Политранс. След Великого инквизитора

Виталий Бабич
Продолжая осмысливать особенности романа «Шахматный дуэт» (http://www.proza.ru/2014/09/12/1290), созданного на основе политранса – приёма метода «Оптимализм» (http://www.proza.ru/2014/11/06/483) – подчеркнём уникальность данного приёма: он дал возможность не только увидеть параллели «Шахматного дуэта» с булгаковским «Мастером и Маргаритой» (http://www.proza.ru/2014/12/03/1514), но и обозначить связь с романом «Братья Карамазовы».
Связующим звеном стала поэма о Великом инквизиторе (её называют также притчей). Для уточнения приведём соответствующий отрывок из «Шахматного дуэта», в начале которого речь идёт о Люциане (одном из иерархов Тёмного Братства). Он состязается со светоносцем Христонием на Третьем, и самом решающем в истории Земли, Шахматном Турнире, в который вовлечены, говоря символически, и Боги, и люди. События разворачиваются в наши дни.


                * * *
«Шах, полушах, а тут ещё и эта неудачная комбинация, – оценивал Люциан-аналитик. – Белый Король теперь будет ещё сильней. Как быть дальше?..
И вновь он засомневался в победе. Вновь чувство страха перед Хозяином серой тенью окутало его волю. Он ощутил себя брошенным на произвол судьбы... И только усталость в глазах, только усталость...
Он даже закрыл глаза от напряжения. И вдруг…
Вдруг перед ним, как кадры на экране, промелькнули важные моменты его последнего воплощения на Земле. В то время он был триумфатором, а на произвол судьбы были брошены те, кто зависели от его воли. Какой контраст…
То время оставило кровавый след в истории Испании XV века.

…и струится кровавый след…

...и вдруг король Фердинанд вздрагивает от неожиданности. Ещё буквально минуту назад он, уже решивший пойти на сделку с делегатами евреев, так мило улыбался Изабелле. И вот теперь от этого благоухания не осталось и дуновения на его лице. Ибо Торквемада – этот столь любимый Изабеллой, да и им самим тоже, Великий инквизитор – ворвался в палату, как ураган, и уже с первых фраз своей осуждающей речи задул пламя компромисса:
 – Иуда за тридцать сребреников продал Иисуса, а вы за тридцать тысяч продаёте Испанию…
И этого приговора было вполне достаточно, чтобы без пяти минут изгнанники – неугодные инквизиции евреи – так и вошли в историю как инородное племя. И этого приговора было почти достаточно, чтобы обычно послушная Тарквемаде королевская чета – Фердинанд и Изабелла – признала своё непослушание и больше не шалила без ведома своего всевидящего наставника.

...и вот король Фердинанд уже содрогается от масштабов содеянного им в союзе с Изабеллой и Торквемадой. Этот 1493 год, похоже, становится кульминацией всего: десятки тысяч людей, сожжённых на кострах инквизиции, разорённая держава, резкое падение численности населения после изгнания евреев, а главное, что пугает короля и его королеву – опустевшая казна...

...и вновь Фердинанда пугает мысль о том, какое всё-таки сильное влияние... Нет, даже власть. Какую власть над их королевской четой возымел этот Томас Торквемада. Этот Повелитель инквизиции, уже не пытающийся казаться для народа Севильи простым, скромным монахом...

...и краем глаза улавливает Фердинанд, как впитывает в себя Великий инквизитор новые плоды своих деяний... Плоды уничтожения – как нелепо, как противоречиво сие звучит. Казнить свой народ, словно поле сеять...

…и эти всходы, эту росу оборванных жизней, этот гаввах каждый раз собирают незримые для ока непосвящённого человека сл;ги темноликие... Вот и сейчас, когда спит утомлённая кострами инквизиций Севилья, они идут шеренгой по полям этих античеловечных, антиХРИСТских деяний, собирая, будто бы пчёлки-труженницы, свой яд-нектар... И Великий инквизитор снова улавливает каким-то своим шестым чувством – может, только поэтому он и Великий (?) – тени-полутени  этих сборщиков «урожая».
Может, и потому ещё он Великий, что пресечь его деяния смог только сам Папа Римский?..

...и жаль, что Фердинанд ощущает лишь далёкий, весьма далёкий отзвук этой Правды, всей этой Лжемиссии Великого инквизитора. Ощущает ещё раз. И... снова теряет эту нить. И теряет уж, наверное, навсегда…

Навсегда, ибо монада Фердинанда после этого последнего воплощения на Земле станет тем, кем является нынешний Люциан…

Когда же Томас Торквемада был на смертном одре, к нему явился ангел. Сей светоносец вышел из сплошного тумана и позвал умирающего за собой. И…

…и вдруг Томаса, желавшего уснуть вечным сном, поднимает с ложа странная, неимоверно мощная сила и чуть ли не вталкивает его в этот туман...
И вот он уже идёт. Идёт за этим ангелом. Идёт сквозь туман. Идёт и взирает. Взирает, взирает. Взирает с отвращением, с раздражением, с ужасом. Взирает на бесчисленные лики жертв своих…
Да, он видит только их лица. Ибо их тела скрыты в дымке туманной. Их страдающие, их вопрошающие, их осуждающие лица смотрят на него. И он (поражаясь, что все эти казнённые, оказывается, живы), опасается. Опасается уже каждого из них. Каждого…
Но вот он слышит знакомый голос.
– Иуда всего за тридцать сребреников продал Иисуса.
И ещё один:
– А мы за целых тридцать тысяч могли спасти Испанию. Спасти!..
Это голоса Фердинанда и Изабеллы. Они перефразируют его собственные слова. Но он не видит их. Не видит.
Зато он видит – хоть всего лишь на мгновенье – лик Христа, мелькнувший в тёмно-сером небе, словно солнечный луч из-за громады туч.
И слышен Томасу голос Иисуса:
– Ты ведь продавал меня. Продавал каждый раз, когда вершил приговор над каждой жертвой. Над каждой жертвой вашей инквизиции. Не так ли, Томас? Не так ли? Так ли… Так ли, так ли…
И вдруг…
Вдруг почва под Томасом содрогается, трескается, раскалывается и он, слыша вокруг себя неумолкающее «так ли, так ли, так ли», проваливается в образовавшуюся бездну. Его словно всасывает в себя какое-то гигантское существо.
«Неужели я в аду?.. В аду я? В аду...» – успевает ужаснуться он перед тем, как упасть на что-то твёрдое. Боль…
Боль пронзает всё его существо. Но когда он видит вокруг себя загорающиеся костры, то ворвавшийся в его сознание страх становится во много раз сильнее этой боли.
И вот он снова видит жертв деяний своих. Жертвы – со всех сторон. И он видит уже не только их лица, но и тела – изувеченные кострами. Тела, которые, кажется, вот-вот рассыпятся, как пепел.
Жертвы всё ближе к Великому Торквемаде. Он понимает, что сейчас станет Великой жертвой. Самой Великой жертвой собственной инквизиции. Он пытается проскочить хоть в какую-нибудь щель между рядами жертв, но падает, и под ним вспыхивает костёр...
Великий инквизитор горит. Горит на костре. На самом огромном, на самом долгом и поэтому на самом мучительном костре. На костре возмездия.
И раздаётся его оглушительный крик. Крик боли и страха. Крик разочарования и отчаяния. Но не покаяния… Крик, переходящий в рёв затравленного зверя...

Этот рёв Торквемады был настолько мощным, что отголоски его проникали в Энроф, и ещё несколько столетий подряд их могли улавливать особо проницательные души людские.
Одним из них был Фёдор Достоевский, который через четыре века после расцвета власти Торквемады создал собирательный образ Великого инквизитора для притчи, вошедшей в роман «Братья Карамазовы».
Этот образ созревал в душе писателя не без участия того, кто ещё недавно, если «мерить» вселенскими масштабами, был королём Фердинандом прежде, чем стать Люцианом…

Оживив в своей памяти моменты некоторых ключевых эпизодов этой истории, Люциан открыл глаза. Казалось, что всё вокруг – Нейтральное пространство и сам Христоний – за эти считанные мгновенья тоже были погружены в отражение давно минувшей эпохи…
Люциан вздрогнул от такого неожиданного ощущения и вглянул в сторону Зеркала Мира. Мигающая вокруг него пелена сигнализировала о том, что блокировка снята. При повторном нарушении правил темноликими блокировка продлится до конца Турнира.


                * * *
Уточним: в приведённом выше отрывке относительно Торквемады, Фердинанда и Изабеллы реальные исторические события переплелись с авторским домыслом.

Отметим важную деталь. Ещё одно связующее звено между «Шахматным дуэтом» и «Братьями Карамазовыми» – т.е. Люциан (бывший Фердинандом) – содержит в своей сущности двойное символическое значение. В чём оно выражается?.. Вспомним эпизод с чёртом, явившимся Ивану Карамазову в приступе белой горячки (в зависимости от акцентов интерпретации эту часть романа можно назвать метафизической или же мистической):
«О прошлом литературном творчестве Ивана Карамазова, ныне ставшего инициатором убийства своего отца, чёрт напоминает Ивану весьма язвительно:
– Друг мой, я знаю одного прелестнейшего и милейшего русского барчонка: молодого мыслителя и большого любителя литературы и изящных вещей, автора поэмы, которая обещает, под названием: «Великий инквизитор»… Я его только и имел в виду!
– Я тебе запрещаю говорить о «Великом инквизиторе», – воскликнул Иван, весь покраснев от стыда».

Следует отметить следующее:
1. Связь с Инквизитором видна иным образом: вместо Ивана Карамазова, на «сцену выходит» реальная (невымышленная) в истории Испании королевская чета: Фердинанд и Изабелла.
2. Люциан, в которого деградировал король Фердинанд после своего грешного взаимодействия с Инквизитором, является, если говорить языком мистики, тем же чёртом (демоном). В этом и выражено первое символическое значение образа Люциана. Однако роману «Шахматный дуэт», как и другим произведениям оптимализма, близок язык метафизический, а не мистический. Поэтому Люциан – иерарх Тёмного Братства, а не чёрт рогатый.
3. На фоне очевидной деградации Ивана Карамазова чёрт из «Шахматного дуэта» (Люциан) совершает прыжок в противоположном направлении – в сторону восхождения: пройдя круги противоречий в ходе Шахматного Турнира (в том числе в беседах со старцем Христонием), находит в себе силы, чтобы воспротивиться потокам насилия и вступить на путь катарсиса (ключевой элемент квинзитивной прозы: http://www.proza.ru/2014/10/09/1101). Такая деталь принципиально важна для оптимализма и содержит в себе второе символическое значение образа Люциана.
4. В поэме, ставшей частью романа Достоевского, говорится о встрече Инквизитора с Христом, в ходе которой, символизируется внешнее превосходство тьмы над светом. В свою очередь, в «Шахматном дуэте» видна смена партий: превосходство старца Христония (близость с именем Иисуса неслучайна) над Люцианом становится комплексным, ибо свет оказывается сильнее тьмы и внешне, и «внутренне» (это показано и в одном из финальных эпизодов «Шахматного дуэта», когда явный образ Христа помогает избежать конца света).
Стоит лишь добавить, что исследователи называют поэму «Великий инквизитор» пророческой. В частности, Виктор Ляху считает её текст особо актуальным и в наши дни, когда «мир стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездною», по словам самого Достоевского.

Итак, след Великого инквизитора Торквемады проник с «Братьев Карамазовых» на страницы современном романа «Шахматный дуэт» благодаря Люциану и его тёмному прошлому. Однако появились весомые надежды на то, что это прошлое переключится-перерастёт в светлое будущее. Данная перспектива концептуальна как для оптимализма, так и для всей позитивной прозы (http://www.proza.ru/2014/10/09/1161) в целом.

Читайте роман «Шахматный дуэт» (http://www.proza.ru/2014/09/12/1290) и заряжайтесь оптимизмом!


Продолжение темы анализа: http://www.proza.ru/2015/01/16/639