитый самолёт был наш, лётчик был ранен, он спустился где-то на острове Терека в кустах. Люди слышали его стон, кричали ему, но стон прекратился, его не нашли. После по островам рыбачили мальчишки, один из них заметил парашют и потом молодого юношу-лётчика, он был мёртв.

 Говорят, в этот день сбили ещё два самолёта, тоже наших. Один сгорел вместе с лётчиком. Другой разбился; лётчик тоже был мёртв. Самолёт упал на Деменюке, так называется ручей и место, где он протекает. Место это очень красивое. Пологий большой овраг весь порос лиственными деревьями: дубами, липами, а кое-где и берёзы; внизу по голышам струится холодная чистая вкусная (зачеркнул) ароматная вода, весной здесь много фиалок. Весной прошлого года мы ходили туда; прекрасно было сидеть в пахучей тени леса на влажной земле с тощей лесной травой, усыпанной прелыми листьями. Какие тихие думы были, какие волнующие кровь чувства! А кругом были степи жаркие, знойные, бескрайние, степи с жирным благодатным, буйно-родящим чернозёмом. Величавые белоснежные горы блестели вдали, глубокое южное голубое-голубое небо, - и всё купалось в лучах яркого ласкающего солнца.

 Фронт всё приближался. Немцы ударили вдоль железнодорожной линии на Моздок. Вечером уже на востоке светили немецкие ракеты, всё больше приближаясь к югу, к горам. Далёкие ракеты казались яркими, подошедшими близко к земле звёздами, бои всё приближались. Вот они уже в Курпском районе за Муртазовом. Нижний, Верхний Курп, Акбаш и другие селения. Ещё до этого в станице отдыхали от боя войска, они смеялись, и многие не возвращались назад из боя, приходили и раненные, были лазареты, потом их эвакуировали. Рубили кустарник на Тереке, потом забрали на окопы. Сестру тоже забрали, она там заболела, и её отпустили домой. В боях много легло узбеков. Обыватели рыли окопы, а ещё больше тянули с полей и с завода и ото всюду всё, что можно было взять. Бомбёжки столицы ещё не было, только две бомбы упали в степи к северо-западу от станицы, недалеко от дороги на Майский.

 В станицу возвращались отпущенные мобилизованные. Папа не вернулся. Мы слышали, что он в Дербенте, что денег у него очень мало осталось, что там на перешейке между сушим берегом моря и горами Дагестана он, может, голодает, там одна рыба да соль. Но я думаю, что он всё-таки не будет голодать: ведь он соображает.

 Интересна его биография: она может составить увлекательную повесть. Сын русского мужика, родился в Орловской области, в т.н. выселках, Полёвские дворы – три дома в поле, чернозёмных равнинах России. Небольшой ручеёк бежал под маленькой горкой, а кругом степь. Летом кругом волнуется рожь, а зимой снега. Волки, трусливые зайцы бродят по бескрайним снежным полям. Глухой уголок. Редко-редко пройдёт заблудившийся мужик мимо окон трёх затерявшихся в полях изб. Но детство, как всякое детство, прекрасно.

Не знаю, почему все с такой любовью вспоминают своё детство. Вероятно, потому что ребёнку кажется всё прекрасным, и он не знает о тех ловушках, которые готовит ему жизнь. Таким прекрасным непознаваемым волшебным кажется свет и жизнь так увлекательна, интересна, что ребёнок, только что родившийся и воспринимающий мир своими свежими не огрубевшими чувствами, даже не знает о том, что он может умереть. Не знает ребёнок тех тупиков, в которые часто попадают, и не могут выбраться люди. Слёзы выводят из тупика и заливают детское горе, и мир кажется обновлённым, и усталая грудь приятно нежится. Детское горе легко поправимо, детские заботы непродолжительны. И нет такого мучительного неразрешимого вопроса. Родители-покровители. Дети не борются за жизнь, может быть, поэтому детство так счастливо, с такой любовью его вспоминаешь.

 Дальше годы учения в деревенской церковно-приходской школе. Потом три года снова дома, потом второклассная школа, подготовлявшая учителей школы грамоте и некоторое приобщение к тихой деревенской культуре, мечты и страсти. Есть какая-то прелесть быть учителем, работником умственного труда в глухом уголке, как прекрасно будить у народа жажду к знаниям, но не пришлось учительствовать, началась военная служба. Девятый Симбирский гренадёрный полк в городе Владимире. Сначала служил молодым солдатом, потом приняли в военно-фельдшерскую школу, окончил её. Дальше работал в аптекарском магазине в городе Москве, домашним лекарем у престарелого русского дипломата Куманина, человека заслуженного, образованного, знавшего много европейских языков и прекрасно владевшего ими. Куманин был послом в Мюнхене, в Германии. Счастливое это было время, он ездил по офицерам и генералам штаба МВО, делал массаж, брал на чай и кутил с писарями штаба в Сокольниках на Воробъёвых горах. Писари были из купчиков и других достаточных людей и хорошо могли угостить. Ездил в театры, большую часть по контромарках: в Большой, Малый, Художественный и Корша.

 Во время германской войны писарями в штабе служили знаменитые артисты: Шаляпин, Сабинов и Куржнамский. Часто за пианино пел Куржнамский, они давали контромарки. Особенно заполнил он Шаляпина в роли демона. Познакомился он также с московскими барышнями.

 Москва была тогда тихая купеческая, семьи были гостеприимны. В 38 году, когда папа был в Москве, он не узнал её. Такой шумной, огромной и неприветливой показалась она ему. Тогда он был крепким красивым чернобровым. Черты лица, хотя и несколько крупноваты, но изумительно правильны и прямы. Роскошная для деревенского парня жизнь в Москве на Княжном дворе на Остожинке, унтер-офицерские погоны, работа фельдшера, трения между знатными богатыми сословиями, ясно с материальной выгодой. К тому же молодость, весёлая жизнь в столичном городе. Что ещё надо деревенскому парню из глуши?

 Германская война прошла мимо него, зато в гражданскую пришлось потерпеть. Старые надежды рухнули. Пришла революция. Он помнит бои в Москве. На разных фронтах побывал он, был то тем, то другим, полковым врачом, а однажды даже формировал перевязочные пункты 11 армии. В Острогожке едва не умер от тифа, перенёс все три тифа и прошлое поэтому не совсем сохранилось в памяти. Потом с 22 по 32 год жизнь в деревне, стремление построить себе тёплое гнёздышко, но это не удалось. С 32 по сейчас работа фельдшером сначала на разных шахтах и в Макеевке на Донбассе, потом на железных рудниках в Липецке, потом на шахтах и на сахзаводе в Товаркове и, наконец, Кавказ. И, так, родина, Владимир, Москва, Курская, Воронежская область, г. Могилёв-Подольский, родина, Донбасс, Липецк, Подмосковье, Кавказа. Краткая, краткая биография моего отца, очень интересные отдельные эпизоды, которые он рассказывает, их стоит записать и стоит написать книгу, и я её напишу. Теперь он от нас далеко, но будет, будет близко. Как я пламенно желаю остаться ему в живых и хорошо жить сейчас там, а ещё больше желаю встретиться. Придёт время и, я надеюсь, я верю, что мы заживём счастливо, культурно и зажиточно в столь любимой нашей столице или неподалёку её в прекрасном дачном. И папа, и мама, и тётя будут счастливо проводить свою старость.

 Но теперь те то. Была суматоха. Из Майского уезжал военкомат. 21 сентября утром немцы взяли Муртазово, в 6 км от нас, части, стоящие за мостом, по дороге в Муртазово быстро бежали через мост, издалека были видны маленькие, бегущие через мост, фигурки. Дым или пыль окутал всё пространство за Тереком, пахло гарью. Непонятно, но кажется, что немцы один раз стрельнули по мосту, в мост не попали и поднялся столб воды. Наши заторопились взорвать мост и говорят, что на мосту погибло три красноармейца. На первый или же на второй день после взятия Муртазово началась бомбёжка из пушек или миномётов. В первый же день бомбёжки убило двух человек. В следующие дни тоже были жертвы. Умерла от ран медсестра и ранило других. На той стороне бродили люди в «белых штанах», кто это были - не знаю. Вероятно, не успевшие перейти Терек.

 Тихим вечером, когда в южном небе величественно горели звёзды, и только Терек шумел в тишине, да вспыхивали и гасли на востоке ракеты, незаметно в соседний огород привезли противотанковую пушку. Этот вечер был особенно тревожен. Мы не спали долго. Только за полночь уснули. Два дня побывала у нас пушка, потом ушла ночью. Этим вечером за Тереком слышалось гудение моторов, обстрел пушек был 2 – 3 дня, потом прекратился. Разбили в заводе столовую и попортили двухэтажных дом. Через день после ухода пушкарей, пришли пулемётчики и до сей поры. В саду и огородах нарыли окопы. Начала бомбить и рамка, упали несколько бомб в станицу. Опять жертвы. Наши стреляли за Терек. Кукурузники тоже бомбили Муртазово. Терек, протекавший в метрах 60, стал границей, мы на передовой линии в несомкнутом кольце. Бои, где Эльхотово и за Эльхотово, за Змейской, за Нальчиком, в горах, немец взял Майское, станицу Котляревскую. Упорные бои у г. Моздока и на улицах и в окрестностях Сталинграда. Меньшей силы бои на Ленинградском и Калининском фронтах и на побережье Чёрного моря. Москва спокойна и, вероятно, живёт прежней, полной жизнью.

 10 меня позвали на горе-учёт и назначили в Нальчик на гарнизонную комиссию, когда я шёл в школу, где был военкомат, пыльная, осенняя станица, казалось, была пуста, только военные бродили по улицам. Около военкомата стояли мужчины и юноши. В полной комнатке, без очереди толпились люди, одновременно боясь подходить к столу и желая отделаться от огромной неприятности. Почти всех отпустили, только 20 с лишним были направлены в Нальчик, из них половина на комиссию, половина в армию, большинство в нестроевую. Подобрались людишки, истощились людские ресурсы Александровки. Сбор был назначен на 6 часов вечера, два часа на сбор, но как всегда собрались позже, когда уже стемнело и то не все. Отложили до утра. Но мне пришлось и на этот раз вступить на эту опасную трудную дорогу. Судьба на этот раз ко мне не так была строга. Спаситель человеческого рода и мой спас меня ещё раз. Молитва моя была так искренна и любовь к нему чиста и сильна. О, как люблю я этот образ страдальца за людей, образ и моего спасителя. Уже несколько раз в беде обстоятельства слагались в лучшую сторону и кончались благополучно. И сейчас. Дней 10 есть было нечего, я был голоден. Лёша принёс кочерыжек от капусты. Я съел штук пять. Ехать было не с чем. Кое-как собрали маленький мешочек, да и то неполный с едой. Там было полцыплёнка, четыре куска варёного мяса с салом и несколько чуреков.

Я надел порванные заношенные ботинки, тёплый, но лёгкий пиджак, поел тёрну и пошёл. К счастью, отъезд отложили до утра, если бы нет, я может быть пропал бы от голода или от приступа аппендицита. Ночью я почти не спал. Ночь была тиха, прекрасна. Светили звёзды. И война, и тревоги казались такими ненужными и далёкими. Мама и тётя тоже не спали: подготовляли мне провизию.

Перед рассветом у меня сильно заболел живот, сначала резь, потом в правом боку. Мама пошла к военкому, он послал к военфельдшеру. Но как нарочно боли уменьшились, почти прошли. Мама ходила очень долго (она была стара и больна), и я очень беспокоился, что меня больным не признают, а все уедут и меня сочтут за симулянта и дезертира. Но нет. Военфельдшером, пришедшим к нам, оказалась, к счастью девушка или молодая женщина, с которой я встретился, идя в военкомат. Она была в военной форме, с двумя квадратами. После она меня в военкомате, стоя сзади, слегка толкала пальцами и концом сапога. Я, вероятно, ей понравился. Она была казачка, всем своим характером и привычками. Пролог был хороший, и он сыграл хотя и не главное значение, Главное сыграло, может быть, другое, а впрочем, не знаю. Мама, конечно, говорила с её матерью и с ней. Она пришла, проверила документы, температуру, прощупала живот и поверила, написала справку. Потом с мамой пошла к военкому: там уже все уехали. Военком был недоволен и не дал никакой справки, я остался, хотя безо всякой гарантии, на дальнейшее, но все же остался.

О, дай бы ещё остаться, но я бы лучше не остался, страдал бы вместе с моим народом, прошёл бы все бури и остался жив, но ведь смерть и тут летает, смерти я не боюсь, но как не хочется умирать мне, молодому. И я должен жить, я верю, я буду спасён. Сделать бы операцию, пойти в военную школу, и не таскаться по дорогам войны без всякой надежды на будущее.

 Так текут события, так быстро всё изменяется. Зарезали свинью, а соли нет. А мы все похудели: есть почти было нечего. Свинья небольшая, её решили перетомить. Боимся, пропадёт мясо, хотя сейчас уже похолодало. Зарезали вчера утром, опалили. Начали рваться снаряды всё ближе и ближе, вот прямо над нами спускаются. Красноармейцы спрятались. Остались двое. Вот один снаряд разорвался совсем близко, ушёл один. Только летел снаряд, мы бросились бежать в кусты и попадали. Потом бросили и тушу, и корыто с внутренностями, и в окоп. Посидели и опять за дело. Часть решили перетомить и посолить шестью стаканами соли, меньшую часть как-нибудь заморозить. В общем, думаем, что сохранится.

 Обстрел станицы был всё время, где-то совсем близко за Тереком или с островов строчил пулемёт. Мы сидели в окопе. Окоп наш надёжный. Надо будет как-то его устроить. О, как бы пережить это время, которое утомляет людей. Красива, мощна буря и мы любуемся ею на картинах Айвазовского, а моряку на погибающем корабле она кажется страшной, а время бури глухим и мрачным и хочется ему отдохнуть на зелёном полном солнце берегу тропического острова, а ещё больше в родном краю. Только после будешь вспоминать о тех днях и больше о себе.

Глухое время, никакого движения вперёд, познавай только плохое и суровое и учись находить отличать прекрасное. Передумывай вновь, грусти, мечтай о прекрасной жизни, о счастье своём и народа, люби природу, моли о спасении жизни своей и родных. Тони в тине. Пиши. А, главное, бегай по окопам, мотайся, суетись, спасайся сам и спасай своё жалкое имущество. А там ещё, что принесут немцы? Уже надоело писать об этом.

 16 октября 1942 г.

 Осень. Всё время стояла солнечная тёплая погода. Иногда днём становилось жарко, как летом и ночи тоже были тёплые: облака окутывали землю. Но как- то становилось всё холоднее и холоднее. Проходили дожди, но они только на день-два создавали картину унылой грязной осени. Солнце вновь осушало землю. Деревья ещё в листьях, но уже потеряли свою пышность и стоят какие-то грустные и общипанные. Всё больше и больше желтеют и падают листья. Дикие буйные бурьяны потеряли свою густоту и места, занимаемые ими, оголились. Уже прошла та пора, когда ещё осень похожа на лето, когда только прохладный воздух, наполненный ароматом засыхающих трав, напоминают об осени. В ранней осени чувствуется угасание лета. И как красива, торжественна, пышна смерть лета и, вместе с тем, она трагична.

 Грусть охватывает душу, и молодое сердце невольно восхищается этой красотой. Чем дальше осень, тем слышней - слышней раздаётся суровый аккорд наступающей зимы. И люди, привыкшие к веселью, живущие в мирном, родном уголке, и в этом аккорде слышат радость и веселье. Но всё же приятная грусть становится всё более и более суровой. И мысли невольно настраиваются на другие тона. Тогда где-то далеко внутри воспоминанием остаются настроения лета. Суровая зима, родная русская зима, дай твоего могущества, твоего духа русским. Помоги нам, нагони страха на наших врагов, заморозь их. С нами Бог.


 18 октября 1942 г.

 День выдался солнечный, ясный. Небо ясное голубое, голубое, оно напоминает ясные (зачёркнуто) тихие, ласковые, детские грёзы… «В детстве мы простодушны, нам неведомы опасности жизни. В юности мы замечаем всю её необъятность, её трудности», - так говорит Бальзак. Не знаю, все ли замечают в юности необъятность, трудности жизни… Кажется все. Но у одних этих трудностей меньше, их занимает маленький кусок земли, своё хозяйство и что касается вообще их и эти трудности разрешаются практикой жизни. Другим мало какого-либо уголка, им нужен целый свет, они ищут смысла жизни, а жизнь часто даёт им очень мало, разве кроме только их способностей и те их из них, которым, правда, нужен смысл жизни, которые не фальшивят, никогда не отступят от своих замыслов.

Как смелые соколы вылетают юноши в просторы мира с гордыми, светлыми надеждами, как много кругом простора, света, воздуха, но скоро воздушные ямы, пропасти предстают пред ними. И начинаются мучения, думы, поиски, кипучая борьба; работают, напрягаются нервы, работает мозг, в сторону, в глубь, отклоняются, накопляют знаний, опыта и опять к одному вопросу. Перечитываешь книги научные, философские – утомляешься, берёшься за беллетристику, читаешь, читаешь и опять остаётся пропасть, ещё тысячи книг, опять читаешь, читаешь часто не то, что нужно, попадается нужное, читаешь опять. А в жизни вдруг натыкаешься на кучу и мразь, и посредственность даёт толчок и опять учишься дать отпор и даёшь, и забываешь. Опять выступают новые области, и думаешь, и стараешься освоить их. Работа физическая, умственная и связь их вместе.

Но иногда бывают застои, тогда не двинешься вперёд, и бывают случаи, когда ругаешь самого себя, и думаешь, что напрасно была твоя гордость, твоя уверенность в себе, не оправданная тобою. Тогда кажется ненужною жизнь и кажется, что приятно вернуться к неодушевлённой природе, но вспоминаешь о всей глупости смерти и чувствуешь в себе свежие силы и находишь выход назад, повторяя лучше, закрепляя прошлое, как бы, знакомое, но в этом знакомом много нового и вперёд, вперёд. Много ещё можно писать об этом, есть мысли, но как-то неохота.

 20 октября 1942 г.

 Говорят об обществе. Но общество фактически в том виде, как о нём говорят, не существует. Ясное дело, причина союза между людьми – экономические отношения, а также другие.

 «Смеётся тот, кто смеётся последним». Мщение, мщение, если придётся. Отомщу не так. Дерись за своё первенство всеми способами, но ловко, не обращая внимания на всех, если неловко получается, всё равно дерись, только смелей, до решимости, до смерти.

 23 октября 1942 г.

 У нас радость. Вчера вечером пришёл папа. Усталый, пыльный, поседевший. Отпустили совсем. Два с половиной месяца он шатался по дорогам Кавказа, заболел, не доедал, уставал, замерзал. Организм, подорванный многими испытаниями, расшатался. От Муртазово до Дербента, потом до Тбилиси (Овчалы) и назад – вот маршрут. Рассеянный, усталый, полный воспоминаний пережитого. Он почти не слушал наши рассказы и сам говорил мало. Без слов было ясно. Ночью тоже говорил. Я слушал, и комок желчи и боли всё сильнее разрастался в груди, и слёзы навёртывались на глаза. Миллионы людей голодают, мучаются, живут в нечеловеческих условиях, умирают. За что? Война и всё. Проклятье и месть тому, кто принёс эту войну, эти страдания. Везде неразбериха, гибнут богатства, гибнут люди, а другие наживаются, благоденствуют. Кто куда попадёт. Почему? А вот говорят такие как я учатся, а я почему нет? Я так стремлюсь к знаниям. Всё больше и больше, знать весь мир, понимать его. Разве это не высшая поэзия?

 24 октября 1942 г.

 Прошедшая ночь была очень холодная. На земле лежал мороз. Вчера вечером было пять выстрелов. Ночью, часов в 12, ещё четыре. Утром до 10-15 выстрелов с той стороны Терека. Я говорю про пушечные выстрелы. Ходили в окоп. Теперь уже шесть.

К зиме мы не готовы, но подготовились, если бы не война. Что будет, если разобьют нашу хибару? Если пропадёт, что будет? Ночью летели на юг журавли. Их курлыканье напоминало, что-то детское и патриархально-крестьянское. Прекрасно, уютно становилось и забывалось, что сейчас война, что страдают, умирают люди. Ночью с десяти на одиннадцать, несколько, должно отбившихся журавлей пролетели в тумане совсем низко над станицей. 16 октября вечером, когда уже смеркалось, и синие горы выступали на краю горизонта, летела большая стая журавлей. Летели треугольниками, кучей, перестраивались на ходу. Высоко, высоко, но всё-таки слышалось их курлыканье. Красноармейцы дали по ним выстрелы, они закурлыкали сильнее, немного рассыпались и повернули через Терек к Муртазово, тогда по ним открыли огонь немцы: стая рассыпалась, сильней послышался их гомон, потом, наконец, пролетели, часть стаи отбилась и далеко на синем холодном небе, на серых облаках были видны точки двух стай.

 День сегодня тёплый, солнечный. Я стал немного поправляться. Теперь, думаю, если возьмут, то всё-таки перенесу, выживу, буду жить. Надо найти возможность жить сносно в армии, найти своё место, надо будет ориентироваться умело в армейской обстановке. Буду мыслить, буду надеяться на свой разум, голова должна работать больше всего, она, я думаю, у меня не откажет, если только не подкачают нервы. Господи, проясни мой разум, укрепи нервы, сердце, спаси мою жизнь. Надо будет лучше изучить военное дело, как можно шире теоретически, подкрепляя практикой и беря во внимание войну. Господи, дай смекалку, господи, спаси жизнь меня и родных. Надо получить широкое военное образование, широкое. Пусть ты узнаешь фальшь. Пусть ум не чувствует пустоты, а ищет и находит лучшие решения. Пусть будет у меня смекалка, умение выполнить на практике. Пусть будет у меня мужество, решительность и не будет угнетения духа. Пускай будет крепок организм, сильна воля. А ещё приспособления. Соображать, соображать! Ум, ум.

 Но, я думаю, меня не возьмут, ещё с месячишко буду дома, а то и два, наверняка. Хотя бы пробыть дома до весны, тогда пускай. Но война кончится, война должна кончиться. Народы так хотят мира, народы так истомились войной. Война кончится в 1942 году или весной, обязательно. Я оптимистичен, да кончится война! Весною. Мы будем все живы, поселимся где-нибудь под Москвой или около Пятигорска. И будем тихо, хорошо жить, обеспечено, учиться, работать, вспоминать и писать об этой войне, о пережитом, выберемся наверх человеческой, светлой жизни.

 Весной сдам испытания за 10 класс, поступлю в университет, буду учиться и работать, писать в газетах. Наши тоже получат всё лучшее: старики спокойную, счастливую старость, Лёша и Зина весёлую, деловую юность. Русские устроят свою жизнь счастливо, устранят все неполадки и гадости, должно чудесно обновиться всё кругом. А немца, немца, конечно, не будет, и мы будем там, в его земле и Берлине, они тоже испытают тоже, что мы и сторицей заплатят за наши страдания. За наши страдания заплатят все их виновники. Только бы пережить. Господи, спаси всех нас!


 28 октября 1942 г.

Я думал, что мои записи прервутся, и дневник потеряется. Они, должно быть, и, правда, прервутся, и дневник не избежит участи уничтожения, жалко, что пропадут мои мысли и записи о происходящих интересных событиях. Но пока я всё же пишу. Может быть, уцелеет, и интересно будет после почитать. Странно, как меняются мысли в юности, и чем впечатлительнее человек, тем они изменчивей, приходя и те и противоположные и в конце концов всё лучше и лучше понимаешь жизнь, думая и так и этак, но совсем её не поймешь никогда, а под влиянием жизненных условий создают более или менее устойчивые убеждения, но и они иногда изменяются. Если есть у меня убеждения - они не устойчивые и могут они изменяться.

За эти дни произошли интересные события. Что мы прожили на передовой, я уже писал. В огороде, против окопа был установлен станковый пулемёт, вырыт блиндаж, ходы сообщения, землянки; всё это было лицом к Тереку, ждали немца из Муртазово. Здесь был пулемётный расчёт или взвод, прикреплённый к седьмой стрелковой роте, третьего батальона, какого-то полка. С месяц, примерно, боя не было, одна бомбёжка, перестрелки. Оборона стояла по Тереку и там, где-то в Котляревке. 28 целый день обстрела не было. Вечером было пять выстрелов из-за Терека, ночью ещё четыре, утром, 24 – больше десяти. Не помню, кажется, днём 24 тоже не было спокойно. Ночь с 24 на 25 спокойна. День 25 тишина.

Сходили на мельницу, смололи мешок кукурузы. День был солнечный, ясный. Ночь с 25 на 26 тоже спокойна. Рано утром 26 нас разбудила артиллерийская и миномётная канонада. Мы в окоп переносили свои манатки, мешки кукурузы и крахмала, вынесли на улицу. Несколько раз ходили в окоп и вылезали. Часов в 10-11 гром на севере станицы усилился, там шёл бой: строчили и затихали пулемёты, грохотали пушки. Послышался шум моторов, и вскоре над заводом появились самолёты, их было до 20-30, они начали делать круги, всё ниже и ниже, дальше в станицу. Гул моторов усилился. Вот стали видны на крыльях чёрные кресты. Вот за заводом, откуда слышался шум боя, самолёты один за другим пошли в пике и от них отделились чёрные точки бомб. Послышался грохот разрывов, самолёты летели и над станицей. Через сад бежал красноармеец в каске, он запыхался, что-то докладывал лейтенанту, который стоял возле зелёной парковой лавочки, у яблони, потом вестовой бросил каску на землю и отдышавшись сказал, что кавалерия и пехота наступают на оборону. Видна была растерянность командиров. Мы сидели в окопе. Военные всполошились, бегали кругом. Недалеко от окопа какой-то командир ругал молодого командира пулемётного отделения.

 К обеду стихло. Мы вылезли из окопа на солнышко, но бой, конечно, далеко шёл. В саду уже никого не было. Красноармейцы принесли обед. Мы тоже ещё ничего не ели, решили сготовить обед. Зина пошла за водой к Лезгинке, там, на грейдере, в касках строились красноармейцы. Затопили, приготовили обед, а всё грохотало и грохотало, и несколько раз хотели бросить приготовление и бежать в окоп. Говорили, что немцы пошли по дороге к Нальчику и в обход станицы, самолёты бомбили их. Начали мы обедать, Алёша и бабушка сидели в окопе, немного похлебали. Вдруг стрельба усилилась, засвистели пули, схватили картошки в окоп, ложки, чуреки. Я схватил чугунку со щами. Только вышел, хотел свернуть за угол, навстречу мне бегут двое военных, одна девушка, сзади ещё маленький в шапке, двое пробежали, я к окопу, сел. В шапке побежал за мной, лёг сзади. Я встал опять домой, он тоже, это тоже была девушка, наконец, мы собрались в окопе, в суматохе бегали как во сне.

Стемнело, Зина пошла домой. Около дома прошли три или четыре фигуры, они шептались и ругались по-русски. Вероятно, это были бойцы, они не знали куда уходить. Вдали послышался гул моторов. Всё ближе и ближе. И, наверное, танки прогромыхали по главной станичной улице. Стало темно, тихо. В середине станице был пожар. Два столба пламени поднимались над станицей. Направо, за садом столб был меньше, там пожар утихал. Налево, дальше он, наоборот, всё разрастался, новые, яркие клубы наплывали снизу. Мычали громко коровы. Слышались в тишине крики людей. Красноармейцев не было. Землянки, блиндажи и все кругом пусты. Только в одном окопе сидело трое – это были узбеки, утром они бросили винтовки и пошли куда-то в станицу по огородам. Немцы заняли станицу. Некоторые красноармейцы ушли, другие не знали куда бежать. Вероятно, немцам досталось много пленных и трофей.

Ночью было тихо, но мы все почти не спали. Далеко кое-где слышались выстрелы – отзвуки боя. Бой был непродолжителен и не силён. Немцы сразу сокрушили оборону. Стоять красноармейцам можно было, их всё-таки изрядно было, но в войсках не было порядка, командиры неопытные, молодые, они не знали, не представляли себе оборону и бой, и самый простой манёвр противника сделал панику и бегство. Армия не кадровая, армия оказалась не армия.

Вчера утром мы уже увидали немцев, в касках, в тёмно-зелёных шинелях, трое прошли мимо плетня, перед окопами. Один зашёл в огород, в окопы, чего-то нашёл. Он шагал бодро, видимо, что не был утомлён. Наши стояли около дома и смотрели, немцы спросили у них что-то, вероятно, нет ли тут военных? Потом прошли к заводу, двое в пилотках: один в брюках на выпуск, другой в шинели. Потом прошли четверо, один в фуражке. Вероятно, офицер. Потом через огород шёл один в пилотке, без шинели, брюки на выпуск, усталый, еле державшийся на ногах. Ему было или меньше или чуть больше двадцати. Потом по окопам ходил один пожилой, лет тридцати, в фуражке, с погонами без шинели. Он нашёл гранаты, взял их. Папа показал ему ящик с патронами, он их не взял. Что-то говорил, улыбался. Сегодня тоже были. Пока ещё ничего не было, но, вероятно, кое-что будет, случай с красноармейцем… Странно, как всё изменчиво, действительно сказал Пушкин. Советское Правительство оказалось несостоятельным. Но Россия будет.


5 ноября 1942 г.

Снова тишина в станице. Осень тёплая, погожая. Не слышно пушечных взрывов, трескотни пулемётов, только гул проносящихся в голубом облачном небе самолётов с крестами и фашистской свастикой. Как-то странно становится при виде того, как сменяются власти, и то, что несколько лет считалось истиной, теперь опровергается и противоположное выдвигается на его место. Война неизбежно проигрывается, потому что масса русских не хочет воевать. Сколько я вижу мужчин, настойчиво отвиливающих от фронта. Сейчас в станице появилось много мужчин, все они, так или иначе, скрывались. К немцам ненависти нет, некоторые из наших даже помогали им, так, например, (по рассказам) некто Кравченко, скрывавшийся в роще на Деменюке, 26 числа провёл немецкие танки в станицу, в тыл к войскам, защищавшим станицу и все войска, находящиеся в станице, были захвачены в плен.
Станица была сдана без боя. Без преодоления немцами проволочных заграждений за Лезгинкой. Правда, самолёты бомбили позиции русских. На огороде, за заводом огромные воронки, в плен сдались дивизии две. Немцы быстро заняли Нальчик и другие населённые пункты. Теперь, говорят, и взят Орджоникидзе. Немцы починяют дороги, мосты, гонят на работу молодёжь. По дорогам гонят много пленных. Положение пленных плохое, они голодны. В горах кормили одной кукурузой, издевались румыны. Женщина показала хлеб, все кинулись и была драка, по дороге пить не дают. Но, в общем, дело обстоит не так, как писали в газетах, злодеяний я не вижу, не знаю, как было в других местах и как будет дальше у нас. Но, ясно, немцы ведут себя как завоеватели. Кое у кого брали кур, гусей и свиней, вещи, но мало, у нас ничего не взяли. На главной улице висит приказ и портрет Гитлера с надписью: «Гитлер – освободитель»…


7 ноября 1942 г.

Часто люди делают сами не зная что (вся строчка зачёркнута). Я слышал такой рассказ. В наши и немецкие окопы были совсем недалеко, метров двести. Было затишье, немцы вперёд не выдвигались. Солдаты с обоих сторон почти свободно ходили по окопам и даже над окопами, часто переговаривались. Как-то забылось о фронте, о боях, о том, что там, в других окопах неприятель, рано или поздно сойдёшься с ними в смертной схватке. Между солдатами установились дружеские взаимоотношения. Часто русские солдаты слышали от немцев переливчатые звуки гармошки. Немцы хвастались: «Ой, русс, у нас весело, у вас найн гармошка», но звуки гармошки слышались отчётливо у русских. И многие наслаждались виртуозной игрой немца.

Один солдат, заядлый гармонист и деревенский ухач сильно задумался о гармошке и решился стащить её. Командование старалось подготовить наступление, и ему нужен был язык. Солдат-гармонист решил привести языка. Когда стало темно, он тихо пополз к окопам неприятеля, он, вероятно, приметил ячейку гармониста. Он пополз к ячейке, прислушался, слышны были тихие шаги часового да сопение спящего. Часовой удалялся. Когда шаги его затихли, он спрыгнул в окоп, взял гармошку, завязал рот немцу и айда. Утром немцы кричали: «Эй, русс, отдай гармошку». В ответ на это заиграли на гармошке интернационал. Через несколько минут по играющему ударили из пулемёта. Так кончилось затишье. На другой день немцы пошли в наступление.



16 ноября 1942 г.

Странно, почему люди воюют, сколько я не видел участников войны, никто не хочет воевать, а всё же воюют. Многие истосковались по миру, походная жизнь надоела, хотя многие к ней привыкли. Может быть, и сам Гитлер не хочет войны, но остановить её уже не может. Очень немногим война дала пользы, разным интендантам и т.п., им война даёт прибыль в карманы и им хочется не потерять местечко, и чтобы дальше шла война, но им грозит опасность. Многие хотят, попадая в ураган войны, хотят чуть улучшить положение своё, выиграть что-нибудь, но проиграли они больше, а выигрывают ли что, большинство нет. Сколько бессмысленных, ненужных жертв, к Котляревке, говорят, лежат трупы и никто не хочет их закапывать. Ни за что расстреляли молодого красноармейца. Здесь оказалась подлая, внутренне злая личность.

19 ноября 1942 г.

Товарняк мчался по степям Закавказья. В разбитый где-то под Ростовом вагон врывался ветер. Темнело. Все мутней становилось внизу, где в пробитую в полу дыру мелькали шпалы. Посвистывал ветер, татакали, говорили колеса. Старик задумчиво сидел в углу вагона на ржавых досках. Во тьме расплывался, таял его силуэт. Двое спутников его спали, похрапывая. Они поели, а старик был голоден. Поезд пошел тише. В звуке «та-та», а во втором слоге тянулось все длинней и длинней. Наконец зашипело, звякнуло. Поезд остановился у слабо освещенной станции. Ближе к станции стоял пассажирский. Нежно-зеленные, теперь грязные вагоны, почти не блестели своими окнами, тускло, тускло блестел кое-где огонек. Старик почувствовал тревогу, станция напоминала ему противно о годах, о годах прошедшей войны, когда он больной чуть не замерз по дороге. И теперешнее его положение: он старый призван в армию, он далеко от дома и что будет. Далеким показалось ему родное гнездо.

Думы бежали, бежали, но все вокруг одного вопроса, от которого болела голова. Старческое, тоскливое, надоедливое унынье охватило его. Вдруг стук – и старик очнулся. На выходе фигура с мешком и чемоданом. «Кто тут?»- сказала фигура. Чиркнула спичка, старик рассмотрел красноармейца с отличием сержанта. «Вы куда, дед, едете?» «Да забрали теперь стариков, возят, теперь в Тифлис». «А вы мобилизованный?» «Да, а вы?» «Я еду на переформировку». Пассажирский тронулся в противоположную им сторону. Сержант вышел как видно из него. Скоро двинулся и товарняк. У старика мелькнуло подозрение. Он вроде заснул. Сержант свернул у чемодана замок, вынул оттуда белье, в мешок, а чемодан бросил в щель. Темная масса исчезла низу. Сержант закурил и предложил деду. Дед пожаловался, что он голоден. «С удовольствием угостил бы, но ничего не оказалось». Старик понял, что это вор, но ему было досадно, что он ничего не смог сделать. Направо около него храпели не просыпаясь спутники. Приближалась другая станция, сержант ушел в другой вагон. На следующее утро дед видел его на базаре.

21 ноября 1942 г.

Мои ровесники, взятые три месяца тому назад в армию, уже побывали в боях. Много трупов их уже устилают землю. Тысячи семнадцатилетних юношей, которые только что расцветали к жизни, превратились в гниющие трупы. Кто знает, может быть, и мое тело гнило б в поле. Многие сдались в плен. Вчера Леша видел, один шел из Прохладного в Дарг-Кох. домой. Худой, раненый в коленку, он еле брел. Руки грязные, в крови. Он был ужасно худ. В лице усталая страдальческая мина, глядя на него, хотелось плакать. И ему только семнадцать лет, он еще не знает жизни, а уже встретил ужасную рожу смерти, в самой плохой форме.

Семнадцать лет, время, когда душа волнуется в ожидании, чего-то необычайного, прекрасного. В молодом абрикосовом саду, за станицей, в окопах зарыты красноармейцы. Коленка у одного не была закидана землёй, ребята её засыпали. Около одинокой избушки в поле тоже одинокая могила с крестом. Около Деменюка дорога через тёрн, здесь шли немецкие танки. Позавчера говорили, что около Орджоникидзе трупы. Побито очень много молодёжи. Не знаю, на Кавказе, вероятно, кадровых частей совсем не было и нет. Кадрового военного обучения не существует. Новые части комплектуют быстро из разбитых, молодёжи и запаса, частью до сорока, частью до пятидесяти и больше лет, есть и старики до 58, 59 лет. Кадровики в таких частях редко. Попадают в полк, под винтовку и на фронт и люди, признанные негодными к строевой службе, и совсем юнцы 26, 27 годов. Мало разбирают, кто болен, кто слаб, стар, молод.

Сформированные части гонят к фронту, некоторые попадают на передовую позицию ещё не обмундированные, совсем не прошедшие военной подготовки. При фронтовых местностях стараются забрать как можно больше. Больше всего достаётся молодым. На старых далеко не поедешь. Многие из них приходят домой. Юноша, совсем ещё мальчик, ещё не умеющий жить самостоятельно, попадает в такие условия, в которых испытанный человек не сумеет ориентироваться. Старому легче выжить, молодой скорей пропадёт, трое, взятых со мной семнадцатилетних, в плену, в Пятигорске.


23 ноября 1942 г.

Было лето. Лето 1942 года. До июля на фронтах было затишье. Но в станице, всё же подбирали мужчин. По улицам маршировали девушки. В колхозном садике было меньше веселья. Но молодёжь всё же искала веселья и веселилась. В заводском клубе шли кинофильмы, в читальне танцы, концерты. Не смотря на суровое, тяжёлое время, многие находили, хотя краткое, счастье. N говорил, что всё произошло случайно. Он легко знакомился с новыми людьми. Мало обращая внимание на плохое отношение к нему, он нисколько не расстраивался, устраивал своё положение, N знал эту девушку, но не был близко знаком с ней, и он не думал, что они будут так близки. Он был молод, не знал любви, не знал магнитной силы, притягивающей различные полюсы.

Она была выше него, а он меньше, не пара, как говорят. Как-то играли в волейбол на зелёной, поросшей густой, высокой травой лужайке, под высокими стройными, пирамидальными тополями. Камера была плохого сорта, она спустила. N посмотрел в её и взял заклеить. Камеру он так и не заклеил. Но начались встречи в зелёной, разрушенной беседке, обросшей кустами сирени. Поздняя ночь, одиннадцать, тухнет свет в окнах соседнего дома. Все заснули. Тихо. Тихие, удивительные отзвуки, на время замершей жизни, приятно волнуют тебя. И чудесным кажется всё вокруг: ясное звёздное небо, волшебный свет луны, ароматный воздух ночи, полусвет, полутени и неясные, нежно-расплывчатые тени деревьев. Шум шагов нарушает и, вместе с тем, вливается в тихую, в нежно-успокаивающую музыку засыпающей природы.

Первая любовь, засверкавшая искрами счастья, и, как метеор, угасшая, закончившаяся внезапным разрывом суровыми окопами фронта. А как были страстны жаром дышащие поцелую, как были пленительно робкие по смыслу ничего не значащие слова, но полные иного значения! Тьфу! Сентиментальность! Но есть, что-то замечательное в любви, но какое-то сложное чувство охватывает тебя и бывает время, когда забываешь обо всём гадком и грязном, забываешь о трудной, тернистой тропинке жизни. Но одно слово, один звук – и сердце болит и становишься печален.

А как долго и часто она смотрела в зале, в кино, туда, где он сидел. Однажды, другая девушка поздоровалась с ним за руку. Весь сеанс смотрела она туда, где он сидел, и ревновала. Потом она написала записку: «Ты обижаешься, что я не выхожу, чтобы посидеть с тобой наедине, но мне нельзя. Но всё же ты знаешь, что я люблю тебя»…Но они расстались и больше не встречались. Это мой опыт рассказать всем известную историю юности. Герой её – мой знакомый.
27 ноября 1942 г.

Отступление от Ростова. По рассказам красноармейцев. Противотанковая батарея стояла южнее Ворошиловграда, к середине июля немцы направили свои удары против Ворошиловграда, вскоре они его взяли. Теперь все силы немцев сосредоточились против Ростова, от Ворошиловграда направились к Миллерову и, наконец, заняли излучину Дона. Части, стоящие западнее Ростова, оказались в мешке. Часть, державшая оборону южнее батареи, отступила, немцы зашли и ударили с фланга, снаряды рвались всё ближе и ближе к батарее, донская станица полыхала. Батарея, стоявшая на конце станицы, была не замечена во время артиллерийского обстрела.

По степи из-за балок выползали танки, шум их моторов наполнял окрестности. Батарея дала несколько выстрелов, один или два танка остановились, потом загорелось ещё три, вражеская батарея засекла позицию, и град снарядов обрушился на пушкарей. Прямым попаданием были разбиты три пушки. Прислуга у них перебита, два других были слегка повреждены, тяга тоже была повреждена, многие были ранены, комбат убит, помкомбата ранен, убит был раненый командир. Целыми остались одна пушка и одна машина, и часть прислуги. Сержант вынул замки у пушек. В это время машина с основной пушкой и прислугой ушли. Сержант был легко ранен осколком. По дороге от Ростова он так и не догнал свою часть.

Дороги все были загружены. Душными летними ночами, по пыльным мостовым шагали воинские части, мчались машины с запылёнными красноармейцами, с пулемётами и зенитками, громыхали пушки, телеги, уходили, растеривались семьи беженцев, гнали табуны скота, ревели коровы, ржали лошади, женские крики, детский голос. Вывозили, мобилизовали мужское население. Днём и ночью дорога и населённые пункты были полны идущими, едущими, отдыхающими. Тихие станицы всполошились. Рявкали зенитки, в небе стаями носились самолёты, вся волна хаоса быстро откатывалась на юго-восток. В лазарет сержант не пошёл. В свою часть тоже (она формировалась в Орджоникидзе). Он снова попал в оборонительную часть, в другую батарею.

#

Часть, державшая оборону по правую сторону Дона, была атакована вечером. Целую ночь шёл бой, к утру немцы взяли полыхающую станицу, пулемётная рота № полка отошла на край к станичной леваде. К утру оказалось, что немцы в других местах уже подошли к Дону, а в одном месте даже перешли на его левый берег и вели бои у Кума-Манычского канала. Ночью, под утро пулемётная рота рассыпалась, часть была перебита, часть разбежалась. Старшина видел этот распад. С тремя товарищами он отправился к Дону. Утром степью пробрался он к Дону: кругом зарево пожаров, где-то далеко шум танков, грохот орудий. Всё это врывалось в нежную тишину южной роскошной ночи, опускавшейся на золото пшеницы, шумящей донские степи. Едва свет старшина с товарищами подошёл к Дону. Первый стыдливые лучи озаряли слегка зардевшуюся от крови спокойную, широкую реку. Поплыли, мокрые, за несколько часов дошли до канала. Пред ними расстилалась его широкая гладь. Соорудили плот. Едва не потопли. Переплыли. Отдохнули в станице и на следующий день влились в общую отступающую массу.

#

Пулемётный взвод отступал от Ростова, расчёта растерялись. Один расчёт с пулемётом не имел транспорта, бойцы тащили свой пулемёт по пыльным шоссе. С расчётом были лейтенант и сержант. Медленно пришли в Кавказскую. Она была загружена солдатами-беженцами. На одной улице стоял автомобиль, в кузове сидели еврейки и плакали. Спросили в чём дело, оказалось, что шофёр, который должен был их вести, получил деньги и ушёл. Лейтенант спросил, нет ли среди бойцов шофёра. Шофёра не оказалось, но сержант был трактористом. Он сел в кабину, там всё было, что нужно, включил мотор, взял скорость, машина пошла назад, другую, первая скорость, включил ещё, машина рванулась. Проехали несколько километров, машина забурилась. Потом ехали то на второй, то на третьей скорости. В Армавире проверили права и отобрали машину. Дороги от Ростова до Армавира были полны, многие просились на машину.

#

Сержант был ранен у Батайска. Госпиталь эвакуировали в Тихорецк. Явившись в военкомат, в Тихорецке, он получил назначение в новую часть, которая стояла в Пятигорске. Бойцы, назначенные в эту часть, ждали поезда, он должен был прийти вечером. Сержант был кубанец. Его родная станица была в километрах 70 от Тихорецка. Он решил съездить домой. Поезд на станции в Краснодар уже стоял, но посадки не было. Сержант сел в пустой вагон и заснул. Проснулся – поезд стоял. Спросил. Это был ещё Тихорецк. Он снова заснул и проснулся как раз на своей станции. К обеду сержант пришёл в родную станицу. Матери дома не было. Побыл дома три дня. Встретился с девчатами. Станица была как-то удручающе тиха, опустела. Отца дома не было. На третий день решил пойти в военкомат. В военкомате была суматоха, подбирали последние контингенты. Назначили в часть. Поезд должен прийти ночью, второй в 12 часов дня следующего. Днём опять опоздали. Решили на следующий день в 12. Фронт уже был под Армавиром, направили их туда. На западном краю был фронт, а на восточном стояли части. Налетели самолёты. Части рассыпались. Под Минводами сержант снова вступил в бой. Он бросал гранаты из окопа так, что болела правая рука.

#

В Пятигорске. Пятигорск и прилегающие курорты сдали без боя. Бои были только у Минвод, а потом у Прохладного. Как везде всё было разграблено. Часть курортного имущества была вывезена, но большинство осталось. Тащили всё и красноармейцы. Один забежал в склад винного магазина. Начальник его забыл закрыть. Полки стояли полные дорогого вина. Глаза разбежались, хотелось как много больше взять, он набрал бутылок в охапку и побежал. Увидели другие, вскоре склад был полон. Каждый набирал в охапки бутылок, другие напирали, в давке ломались и обливали его грудь, но он всё-таки вылез счастливым. Бежали, напирали, давились, все спешили захватить. Через час огромный склад был пуст.


28 ноября 1942 г.

В этот год зима наступила по расписанию. Почти весь ноябрь было тепло. Теперь ещё тоже не особенно холодно, но уже лежит снег, дни ясные, днём он тает, а вечером лёгкие морозы подсушивают землю. Сегодня вечером синие, далёкие видны горы. Зима, раньше уныло было, а теперь как хочется мира, всех мирных атрибутов, присущих человеческому существованию. Стыдно и горько становится и не верится, что я с 10 августа сижу дома, как в тюрьме. Не знаю, как сказать, о, как портит человека это животное одиночество. Жизнь создала такие условия, что в семнадцать лет сиди затворником, а я бы хотел весь мир. Сколько мне надо, а дни бегут, бегут, как жалко их. И сколько может это ещё продолжаться? Это может меня совсем изуродовать. Какой больной это вопрос. Мне нужно знать мир, а я не чувствую жизни, я прозябаю.

Бои где-то совсем недалеко, три ночи бомбил кукурузник, как только смеркается – он уже летит, некоторые бомбы рвались близко, дрожали стёкла. Приходили пленные с фронта. Один мокрый, без шапки: переходил через Терек.

Особой преданности советскому строю нет, есть какая-то пассивность и полное равнодушие, и недовольство. Каждому неохота отдавать свою жизнь. Многие люди погибают напрасно. Армия не подготовлена. Большие неправильности и у советской власти, придёт время она ==== и лучшие начинания её останутся, а родина будет свободна, русское государство будет существовать. Но слишком много жертв, а дальше будет всё больше и больше, надо, в конце концов, беречь людей. Ведь даже конечная победа с большими жертвами, может нести за собой вымирание русского народа.

Посмотрите, сколько побито молодёжи, а русская молодёжь – будущее русского народа. Хватит. Народ чует, где лучшее, лишь бы он был жив – он будет свободен. Мир нужен. Был бы русский народ жив – он будет свободен. Сейчас его свобода ценится его жизнью и эту жизнь хотят отдать, не давшие полной свободы правители страны. Русский народ будет жить, а под игом он никогда не будет, народ требует мира. Народ свободу возьмёт.

У немцев много русских пленных: ничего живут, не так страшен враг, как его малюют. Хотя сейчас везде плохо, но им лучше, чем на фронте у красных. Всем хочется домой, всем хочется увидеть родные места, всем хочется мира.


#

У Эльбруса долго были бои, когда уже была взята Прохладная, там несколько раз переходила из рук в руки высота 910, имеющая важное стратегическое значение. Однажды наши перешли через бурную и большую реку Баксан, выбили оттуда немцев, но они ударили с фронтов и русские были прижаты к реке, много побито и уничтожено при переходе через Баксан, обратно.

2 декабря 1942 г.

Сегодня утром пришёл Хачатур, он прошёл километров 40 и говорит, что перешёл фронт, был на горе важной стратегической высоты. Его рассказы запишу после.

Свобода и самостоятельность народа покупаются жертвами. Но велико горе, если даже и жертвы не нужны, если они ====легкие, если их сам народ не услышит, то зачем они нужны.

4 декабря 1942 г.

Как-то грустно и тяжело. Вчера вечером я долго ходил по улице, в этот год зима поздняя. Всё время стоит погода и вот уже декабрь улыбается слабым отблеском лета. Снега нет, ветры западные, влажные. Мне было почему-то тяжко. Думалось обо всём: о войне, о жизни и больше всего о себе. Судьба моя не печальна, у многих хуже, я пока жив и надеюсь жить дальше, а сколько трупов моих сверстников в полях, сколько таких же как я на фронте. Но мне что-то обидно. Жалко мне прошедших лет, жалко чудесных снов и мечтаний золотого, но какого-то обидного детства. Вспоминаешь разных людей, сколько раз они оскорбляли мою душу? И как-то мучительно хочется жить, хочется огромного светлого счастья. Жизнь не дала мне ещё даже того, что она даёт многим – женской любви. Хотя мне уже глубоко знакомо это чувство.

Я понимаю уже характеры, и взгляд девушки говорит мне многое. Я чувствую, что моя любовь не лишена  была взаимности, и я имел бы успех. Но меня останавливает не только, всем известное чувство, вроде боязни, его все преодолевают: я ещё боюсь, что в прекрасное примешается грязь и как-то не хочется пачкать. Я думаю, что настойчивость, злость от неудач и сами неудачи сделают из меня Печорина, тем более, если всё приестся. Но мне жалко зря потраченное прекрасное юношеское чувство и те слепые неумные, которые его оттолкнут ====. Берегитесь, ваш род страдать не меньше будет. У меня бывают патетические минуты, хочется написать прекрасное стихотворение, я его напишу. Как страстно желаю я счастья.

Но, как-то неловко, горько «В годину горя красу небес, долин и моря, и ласку милой воспевать» и любовь среди бедствий, но вместе с тем обида и зло охватывает тебя: судьба немного дала, а хочется отнять всё, как рано ещё помирать, жить, жить. Родина! Ведь я так тебя любил, как никто, вероятно, но для твоей свободы напрасна моя смерть, мои страдания, а как не хочется мне, чтобы я пропал напрасно. Кто знает, может быть, народу на время сдаться, чтобы не умереть и освободиться, хотя робкие черты ещё нарушат гордость народа. К счастью, путь мы потеряли, хотя долго не находим, найдём.

7 декабря 1942 г.

Нальчик заняли днём 26, в воскресенье 25 была бомбардировка. Там тоже были взяты в плен, но некоторые отступали, бросая транспорт, вьюченных лошадей и ишаков продовольствием. Отступали в горы на юго-восток. По туманным, мглистым долинам, ущельям, по лесистым невысоким хребтам гуськом шли лошади, шагали люди через кабардинские и осетинские селения к Алагиру и по осетинской дороге в Грузию, многие отставали, уходили домой, в лежащие поблизости места. Приходило пополнение – девчата. Почти без боя занимали немцы кавказские предгорья, невысокие лесистые горы, горные селения. Дороги и леса были часто минированы, но всё-таки мин было мало, на них натыкались редко. Немецкие самолёты бомбили и обстреливали горы. Стычки с немцами были редки – русские уходили. Скоро был занят Алагир.

#

 Немцы шли по железным дорогам и занимали местности вдоль железнодорожной линии, русские отступали в более глухие места и держали их. На пути сообщений немец бросал большие силы, предварительно отвлекая в других местах. Он нащупал слабые места или бросал на довольно сильные места большие кулаки и линия фронта никогда не была ровной, она была извилиста, изрезана, получались клины и мешки, представляющие возможность окружений тыловых и фланговых ударов.

Но так как вся инициатива была у немцев, то все выгодности получали больше всего они; русским было несколько труднее сделать удачный удар даже при ровной армии и хороших полководцах, чего не было. Дух тоже не был у русских высок. Стоя на подступах к Прохладному, немец образовал уже клин на Моздок и Моздок был взят вместе с Прохладным. Одновременно с долгими и упорными боями у Моздока, после его взятия уже оформлялся клин к Гудермесу. Таким образом, сейчас занята почти вся северная ветка от Прохладного до Гудермеса.

 Южная ветка, на которой находятся важные пункты Орджоникидзе и Грозный, обойдена с севера. Напором с севера захвачены части, лежащие между обоими ветками на западе. К захвату этого промежутка относятся бои у Курпа, наступление к югу было от Малгобека. На южной ветке были заняты Муртазово, Майское и перед тем само Прохладное, после была занята и третья станция Эльхотово. В районе Эльхотово шли долгие бои за ворота: эти ворота не сдавали.

 Район Нальчика остался в мешке, проход был через ворота к Орджоникидзе и через Алагир по военно-осетинской дороге. Немцы ударили с Эльбруса и с Прохладного. Русские отступали, но многим некуда было отступать – они сдавались. Почти одновременно были заняты ворота. Немногие ушли в Грузию. Дольше всех держался Дарг-Кох, может и сейчас он не взят. Взяв Алагир, немцы двинулись на Орджоникидзе, получилось немецкое крыло с юга и выступ, про Орджоникидзе говорили много, про окружение, хитрости и переход из рук в руки. Сейчас у красных. Выступ русских, где-то недалеко от Ардона. Русские укрепились на господствующей над воротами горе с одной стороны. С другой стороны -–тоже русские. Западный склон горы крут, порос лесом, трудно проходим, внизу горы, станица Илларионовка, она взята немцами; восточный склон полог, он равниной спускается почти к самому Грозному. Недалеко от позиций русских, на вершине горы осетинское селение Заманкул, там где-то около него артиллерия. Это на восточном склоне. Танки на горы не идут, их легко остановить и уничтожить. Немцы видны, как на ладони. Артиллерия бьёт очень удачно, помогают самолёты. Взять эту высоту трудно, но если высота будет взята, немцам легко будет гнать до самого Грозного. Войска, защищающие эту высоту, не особенно хороши, но, ничего, есть гвардейцы. Состав армии, главным образом, юными 24-25 года рождения. Не особо не годны, а слабоваты, даже слабы.

 Грозный горит, его зажигали несколько раз, немцы недалеко от него. Есть угроза – взятие Гудермеса и окружение всей армии, тогда выход по военно-грузинской, а она под сильной угрозой, если даже не захвачена, уход в горы Ингушетии и Чечни, но поговаривают, о враждебном отношении населения. Русским можно отрезать немецкое крыло к Орджоникидзе, но это трудно, ещё более трудная и широкая задача – отрезать Моздокское крыло, они, вероятно, не будут выполнены.

9 декабря 1942 г.

 Я продумываю теперь ход войны. Ясно, что перелома в этой войне пока ещё нет, и он, ясно, ещё не намечается, хотя бывают похожие черты. Но теперь уже видно два периода войны. Первый период – это с начала войны до декабря 1941 года. Второй период с июля 1942 года по сейчас. Третий – промежуточный период, с декабря 1941 по июль 1942 года – это период некоторого затишья и некоторых успехов наших войск. 1. 5 1/4 - 5 ; месяца. 2. Затишье. ; месяца. 3. К шести мес.

 Война началась по всей западной границе Советского Союза. Но наиболее ожесточённые бои шли на некоторых направлениях. Первые удары встретили советские пограничники, они больше всех были уверены в правоте своего дела и в выигрыше, кроме того, они были и обеспокоены (не знаю, может быть, этот взгляд об уверенности и ошибочен). К началу войны войска Красной Армии не были стянуты к границе, с самого начала советское правительство обнаружило ротозейство, хотя перед войной уже чувствовалась грозовая атмосфера, и в иностранной прессе раздавались отзвуки. (Но, может быть, главарям всё было уже известно). Первые направления были: Шауляйское, Каунасское, Вильнюсское и несколько после Мурманское, Выбогское, Петрозаводское на севере. При развитии действий на этих направлениях создавался северный фронт, имевший целью: захват Карелии и Севера, Прибалтики, окружение и захвата Ленинграда, отрез его от Москвы, окружение Москвы с севера. Прибалтика была захвачена быстро, бои у Немана (подчёркнуто), по его правую сторону, были недолго.

 К третьему июля бои были уже у Западной Двины, были захвачены Каунас и Вильно. Нападение на Прибалтику с моря были менее удачными. Удар на Ригу (подчёркнуто) был, вероятно, со стороны Мемеля, Лиепая, с юга и в обход с востока. После захвата Риги и перехода через Западную Двину было два движения на Ленинград: одно по железной дороге Рига – Таллин по берегу моря к Таллину, Тарту и Нарве (подчёркнуто), к северу Чудского озера; другое – по железной дороге Вильно – Дауглапис, Псков, к югу Чудского озера. Были бои на Нарвском и Псково – Парховском направлении. Войска нарвского направления, захватив прибрежные форты Ленинграда и Кёнгиссепа, подошли к Ленинграду, теперь им осталось захватить совместно с флотом Крондштат и сделать некоторые соединения с финами, действующими на Карельском перешейке.

 Фины заняли Выборг и тоже подошли близко к Ленинграда в пространстве между Финским заливом и Ладожским озером. Войска Псковско-Парховского направления кроме прямого удара на Ленинград, должны были совместно с войсками, действующими с войсками по дороге Рига – Ржев – Москва, у Великих Лук и Ловати захватить район Ильменя (Новгород и Старую Руссу), захватить далее Балагое, отрезать Ленинград от Москвы, захватить дорогу Ленинград – Балагое, обойти Ленинград с востока, занять Тихвин и Волхов и, наконец, соединиться с финами, действующими в Карелии.

 Финам была задача занять Петрозаводск и перешеек между Ладожским и Онежским озером, и соединиться с немцами, кроме того, отрезать, захватить Мурманск и Карелию, захватить Беломорканал и, захватывая север двигаться к Архангельску.

 Южнее Пскова немецкие войска пошли к Ловати, заняли Великие Луки и ударили на Калинин, и заняли его, Вышний Волочок, Ржев и, двигаясь дальше, заняли Клин, Дмитров. Обойдя Москву и держа связь с наступающими в лоб, они должны были захватить Москву, Ярославль и, соединяясь с действующими на севере, продвигаться дальше на восток. Таковы были в большинстве своём выполненные планы на севере.

 В средней части первыми были следующие направления: Гродненско – Волховское, Белостокское, они в соединении дали Барановичское и Минское направления, Брестское. После Брестского Пинское направление к Гомелю, держа связи с наступающими южнее, после Минска средняя часть имеет уже два основных течения (переход через Днепр): первое направление – Полоцкое, Витебское, Смоленское, захват Смоленска и продвижение дальше для удара Москвы в лоб, Бобруйское, Могилёвское направления, захват Могилёва, потом Гомеля, Брянское направление, захват Орла для окружения Москвы и удара с юга. После захвата Смоленска были бои на Вяземском, а потом на Можайском и Волоколамском направлениях, а с севера были захвачены Клин и Дмитров на канале Волга – Москва. После Брянска и Орла были захвачены Елец, Калуга, бои шли на Малоярославском, Тульском, Сталиногорском направлениях (на улицах Тулы и Сталиногорска седланы были клины на Рязань, был план захватить Каширу, Коломну, Егорьевск, Орехово-Зуево и окружить Москву).

 Таково было положение на западном фронте до перелома. Этот перелом был год тому назад. Западный фронт был един. Северный имел три основных направления: Финско – Карельское, Ленинградское и Северо – Западное (Калинское).

 Южная часть имела первыми следующие направления: Ровенское, Львовское, Станиславское. На юге простирались хлебные и просторные украинские степи. Это была Украина, о которой давно мечтали германские правители. Захват всей Украины был целью, но здесь мы видим основные пути. Первый путь – это путь на Киев и дальше, по дороге к Киеву бои шли на Ровенском, Житомирском, Белоцерковском направлениях, для захвата Киева с юга. Войска Брестско – Пинского направления и Ровенского часть соединились и ударили на Киев с севера, здесь шли бои на Коростенском направлении. Киев взят был без бою, окружения, есть вести, что там было взято много в плен. После Киева были взяты Чернигов ------------ и дальше Сумы, во взаимодействии с нашей, наступающей на Харьков, потом на Курск. Но в области к северу от Харькова до Орла, Ельца и у Харькова и т.п.

 Юго-Западный фронт – наступление отставало, по сравнению с южным и западным фронтом. Был уже захвачен Донбасс, захвачен и взят Ростов, когда заняли Курск и Харьков (или не так, не помню), но то, что этот участок отставал – не помню.

 Второй путь – это захват Криворожья и Донбасса, Львовская, Дрогобычское, Станиславское направление, первые с запада, Каменецподольское направление - с юга первое, потом направление Тарнопольское и Винницкое, потом Уманское, Кировоградское, Криворожское, одновременно действуя с северными войсками на Кременчугском, а потом Полтавском направлениях.

 Перейдя через Прут, выступили румыны, они взяли Бессарабию и совместно с немцами образовали третью группу и направление, имеющую цель захватить Черноморские порты и Крым. Были взяты Николаев, Херсон, окружена Одесса. Николаевские верфи были взорваны. Одесса долго и отчаянно защищалась. Клин получился в Криворожье, у излучины Днепра, у Днепропетровска. Упорные бои были везде при переходе через Днепр. После перехода через Днепр одни части захватили Донбасс (бои на Мариупольском, Сталинском, Константиновском, Макеевском направлениях), потом захвачен Таганрог, у Ростова были бои с некоторым успехом наших войск. Южнее Криворожья бои на Запорожском и Мелитопольском направлениях, потом в Крыму, на Симферопольском и др. направлениях, долгие бои с переменным успехом у Керчи и Феодосии. В окружении сражался не раз героический Севастополь, таков ход войны в первый момент (период), в это время видно явное превосходство немцев, движение их по заранее намеченным планам, которые почти совсем не срывались. Русские кое-где дали ожесточённые бои, первым ответным ударом был у Жлобина и Рогачёва. Довольно хорошей была защита Ленинграда, Одессы и особенно Москвы.

 С декабря начинаются некоторые успехи наших войск. К концу ноября быстрым ударом был взят Ростов. К декабрю был снова отбит двумя группами наших войск. Потом был взят Елец. После упорных боёв немцев выбивали из Тихвина, восточнее Ленинграда, захват Тихвина перерезал бы железную дорогу Ленинград – Вологда и почти сомкнулось бы кольцо вокруг Ленинграда. 10 декабря Информбюро опубликовало сводку, в которой сообщалось о разгроме немецких группировок у Москвы и о начавшемся наступлении советских войск.

 Наиболее удачным было наступление советских войск на севере и на юге от Москвы. Севернее Москвы было разбито крыло, достигшее уже Дмитрова и были отняты город Дмитров, Клин и другие, а несколько спустя был занят город Калинин, дальше это наступление севернее Москвы продолжалось на Калининском фронте, была занята большая часть Калининской области, в некоторых местах наши войска дошли до Великих Лук, но их не взяли. На юге от Москвы были разгромлены группировки у Каширы, Коломны и Рязани, эти города были заняты, наступление продолжало развиваться в Тульской области, в Орловской и Смоленской областях. В Орловской области наступление от Москвы слилось с наступлением от Ельца и достигло до Курска (Тим) и Орла (Мценск).

 Наступление от Нарофоминска и наступление от Тулы на запад (к Адоеву и Ликвину), слиясь, продолжались в Смоленской области. Упорные бои были на укреплённой реке Простве? и у Калуги. Были взяты Белёв, Сухиничи, Кондрово и (кажется, не помню, Дорогобуж). Здесь, вероятно, был план удари ть на Смоленск и Вязьму с юга. Наступление на запад от Москвы по железным дорогам к Ржеву и Вязьме окончилось взятием Волоколамска и Можайска и вытеснением немцев из пределов Московской области. Наступление началось одновременно и продолжалось с разными успехами.

 Наступление у Ленинграда началось с Тихвина, продолжалось взятием станции на дороге Москва – Ленинград. Потом были упорные бои у Старой Руссы, где была окружена немецкая армия, об исходе этих боёв не известно. Последнее время были бои в районе Синявской?.

 Наступление в Крыму началось взятием с моря г. Керчи и Феодосии, потом эти города были снова отбиты. В районе Керчи продолжались долгие и упорные бои. Бои на Крымском полуострове закончились осадой Севастополя. Наступление на юге было от Ростова и к Харькову. У Ростова был взят Матвеев курган и подошли к Таганрогу. Несколько успешнее было наступление южнее Харькова и самого Харькова. Была взята узловая станция Лазовая, советские войска были в 8 километрах от Харькова. Таковы были некоторые успехи советских войск, они относятся, главным образом, к зиме 1941. Поздней весной и в июле было некоторое затишье.

 Наступление немцев в июле этого года началось в двух местах. 1. В Курской области. Здесь шли упорные бои в районе Старого Оскола и Белгорода. Дальше продолжались бои в Воронежской области в районе города Воронежа и южнее его по Дону. В декабре 1941 года немец был у истоков Дона (Сталиногорск), теперь он перешёл через Дон, в его верховья. После упорных боёв в этом месте наступление заморозилось: немцы отступили на правую сторону Дона и от Воронежа. В верховьях Дона наступление остановилось.

 2. Наступление немцев в полосе: Харьков, Ворошиловград, Ростов – более удачное. В районе Харькове немцы уничтожили все достижение наших войск и продвинулись в пределы Воронежской области, взаимодействуя с войсками, действующими севернее. Другая часть от Харькова продвинулась в Ворошиловградскую область и к Ворошиловграду, взаимодействуя с Донбасскими группировками.

 В средней части полосы были взяты Ворошиловград, Миллерово, был сделан и развивался клин на Сталинград, одновременно с наступлением на восток к Сталинграду развивалось наступление на юг, в излучине Дона. У одной станицы немцы переправились на южный берег (название не помню). Перед Ростовом шли бои на Сулинском и Шахтинском направлениях. Ростов был взят к концу июля.

 После боёв у Батайска началось быстрое наступление на Кавказском фронте. Была занята дорога Тихорецк – Сталинград. (Бои у Сальска). Главный удар немцев на Кавказе был направлен вдоль железнодорожной магистрали Ростов – Баку к Грозному, занимая местности до главного Кавказского хребта.

 Пространство Кубани и низких гор было занято войсками ответвившихся направлений по ж.д. Тихорецк – Краснодар – Новороссийск и Армавир – Майкоп – Туапсе. Сообщалось о боях на Краснодарском, Майкопском направлениях, юго-восточнее Новороссийска. Сейчас немцы где-то у Туапсе или восточнее его наступают в Сочи, они не дальше Сочи, бои в горах.

 В сентябре немцы достигли Сталинграда. Упорные бои шли на улицах города, красные одни за другим сдавали рабочие посёлки, стремились к Волге. В боях участвуют самолёты, танки, Волжская флотилия. Упорные бои северо-западнее города. Есть слухи о наступлении советских войск севернее и южнее Сталинграда, о достижении восточного берега Дона. (Салаз, х.Музга, ======). Фронт между Сталинградом и Моздоком по линии прямой. Ясно, что ж.д.Новороссийск – Ст. занята. Дивное тоже. Фронт. Сталинград – район Дивного – Элиста – район Моздока. Остались незанятыми сухие, бездорожные степи: Калмыкии, низовья Кумы и Терека. Здесь перспектив на наступление нет. Наступать трудно – бездорожье. Этот год наступления на Волгу и Кавказ. Всё время писали о боях у Сталинграда и Моздока, потом юго-восточнее Нальчика, когда бои были уже под Орджоникидзе. У Москвы и Ленинграда затишье. Сообщалось о боях в районе Синявино. Там слабое наступление советских войск. Они не могут развить настоящего наступления. Активность разведки. В приказе Сталина после отступления от Ростова говорится, что части отступали, сдавались в плен и позором покрыли наши знамёна; что больше отступать не куда, «ни шагу назад, стоять насмерть». Был приказ о дисциплинарных батальонах. «Наши предки учились у врага и били его, кровью искупить свою вину», - так говорилось. В ноябрьском выступлении Сталин объяснял неудачи не открытием второго фронта и «если бы он был», вспоминал империалистическую войну и высказывал надежду, «что и на нашей улице будет праздник».

 Надо сказать, что огромные неудачи вызваны целым комплексом причин. Положение требует коренного изменения, а не оговорок. Сталин, вероятно, хочет устроить себе «праздник» ценою крови шестнадцати – семнадцатилетних юношей, стариков и женщин, ценою жизни, существование русского народа, он, вероятно, надеется: им как и прежде внезапно улыбнётся счастье. По вине правительства самостоятельность народа окупается огромными жертвами. Напрасно на второй фронт надеялись, Англия, как всегда, ведёт свою хитрую, двуличную политику, она, может быть, меньше всех потеряла, но уже ясно, что эта война ей так не пройдет, её потери уже существенны и они грозят принять огромный характер, её участия в войне уже довольно основательно. Если бы не война с СССР, угрозы и крах Англии приняли бы быстрый размах. США меньше затронуты, но всё же чувствительно затронуты. Характерно обсуждение в Англии ответов Сталина на ответы американского корреспондента. Их этих обсуждений ясно, как влияет английское правительство в отношении второго фронта, ясно, что Англии не выгодно сейчас открывать второй фронт. А из ответа Сталина ясно, как сильно он на второй фронт надеется. У Англии война в Африке продолжается, война в Тихом океане принимает всё больше размеры, затем морская и воздушная война. Всё это мешает открытию второго фронта, и Англия одна его не открыла, главную роль играла Франция: сейчас этого нет. Но Германия боится второго фронта.

 13 декабря 1942 г.

 В станице многие мои ровесники, пришёл Ревенко Гриша, Митька тоже дома. В станице начинает работать церковь. Школы пока ещё нет. Говорят, будет гимназия, но не верится, что она тут будет: в станице учиться не хотят, ходить в неё некому будет. Прошедшую ночь опять бомбил кукурузник: начинаются лунные ночи. Погода стоит солнечная, выпал снег и уже почти потаял. Зимы всё ещё нет. Вчера проиграл в шахматы, зло взяло. Сегодня думаю отплатить. Плохо: я почти совсем не читаю книг: негде достать. Прочёл Горького, том 12 – 13. Я уже наметил себе огромный план чтения. Если б где достать книг, я бы попусту не потратил время. Учебники всё время неохота читать, но всё же надо пройти программу 10 класса (достижения есть) и повторить всё за десятилетку.


 20 декабря 1942 г.

 Год тому назад мы шли с окопов. Скоро два месяца, как занята станица. Быстро, как во сне, летит время. Пролетают видения, одно за другим и вот, кажется, пробуждение, но нет – это опять сон, это во вне приснилось. Боже! Когда же пробуждение, когда полная жизнь – всё сон и прозябание, самые юные годы летят бесследно, летят, летят, о, как жалко их! Зима бесснежная, заморозки есть, в полдень грязь. Читаю на славянском языке Евангелие, понимаю.

 25 декабря 1942 г.

 Сегодня Рождество. Вчера немцы праздновали, пьянствовали, дрались. Говорят, что немцы гораздо культурнее, - этого не видно, они пили много, подрались, подрались офицер и унтер, дело дошло до крови, до ножей, лезли к девушкам. В станицу пришли новые части: рота или полурота резерва. Машин теперь больше, есть пушки.

 3 января 1943 г.

 Начался новый год, зима, но погода стоит замечательная. Снега нет, лёгкие, совсем маленькие заморозки подсушивают землю. Первого погода стояла солнечная весь день, на юге снежной белизной блистали горы, небо очистилось от облаков и опять, как летом заголубело. После Рождества на фронте начался некоторый перелом. Господствующая высота Заман – Кул, с которой было видно Эльхотово, Дарг – Кох, Илларионовка, прямо внизу Беслан и другие, как советский ближний тыл, как позиции и ближний тыл немцев. Немец занял Эльхотово и Муртазово на правом берегу и далеко продвинулся вперёд по левому берегу, занимая Алагир, Ардон и два километра был от Орджоникидзе. Отогнали сначала немца на 8 километров, после на 20 и , наконец, был сдал Ардон и Алагир, после была занята Николаевская, бои у Змейки, у Белой Речки.

 31 и 1 улица Александровки была полна, ехали автомашины, больше всего в Майский, шёл обоз, уходили жители из Николаевки, Змейки и осетинских селений. Первого, около церкви остановились узбекские части, народ, машины, обоз, гнали стада баранов, шли и ехали бойцы; в церкви шла служба. Второго утром все тыловые части выехали, второго рвали гранатами оставшиеся неисправные части машин и мотоциклов, зажгли склады продовольствия в школе, наш маленький класс, наш храм науки обуглился (зачеркнуто). Ячмень, пшеницу и пшено облили керосином и зажгли, огонь медленно распространялся, лизал притолки, рамы, жители сняли верхний слой и жадной ордой набросились на хлеб, пшеница и пшено были уже расхвачены, когда мы успели, остался ячмень в бывшем 7б. Пшеница была в церковной сторожке и в нашем маленьком классе, в нашем «храме науки», а сам храм науки тлел, обугливался, когда через окно влез в него в надежде хоть немножко набрать пшеницы.

 День был ясный, солнечный, замечательный. Я ходил в своём старом холодном жакете. В нежно-голубом небе далеко летали белые самолёты с красными звёздами и бомбили немецкие позиции. Стоял грохот у Муртазово и на юге станицы. Сегодня наши заняли оборону на южном краю станицы, вторая оборона – за заводом. Был взорван мост. С часу на час придут красные (зачёркнуто) наши.



 6 января 1943 г.

 Вечером 3-го немцы оставили станицу. Часов в 10 вечера раздался взрыв – взлетел в воздух Лезгинский мост. Днём 3-го было тихо. На улицах ни машины, ни немца. Проехал немец на велосипеде, проехала туда в тыл кухня. Наступила та тишина, в которой чувствовалась грозная близость фронта, ночью с 3-го – 4-е в станицу вошли автоматчики, они узнали, что она пуста. Перед утром входили в станицу передовые пехотные части красных (первый день 4 января и второй, потом через несколько).

 9 января 1943 г.

 Писать неохота, надоели однообразные, одностильные записки. События текут и их надо записывать, и возникающие вереницы мысли о них, и вся жизнь требует полного отражения её сложности, то, что в памяти не запишешь и устаёшь от напряжения собрать, привести в порядок мысли, а мысли возникают всё новые и новые, и много их, при столкновении пропадают, и остаётся только мучительное впечатление, познание чего-то пропавшего и хочется найти потерянное – теряешь другое.

Одна мысль приковывает внимание. Эта мысль иногда о трепещущем, а иногда о мелком и ненужном, но чувствуешь мысль эта не о важном и стараешься найти эту важную мысль, найти её не трудно, но мелочи отталкивают и каждая мелочь раздражает. Постепенно устаёшь и стараешься всё забыть, чтобы после с ясностью и резкостью вспомнить. Но это не удаётся; и не отдыхаешь, и не вспоминаешь, и начинается хандра. Нужна для тебя такая жизнь, в которой все чувства закипели бы красным огнём, ярким пламенем, сияющим, отражающим, всё, что прекрасно в жизни.

Хочется прекрасного, светлого и будущего счастья, когда в немом восторге нежно прошептал бы волшебному красивому миру слова полные любви и жизни. Но, нет, ты уснул в летаргическом, нудном сне и мир перед тобою переворачивается, и ясно видны все его трещины и язвы, и ясно видна изнанка многих людей. Многие обречены на страдания и уничтожения, и всё ещё толкуют о справедливой, вечной.

 Уходишь в воспоминания, в воображение, но они всё больше и больше теряют свою красоту и становятся всё однообразнее. Без хороших книг нет жизни, которая б поддерживала красоту жизни, интерес к ней. Становишься усталым и особенно устаёшь от пошлости, а их хватит.



 12 января 1943 г.

 Через неделю после нового года выпал снег. Были лёгкие морозцы. Сегодня хлопьями пошёл мягкий, лёгкий снег; он покрыл землю, деревья и кустарники получили новый убор. Бело кругом. Настоящая морозная, русская зима. Как обычно, зимой наши наступают. (Тут нужно вставить описание наступления наших).

 25 января 1943 г.

 Война продолжается и всё ещё не ясно, когда она кончится. Сейчас наступают уже наши. Успехи на всех фронтах. Газет не читаю, точно не знаю, где, что. Перелом начался под Сталинградом, после 7 ноября, примерно к середине. Читал газету за 1 января, наши продвинулись в трёх направлениях от 100 до 200 километров. В районе Сталинграда остались окружённые 22 дивизии, их них три итальянские. Одну пехот. и кав. румынские, около шести немецких танковых и моторизированные немецкие дивизии. Им был предложен ультиматум, они ничего не ответили. Наступлением руководил генерал армии Жуков. Не знаю, какие там были обстоятельства, но этот план наступления был единственно возможен, и он был выполнен. Туда, говорят, подбросили сибирские и дальневосточные части. Теперь есть слухи, что наши уже у Ростова, окружили его и даже взяли. Потом наши уже у Харькова и у Кутянска. Но точно не знаю. Взят Ржев, Великие Луки. Последние газеты, я слышал, сообщают об успехах под Ленинградом, Ленинградские войска прорвались и соединились с Волховской группой наших войск, было занято несколько населённых пунктов. Эти операции были также проделаны под руководством Жукова, а также Ворошилова. Жуков получил звание маршала, звание маршала также получил генерал артиллерии Воронов.

 Жуков становится моим героем, прошлую зиму этого незаметного, широким массам неизвестного генерала поставили на оборону столицы. Вероятно, он имел уже подвиги и славу в своих частях, может, уже тогда он давал блестящие контрудары, может, тогда уже проявлялся его, вероятно, огромный и блестящий талант, но я не знаю его.

 Под Москвой произошёл замечательный разгром вражеских группировок, началось наступление, Москва была освобождена, враг был отогнан до 300 километров. Начался перелом, его начал Жуков, его имя вспыхнуло среди заученных, надоевших имён. Это простое имя показалось родным и человечным и подумалось, что как яркая звезда на небосклоне всходит новый национальный герой великой войны. Не было громких труб и тем прекраснее казалось его имя.

 Под Сталинградом также в корне изменилось положение, там тоже был Жуков. Наступление под Сталинградом имело своим следствием наступление на Кавказе. По сообщениям 19 января занят Ставрополь (Ворошиловск), также заняты Армавир и Белореченская, говорят, даже занят Новороссийск и бои у Краснодара. Вероятно, немцы отступят за Ростов. Теперь Жуков, что сделал под Ленинградом, хотелось бы, чтобы там было наступление на запад, до Чудского озера и Пскова, а к югу был бы занят Новгород и район Ильмена и Ленинградские войска соединились с Калининским у Великих Лук. Что-то не надеюсь, но на Жукова стоило бы надеяться. Может, Жуков и не такой, как я воображаю, но мне хотелось бы, чтобы он был таким.

 У Москвы нашим войскам задача взять Смоленск и сравнять, южнее взять Брянск, Орёл и Курск, ещё южнее Харьков, Сталино, Мариуполь и сравнять по этой линии, конечно, так не будет, как думаешь, но что-то вроде этого, тогда можно надеяться на победу. Ещё можно больше надеяться, если Англия совсем уже активно вступит в войну. А то к лету Сибирские и Дальневосточные резервы истощатся, а немец опять попрёт, как всегда. А в общем, как будет? Решить трудно. Но к концу ближе, хоть его ещё и не видно. Покажет ли весна и лето его вопрос, но, кажется, должны показать. Англия, конечно, эту войну выиграет, а Германия проиграет, а в СССР сильно усилится влияние Англии, СССР больше всех потерял и ещё потеряет. Англия будет покровительствовать России, её мошна купит и русский социализм и коммунизм, и выбросит его в грязь, хоть оставит его ярлык и право. Русский народ надуется. Странная страна, Россия, как ни тягает её нечистая сила по оврагам, над пропастями, все-таки не может погубить её крещёную душу, и оставляет её на том же месте, где была. Так и эта война.

Ещё слухи и новости, в Баку стоят английские войска, некоторых видели и скоро они пойдут здесь. Московский митрополит пожертвовал в фонд обороны 300 тысяч золотом и теперь будут открываться церкви. В нашей армии будут погоны для общности совместных действий с английской. Англия взяла под покровительство Кавказ и будут здесь её товары. 25 год и старше 45 из армии отпускают, следовательно, брать подавно не будут. В станицах многих, имеющих какие-либо подозрительные дела с немцами, и дезертиров арестовали, сидят в Прохладном, всех новых ловят. Тех, которые были у немца, в армию брать не будут, а только на трудовые работы. В станице открылась школа, завтра пойдут с 5 до 7, говорят, будут и старшие классы. Под Прохладным, в окопах много убитых, побили немцы тех, которые вербовались ехать в Германию, прохладненцы находят своих родных. Так ли это, не знаю. Те, которые уходили, остались, немцы не давали им засаривать движение. Многих субчиков повыловили, некоторые ушли с немцем, их родных арестовывают. Недавно один был убит в нашей станице, девчат, которые вербовались в Германию, арестовывают. Гриднев убит немцами, он похоронен в колхозном садике и из этого человека сделали героя. Партизанка, которую хотели вешать на улице, убежала, сейчас здесь. Таково новое.

 26 января 1943 г.

 Что в армии, на войне? Лишение всех человеческих условий жизни, которое доводит человека до животного состояния – и это состояние признаётся законным и нужным и бунт против него карается, как тяжкое злодеяние. Поневоле натуре надо черстветь, огрубеть, чтобы его толстой скорлупой сохранить в душе человеческое.

Лишение человеческих достоинств, чувств. Ты попадаешь в армию, и ты теряешь постепенно свой ум, свою уверенность в себя, свою человеческую гордость и чем больше в тебе всего этого, и чем меньше в твоём командире, тем больше тебя мучают, тем больше из тебя выжимают и превращают в безрассудного автомата, и чем выше твоё развитие, тем больше тебе мучений, тем больше у тебя отнимают и почти ничего тебе не оставляют того, что нужно для твоей жизни. Мучается и в душе загорается злоба.

Сколько несправедливости, сколько пошлых характеров, сколько несправедливых дел и всё это под лозунгом громким и великим, которого они не понимают, но который им выгоден, они тянут его к себе, применяя часто =====самому грязному делу. Если честен и сразу попал вниз, то вкарабкаться, потому что нечестные и злые люди, хорошо устроившиеся, не пустят в свою среду честного, грозящего их благополучию.

А над головой будет висеть смерть, надоедливо и томно в этом мучительном, прогорклом хаосе. А как хочется пожить, ещё ведь мало видел, особенно хорошего, прекрасного, хоть от молодого кипения крови остались только мечты в сырых окопах и надежды на счастье. А смерть твою признают дурной и глупец посмеётся говоря: «Дурак, он не сумел сохранить свою жизнь» и гордо вспомнит про себя. А другие равнодушно скажут: «Молодые ещё, так им видно на роду написано». И червь, и гниение будут разлагать некогда бушевавший живущий молодой организм.

А вот идеальный лозунг, который нужен, чтобы идти в бой – твой командир, в него не верить, в него никто не верит. Смерть совсем другое дело и никакое геройство не в силах победить ужаса смерти. И трусость, си слава, и геройство пустой звук перед словом смерть. После смерти это не нужно, а живому нужнее всего жизнь.

Мой спаситель! Спаси меня! И Россию! И род человеческий! Дай мне счастье и жизни!

Тревожные слухи о мобилизации, надеюсь на лучшее. Наверное, будет школа, кончу десятый, а там - в военную школу, а там и конец войны.

27 января 1943 г.

Помню вечер в октябре. Уже совсем спустилась ночь. Похолодало, и лёгкая дрожь пробежала по телу. Ночь была ясная, на юго-западе блестел месяц, и звёзды мигали в тёмном небе юга. Небесный свод был роскошно прекрасен, его чёрные-чёрные тучи поднимались с края горизонта и обволакивали месяц. Чёрной густой полосой они застилали юго-запад и вот всё ближе-ближе к луне, всё меньше лунного света и тем холоднее казалось, тем сильнее охватывало тело дрожь, тем слабее оказался тонкий вечерний запах погожей осени, тем расплывчатей становились нежные очертания увядающих деревьев. Наконец месяц скрылся и только светловатые, мутные пятна кое-где остались и, как-то грустно стало и хотелось ещё волшебного лунного света. А в душе боролись думы, усилились мучительные предчувствия, под их тяжестью слабел, забывался, и эта картина казалась сном, и в груди оставался только тяжёлый не распутанный комок чувств, который часто давил. Хотелось распутать сознание бессилия, злость, страх и усталость, и надоедное чувство в душе.

28 января 1943 г.

Осень в этом году была долгой, погожей. Она блестела всеми своими нежными прощальными красками. Ясные солнечные дни, тонкий аромат, прохладные вечера и ясные звёздные ночи. Иногда морозцы чувствительны по ночам, один – два пасмурных дней и опять ясно, тепло. В декабре выпал снег, морозы в лунной ночи, и опять всё стаяло, а на новый год тепло совсем. Через неделю опять зима, резкая, три дня или больше оттепели, вот ещё февраль побудет и, конец, весна опять улыбнётся своим ярким смехом. Осенняя погода наводила на тихие думы, а события заглушали осеннюю грусть, и порождали тревогу, и как-то смутно было на душе и кругом.

Станицу заняли немцы, и опустошение на душе. Сначала казалось странно видеть зелёные мундиры и не верилось, и страшно не хотелось верить.

2 февраля 1943 г.

Какие чувства охватывали меня тогда.

Всё казалось чуждо: и оголённые деревья, и шум Терека, и его кустарники. Всё дышало пленом, неволей, тихим унынием. Тягостно было поражение и скорбь, и ужас охватывал душу перед уничтожением при виде оставленного, усеянного трупами поля побоища. Особенно усиливал жуткое впечатление одинокий крик филина и карканье воронов. И природа казалась унылой и онемевшей в своей печали, но вместе с тем чувствовалась в ней где-то скрытая внутри радостная могучая сила жизни. Надежда на новый порыв жизни укрепляла душу.

Вспоминались близкие знакомые мне ребята, и какая-то боль охватывала сердце при мысли о том, что они и тысячи других таких же пали трупами на поле битвы. Брала обида, что мы разбиты и, казалось, всё пропало, что всё рухнуло, что дальше биться не стоит, что будущая победа далеко не окупит тех жертв, которые нужны для её достижения.

Вспомнишь, какая неразбериха, какие несправедливости, какие мучения в армии и в государстве, и какая отсталость нашего государства. И посмотришь, что за русский народ, чего только не смог сделать, и чего только с ним не делают. Гигант - народ и странно им управляют подлые карлики. Наш народ всегда проигрывал через слабость и предательство руководителей и хитрой политики Англии. Так и сейчас.

Чувствовалась Западная Европа, её дух, видна была её культура, что-то выше нашего. Но это всё тоже не родное и ты, вроде, раб. Но, вместе с тем, не было у немцев нашего ласкового русского. А наши пришли – что-то пыльное, но родное. Я видел, как маршировала рота молодых немцев, воинствующий дух охватил меня, хотелось броситься в отчаянную, яростную атаку с русскими юношами, меньшим числом и смять их. Как бы бежали враги. Но наши полководцы не знают народ и не умеют его вести в бой.



Я окончил дневник. Задачи его были повесть наших дней, но повествовательного элемента в нем мало, кроме отдельных эпизодов, вставок. Есть сухие и неполные факты. Философия событий тоже слаба и сильнее всего личный психологический анализ, нервозность, этим я доволен, но мой характер дан мною и, следовательно, неточно.

 Я здесь только перечту некоторые. Мой кореш Х. Торчи? - армянин, хитроватый, халтурщик, но талантливый с определенной разновидностью ума. Ум его сундучок, он берет все памятью, а не переживаниями. Его переживания: наслаждение своими успехами, горечь неуспеха и уверенность: а это лучше и трусливость хитрая армянская.

Кузьменко – инженер-строитель, 50 лет, поэт, человек с вечно молодой душой и стремлениями молодого тела с приподнятым и гордым настроением и рассудительно-убедительно, глупый и наглый «перс», помешан в своем роде, не понимает действительность.

Наша историчка Т.И. Нещук ? – фанатик коммунизма, тоже вроде помешана, пискливый оратор, жалкая, жалко-восторженная. Ее наружность тоже жалкая, еврейка.

Теллер – преподаватель немецкого языка, имеет манию профессора, рассеянный, до невозможности глупый, нетерпимый к другим. Еврей, говорит украинец. Его фамилия и наружность.

Степанов Мишка - мой одноклассник и Немчилов бухгалтер завода – пустые люди, думающие халтурить и умеющие,  настраивающие свою пошлую музыку на разные тона.

Герасименко – мстительная, злая натура, полная действия и силы, натура, которая часто встречается среди казаков, казачья.

Тип женщины-активистки – это натуры в большинстве сильные, самолюбивые, развратные попавшие под это влияние, при советах их больше======= им дорога.

Тип советского воротилы – личные качества, но во всех появляются кулацкая деловитость, застойность, бездушие, часто восточный деспотизм, застойность в определенной для некоторого времени советской раме и только слова газет, речей, докладов.



Мой дневник просто отрывки, наброски, без действия и без лиц, характера в нем совсем нет. Людей нет. Есть я и мои переживания, мне думается, что все это оторвано от действительности. Я рисую не действительность, а мои переживания, которым она дает толчок. В дневнике не чувствуется жизни вокруг меня и моего участия в ней, я живу вроде один. Факты коротки, сухи и не конкретны. Анализ событий хоть своеобразен, он тоже один не подтверждается образами. Есть еще рассказы вставки, они ничего, но слабоваты. В общем, чувствуется романтика, отказ играть простую роль. Я хочу быть всесторонним, но это же дневник.


#

Дорогой Хачатур!

Прежде всего, сообщаю интересующие тебя сведения. Твой отец работал в армии по финансовой части, под Ростовом был контужен, направлен в госпиталь, заезжал домой как раз на следующий день после того, как ты был мобилизован в марте. Он поправился, сейчас здоров. В конце апреля вся ваша семья выехала в г.Махачкала. 31 мая твой отец прислал письмо, в котором спрашивал о тебе. Он устроился там на постоянную работу, можешь писать ему по адресу: г.Махачкала, улица Пролетарская, дом 14. О тебе ему сообщили. Мы живём пока по-старому. Лёша учился в школе, сейчас он уже сдал три испытания, у него испытания начались с 14 июля. Я тоже ходил в 10 класс в Муртазово, испытания будут с 22 июня, но мне их сдавать не придётся, в этот раз в больницу меня не положили, и после ездил опять, опять не положили. 17 июня была комиссия, направили в Нальчик, надо ехать. (Записка, вложенная в дневник).





        Вот так жил,  воспринимал действительность совсем еще мальчик – Сережа Горностаев, которому не удалось выжить в той страшной войне...

        Как  многие из вас, мои дорогие читатели, я с детства люблю читать.  Но  художественные произведения – это выдумка автора, мы видим мир, знакомимся с событиями  через его восприятие. Поэтому  я предпочитаю мемуарную литературу, литературу эпистолярного жанра: воспоминания, дневники, письма. Благодаря авторам этих строк, мы узнаем новые исторические факты глазами очевидца. Так случилось и с дневником Сергея, из станицы Александровской Майского района Кабардино-Балкарской Республики.


Свой дневник он начал писать в 22 июня 1942 года. Благодаря его записям, мы познакомились с нашим земляком, знаем  что он думал в те грозные дни, как чувствовал исторические события оккупации  немцами Майского района.

Понятно, что писал он не из притязания на известность, а вследствие внутренней потребности оставить память о событиях, значительных и важных для него, а оказалось и не только для него.

Этот дневник – важный документ  войны, а его автор – образец величия человеческого характера, он и в  лихолетье, оставался любящим сыном и братом, преданным Родине.   В его дневнике много мелочей из жизни подростка, которые могут показаться незначительными.  Но потом эти мелочи начинают играть какую-то особую роль в жизни Сергея, превращая в нашем воображении в удивительного реального, почти живого, знакомого нам человека.

Получилось так, что Сергей с десятилетиями не отдалился от нас. Я думаю, что прочив  дневник, у него появилось много друзей, поклонников его до конца нераскрывшегося таланта.

Читаешь дневник Сергея и понимаешь, что он должен стать областью изучения истории. Горностаев не просто юноша военного поколения, он высочайшая вершина нравственности, патриотического чувства и уважения к другим народам, участвовавшим в этой Великой войне, и их культуре.

В простых строчках дневника, не принадлежавших для прочтения массам, заключается  все богатство, сила и гибкость нашего языка. Сергей сумел показать нам все его пространство.

Не помню, кто сказал о Пушкине, что в нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер. Я  слово в слово сказала бы также о Горностаеве. Прочитав его дневниковые записи, написанные  то чернилами, то черным, то синим, то оранжевым  карандашами, становится ясно: дневник в течение года являлся  поверенным его надежд, печалей. А нередко и литературных замыслов: коротеньких набросков рассказов о  ворах в поезде, о евреях …

Мы не смогли бы его до конца понять вне связи с жизнью людей, которые были ему близки и дороги. С какой теплотой пишет он о своем отце, излагая его жизнь на протяжении нескольких  десятков лет, как он волнуется о больной матери, о младших – сестре Зине и брате Алеше, именно они были предметом его трогательной любви, заботы  и тревоги.

Его очень короткая личная жизнь была тесно связана с историческими событиями – судьбами государства и нашего народа. Так получилось у того поколения. Юность, которая в душе каждого человека оставляет обычно самые дорогие воспоминания на всю жизнь, у Сергея, как и у миллионов его сверстников,  отобрала война, она  смешала ее с грязью, кровью и потом (встреча новобранца, следовавшего из Прохладного).

У каждого из нас личных, истинных друзей, даже очень отзывчивого на дружбу  и чуткого к людям, не столь уж много. Видно, у Сергея друзей практически не было. Для него друг, советчик, благодарный слушатель – его дневник. Он откровенен с ним. Горько читать те страницы, где Сергей пишет о непонимании, о долгом или коротком отчуждении его то ли друзей, то ли знакомых. Особенно важны при этом его поэтические дневниковые свидетельства о его отношении к тому или иному человеку (учителям, одноклассникам, руководству завода).

Вероятно, Сергей был яростным полемистом, «не щадя живота своего», он набрасывался на руководство страны, на руководителей Великобритании, авторов второго фронта. Сейчас ясно как день, попади в то время этот дневник в руки предателей, быть бы ему врагом народа и не избежать тогда лагерей в Магаданской области.

Самые тесные  дружеские связи Сергея не были идеалистическими. На память приходят записи о его  явно первой любви. Но он даже не признается, что все это происходит с ним, эти записи ведутся от третьего лица, хотя понятно, что это его личные переживания.

Оккупация Северного Кавказа, в частности станицы Александровской, где он жил, для него была ударом страшным и неожиданным.

Как он хотел жить. Как он боялся смерти. И в то же время готов был умереть ради мира на земле. При жизни он сочинил собственную эпитафию.


С пожелтевших страниц дневника Сережи предстают картины яростных боев. В какой бы ситуации ни оказался наш солдат, он не терял духа. Любовь к Родине придавала ему сил, заряжала волю, давала ему в часы роковых испытаний необходимую нравственную стойкость, которую через много лет  дети, внуки и правнуки солдат Великой Отечественной повторят в Афганистане, Дагестане, Чечне…

Хотелось бы иметь портрет Сергея Горностаева, но  время оставило нам только его  имя и фамилию. А как хочется взглянуть в глаза этого мальчика, оставившего нам бессмертные строки!


Есть такой старинный обычай: на поверке перед строем командир называет имя солдата. «Пал смертью храбрых в боях за Родину», отвечает правофланговый.  И у всех солдат перед глазами встает образ человека, навечно внесенного в списки части. Погибший, он остается жить; незримый, он всегда находится в строю.
   
       Запрошенная мною В Центральном архиве Министерства обороны Российской Федерации (г.Подольск) архивная справка подтверждает, что "командир отделения 35 стрелкового полка 30 стрелковой дивизии сержант Горностаев Сергей Семенович, 1925 года рождения, уроженец Кабардино-Балкарской АССР ст. Александровской призван в СА Майским РВК, погиб 4 января 1944 года. Похоронен с .Сосновка Чудновского района Житомирсой области Украинской ССР".
   
     Через главу администрации этого района была налажена  связь с завучем школы Н.Э. Розхрист.В своем письме она писала: " Приятно узнать, что судьба, казалось бы маленьких людей, небезразлична кому-то. Мы выполнили Вашу просьбу и сфотографировали могилу, где похоронен Сережа и текст на обелиске(два фото прилагается).За могилой мы ухаживали и ухаживаем постоянно. Это дань памяти живых тем, кто погиб в те страшные годы".

     Но это было до Майдана...



http://www.proza.ru/2020/03/25/1393
Очень интересная резензия, большое спасибо автору.