Погибшим женщинам и детям Донбасса
1
И всё-таки их убили! Я боялся этого последние полгода, с тех пор, как появились первые видео погибших. Это просто… свинство… убить их в нашей спальне… а меня оставить… Зачем? Чтобы я отомстил? Толку-то?.. Надо было раньше обнулить всех, кто припёрся к нам… Всех подряд. Может, я и завалил бы того ублюдка…
2
Жил, словно черновик писал, а потом снаряд поставил точку в моих отношениях с нею, кровавую кляксу. И черновик превратился в чистовик, который Она унесла с собой. А я сижу, перебираю воспоминания и жалею о том, что мог бы сказать или сделать, чтоб показать, как я люблю её. Мог, но не сказал, не сделал, а теперь вою, как собака с отрезанной трамваем задней лапой…
Они взорвали мою жизнь, разрушили её вместе с домом, сожгли с имуществом. У меня не осталось вещей, чтобы прижать к лицу и, закрыв глаза, вдыхать её запах. Всё воняет гарью, запах которой преследует меня, особенно во сне…
3
Я увидел её на почте, в шортах. Она наклонилась к окошку, держа за руку дочь. Я с удовольствием скользнул взглядом по упруго вздувшимся под красной тканью округлостям. «Хозяйка моих любимых форм», - подумал я с сожалением.
Помню наркоманку, которая, сорвавшись в десятый раз, объяснила: «Я не хочу колоться, но стоит мне увидеть закайфованную рожу, как крышу срывает». Стоило мне увидеть «мои» формы женского тела, как крышу у меня срывало, и я следовал за ними как заколдованный. Наркоманов и сексуальных маньяков я понимал нутром, будучи адаптированной, легитимной их версией. Психическую и физическую зависимость от женского тела я изучил на себе. Не всех форм, а строго определённых. Большинство женских тел оставляло меня равнодушным, даже под алкоголем. Ощущения же от вида «моего» женского тела, походили на ощущения от вида произведений искусства, но от женского тела «приход» был острее и приятнее. Если говорить научным языком, то наркогенность «моих» форм женского тела была выше, чем алкоголя и наркотиков. И гораздо выше, чем произведений искусства. Слова «холодно цветам ночами в хрустале» грели меня, но это тепло было едва уловимым, требовало особых условий. «Приход», возникающий при виде округлых, упругих женских ягодиц, был биологическим, первичным. Меня ему не учили. Я был изначально «заточен» под него. Вид женской плоти запускал во мне предчувствие наслаждения, которое я должен был получить, иначе, казалось, жизнь моя теряла смысл. Кому-то нужны власть, деньги, наркотики. Мне - женские руки, ноги, шея с ложбинкой вдоль, аккуратно закрученные ушки и всё остальное… - тщательно вымытое, подстриженное, выбритое, надушенное и подкрашенное. Вид тёплого, мыслящего, смеющегося, женского великолепия восторгал меня. Что разгоралось из моего желания обладать этим богатством, зависело от хозяек его. Они могли перевести мой восторг в мимолётный секс, который освобождал меня от приятно-тягостного напряжения в теле или вырастить из него любовную страсть, ломавшую мне шею и крылья. Часто «мои ягодицы» доставались, бог знает кому. Очаровательная хозяйка поворачивалась, и предчувствие наслаждения сменялись разочарованием. Я походил тогда алкаша, который на пороге магазина открывает бутылку водки и, хлебнув из горлышка, понимает: «Вода!»
Она обуздала мою похоть, облагородила её, показала разницу между любимым и не любимым телом. Как-то незаметно все «мои» формы перестали привлекать меня, вдруг обмельчали, и я уже не мог нырнуть в них с головой. Они стали формой без содержания, красивым хрустальным флаконом без духов. Её же тело стало родным, близким, моим, лучшей частью моего тела… Она меня вылечила, закодировала. Нарколог сказал бы: не вылечила, а из полинаркомана сделала моно. Поэт: когда б вы знали, из какого сора растёт любовь, не ведая стыда. Из сора полового влечения выросло чувство, которое дороже всех святынь... Как же мне её не хватает! Я не могу говорить о ней в прошлом времени! Боюсь даже подумать о том, что они сделали с ней за полчаса моего отсутствия.
Легко советовать: «Притворись и говори так, словно рассказываешь чужую историю, словно сценарий пишешь». Может найти литературного раба?
4
Сентябрь. Они идут по набережной Ялты мимо памятника Анне Сергеевне и Гурову, с бронзовой собачкой у ног. Мамы с плачущими детишками рассосались. Огороженное ажурным забором море, не заметив этого, дышит мокрой грудью и шлёпает солёными губами по бетонным плитам. Справа тянутся лавочки с сувенирами. Она выбрала дочке магнит с видом Ялты и меряет, от нечего делать, тюбетейки, бескозырки, косынки. Её красивая голова украшает головные уборы. Проходящие мимо женщины, соблазняются и с улыбкой начинают мерять косынки, бескозырки. После нескольких проб разочарованно смотрят в зеркало и уходят, недоумевающе оглядываясь. Белая, ажурная татарская тюбетейка, надетая на два чёрных крыла её волос, аккуратно сложенных на голове снова притягивает взгляды.
- Супер! – говорит Он. - Берём. Ты будешь моей королевой.
Она не спеша рассматривает своё отражение в единственном зеркале после того, как рой завистниц, оттеснивших её, поредел. Поворачивает красивую голову то вправо, то влево.
- Дорого. И к чему я буду её носить? – размышляет вслух.
- Какая разница? Ты в ней восхитительна.
- Для тебя, я и без неё должна быть восхитительна, - назидательно говорит Она.
- Без неё и, особенно без… ты мне нравишься ещё больше.
Она наизусть знает все его пошлости, не любит их, но сейчас едва заметно краснеет. Взгляд её на мгновение останавливается, дыхание замирает. Глубоко вздохнув, Она встряхивает головой и освобождается от неуместных любовных воспоминаний. Трезвым, отстранённым взглядом, снова смотрит на своё отражение и вертит головой.
- Носить всё-таки потом будет не куда, - говорит Она.
- Потом меня не интересует. Сегодня ты будешь восточной принцессой, которую я украду.
- Ты меня украл ещё три года назад.
- Ещё раз украду. Берём, – говорит продавщице и достаёт из кармана деньги.
5
Они поднимаются в гору мимо виноградников, по пыльной, глинистой тропинке. Слева Чёрное в серебряных переливах море, справа пологая гора, вверху сентябрьское солнце, которое Она любит. Впереди него крепкие, чуть коротковатые, бритые ноги, с ухоженными, но уже запылёнными пятками, упругие, круглые ягодицы, тонко изгибающаяся на каждом шагу талия. Всё это богатство, его телесное счастье красиво и ладно движется.
«Спина тренированная», - довольно думает Он, наблюдая, как под золотистой кожей то на левой, то на правой половине поясницы, попеременно вздуваются вертикальные валики мышц. Их хочется погладить, поцеловать, струсить прилипшие песчинки. «Красивое животное - человек», - думает Он, по-хозяйски рассматривая её тело и вслух говоря:
- Куда идём - не знаю.
- Куда-нибудь да придём, - весело, бездумно отвечает Она.
- Тяжело?- интересуется Он, слыша её дыхание.
- Пока нет.
- Скажи, когда устанешь.
- Угу…
Внизу - штиль, вверху - слепящее солнце. Из серебристого самолётика, рисующего в небе белую полосу их не видно. Для пассажиров и экипажа их нет на Земле, и не было.
6
Обедают они в дешёвом кафе с террасой, которая нависает над набережной. Садятся за ближайший к морю столик, спиной к залу. Перед ними море до самого горизонта. Заказывают два супа и сто пятьдесят грамм водки, которую пьют маленькими глотками. Пока опустошают пузатенький, прозрачный графинчик, чокаются раз сто, говоря друг другу самые красивые слова, которые знают. Со стороны всё звучит банально, но для них слова, море, солнце, чайки наполнены особым, только им открытым смыслом. Когда же ничтожность шёпотом усиленных слов становится кричащей, они замолкают, не отрываясь, смотрят друг на друга, и, словно совершая таинство, медленно пьют огненную воду.
- За тебя, - шепчет Она.
- За нас, - отвечает Он.
Большая грязно-белая чайка, словно циничная и неопрятная крымская хозяйка ходит по краю террасы. Она их не знает, и знать ничего не хочет, кроме чаевых, как не знает их никто из живущих и отдыхающих на этой кромке моря. Они же, не замечая никого, гуляют в вымышленном раю, держась за руки, точно дети. Иногда Он, словно просыпаясь, смотрит на себя со стороны и даже подсмеивается над собой, но, даже проснувшись, чувствует непреодолимое желание касаться её постоянно.
Он бы с радостью уменьшил её до размера мизинца, чтобы постоянно носить в кармане, поглаживая. Или во рту за щекой, маленькую, как вишнёвая косточка, чтобы чувствовать вкус её тела, вдыхать его запах, осторожно держать губами, медленно поворачивать кончиком языка, прижимать зубами и снова привычным движением прятать за щёку…
7
Они берут напрокат лодку и плывут в открытое море, в Турцию, как шутит Она. Он на вёслах. Она на сиденье перед ним. Плечи её видны сквозь лёгкое парео. Она откровенно любуется им. Он, замечая её взгляд, гребёт, ещё усерднее напрягая мышцы. Море спокойно. Лучи солнца блестящими лезвиями уходят в толщу голубовато-прозрачной воды, стекающей с ободранных вёсел. Он гребёт и с каждой секундой они приближаются к своему донецкому будущему, в котором с трагической ясностью проступит их характер, силу которого они пока ещё не знают сами. Не ведают, что через год о Донбассе напишут книги, снимут фильмы. Не знают, что сотни людей по всему миру мысленно пройдут их путь, пытаясь понять, вжиться, стараясь воссоздать…
8
- А поцеловаться…
Она любит целоваться, а Он полюбил то, что любит Она. Это его удивляет и забавляет. Они целуются долго, не спеша. Когда её губы распухают, Он целует её лицо, шею, уши… очень осторожно веки… Кончиком языка - по краешку её покрасневших губ… Она резко отводит лицо, открывает глаза и начинает сосредоточенно тереть нижними зубами верхнюю губу и облизывать её языком. Он выжидающе смотрит, догадываясь о её ощущениях.
- Зацепил на губе какую-то точку. Как током ударило, - объясняет Она. - Сейчас проходит и даже хорошо.
- Ещё поискать?
- Не-е. На сегодня хватит. У меня и так голова кружится.
9
Он уже не помнит, как начались их интимные отношения. Конечно, с прикосновений, с поглаживаний... Первый раз Он зашёл к ней на Восьмое марта, с самым банальным набором: шампанское, конфеты, цветы. Он не раз приходил с аналогичным набором к другим. Цена разового абонемента, считал Он. Пришёл, словно в тренажёрный зал, предвкушая удовольствие от серии восхитительных упражнений на любимом, но ещё незнакомом тренажёре. Этот вид спорта Он любил и считал себя мастером спорта международного класса. «Два-три подхода и домой», - цинично думал Он. Она уложила дочь, и они впервые по-настоящему поцеловались…
Тайсон говорил: «У каждого есть план на бой, до тех пор, пока в него не попадут».
У него тоже был план на вечер… и даже на жизнь…
10
Боже мой, как Она пахла! Какие у неё были губы! Как я любил звук её голоса! Все чудеса света в ней одной. Какое счастье было знать её! Кроме этого мне в жизни ничего и не надо было. Она была моим лучшим достижением, главной наградой. Всё остальное такая ерунда! Тараканьи бега, паучья суета, крысиные заботы. И я потерял её! Так глупо, преждевременно и необязательно… Кто-то наверху дёргает ниточки, наслаждается деньгами и властью, а внизу гибнут женщины и дети, разрушаются мироздания…
Они любили меня, я любил их, а люди - убили их, как животных, без суда и следствия, по приказу. Оставили мне на кровати окровавленное тело без ног, засыпанное штукатуркой и обломками кирпича, а рядом, в проходе, между стеной и кроватью - тело её дочери с лохмотьями окровавленного мяса вместо рук и кровавым месивом головы…
Я всё это видел, собирал в два гроба, пережил, не повесился, не сошёл с ума и даже не застрелился потом. Теперь живу ради зарубок, украшаю ими приклад. Уверен: они видят меня и одобряют.
11
Я вспоминаю тысячу пустяков и каждая мелочь, связанная с нею, кажется мне бесценной. Она говорила: «Если бы у меня были такие красивые ноги и ягодицы, как у тебя, я бы на тебя и не посмотрела». Говорила и я не мог понять, шутит ли? Я радовался, что Она считала свои ноги короткими и толстыми, ягодицы жирными, нос длинным и не принимала мои возражения. Говорила, что я необъективный судья. Я же не сильно спорил, думая, чем больше у неё будет мнимых дефектов, тем крепче Она будет держаться за меня. У меня же от её «коротких» ног и «толстых» ягодиц в зобу дыхание спирало. Я её «подушками» любовался в любых наволочках и без. Живя с ней, Он понял, насколько придирчиво и критично Она относилась к своей внешности. Излишняя придирчивость прекрасно уживалась в ней с самолюбованием. Она по-детски считала, что меха, бриллианты и дорогие машины украшают её. Мы оба любили дорогие духи и одеколоны. Подолгу выбирали их в магазинах, нюхая зёрна кофе, даже когда ничего не собирались покупать. Раньше в магазинах я скучал. Она приучила меня к ним. Я любовался её оживлением. По моим меркам Она была плохо образованна. Редко читала книги, не слушала классическую музыку, не разбиралась в живописи. С ней я понял, что женщинам и произведениям искусства этого не нужно…
Джоконда не разбиралась в живописи, а Она любила футбол, семечки, таранку с пивом, хождения по магазинам, дурацкие передачи, типа «Рассмеши комика» и кошек...
12
Не помню, когда я обнаружил, что не брезгую её телом. Помню удивление от этого. Я не люблю, когда люди, кошки, собаки прикасаются ко мне. После рукопожатия иду мыть руки. Кошек, собак не глажу, а с ней – я даже дочерью её не брезговал, сок после неё допивал, доедал - и ничего, не противно. Я с детства не любил, когда мать целовала меня в щёку. Всегда вытирал её слюни, даже смывал. После брата с сестрой никогда не доедал. Брат пользовался этим в корыстных целях. Он обычно, лизнув свои пальцы, дотрагивался до яблок или конфет и забирал их себе, а я, чувствуя себя подло обманутым, убегал плакать. Она же кусала моё яблоко, совала мне в рот своё, и я не чувствовал отвращения. Я стал с нею одним телом и эта новая часть моего тела (в отличие от старой, доставшейся мне при рождении) была весёлой, жизнерадостной, терпеливой к боли и не брезгливой. Она любила солёные помидоры, смеясь, пила шампанское с селёдкой и раз в месяц, привычно улыбаясь, истекала кровью. Как-то, не поверив ей, я увидел в раздевалке ниточку. Меня же смертельно ранила любая простуда, во время которой Она терпеливо выхаживала меня. Теперь лучшую, любимейшую часть моего тела оторвали осколком снаряда. Она связывала меня с этим миром. Сейчас всё вокруг чужое, ненужное…
13
Мы любили телесную возню, самые невероятные переплетения тел. Я бы хотел рассказать, но без таланта - со словами, путешествующими на бумагу, происходит ряд волшебных изменений. Из головы они выходят красивыми, но потом заезжают в дешёвую, прокуренную гостиницу, ночуют на грязных простынях и утром, не почистив зубы, ложатся на бумагу - затёртые, изношенные.
Обычно мы начинали целоваться ещё одетыми и не спешили. Разбрасывания одежды, соития в коридоре или лифте, как в фильмах режиссёров, страдающих импотенцией, у нас не было, даже после разлуки. Выпить залпом, не почувствовав вкус дорогого напитка, а потом курить, рассматривая дно пустого стакана? Мы наслаждались друг другом не спеша, слизывая прелюдию, и доводя друг друга… до головокружения при попытке вернуться в вертикальный мир. Для разнообразия мы иногда глотали любовный напиток залпом, но, любя свободное парение, предпочитали затяжные прыжки...
14
Жизнь человека словно ребус, который при жизни - разгадать не дано. Только после смерти проступают все знаки и буквы, чётко, рельефно, выпукло. Внутреннюю красоту её я увидел с опозданием, которого нельзя исправить. Сквозь слёзы - поступки её приобрели законченность, завершённость. Я понял, как Она любила меня и баловала. Собой, своим вниманием и заботой, своими подарками… Она придумывала тысячу мелочей, которые, по её мнению, могли мне понравиться и сделать мою жизнь приятнее… Я даже не замечал, как они входили в мою жизнь, становились её частью, окружали меня невидимым, защитным коконом женской заботы. Её значение в моей жизни я осознал, когда миллионы невидимых нитей вдруг оборвались.
Где Она сейчас? На каких небесах? До сорока дней, говорят, душа остаётся на земле и, может быть, видит, как я вырезаю… Ах, если бы от тысячи зарубок Она ожила?
Самое ужасное, что ничего особенного для Донецка со мной не случилось. Я один из многих. Она всего лишь жертва «большой политики». Всего лишь очередной труп, осквернённый украинской и мировой ложью, списанный на донецких террористов и российских военных. Эта ложь над их могилой оскорбляет их память. Я кричу на весь мир о том, что их убили украинские войска, но меня никто не слышит.
Вчера звонила её подруга. Говорила, что предлагала ей переехать в более спокойный район Донецка. (Она мне об этом не говорила.) Плакала в трубку, что её Лисичка погибла, что она не может в это поверить и прочее. Я никогда не называл её Лисичкой. Даже не знал, что она так зовёт её. Что-то в ней было от лисички, особенно когда Она смеялась…
15
Мы открываем сезон: в парке пьём пиво с орешками. Первое пиво в этом году. Весеннее солнце пригревает спину, небо синеет сквозь ветви деревьев. Женщины ведут за руку детей, мужчины – женщин, подростки катаются на велосипедах и скейте, весело кричат. По бутылке вдули, свинчиваю ещё две крышки.
- За всё хорошее, - чокаюсь донышком бутылки.
- С весной тебя.
Одним движением отливаю в рот полноценный глоток пива. Она тянет губы, пьёт из бутылки как из узкого стакана.
- Когда я научу тебя пить пиво?
- Чему б хорошему научил, - с досадой говорит Она, вытирая платком подбородок и шею.
- Пиво из горла вкуснее.
- Я воспитанная женщина: пить пиво из горлышка, не приучена. Лучше б стаканчики купил.
- Надо работать над расширением диапазона твоей сексуальной, пардон, культурной приемлемости.
Она собирается упрекнуть меня в пошлости, но пожилая женщина просит пустые бутылки, стоящие возле лавочки. Я, не глядя, киваю. Женщина сливает на асфальт остатки пива и с лёгким стуком кладёт бутылки в матерчатую сумку с мокрыми пятнами на дне.
- Санитары парков.
- А мне их жаль, - печально говорит Она.
- Мне тоже, но от меня ничего в этой стране не зависит. Я стариков не обворовываю и почти даром лечу.
- Не дай бог на старости лет бутылки собирать.
- Тебе ещё рано об этом думать…
16
Она всегда говорила, что не любит готовить. Но какие обеды и ужины Она мне готовила!
Я звонил ей перед приездом и спрашивал, что купить. Всегда звонил. Видимо, хотел услышать, что всё есть и я жду тебя одного. Она же буднично поручала мне купить картошку, бурак, морковь и прочую хозяйственную дрянь. Это было так не романтично, что я злился, но потом успокаивался и покупал больше. Романтичную покупку, просьбу о которой я ожидал услышать, выбирал сам и радовался, когда Она, благодарно улыбалась и целовала меня, притянув за шею тылом кухонной руки.
Я был с ней по-детски капризен и по-мужски глуп.
17
А как мы пили! Как хорошо было с нею пить! Я боялся, что мы спиваемся. Правда, с началом войны Она неожиданно объявила сухой закон, причину которого я понял потом.
Обычно Она выбирала напиток.
- Что, Ваша Светлость, будет пить сегодня? – спрашивал я.
- Не знаю. Я ещё не решила.
Потом задумчиво, как знающий сомелье: «Давай возьмём «Седьмое небо князя Голицина». Мне нравится это вино».
Я брал и получал удовольствие от того, что ей нравилось пить со мной. Пили - это громко сказано. Мы добавляли в наше хроническое любовное опьянение пару капель шампанского. Иногда пару-тройку бутылок. Что пить нас не интересовало. Главное - вместе. Она по-женски сервировала стол даже, когда столом была лавочка или кирпич. Она дозировала напиток. То ускоряла, то тормозила мою разливающую руку…
18
Но ведь Она действительно любила меня! Мне это не казалось. И бегала за мной, как собачонка, ещё до того, как мы стали жить вместе! Я самолюбиво наслаждался этим, а сам жалобно скулил без неё и лизал ей руки при встрече.
Утром я разбудил её и сказал, что через пятнадцать минут уезжаю. Она почти всю ночь пила с друзьями, среди которых был её школьный друг. Зачем он появился, я так и не понял. Было глупо привезти меня на смотрины и позвать его. Я чувствовал, что в прошлом что-то связывало их. Он мне сразу не нравился. Она же слишком уделяла ему внимание. Чтобы увести её от него, я пошёл спать часа в два ночи. Она же, вместо того, чтобы пойти со мной, осталась, сказав, что хочет вспомнить молодость и напиться. Я целую ночь не спал, напряжённо прислушиваясь и смотря на часы. Часов в пять Она пришла не пьяная и, как мне показалось, виновато легла рядом. Я сказал, что уезжаю первым автобусом. Она побежала за мной, не умывшись, не простившись с друзьями, не почистив зубы. Мы сидели в буфете и завтракали разогретым в микроволновке супом. Она виновато заглядывала в глаза. Я старался не смотреть на неё и говорил, говорил, выговаривая всё, что ревниво надумал за ночь. Я передёргивал факты и накручивал себя, в душе понимая это. Но я был зол и хотел проучить её, вдолбить ей, что так со мной поступать нельзя. Когда же Она заплакала, я затормозил, но было уже поздно. Теперь Она избегала моего взгляда и зло описывала моё вчерашнее поведение, с женским искусством выворачивая его наизнанку. У неё получалось, что один ревнивый дурак испортил всем вечер и опозорил её перед друзьями. Я, не споря, положил руку рядом и погладил мизинцем её мизинец. Она посмотрела мне в глаза. Увидев их, я всё понял и, виновато улыбнувшись, пожал её руку.
- Зачем ты обижаешь меня?
- Прости. Не буду.
Она повернула руку ладонью вверх и пожала мою.
- Мир? - спросил я.
- А куда я денусь с подводной лодки? – грустно ответила Она.
Нам тогда, в этом обшарпанном кафе, и в кошмарном сне не могло присниться, куда может деться Она или я. Мы даже представить не могли, что жители Днепропетровска, проходящие мимо, будут стрелять в нас и разрушать наши дома. Смерть, казалось нам, такой далёкой.
19
Мы уже в родном, донецком кафе. Она передо мною в блузе с длинными рукавами. По чёрной ткани рассыпаны мелкие красные розы. Я голоден и ем борщ. Она смотрит на меня весёлыми, влюблёнными глазами. Она откровенно любуется мной. Мне радостно от этого и неловко есть борщ под таким взглядом. Я хочу отвлечь её и предлагаю кофе, чай, пирожное, но Она, понимая мою хитрость, отказывается. Её развлекает моё смущение. Она смотрит на меня ещё настойчивее.
- Не смотри так на меня.
- А что такое?
- Подавлюсь.
- Тебе, значит, можно сводить меня с ума, а мне любоваться тобой нельзя?
Я откладываю ложку и смотрю на неё в упор, чтоб отогнать назойливый взгляд. Но чем больше я смотрю, тем быстрее забываю голод и борщ, тем более красивой Она мне кажется. Я не могу поверить своему счастью. Я пытаюсь отвлечься и взглянуть на неё со стороны, чужими мужскими глазами. Но и со стороны: Она восхитительна. Она красивее всех. Неужели я живу с этой молодой, красивой женщиной? Она не говорит мне о любви, но глаза её...
- Борщ остынет, - насмешливо напоминает Она. – И дырку на мне не протри, пожалуйста.
20
Мне остаётся только пересматривать на телефоне и компе её фото. Вот Она в розовой кофте и светло-голубых джинсах. Мягкая кофта из лебяжьего пуха обнажила её упругий живот, плодородное лоно, ещё не тронутое осколками.
Моя рука привычно скользит вниз, под пояс джинс. Она надувает живот и вопросительно смотрит на меня. Я делаю обиженное лицо и моргаю веками. Она осуждающе качает головой. Я кривлю губы, хмыкаю носом, словно собираюсь заплакать, умоляю взглядом. Бросив взгляд по сторонам, Она сдувает живот и пропускает мою руку внутрь. Мать, вернувшая балованному ребёнку любимую игрушку.
Ей нравились мои руки. Она любила их гладить и рассматривать. Любила прикосновения моих рук к своему телу. Последние месяцы Она уже не могла втянуть живот, ставший главной ценностью, осью нашего мира.
21
Какие они забавные и нежные – эти маленькие девочки. С тоненькими пальчиками, серебряными голосочками, журчащими над куклой. Их маленький, беззащитный мирок похож на шар одуванчика, на который и дуть-то нельзя. Они же по нему - гусеницами танков, смешав с грязью детские души и тела. Я смотрю на её фото, на наивное и печальное лицо, и осознаю, что оно последнее, больше её фотографий не будет. Не будет школы, новых платьев, друзей, не будет родов и детей. Срезали зелёную веточку, которая расцвела бы чем-нибудь удивительным. За этим фото будут три дня детской жизни под обстрелами, которых она, на удивление, не боялась, и ужас последних секунд, о боли которых можно догадаться по её размозжённому лицу… Пусть бы она рассказала о них своим убийцам и тем, кто убийство детей называет «политикой». Пусть плач убитых детей слышит вся Украина.
Я любил её дочь потому, что она пахла как мама и давала мне возможность подсматривать за «любимым мамульчиком» в детстве; любил, как произведение искусства, которое «пишется» само по себе. Я мог внести в него свою лепту. Я любовался им, кормил, поил, защищал от непогоды и больших собак. И не уберёг её! Как не уберёг и ту, которая родилась бы от меня. Она любила говорить о своей будущей сестричке, мечтала о том, как будет её кормить, купать, одевать. Она хотела играть с живой куклой, а я хотел увидеть девочку, похожую на её маму и меня. Мои голубые с прозеленью глаза, её постоянно припухшие, резко очерченные губы так и не встретились на незнакомом, но родном для меня лице. На лице, которое зрело в глубине её тела. Я всегда удивлялся, как из дела, которое совершаешь без ума и вдохновенья, после которого идёшь мыться, получается чудо, даже вопреки нашим желаниям и стремлениям.
Они же эту божественную мастерскую разорвали металлом, умышленно, во имя Украины…
22
На кладбище вспомнил стихи Блока и не мог отвязаться:
«Была ты всех ярче, нежней и прелестней,
Не зови же меня, не зови!
Мой поезд летит, как цыганская песня,
Как те невозвратные дни…
Что было любимо - всё мимо, мимо,
Впереди - неизвестность пути…
Благословенно, неизгладимо,
Невозвратимо… прости!»
Верность её, меня, видимо, не волновала после того, как мы стали жить вместе. Когда Она жила сама, я её ревновал. Она дразнила меня и наслаждалась этим. Я сходил с ума, готов был спать под её дверью, только бы никого не пустить к ней. Но потом в верности её я был настолько уверен, что подсознание заменило «верность» на «нежность», в которой я купался и тонул. Она относилась ко мне бережнее матери. Пылинки с меня сдувала.
У Блока - «кляни», а у меня - «зови». Неужели я боюсь, что Она позовёт меня? Я бы хотел с нею встретиться, в раю, в аду. Какая разница где? Лишь бы с ней. Пуст мой дом, даже не пуст, а разрушен. Нет её. И уже никогда не будет…
Прости, любимая за то, что в ночь Украины я не уберёг тебя и наших с тобой детей...
23
Сотню раз я, как сказочный богатырь, мысленно возвращался к камню на распутье дорог - и каждый раз шёл дорогой правды. Дети начальников навыкам успешного продвижения по социальной лестнице учатся, играючи, в детстве, я же не умел льстить, унижаться, предавать ради денег и карьерного роста. Папа-шахтёр не привил мне этих навыков, ибо сам умел «только молча горбатиться на чужого дядю». Шахтный посёлок вырастил меня прямолинейными, выносливыми и упрямыми.
К Донецку я относился как к своей квартире. Попытка соседей переставить мебель в ней воспринималась мной как беспредел. Я злился при одном упоминании о том, что кто-то из Львова или Киева приедет в Донецк и разобьёт наш памятник или переименует нашу улицу. Я не понимал одесситов, допустивших сожжение сограждан приезжими. Она, как и я, гордилась тем, что в Донецке такое невозможно. Радовалась многолюдным митингам и демонстрациям, на которых с удовольствием встречала друзей и знакомых. Гуляя по площади Ленина, обязательно жертвовала деньги на ополчение Донбасса, на помощь Славянску. Деньги в картонные коробки и стеклянные банки бросала дочь, которой нравилось отдавать деньги «детям Славянска».
Она говорила, что предатели Украины при поддержке Запада узурпировали власть и уничтожают электорат свергнутого президента. Считала, что русские Донбасса должны вернуться в границы Русского мира. Радовалась росту ополчения, нашим военным успехам, гордилась соседями, ушедшими воевать, рыдала на их похоронах. Как освободителей ждала российские войска, надеялась на них, верила, что Россия «не даст в обиду русских», обклеила дом символикой России, ДНР и Новороссии. Думала, что в новой стране криминальные авторитеты, ставшие украинскими олигархами, будут отстранены от денег и власти. Переживала, читая сообщения о том, что «Россия нас предаёт», «сливает»…
Её российские олигархи, подельники украинских и мировых, слили. Позволили криминально-олигархической Украине убить вместе с дочерьми…
***
3.12.2014 года. 14.30. Сообщение Главы администрации Куйбышевского и Киевского районов Донецка.
«В первую половину дня шёл обстрел шахт Бутовка и Засядько. Налёту подверглись 8 улиц частного сектора. Полностью разрушены 14 домов. Погибло 16 человек, их них 5 детей. Ранено 26».
***
5.12.2014 года хорошо одетый и накормленный Лавров, переживающий из-за мозоля на ноге, на пресс-конференции в Базеле сказал о Донбассе: «Кому-то выгодно, чтобы этот гнойник не зарубцовывался».
Украинские СМИ радостно растиражировали бранное наименование Донбасса, данное человеком, которого Русский мир поит и кормит для защиты своих интересов.
***
13.12.2014 года. Российские и украинские СМИ сообщили о том, что в донецком аэропорту ополченцы предоставили украинской армии гуманитарный коридор для ротации и подвоза продуктов. Силовик пожал руку ополченцу.
***
Народ Донбасса по высказыванию в Базеле, по рукопожатию в аэропорту безошибочно определил сексуальную ориентацию фигурантов и не дипломатично отозвался о них. Громче всех кричали жители улиц, прилегающих к донецкому аэропорту, улиц, от которых остались названия и злые, ограбленные, но ещё не уничтоженные жители.