18.06 – 19.06.1993 Nador
В Надор только по пропускам. – На велосипеде в сторону Мелиллы. – Коридор в испанский морской анклав. – Из Моску? – проезжай! – Без бумажки ты букашка, а с бумажкой та же букашка. – Паспорт, как единственный документ для въезда и выезда. – Неумолимые стражи. – Удивительные и непредсказуемые свойства русского мата. – Универсальный пароль – Моску. – Три года в Мавританской яме за попытку попить пивка. – Делайте выводы сами. – Неожиданно пришедшее чувство свободы. – Что и как пьют в Марокко. – В баре. – Надор здесь и сейчас.
Наконец-то мы добрались до Марокко. Порт Надор в одноимённой провинции. Будем брать у них местный свинец. Порт небольшой, грязноватый. Но комары, как в Тунисе, не донимали. Всему экипажу портовые власти вместо наших солидных морских паспортов (сименсбуков) выдали пропуска с круглой печатью на совершенно невзрачном белом листочке с машинописным текстом. Только при наличии этих пропусков нас выпускали и впускали на территорию порта.
Я решил прокатиться в соседний с Надором испанский морской анклав Мелилла (в испанском произношении Мелилья). Мы наблюдали этот белоснежный город, вкрапленный в удобную подковообразную бухту ещё при подходе к Надору. Со стороны он был красив и живописен, как город мечты из сказок детства. Говорят, что там творил известный архитектор Энрике Ньето, который был учеником самого Гауди. Стиль модерн, конец XIX века. На это стоит посмотреть.
Я оседлал своего железного Росинанта и направил его в сторону Мелиллы, благо, она была рядом. По потоку машин и пешеходов я понял, что выбрал правильную дорогу. Но оказалось, что пробраться в этот город не так просто. Вся Мелилла окружена высоким забором и со стороны Надора имеет глухо зашитый высокими стенами пропускной коридор с односторонним движением в обе стороны. Когда я подъехал к марокканскому контрольному пункту, дежурный полицейский потребовал у меня паспорт. Мой надорский пропуск он сразу отверг. Как смог, я ему объяснил, что я русский моряк и хочу одним глазком взглянуть на сказочный город Мелиллу.
– Руссо? – переспросил он, – Моску?
– Я, я, – подтвердил я, – Моску – Москва.
Полицейский сделал безнадёжный жест рукой, мол, поезжай, но я за последствия не отвечаю. И я поехал. Метров через пятьсот коридор, наполненный машинами и пешеходами, закончился и я уж было надеялся просочиться на территорию анклава, как меня остановил другой полицейский в красивой униформе песочного цвета, с тонкими испанскими усиками и дорожной палицей. Он положил палицу мне на руль и произнёс известное на всех языках слово:
– Паспорт!
Мой пропуск его не то что не устроил, он его проигнорировал. Как будто это было пустое место. На него даже не подействовало, что я русский, моряк, да ещё из Москвы.
– Паспорт! – повторил он и сделал нетерпеливое движение ладошкой.
– Это полный облом, – подумал я.
Но полный облом меня ждал на обратном выезде в Надор. Того полицейского, который меня впускал, уже не наблюдалось, он стоял на другой полосе движения. А новый полицейский по бумажке впускать в Надор, где стоял мой корабль, не хотел ни за какие коврижки. Причём, он был настолько непреклонен, что я понял, что влип по самую маковку и сидеть мне в этом коридоре до Второго Пришествия. Я стал, конечно, психовать, взывать ко всем святым угодникам и к совести марокканского привратника. Но выяснилось, что он совсем не владел английским, на котором я его усовещивал. Единственно, что он сделал для меня, так это вызвал из будки начальника. Начальник, маленький пузатый человек арабского происхождения, внимательно рассмотрев мою бумажку-пропуск, недвусмысленно показал мне, что я могу ей подтереться.
Вот тут совершенно спонтанно я стал ругаться матом. Я напомнил начальнику, что у него вырастет на лбу, если он задержит меня до отплытия моего парохода, и куда он пойдёт в ненастную погоду, если ему приспичит. Я открыл глаза на его интеллект и на всех его родственников до третьего колена. А где живёт его двоюродный племянник, он узнает сразу, как проснётся на следующее утро. Он узнал бы (если бы понимал язык), где я его видел, если бы он обратился ко мне за помощью. Я ещё так не ругался со времён моей службы на Северном флоте. Видно, до начальника что-то дошло. Он почему-то спросил:
– Моску?
И тут я понял, что с этого мне нужно было начинать.
– Я, я, Моску, рашн сэйлор, перестройка…
Начальник отдал мне мой пропуск и показал палец.
Я уж, было, собрался опять обложить его матом, потому что другого способа воздействия я просто не видел и хорошо понимал, что ситуация патовая. Но палец, как я потом понял, означал, что он пропускает меня в первый и последний раз. Уже вслед он пополоскал в воздухе кистью, как бы указывая, чтобы я скорее убирался отсюда в свою Москву с перестройкой.
Когда я рассказал капитану всю эту историю, он успокоил меня:
– Считай, что тебе повезло. Знал я одного капитана. Они тогда в Мавритании работали в промысловой экономической зоне. Рыбу ловили. На траулере. Однажды он решил прокатиться на судовой шлюпке до берега. Пивка попить. Ему было, конечно, невдомёк, что в Мавритании пивом не торгуют – мусульманская страна. Только чай и кофе. Пока он искал пиво, на него, видно, кто-то капнул. И полиция тут как тут. Паспорт спрашивают. А у него не то, что паспорта, даже вшивой бумажки, как у тебя, не было. Ведь ехал за пивом, а не на королевский приём. Ну, его для выяснения личности посадили в яму. Яма глубокая, самому не выбраться. И с ним ещё шестеро братьев по разуму. И все, как один, черноопые. В общем, попал. Это тебе не Америка – Европа.
– Это, случайно, не тот капитан, которого комар укусил?– спросил я.
– Так он его в яме-то и укусил. А в яме этой он просидел три года. Кормили непонятно чем. Воду спускали в кувшинах – пить нельзя! Плюс африканская жара. Курорт, одним словом. Через три года сменилась у них власть, и они случайно нашли запрос от нашего представительства в Нуадибу. Новые чиновники страшно удивились: русский капитан сидит у них в яме три года! Выпустили по амнистии. Сжалились. Попил пивка, называется. Кстати, с тех пор к пиву даже не притрагивается. Эти мавританцы – дай Бог им здоровья! – начисто охоту отбили.
– Ну, и дела! – впечатлился я рассказом капитана.
Так не забудь, – добавил масла в огонь рассказчик, – это было в советские времена! А сейчас? Кому мы нужны? За нас слово-то никто нигде не замолвит. И запрос не пошлёт. К России мы уже не принадлежим. А в Латвии мы кто? – негры, неграждане. Флибустьеры Средиземного моря. Так что скажи спасибо тому толстопузу, что тебя пропустил. А так сидел бы в том коридоре, пока опять советская власть на Руси не восстановилась. А это тебе не три года пришлось бы ждать, а гораздо больше.
Я ушёл под большим впечатлением от рассказа капитана, если он, конечно, не преувеличивал, что было ему свойственно. Я на минуту представил себя вечным скитальцем пропускного коридора Надор – Мелилла. Я увидел себя обтрёпанным, проевшим все деньги от продажи своего велосипеда, побирающимся, просящим подаяние у проезжающих мимо людей с паспортами и визами, ночующим под высоким неперелазным забором, который ограждает меня от свободного мира беспечных людей в белых шортах. Вот он – я, потерявшийся во времени, забывший свои привязанности и предпочтения, забывающий свой язык и имя, и, в конце концов, – самого себя. Мне стало жутко от этой картины. Но в любом случае, впервые в жизни я стал догадываться, что есть свобода и несвобода, как два параллельных понятия, между которыми проходит невидимая разделительная черта, и мы идём по этой черте, как по натянутому канату, не зная, куда качнёт нас при очередном шаге. А замечание Сартра о том, что человек обречён быть свободным, я подверг большому сомнению. Правильно говорил наш старпом, соединяя две поговорки в одну: «Пока жареный петух не клюнет, русский мужик не перекрестится». Действительно, спасибо тому полицейскому, которого я сгоряча обложил отборным матом. Хорошо, он не всё понял. Вернее, ничего не понял, а только смутно догадался, что меня всё-таки надо пропустить. Я, на всякий случай, перекрестился, потому что петух почти что клюнул.
Чтобы снять стресс, я, взяв с собой кошелёк и пропуск, отправился на велосипеде в Надор, где зашёл в первый же попавшийся бар. Напротив находился магазин, в котором продавали длинные белые батоны, похожие на французские булки. Они нам были знакомы, поскольку капитан закупил для экипажа именно такие, и кок подавал их к завтраку. Батоны были выложены в круглых плетёных корзинах и торчали в разные стороны, как карандаши в стакане. Других хлебов в Надоре, по-видимому, не существовало. Но эти были настолько вкусны, что другой ассортимент просто не требовался.
Надо сказать, что в Марокко, впрочем, как и во многих арабских странах, продажа спиртосодержащих напитков запрещена. Однако, в том же Надоре или в Тунисе полно баров. Но это не значит, что там процветает бутлегерство и вам нальют спиртное из-под барной стойки. В этом отношении законы там очень строги. Вместо спиртного в странах Востока пьют чай или кофе. Тоже, кстати, напитки возбуждающие (своего рода допинг), поскольку делают их крепкими. Даже местный зелёный чай настолько крепок и терпок, что приходится добавлять в него очень много сахара, а для большего смягчения и придания особого аромата кладут в него ещё и веточку свежей мяты. Недаром к подобным напиткам, как обязательное приложение, положен стакан холодной минеральной воды. Такой чай можно пить только маленькими глотками. Пьют его действительно неспешно, элегантно, с большими перерывами между глотками, чтобы насладиться вкусом, поговорить о насущном с соседом по столику, обозреть окружающий мир. Другими словами: получают от всего этого удовольствие. И причём – за небольшую плату. В Марокко, насколько я заметил, больше предпочитают зелёный чай, а в Тунисе чёрный.
В баре скучилась небольшая очередь. Однако бармен обслуживал столь быстро, что ждать практически не пришлось. Я заказал зелёный чай. Бармен, как юла, обернулся вокруг своей собственной оси, в его правой руке оказался тёмный металлический чайник с длинным, по-лебединому изогнутым, тонким носиком, а в левой стеклянный стакан грушевидной формы в простом подстаканнике. Он опустил носик в стакан и тут же несколько раз поднял чайник над головой, точно попадая льющейся струёй в узкое горло грушевидного сосуда. Когда стакан наполнился, он ловким метательным движением вкинул туда же зелёную веточку свежей мяты – сразу же обдало приятным и насыщенным ментоловым запахом. Во второй стакан он налил охлаждённую минеральную воду, которую достал из холодильника, – непременное приложение к чаю или кофе.
Ну что ж, я ещё раз убедился, что настоящий крепкий чай всегда лучше любого крепкого алкогольного напитка. Он даёт хорошее послевкусие, утоляет жажду, снимает стресс. Чай показался насыщенным, сладким и терпким, и вода к нему была очень кстати. Я сидел за небольшим круглым столиком и наблюдал неспешную жизнь богом забытого города: проходили люди в длинных балахонах, мулы с поклажей, проезжали редкие машины, так же неспешно лилось время из прошлого в будущее, не задерживаясь в настоящем, лился зелёный чай в моё обременённое заботами тело, лилась непонятная мне речь за плетёным забором, условно огораживающем этот своеобразный бар с быстрым и расторопным барменом от всего остального мира. Картина уходящего дня была почти статичной по сравнению с каким-нибудь ненормальным европейским городом. Я по-настоящему отдыхал от сегодняшней езды в призрачную Мелиллу. И что такое Мелилла? Или Мелилья, как её тут называют. Кому нужен это ученик Гауди, который вложил свои знания, труды и гений в архитектуру этого мифического для меня города на Средиземноморье. Реальность – это Надор. Сквозь призму Надора я наблюдаю весь остальной мир, и он преломляется в этой призме так, что силуэты сущего искажаются до неузнаваемости и я могу только предполагать, что лежит за порогом этого города – бесконечность или глухая стена, похожая на ту, что ограждает проход между двумя столь разными африканскими городами.
(Продолжение следует)