Бывальщина

              Набегавшись за день, после игр с друзьями, лежу на теплой печке и , свесив голову через « задоргу» , с открытым  ртом слушаю байки наших деревенских мужиков.
               Мужики часто приходили к  моему отцу « покалякать»  Вспоминали всякие забавные случаи из своей жизни, рассказывали как в молодости чудили-озоровали: то девок пугали, то в чужой сад за яблоками  лазили, то шутковали  с кем-то. Я очень любила, когда к нам приходили гости. Но это не воспринималось как «гости» в современном  понятии,  а было всё проще , каждый мог запросто прийти к любому в дом, если семья обедала или ужинала  входящий говорил: «Хлеб да соль» - его всегда приглашали к столу.

                Я с замиранием сердца слушала их   рассказы, курьезы, бывальщину.Мужики рассаживались на лавке, каждый из кармана вынимал кисет с махоркой- самосадом, сворачивали из газеты «козьи ножки» и неторопливо начинали свою задушевную беседу.
--Расскажи-ка. Иван, про деда Лукьяныча, ты нам в прошлый раз рассказывал, когда с Гринькой приходили, просит дядя Ваня Ванякин.
                /У нас в деревне всех звали поуличному, а  не по фамилии. Дядю Ваню Ванякина  ,по фамилии Тришкин, прозвали « Иван- жесткий». Был он характером крут и резок в суждениях. От войны у дяди Вани осталась отметина на виске -вместо кости только тонкая шкурка прикрывала опасную старую рану, через которую просвечивали и пульсировали вены. Я почему- то боялась его./

-А  это про Нюрку- то ?,- хитро посмеиваясь, начинает мой отец.
    
                -Да, было дело, отчаянная была девка.  Раньше штанов бабы не носили, чулки свяжут  выше колен, да  юбок длинных несколько штук навздевают на себя, так и ходили. А дед Лукьяныч жил на  «сером» порядке, избёнка маленькая. Как у всех, соломой крытая,  оконцы подслеповатые низко посажены. Никаких занавесок ни у кого не было. Вот вечерком, когда семья ужинать сядет, Нюрка примчится к ним под окошки, юбки задерет, встанет впритык к окошку, да постучит. Вскочит дед Лукьяныч, ладошку лодочкой ко лбу подставит, всматривается с прищуром в стеклышко. То с одной стороны подойдет, то с другой – ничего не поймет.  « Ешмиттвою мать! Чья же это рожа-то? Вроде борода и усы и морда  толстая, а вот глаз не вижу.

           - А-а-а !  -Как заорет благим матом Лукьяныч, - Это опять Нюрка- срамница! Ну, анчутка, я  ей сейчас задам! Выбегает дед в одних подштаниках, босиком, с вилами и за ней. Да разве её , длинноногую,  догонишь, она бегает как лошадь.

            Все хохочут! Мое воображение рисует эту картинку в ярких красках. Смешно…
            -А вот ещё  случай. Тут на краю порядка, где дорога сворачивала на Троицк, жил дед Егор. Жил он с бабкой и дочь  у них была Маруся,- подхватывает беседу дядя  Коля Гришкин,- косы у неё были до пояса. Красивая девка,  но строптивая была. И ведь отчудили: поймали мы её однажды и репьев в волосы накатали, а потом пошли смотреть, что она будет  делать. Домой зашла, плачет, мать её успокаивает, грозится разобраться , а сама прикидывает, как дочкину красоту спасти. И руками выбирала, и гребнем чесала, так и пришлось овечьими ножницами  девчонку подстричь.

               
           -Да, озоровали по – молодости, - поддакивает  отец. Помню, жил у нас старик дед Афоня.  Благообразный такой старичок. Бороду носил большую, была она у него пышная, длинная, да белая- белая. Вот однажды мы с другом решили потешиться,  по хулиганить. Взяли на колхозном дворе лагун с дегтем и кистью / дегтем  смазывали колеса на телегах, чтоб ход был /. А окна у деда Афони были ещё старинные, без петель, рама поднималась вверх. Подошли мы к дому, смотрим, дед сидит в подштаниках, в нательной рубахе, на носу очки в железной оправе, богомольную книгу читает, руками бороду любовно оглаживает. Постучали в окно.

            Дед книгу с очками отложил, подошел ближе, кричит : -   Кто там ?
- Дед, покажи дорогу на Троицк, нездешные мы.Ну, он руками машет,- Вот сначала туда, потом завернете туда.


            -Дед, да ты открой окно- то, покажи нам толком.Дед Афанасий окно поднял, нос с бородой выпятил, чтоб показать, куда поворачивать. В это время мы ему мазилкой по харе  хрясь! Он от испуга так рванул назад, что и раму высадил, так с рамой на голове и улетел к столу. Ну  а мы дёру. Бабка рассказывала своим товаркам, что долго деду бороду щелоком мыла, да никак не поддаётся дёготь- то, ни в какую, пришлось любимую бороду дедульке подрезать.

 
           - А помнишь, Иван, как твой родственничек нас пугал? – говорит дядя Миша Шмелев. – Помню, шли мы с девками по улице, девки под гармошку « страдания» выводят. Погода теплая тихо, ни ветерка. И вдруг, от  куда ни возьмись обруч от  бочки катиться и прямо на нас!  Дребезжит и катиться, и катиться себе. Девки с визгом врассыпную,  мы за ними, а колесо- то дальше покатило.


- Так это и нас он пугал, - встревает в беседу самый молодой Володя Васин. – Он поросёнком перевернулся, а Мартын, он же здоровый, как огрел его колом по загривку, тот поросёнок вмиг исчез. А наутро пошли к оборотню домой, просто как бы табачком разживиться, а он лежит на печке и голова полотенцем перевязана. Спрашиваем: Дядь  Коль, что это с тобой?

- Да вот, говорит, с прясла упал, да прямо головой и ударился.
 
        - Да, я однажды над ним, как бы подшутил,- продолжает мой отец. – Пришёл он к нам в гости отца навестить, они же  двоюродные братья были. Ну, посидели, покалякали,  он домой засобирался, а я  возьми да ножик под столешницу и воткни и смотрю, что же он делать будет? Только к двери дядька подойдет, поворачивает и опять на лавку присядет. Опять  только захочет выйти и никак. Подходит ко мне и говорит: « Иван, не балуй, вынь нож- то»  Я молчком нож вытащил и он ушел.

- Да, знал он что- то. Все об этом говорили, но как- то всё тайком, боялись его, как бы плохого чего не сделал, - прошамкал дед Евсей.
 / дед Евсей  был вдов, но он молодился и жену себе подыскивал  моложе, хотя ему уже 76 годок пошёл. Папка над ним подшучивал: « Дед, сколько же тебе годков- то стукнуло?» - Да уже 55 пошёл, отвечал дед, поглаживая аккуратно постриженную бороду./
 
           Дед Евсей часто приходил к нам на посиделки.  Я помню ,  он сватался к родственнице моей подруги, к тете Тане. Жила она одна в ветхом- ветхом  домишке.  Была она подслеповата, болела какой- то неизвестной болезнью: ноги  у неё  были все в язвах, которые не заживали и были постоянно забинтованные. Когда в феврале злобствовали свирепые вьюги, тётя Таня боялась оставаться дома и просилась переночевать. Папка разрешал, и она спала с нами на печке около самой- самой стеночки, чтоб нас с бабушкой не стеснять.

           Она тоже слушала  байки мужиков и поддержала разговор:
         - А вот с Каменок- то, Федька кажись, мужик он здоровый, высокий такой, от наших кумовьев шел домой,  был выпивши хорошо. Уже сумерки были, дошел до оврага, что перед Каменками, только вступил на мост- то, из под  моста  котенок серый вылез и жалобно так мяукает. Федька пожалел его, взял на руки, гладит, посадил за пазуху : « Кисонька, кисонька» и вдруг слышит : « Какая я тебе, на хрен, кисонька!»

         - Ну, робяты,  упал я со всего маху, ноги отказали, руками скребусь, никак в гору с моста не поднимусь. Еле- еле дополз до дому, - рассказывал потом Федька.
           Вот что делает тот оборотень, так ведь  человека можно до смерти напугать или дураком сделать. Это он так шутил, плохие шутки-то.

   Беседа неторопливо продолжается, уже и на лавке сидеть устали, присели на корточки, уже не одну «козью ножку» искурили, уже ночь на дворе, а расходиться не спешат, так в азарт вошли. Интересно и жутко было слушать их байки, но сна нет ни в одном глазу. Так хочется чтоб не уходили, чтобы ещё что- то интересное рассказали, ведь телевизоров- то в то время не было

  .
           -Да, таких случаев много было,- начинает опять  отец. Вот со мной было три таких случая.  В колхозе держали пасеку, она находилась за лесом, от нашей деревни километров пять будет. Пасека была большая, пасечник, Петр Никанорович , содержал её в порядке. На зиму ульи ставили в мшаник / такой сухой теплый подвал, с отдушиной, покрытый дерном, с толстой дубовой дверью и хорошим запором. / На пасеке была сторожка,  а я работал  сторожем).

             Ближе к вечеру стал собираться на работу. Погода днем была ясная, но  как только закатилось солнце, опустились сумерки,  из- за леса нагрудило, наволочно стало, надо было поспешить, путь неблизкий. Я взял с собой « тормозок» ,  свиснул верного Трезора и скорым шагом мы пошли. Сначала надо было идти по плотине между двух прудов, потом вдоль посадок с ветлами, а затем уже повернуть к лесу.

             Только перешёл мостик через ручей, чтоб повернуть на знакомую тропку, минуя дом Тришкиных,  как ярко  сверкнула молния, ударил гром, крупные капли дождя зацокали по  листьям. Снова ярким сполохом молния осветила  всю округу, и в  это мгновение  я увидел бежавшего наперерез дивной красоты оленя. Коричневая шкурка лоснилась, а бока у него были в серых яблоках, глаза блестели как спелые сливы. Гордо повернув голову в мою сторону, грациозно выбрасывая стройные ноги, олень смотрел на меня как будто женским взглядом. От этого взгляда стало не по себе, я крикнул Трезору: « Взять!». Трезор кинулся, но через мгновение, поджав хвост, с визгом бросился мне под ноги. Я заробел, на смену не пошёл, повернул домой и долго ещё, проходя это место, я вспоминал диковенное  явление. Откуда  здесь  взялся олень? Ведь в наших краях они не водятся. Слышал, что со старых времен ходили нехорошие слухи о том месте, где поставили дом Тришкины.

             Когда стал постарше, работу  надо было  выполнять более серьезную.
Дали нам  в колхозе наряд на заготовку деловой древесины в Тархановский лес. Ехать надо было на быках, а путь неблизкий, километров 20 будет. Быки  скотина с норовом, иной встанет и ни с места, хоть убей его, но, зная их норов и характер каждого, порой хитрость и смекалка помогала справиться. Ну,  пробыли мы в лесу с неделю, наготовили древесины, закатали   4 воза, остальную оставили в штабелях и с утра  двинулись в обратный путь.

              Возы тяжёлые, быки уставали, часто  останавливались. Ближе к дому дорога пошла наезженная,  без ухаб и  кочек, быки почувствовали дом  и пошли резвее. Было уже темно,  стояла тишина, слышен был лишь равномерный скрип телег и натуженный вздох быков. По обе стороны дороги колосилась густая высокая рожь. Мой бык шел последним, я слез с воза,  чтоб прикурить.  Достал кисет, газетку, свернул самокрутку, иду,  курю, ноги разминаю  и   что- то мне показалось, что рядом кто-то есть. Я голову повернул: рядом со мной  шаг в шаг идет собака ростом с хорошего теленка. Шерсть густая, темная, уши торчком. Откуда она взялась и  когда  тут появилась не понятно. Я тихонько, не делая резких движений, потянулся за саженью, которую  накануне вырезал для себя ещё в лесу и положил на воз под веревки.
 Веревки натянуты были сильно и всё- таки еле- еле, но сажень вытянул, размахнулся хорошо и со всей силы долбанул  по собачьей спине. Она одним махом, молча, бросилась во ржи, только колосья зашелестели, и рожь заколыхалась волнами. Я быстро сел на воз и стал догонять   своих.

                Рассказал им про собаку, долго обсуждали и дивились мы :  что это была за собака. Почему она не заскулила? Ведь нормальная собака от такого удара обязательно бы взвыла. Решили, что это была не собака, а оборотень.

              Вспоминается ещё один  случай из моего детства.На  месте,где сейчас
 живут Ганькины- наши соседи, стоял другой дом, поменьше, чем этот, жили муж  с женой да сын Санька лет тринадцати. Родители у него вскорости померли, пацан остался один, жил на то, кто чего подаст. В доме ничего ценного не было, как и у всех в избах: печь, подтопок, стол, скамья, деревянная кровать с настилом из досок. Я был года на два младше, мы с ним дружились.

                Время было голодное,  маманя моя его подкармливала иногда. Я часто  ходил к нему играть в карты, мы забирались на печку и под тусклым светом «коптилки»  жарились в карты. Однажды мы  что- то засиделись за полночь. В азарте спорили, шумели и вдруг между подтопком и кроватью из подполья раздались резкие крики разноголосой толпы, хлопанья, гиканья: «ХИ- ХА!  ХИ- ХА!  ХИ- ХА!» Доски на кровати  по очереди со стуком стали подпрыгивать. Санька кубарем скатился с печки и  шасть  на улицу. Я замешкался, от неожиданности не сразу сообразил, что тоже надо бежать, и вылетел вслед за ним. Он- то, видно, и раньше слышал эти жуткие вопли из  подпола, поэтому так быстро дал дёру.

                И сколько я его потом не пытал:  что это было, он ничего не говорил. Что эта за чертовщина была – не понятно, но с тех пор в карты мы с ним не играли.

   
                Вот такие истории остались в моей памяти с детства, которое пришлось на послевоенные годы. Мне уже далеко за шестьдесят, сколько лет прошло, но до сих пор, когда я рассказываю именно эту последнюю историю своим  детям или внукам, доходя до описания  того случая от ужаса и страха у меня начинают бежать мурашки по всему телу и волосы на голове  встают дыбом.
                В моём сознании, в моём воображении как наяву ярко встаёт картина, рассказанная отцом: ночь, темное безлюдное помещение старенькой избы, чадящая «коптилка», тусклый свет самодельного фитиля освещает пятачок голых кирпичей. Пламя колеблется, мрачные тени крадутся, подпрыгивают по ту сторону света. Два пацана заигрались, увлеклись игрой в «подкидного» и вдруг среди угрюмой тишины эти ужасные, леденящие душу крики: «ХИ- ХА! ХИ- ХА! ХИ- ХА!»

               
                осень 2011 г.