Вызов

Пьеса в одном действии

Действующие лица:

Хронограф  - современный человек

Пушкин – гений

Геккерн – посланник Нидерландского королевства

Дантес – убийца гения

Натали – жена гения

Хронограф:
Когда-то Александр Сергеевич Пушкин на вопрос своего друга-лицеиста о том, где он служит, ответил просто и ёмко: «Я числюсь по России». «Числиться по России» в устах поэта означало «беззаветно служить своему Отечеству»..  Вроде бы обычные, но очень глубокие по содержанию  слова.  Через великое множество лет и событий значение поэта Пушкина  для России да и для всего мира не меркнет и не померкнет. И для России – в особенности. Крылатая фраза Евгения Евтушенко «Поэт в России   – больше, чем поэт» известна давно. Кстати, более всего это заметно иностранцам, со стороны. Как сказала одна итальянская исследовательница пушкинского наследия: «Россия — единственная в мире страна, которая не перестает скорбеть по своим поэтам... Только в России убийство Поэта равно Богоубийству».
Но если он служил всей России, то за что же он погиб? «Как это «за что»?» - воскликнет обыватель, - «Он погиб на дуэли за честь своей жены! Пушкин вызвал Дантеса на дуэль. Стрелялся с ним. И был убит.   Это известно всем. Стало быть, и спрашивать не о чем».

Возникают поодаль Пушкин, Дантес, Геккерн

Ну, да. Стало быть, не о чем…  Что скажете, Александр Сергеевич? Так ли всё было, месье Жорж?.. О чём поведают тени прошлого?…

Геккерн:
- Нет, не так! Пушкина на дуэль вызвал я! Позвольте представиться: Луи-Якоб-Теодор ван Геккерн де Беверваард, полномочный посол короля Нидерландов Вильгельма Первого, приходящегося  законным супругом Анне  Павловне, родной сестре российского императора Николая Павловича. 

Хронограф:
А вот и господин посланник! Как же-с, наслышаны и весьма. Например, из дневника графини Дарьи Федоровны Фикельмон, внучки фельдмаршала Кутузова: «Лицо хитрое, фальшивое; здесь все считают, его, шпионом господина Нессельроде»

Геккерн:
Действительно,  этого господина ( указывает на Пушкина)  на дуэль вызвал я. Вот, извольте, моё обращение к нему: Милостивый государь. Не зная ни вашего почерка…

Пушкин:
Ложь!

Геккерн:
 ни вашей подписи…

Пушкин:
Враньё!

Геккерн:
 я обратился к господину виконту Д’Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, чтобы убедиться, действительно ли то письмо, на какое я отвечаю, исходит от вас.

Пушкин:
Какое лицемерие!

Геккерн:
Содержание его до такой степени выходит из пределов возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности этого послания.

Пушкин ( саркастически смеётся) :
Конечно, отказываетесь! Возразить-то  нечего.

Геккерн:
Вы, по-видимому, забыли, милостивый государь, что именно вы отказались от вызова, направленного вами барону Жоржу де Геккерну и им принятого. Доказательство тому, что я здесь заявляю, существует — оно писано вашей рукой и осталось в руках у секундантов.

Пушкин:
А как вы оба в страхе  умоляли меня об этом, как ваш драгоценный  юный друг тут же вместо дуэли  решился на брак с Екатериной, сестрой моей жены. Не помните? А почему – тоже не помните?  Он же обрюхатил её!

Хронограф:
Из письма Екатерины Ивановны Загряжской,  тетушки сестер Гончаровых,  Жуковскому: «Слава Богу, кажется все кончено. Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому счастию, за четверть часа пред ними из Москвы приехал старший Гончаров и объявил им родительское согласие, и так все концы в воду».

Дантес:
Добрая моя Катрин! Надеюсь, завтра не будет препятствий повидаться с Вами, так как мне любопытно посмотреть, сильно ли выросла Ваша  «картошка» с прошлого раза.

Геккерн:
Мне остается только предупредить вас, что господин виконт д’Аршиак отправляется к вам, чтобы условиться относительно места, где вы встретитесь с бароном Жоржем Геккерном, и  предупредить вас, что эта встреча не терпит никакой отсрочки. Я сумею впоследствии, милостивый государь, заставить вас оценить по достоинству звание, которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны запятнать не может.

Хронограф:
Вот он – вызов! Не Пушкин вызывает на дуэль Дантеса и не Дантес Пушкина, а голландский посол! Таким образом, юридически участником противостояния  является отнюдь не Дантес, а полномочный посол Нидерландского королевства  в Российской империи барон Геккерен. Лицо, не подлежащее российской юрисдикции. Более того: главное официальное лицо другого государства, лицо, каждое действие и официальное слово которого являются действием и словом того государства, которое он представляет . А это значит, что дуэль Пушкина с Геккерном не может рассматриваться в рамках уголовного права России, ибо российскому подданному господину Пушкину бросило вызов суверенное европейское государство - Нидерланды! Это война! Господа, это война! Месье Жорж, Вы бывали на войне?

Дантес:
Нет.

Хронограф:
Почему?

Дантес:
Папенька не пустили.
Хронограф:
Всё верно. 28 января 1836 года Дантес был произведен из корнетов в поручики. И возмечтал отправиться на Кавказ. Ибо все, побывавшие там, «представлены к крестам». Да, крестик на мундире такого красавца смотрелся бы замечательно. Однако,  Геккерен не пожелал расставаться со своим юным сокровищем и рисковать потерей личного удовольствия. 
А Вы, месье Пушкин, были на войне?

Пушкин:
Да.

Хронограф:
Тоже верно. Из книги «История военных действий в азиатской Турции в 1828 и 1829 годах...» известно не только о присутствии поэта в рядах сражающейся русской армии, но и о непосредственном участии его в боях и перестрелках с противником.

Пушкин:
Дорога через Кавказ  была скверной и опасной — днем я тянулся шагом с конвоем пехоты и каждую дневку ночевал — зато видел Казбек и Терек. В  лагерь я прибыл в самый день перехода через Саган-лу и, раз я уже был там, мне показалось неудобным уклониться от участия в делах, которые должны были последовать.  Генерал И. Ф. Паскевич, будущий граф Эриванский, позволил мне въехать вслед за ним в завоеванный Арзрум.

Хронограф:
Пушкин не просто принял участие в турецком походе русской армии, но и  принес очевидную пользу русскому военному командованию. Как минимум, своими наблюдениями, записями того, что в иных случаях могло ускользнуть от внимания отцов-командиров.  Известно, что на обратном пути из Тифлиса в Санкт-Петербург Пушкин предъявлял подорожную такого содержания: " Господину  чиновнику 10 класса Александру Сергеевичу Пушкину, едущему от Санкт-Петербурга до Тифлиса и обратно, предписано Почтовым местам и Станционным смотрителям давать означенное в подорожной число почтовых лошадей без задержания, и к приезду оказывать всякое содействие".

Пушкин:
Блеща средь полей широких,
Вон он льется!.. Здравствуй, Дон!
От сынов твоих далеких
Я привез тебе поклон.
Как прославленного брата,
Реки знают тихий Дон;
От Аракса и Евфрата
Я привез тебе поклон.
Отдохнув от злой погони,
Чуя родину свою,
Пьют уже донские кони
Арпачайскую струю.
Приготовь же, Дон заветный,
Для наездников лихих
Сок кипучий, искрометный
Виноградников твоих.
Дантес:
Кто он такой – этот месье Пушкин? Да, мы с папа его знать не знали до последнего времени! Литератор? Мне не интересна иностранная русская литература! Мой несчастный папа прежде и понятия не имел о подобных субъектах…
Пушкин (хитро улыбается):
Лукавить изволите, месье Жорж. Вас тут ещё в помине не было, да, и я ещё жил холостой жизнью, когда… помните, барон? Зима 1830 года, маскарад, прием в Эрмитаже…
Хронограф:
13 января 1830 года Дарья Федоровна Фикельмон  записывает в своем петербургском дневнике: «Вчера, 12-го, мы доставили себе удовольствие поехать в домино и масках по разным домам. Нас было восемь – маменька, моя сестрица Катрин, г-жа Мейендорф и я, Геккерн, Пушкин, Скарятин   и Фриц - сотрудник австрийского посольства. Мы побывали у английской посольши леди Хейтсберн, у Лудольфов (семейство посланника Обеих Сицилий) и у Олениных. Мы всюду очень позабавились, хотя маменька и Пушкин были всюду тотчас узнаны, и вернулись ужинать к нам. Был прием в Эрмитаже, но послы были там без своих жен».

Пушкин:
Эх, зима-матушка да вольница холостяцкая! Новый год встретил я с цыганами и с Танюшей, настоящей Татьяной-пьяной. Она пела песню, в таборе сложенную, на голос приехали сани:
Давыдов с ноздрями,
Вяземский с очками,
Гагарин с усами,
Давыдов — Митюша,
Вяземский — Петруша,
Гагарин — Федюша
Девок испугали
И всех разогнали
и прочее, прочее, прочее...  (смеётся)
Хронограф:
Однако, впереди Вас ожидали радости семейной жизни. Были ли Вы счастливы?
Пушкин:
О, да! Вполне! Мое семейство умножалось, росло, шумело около меня. Казалось, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно; ему досадно видеть новые, молодые поколения; один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую. Из этого следует, что я хорошо сделал, что женился.

Дантес и Геккерен посмеиваются в сторонке.

Хронограф:
И супругой своею Вы довольны?

Пушкин (глядя на посмеивающихся):
Жена моя прелесть, и чем доле я с ней жил, тем более любил это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед богом.
 
Дантес и Геккерн откровенно смеются.
Появляется Натали

Хронограф:
Наталья Николаевна, будьте добры, подтвердите слова супруга Вашего! Отчего Вы молчите?

Пушкин в смятении. Хочет подойти к ней, но между ними словно невидимая стена…

Геккерн:
Мадам, действительно, отчего бы Вам не сказать правду? Если госпожа Пушкина откажет мне в своем признании, то я обращусь к свидетельству двух особ, двух дам, высокопоставленных и бывших поверенными всех моих тревог, которым я день за днем давал отчет во всех моих усилиях порвать эту несчастную связь…
Пушкин:
Какую связь? О чём Вы, господа? Натали! Скажи им, бога ради! Скажи!

Хронограф:
Если госпожа Пушкина так божественно невинна, то отчего ее письма прячут уже без малого двести лет? Отчего письма Пушкина могут быть известны всем, а письма госпожи Пушкиной – ни в коем случае? Александр Сергеевич, повторяю вопрос: Вы были вполне счастливы с самого начала, с момента сватовства? Будьте любезны, повторите то, что Вы сами сообщали об этом 31 августа 1830  года…

Пушкин:
Извольте. У  меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30-ти лет жизни игрока. Дела будущей тещи моей расстроены. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни.  словом, если я и не несчастлив, по крайней мере не счастлив.   Чёрт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан. 

Хронограф:
10 февраля 1831 года 

Пушкин:
Я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью.

Хронограф:
29 октября 1830 г. Из Болдина в Петербург

Пушкин:
Отправляясь в путь, писал я своим, чтоб они меня ждали через 25 дней. Невеста и перестала мне писать, и где она, до сих пор не ведаю. Каково?

Хронограф:
30 сентября 1832 г.

Пушкин:
Я только завидую тем из друзей моих, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадонны . Знаешь русскую песню —
Не дай бог хорошей жены,
Хорошу жену часто в пир зовут.

Хронограф:
3 октября 1832 г.

Пушкин:
 Видишь ли, что я прав, а  ты кругом виновата?  Виновата   потому, что всякий вздор забираешь себе в голову, и потому, что кокетничаешь со всем дипломатическим корпусом!

Хронограф:
Зато говорят, что она была хорошей хозяйкой в доме, вся в заботах… Так?

Пушкин:
Оба письма твои получил я вдруг, и оба меня огорчили и осердили.   Ну, ты и хороша! Ты пляшешь под чужую дудку; платишь деньги, кто только попросит; эдак никакое  хозяйство не пойдет.   Пожалуйста, не стягивайся, не сиди, поджавши ноги, и не дружись с графинями, с которыми нельзя кланяться в публике. Я не шучу, а говорю тебе серьезно и с беспокойством. Сплетен о тебе много.  С тех пор, как я тебя оставил, мне   страшно за тебя. Дома ты не усидишь, поедешь во дворец. Если поедешь на бал, ради бога, кроме кадрилей хотя бы не пляши ничего!!!

Хронограф:
Ну, и как? Прислушалась она к советам  мудрого мужа?

Пушкин:
Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы.
И с каждой осенью я расцветаю вновь;
Здоровью моему полезен русской холод;
К привычкам бытия вновь чувствую любовь:
Чредой слетает сон, чредой находит голод;
Легко и радостно играет в сердце кровь,
Желания кипят — я снова счастлив, молод,
Я снова жизни полн — таков мой организм
(Извольте мне простить ненужный прозаизм).
Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,
Махая гривою, он всадника несет,
И звонко под его блистающим копытом
Звенит промерзлый дол, и трескается лед…

Милая моя женка, есть у нас здесь кобылка, которая ходит и в упряжи и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнет её что на дороге, как она закусит поводья, да так и несет верст десять по кочкам да оврагам — и тут уж ничем ее не проймешь, пока не устанет сама. Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у M-me Katherine . Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос — а не брань, мною вовсе не заслуженную…
 
Хронограф:
После этого она сразу одумалась и начала писать Вам длинные нежные письма?
Пушкин:
Милостивая государыня Наталья Николаевна, я по-французски браниться не умею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски. Письмо ваше от 1-го октября получил я 26-го. Оно огорчило меня по многим причинам, но главная в том, что  письмо ваше было короче визитной карточки .

Хронограф:
Ну, а как с творческой атмосферой в чертогах домашних? В кругу, так сказать, семьи?

Пушкин:
Нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде — всё это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения. Замкнутый круг.

Хронограф:
А когда Вы возвращаетесь из творческого  уединения к домашнему очагу, встречают ли Вас счастливые домочадцы на домашнем пороге?

Пушкин:
Дома нашел я всё в прежнем порядке. Жены, как всегда, дома не было, она находилась на балу, куда я  за нею и поехал, чтобы увезти к себе, как улан уездную барышню с именин городничихи. Денежные мои обстоятельства без меня ещё более запутались…

Хронограф:
 Александр Сергеевич! Да неужто Вы не нашли для дорогой Натали убедительных слов? Ведь Вы же – гений русской словесности! Как же так?

Пушкин:
Когда в объятия мои
Твой стройный стан я заключаю
И речи нежные любви
Тебе с восторгом расточаю,
Безмолвна, от стесненных рук
Освобождая стан свой гибкий,
Ты отвечаешь, милый друг,
Мне недоверчивой улыбкой...

Мой друг, ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу; есть чему радоваться! Не только тебе, но и Парасковье Петровне легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобою ухаживают? Ты не знаешь, на кого нападешь. Прочти басню А. Измайлова о Фоме и Кузьме. Фома накормил Кузьму икрой и селедкой. Кузьма стал просить пить, а Фома не дал. Кузьма и прибил Фому как каналью. Из этого поэт выводит следующее нравоучение: красавицы! не кормите мужчин селедкой, если не хотите давать им пить; не то можете наскочить на Кузьму. Видишь ли? Прошу, чтоб у меня не было этих академических завтраков.  Благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка; только не загуливайся и меня не забывай. Мочи нет, хочется мне увидать тебя причесанную под а ля Нинон де Ланкло, французскую куртизанку; ты должна быть чудо как мила. Как ты прежде об этой старой куртизанке не подумала и не переняла у ней ее прическу? Опиши мне свое появление на балах, которые, как ты пишешь, вероятно, уже открылись. Да, ангел мой, пожалуйста, не кокетничай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во всё тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю всё, что пахнет московской барышнею, всё, что не comme il faut  , всё, что вульгарно... Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь.


Хронограф:
Она откликнулась?
Пушкин:
Нет.
Дантес (Геккерну):
Может быть, ей было некогда читать скучные старческие нравоучения?
Пушкин:
Я отправил ещё одно письмо. Друг мой,   кокетство ни к чему доброму не ведет; и хоть оно имеет свои приятности, но ничто так скоро не лишает молодой женщины того, без чего нет ни семейственного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения. Радоваться своим победам тебе нечего. Та, у которой переняла ты прическу (ты очень должна быть хороша в этой прическе; я об этом думал сегодня ночью), куртизанка Нинон говорила: «На сердце каждого мужчины написано: самой податливой». После этого, изволь гордиться похищением мужских сердец. Подумай об этом хорошенько и не беспокой меня напрасно. Я   езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши, останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу, — для чего? — Для тебя,   чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою. Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности,  Не говоря о положении рогоносца, о коем прочел я на днях целую диссертацию в Брантоме.
Хронограф:
Она часто не отвечала на Ваши слова?
Пушкин:
Часто.
Хронограф:
Натали, Ваши письма к мужу до сих пор не найдены и их содержание неизвестно. Почему?

Натали молчит, опустив голову, изредка посматривая… в сторону Дантеса.

Александр Сергеевич, а Вы просили её писать Вам чаще?

Пушкин (берет в руки пачку писем, читает одно за другим):
2 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург.  Милый друг мой, я в Болдине со вчерашнего дня — думал здесь найти от тебя письма, и не нашел ни одного.
5 мая 1834 г. Из Петербурга в Ярополец. Что это, жена? вот уже 5 дней как я не имею о тебе известия.
30 июля 1834 г. Из Петербурга в Полотняный завод. Что это значит, жена? Вот уж более недели, как я не получаю от тебя писем. Где ты? что ты? в Калуге? в деревне? откликнись. Что так могло тебя занять и развлечь? какие балы? какие победы? уж не больна ли ты? Христос с тобою.
21 сентября 1835 г. Из Михайловского в Петербург. Жена моя, вот уже и 21-ое, а я от тебя еще ни строчки не получил. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне.
25 сентября 1835 г. Из Тригорского в Петербург. Пишу тебе из Тригорского. Что это, женка? вот уж 25-ое, а я всё от тебя не имею ни строчки.

Геккерн (Дантесу):
Ну, вот, что я говорил?! В то время никакого Жоржа у мадам ещё и рядом не было! Мой сладкий, ты оправдан!
Дантес:
Как это не было? Как раз в сентябре 1835 года мы и познакомились, тогда всё и началось,  пока месье писал стихи в Тригорском и Михайловском! А в мае 1836 года мадам родила дочь – Марию…. Александровну.

Пушкин:
Каков мерзавец! Я убью тебя сейчас же! Без всякой дуэли! ( бросается к Дантесу, тот прячется за Геккерена, поэт натыкается на невидимую стену)
 
 Хронограф:
  Поздно, Александр Сергеевич! Поздно. Теперь уж никто никого не убьёт. Присядьте. Продолжим. Скажите, Жорж, только честно, на том свете ведь бессмысленно лгать… Вы любили когда-нибудь?

Дантес:
О, да! Конечно! Много раз!
Геккерн сладострастно кивает.

Хронограф:
Я имел в виду женщину.

Дантес:
Я тоже.
Геккерн в отчаянии.

Хронограф:
Расскажите, что Вы чувствовали тогда, когда любили?

Дантес:
Я безумно влюблен! Да, безумно, ибо не знаю, куда преклонить голову. Я не назову ее никому, даже тебе, ведь письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты узнаешь имя. Самое же ужасное в моем положении — что она также любит меня, но видеться мы не можем, до сего времени это немыслимо, ибо муж её возмутительно ревнив. Я сделал бы для нее что угодно, лишь бы доставить ей радость, ибо жизнь моя с некоторых пор — ежеминутная мука. Любить друг друга и не иметь другой возможности признаться в этом иначе , как между двумя ритурнелями контрданса — ужасно…

Хронограф:
И Вы растрезвонили об этой любви на весь Петербург?

Дантес:
Как можно такое подумать обо мне? Ни в коем случае! Я чрезвычайно осмотрителен и   долгое время был настолько благоразумен, что тайна эта принадлежала лишь нам с нею! Но, увы,  ничего нельзя доверять бумаге: всегда есть риск того, что её могут увидеть чужие глаза.

Хронограф:
Месье Жорж, Ваш Геккерен никогда не состоял в браке и не имел детей. В 1833 году он познакомился с Вами, Жоржем Дантесом, сыном эльзасского помещика... В результате переписки с Вашим родным отцом   и личной встречи с ним Геккерн добился согласия на Ваше усыновление. Согласие на усыновление от короля Голландии было получено 5 мая 1836 года. Вы приняли имя Жорж Шарль де Геккерн Дантес. Для чего нужно было ему усыновлять  взрослого детину 24-х лет – бабника и отличного стрелка? Да ещё – при живом отце? Что за спектакль? Для чего Вы согласились – понятно: наследство. А ему-то это было зачем?
Дантес:
Когда он усыновил меня, я написал ему об этом так: «Мой драгоценный, мне никогда не потребовался бы королевский приказ, чтобы не расстаться с тобой и посвятить все мое существование тебе – всему, что есть в мире доброго и что я люблю более всего, да, более всего… Я люблю тебя более, чем всех своих родственников вместе, и я не могу далее откладывать это признание. Никогда не умел я владеть собою, даже в самых обычных вещах, как же ты хочешь, чтобы я устоял перед желанием дать тебе прочитать всю глубину своего сердца, где нет, и никогда не будет, ничего тайного от тебя, даже того, что дурно…» Это любовь. Каждое живое существо на земле нуждается в любви и ласке.
Хронограф:
Он ревновал Вас к ней?
Дантес:
Ещё как!
Геккерн:
Жорж убедил меня совершенно в своей верности, когда адресовал вот эти строки. Прочти их ещё раз, мне всегда нравился пафос твоего чтения. Я сберег это письмо, возьми его.
Дантес:
Однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотреби моим доверием: ты-то останешься навсегда, что же до нее — время окажет свое действие и ее изменит, так что ничто не будет напоминать мне ту, кого я так любил. Ну, а к тебе, мой драгоценный, меня привязывает каждый день все сильнее, напоминая, что без тебя я был бы ничто…
Геккерн:
Ах! Иди ко мне, мой мальчик! Моё сокровище!
Обнимаются и целуют друг друга.

Пушкин:
Да, полно! Полно! Угомонитесь, господа, вы здесь не одни! И это вам не Европа! Слава богу. Господин Хронограф! Сделайте что-нибудь. Прекратите это безобразие. Задайте мне какой-нибудь вопрос, что ли. Только, ради бога, не про любовь.
Хронограф (звонит в колокольчик):
Господа, уймитесь! Ваше время прошло! Александр Сергеевич, расскажите, что-то было в Вашем письме  господину послу такое, что могло его встревожить помимо распри любовной? Что, к примеру, означал в Вашем послании барону такой пассаж…
Пушкин:
Я помню его наизусть: «Если дипломатия есть лишь искусство узнавать, что делается у других, и расстраивать их планы, вы отдадите мне справедливость и признаете, что были побиты по всем пунктам. Может быть, вы хотите знать, что помешало мне до сих пор обесчестить вас в глазах нашего и вашего двора. Я вам скажу это»
Геккерн:
Нет! Не надо! Это государственная тайна!
Хронограф (Пушкину):
Это было истинной причиной Вашего убийства?
Пушкин:
Да. У нас убийство может быть гнусным расчетом, маскированным под дуэль… 
Хронограф:
Помилуйте! Какие тайны? Вы же всего-навсего камер-юнкер и литератор. Какие государственные тайны может хранить человек столь, извините,  невысокого чина? Или здесь что-то не так?
Пушкин:
Не так. Спросите у них… (указывает на Дантеса и Геккерена)
Хронограф:
Хорошо, господа. Не буду мучить расспросами там, где на самом деле и мне кое-что известно. Итак. Пушкина убили. Он был обречен на гибель даже, если бы был холост. Что же касается его чина…  Официальные пригласительные на похороны были разосланы всем главам дипломатического корпуса и иностранных миссий. В соответствии с международным этикетом того времени, подобное делалось исключительно в случае смерти достаточно высокопоставленного сотрудника МИДа. Камер-юнкеры в число оных никогда не входили. Впрочем, никто не сомневался в истинной государственной должности Пушкина: в рапортах и других документах, рассмотренных военным судом по факту дуэли, покойного именовали камергером Его Величества – то есть, действительным статским советником, чиновником России IV ранга, соответствующего по табели о рангах военному чину генерал-майора! Камергером именовали Пушкина и Дантес, и Геккерен, и секундант покойного Данзас, и командир кавалергардского полка генерал-майор Гринвальд, и начальник гвардейской кирасирской дивизии генерал-адъютант Апраксин. Тот же чин камергера фигурирует в  секретном рапорте штаба Отдельного гвардейского корпуса генералу Кноррингу от 30 января 1837.  Камер-юнкер по табели о рангах соответствует званию поручика гвардии. Когда поручик Пушкин стреляется с поручиком Дантесом-Геккерном – это одно, но совсем иное, когда поручик-француз стреляет в русского генерала, а потом покидает Россию. Складывается впечатление, что он затем только и приезжал к нам, чтобы убить Пушкина. Камергером, а значит и генерал-майором, был именован Пушкин и в приговоре комиссии военного суда от 19 февраля 1837 года. Согласитесь, что подобное массовое потемнение сознания в отношении чина столь известной личности совершенно невозможно. Месье Жорж, станете ли Вы отрицать оное?

Дантес:
Нет.

Хронограф:
Тогда зачитайте публике подлинник приговора суда от 19 февраля 1837 года, из коего недвусмысленно следует: какой именно чин имел господин Пушкин на момент своей смерти.

Дантес:
Приговор военного суда от 19 февраля 1837 года: " По указу Его Императорского Величества Комиссия Военного суда, учрежденная при Лейб-Гвардии Конном полку над поручиком Кавалергардского Ее Величества полка бароном Дантесом  Гекерном и камергером Двора Его Императорского Величества Александром Пушкиным,   находит как его, так и камергера Пушкина, виновными в произведении строжайше запрещенного законами поединка. А Геккерна - и в причинении Пушкину раны, от коей он умер. Комиссия приговорила подсудимого поручика Геккерна за таковое преступное действие по силе 139 артикула Воинского сухопутного устава  повесить, каковому наказанию подлежал бы и подсудимый камергер Пушкин, но как он умер, то суждение его за смертью прекратить".
Пушкин:
Перед смертью я обратился к государю через его лейб-медика Арендта с просьбой о прощении меня за участие в поединке и о помиловании моего секунданта Данзаса. Царь ответил мне: "Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе моё прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки".

Хронограф:
В реальности камергер (генерал-майор) Пушкин был не только не наказан за участие в поединке, но и награждён посмертно так, как награждали только героев Отечества за подвиг, свершенный на государственной службе.

Геккерн:
Из каких соображений Вы, сударь, делаете столь  экзотические  выводы? Извольте объясниться!



Хронограф:
Непременно! Вдове Пушкина вплоть до её повторного замужества была учреждена пенсия в размере 10000 рублей. Это умопомрачительная сумма для пенсий в то время. За счет казны была погашена ссуда А. Пушкина в размере 45000 рублей. Для того, чтобы напечатать сочинения поэта, его вдове было выдано единовременное пособие в размере 50000 рублей,  с условием направления прибыли от продажи на учреждение капитала покойного.  Оба сына  Пушкина были зачислены в самое привилегированное училище России – Пажеский корпус. И каждому сыну была начислена пенсия в размере 1200 рублей в год. Такое практикуется только в тех случаях, когда родитель погиб на служебном посту, исполняя долг перед Родиной. Все долги Пушкина были погашены государственной казной. И Вы полагаете, что всё это было сделано императором исключительно из уважения к русской словесности? Кстати, Александр Сергеевич, как Вы сами относились к государю? Долгие годы нам рассказывали сказки о том, что царизм Вас как бы притеснял…

Пушкин:
Государь осыпал меня милостями с той первой минуты, когда монаршая мысль обратилась ко мне. Среди них есть такие, о которых я не могу думать без глубокого волнения, столько он вложил в них прямоты и великодушия. Он всегда был для меня провидением… 

Хронограф:
А с какого момента это началось?

Пушкин:
  В 1827 году государю императору угодно было объявить мне, что у меня, кроме его величества, никакого цензора не будет. Сия неслыханная милость налагала на меня обязанность представлять на рассмотрение его величества сочинения, достойные его внимания, если не по достоинству их, то по крайней мере по их цели и содержанию.

Хронограф:
Помилуйте! Но ведь это  - цензура! То есть, ограничение свободы творчества!

Пушкин:
Отнюдь! Я не имею права жаловаться на строгость цензуры: не только все мои труды, но и все чужие статьи, поступавшие в мой журнал, были пропущены. Зачастую это происходило только в виду монаршего покровительства. Став моим персональным цензором, государь тем самым полностью оградил меня от цензорской машины всей империи. 
 
Дантес:
Фи! Это всё общие слова! Пафос! Ничего конкретного!

Пушкин:
С чувством глубочайшей благодарности удостоился я получить благосклонный отзыв государя императора о моей исторической драме. Писанный в минувшее царствование, «Борис Годунов» обязан своим появлением не только частному покровительству, которым удостоил меня государь, но и свободе, смело дарованной монархом писателям русским в такое время и в таких обстоятельствах, когда всякое другое правительство старалось бы стеснить и оковать книгопечатание. И это касается не только меня. Из газет узнал я о новом назначение Гнедича. Оно делает честь государю, которого искренно люблю и за которого всегда радуюсь, когда он поступает умно и по-царски.

Геккерн:
Газеты изволите читать? И что? Вы одобряете все официальные сообщения?

Пушкин:
Я недоволен нашими официальными статьями. В них господствует иронический тон, не приличествующий могуществу России. Но вины царской в том нет. Всё хорошее в них, то есть чистосердечие, исходит от государя, всё плохое, то есть самохвальство и вызывающий тон,— от его секретаря.

Дантес (Геккерну):
Папа! Никакой царь не сделает того, что сделал для меня ты! Мой драгоценный, всем моим состоянием я обязан тебе. Без тебя я был бы ничто!

Геккерн:
Жоржик! Ты повторяешься!

Дантес (обиженным шепотом):
 Когда Вы, мой сладкий, сочиняли вместо меня письма к его мадам, я Вас тоже настоятельно просил избегать повторения содержавшихся в них фраз.

Пушкин:
  Царь (между нами, если вы не знаете или не помните) взял меня в службу, то есть дал мне жалования и позволил рыться в архивах для составления «Истории Петра I». Дай бог здравия царю! Так у моей семьи впервые появился регулярный источник дохода, гарантированный государством. Вот стансы, посвященные мной государю.
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукой.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.

Хронограф:
Отрицательный образ Николая Первого в русской истории  тщательно формировался врагами России, в первую очередь странами Западной Европы. После блестящего отражения наполеоновского нашествия и разгрома противника на его территории Россия стала объектом страха, ненависти и насмешек в глазах так называемого европейского общественного мнения. В своей внешней политике Николай Павлович  пунктуально исполнял все договоры, подписанные во время предыдущего царствования, в то время, как европейцы исполняли  лишь то, что было  им выгодно. Николай I прежде всего был защитником  интересов своей страны. К тому же император  считал   себя  покровителем балканских славян и греков. При этом добрым отношениям  России с Турцией  активно стремились помешать Англия, Австрия и Франция. Особенно недоброжелательной была Англия. Именно англичане подстрекали персидских  мусульман  к нападению на русское посольство  в Тегеране, в результате чего погиб  посол России, автор «Горя от ума» Грибоедов. Николай I был убежденным противником крепостного права. В годы его правления разработкой проектов отмены крепостного права занималось 9 секретных комитетов.

Геккерн:
Довольно читать нам лекции! Господин Хронограф, извольте сказать прямо: к чему Вы клоните?

Хронограф:
К тому, милостивый государь, что у Вас были гораздо более веские политические причины для убийства камергера Пушкина нежели изобретенная Вами с помощью Вашего юного любовника грязная интрига вокруг его супруги.

Геккерн:
Нонсенс! Абсолютный нонсенс!

Хронограф:
Вашим злейшим врагом был не поручик (камер-юнкер) Пушкин, месье, а генерал Пушкин, действительный статский советник, к мнению которого прислушивался сам император! Только недавно, спустя полтора века, были рассекречены архивы вюртембергского и австрийского министерств иностранных дел, где среди прочего обнаружены секретные депеши послов иностранных государств, в которых Пушкин представлен видным политическим деятелем, идейным главой русской партии, противостоящий партии иноземцев, стеной отгородивших Николая 1 от русского общества. Документы свидетельствуют, что Александр Сергеевич пытался сломать эту стену. С помощью контроля за мыслями и действиями  государя иностранные разведки не раз пытались контролировать  Россию. И как только правитель России пытался выйти из-под их контроля, он тут же объявлялся деспотом и тираном. Эта тактика используется до сих пор! Кто руководил МИДом России в то время? Ваш ставленник, ученик Меттерниха, господин Нессельроде, чья супруга активнее всех распространяла по Петербургу сплетни о семье Пушкина! Кем стал Нессельроде после убийства Пушкина? Канцлером империи, человеком более всех способствовавшим разгрому России в крымской войне,  сдаче Крыма и уничтожению русского черноморского флота! Кто мог помешать этим планам? Пушкин.

Дантес:
Ха-ха-ха! Какая чушь! Не  докажете! Пушкин  - всего лишь литератор, издатель журнала, некрасивый стареющий супруг молодой красавицы, рогоносец и более никто!

Пушкин:
Нет, я его всё-таки поколочу, как каналью! ( Преследует Дантеса, оба на время исчезают)

Хронограф:
Наталья Николаевна, обещаю более не преследовать Вас вопросами о Ваших письмах, но ради памяти и честного имени Вашего первого супруга прошу Вас огласить  вот это. (Подает ей письма.)

Натали:
Из писем моего мужа. Н. Н. ПУШКИНОЙ. Около (не позднее) 3 октября 1832 г. Из Москвы в Петербург.   Видишь ли, что я прав, а что ты кругом виновата?   Пакет Бенкендорфа (вероятно, важный) отсылаешь, с досады на меня, бог ведает куда… ( Плачет)

Хронограф:
Ну-ну, голубушка. Успокойтесь. Он давно простил. При жизни простил…

Натали:
8 июня 1834 г. Из Петербурга в Полотняный завод. ... вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует Государственная безопасность.

Хронограф:
Александр Сергеевич, как сотрудник МИДа,  дал подписку о неразглашении государственной тайны. Установлено, что Пушкин получал официальную зарплату не в МИДе, а из специального фонда Николая I в министерстве финансов. Такое практиковалось только в самых исключительных случаях для очень узкого круга наиболее секретных специалистов государственных служб. Пушкину - как, умнейшему, разносторонне развитому человеку,  прекрасно владевшему всеми основными европейскими языками, гениальному писателю, лингвисту, криптографу и шифровальщику в глазах императора  поистине не было цены! Секретной экспедицией (шифры и литография) заведовал ближайший друг Пушкина - Шиллинг фон Канштадт. Его профиль есть среди пушкинских рисунков. Немногие при его жизни знали, что именно он был руководителем шифровальной службы России. Царским указом было запрещено публично упоминать о подобных лицах. Выезд сотрудников этого наисекретнейшего Департамента за рубеж был строго запрещен государем.  И это - самая вероятная причина того, почему Пушкину никогда не разрешали выезжать за границу!

Возвращаются Пушкин и Дантес.
Хронограф (Пушкину):
Ну, как?

Пушкин:
Поколотил.

Хронограф( с сомнением):
Такой маленький такого большого?

Пушкин:
Не в силе бог, но в правде!

Хронограф:
Господа! С вашего позволения я продолжу.

Натали:
Продолжайте, господин Хронограф!

Пушкин и Дантес переглядываются.

Хронограф:
Итак, господа! 20 июля 1831 года  Пушкин пишет письмо Николаю 1 с просьбой зачислить его на государственную службу. Обычно подобные бумаги в царской канцелярии рассматривались  не слишком быстро. Однако, в данном случае, похоже, что всё   было обговорено заранее.  Уже 21 июля (на следующее утро!)  Николай I приказывает Бенкендорфу, курирующему Департамент внешних сношений МИД, дать указание Нессельроде принять Пушкина на службу. 23 июля Нессельроде получает письмо от Бенкендорфа от 22-го числа о Высочайшем повелении определить Пушкина в Государственную Коллегию Иностранных Дел. Почему такая спешка? Что происходит? До штурма Варшавы армией генерала Паскевича, знакомца Пушкина по боевым делам под Арзрумом, остается всего месяц…
Пушкин:
Клеветникам России
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага -
И ненавидите вы нас...
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..
Вы грозны на словах - попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.

Геккерн (раздражённо перебивая):
Ваш Пушкин - он что – стратег? Не смешите меня… 
Хронограф:
Господин посланник, уж Вы-то прекрасно осведомлены, о чем идет речь… Дело в том, что Александр Сергеевич помимо литературного обладал ещё одним уникальным талантом! Многие о нём слышали, однако, не все догадались, так, как догадался государь, где именно этот талант можно использовать. Напомню сначала о шифрованных текстах, так называемых криптограммах, составленных Пушкиным и относящихся к уничтоженной им десятой главе «Евгения Онегина». Мастерство,   которым Александр Сергеевич обладал в умении составлять шифры и криптограммы, заставило исследователей его творчества десятилетиями ломать головы над их расшифровкой. То, что Пушкин в совершенстве владел этой «наукой», позднее было блестяще доказано исследованиями академика Чудинова. В одном только рисунке Пушкина «Медный всадник», он по методике Шиллинга фон Конштадта «выявил» целых семь криптограмм! Во всем мире способности и знания лингвистов используются криптографами для успешного дешифрования переписки противника! А сами специалисты – ценятся на вес золота! 26 августа 1831 года армия генерала Паскевича  штурмом берет Варшаву.
И именно в это  время российским спецслужбам вдруг чудесным образом  удается дешифровать всю секретную переписку руководителей польского восстания и получить точные имена близких связей польских заговорщиков в российском и других дворах Европы. Была разоблачена и единовременно разгромлена вся вражеская агентурная сеть.

Геккерн (с сомнением в голосе):
Мой бог! За такое обычно дают ордена, кресты, звания… А Пушкин разве получил  что-то?


Хронограф:
Напоминаю, что не только имена, но и звания наиболее секретных специалистов государственных служб являются государственной тайной. По-видимому реальный чин господина камер-юнкера вскоре изменился. Через 8 месяцев с начала службы Пушкина в МИДе,   Нессельроде неожиданно получает указание Александра Христофоровича Бенкендорфа, о многократном повышении оклада А.С. Пушкина до …5000 рублей в год. Сумма этого оклада семикратно превышала ставку чиновника ранга, по которому официально числился Александр Сергеевич, и  соответствовала в те времена окладу заместителя директора департамента. Кто-нибудь по-прежнему всерьёз полагает, что это было сделано государем исключительно из любви к русской словесности?

Пушкин хохочет и аплодирует.

Кстати, дабы окончательно убедить публику в том, насколько Вы были осведомлены о ситуации в Польше и в Европе в целом во время польских событий, Александр Сергеевич, будьте так любезны: огласите фрагмент Вашего письма Вяземскому от 14 августа 1831 года, за 12 дней до штурма Варшавы. Всё не надо читать, достаточно фрагмента…

Пушкин:
…Наши дела польские идут, слава богу: Варшава окружена, Кржнецкий сменен нетерпеливыми патриотами. Дембинский, невзначай явившийся в Варшаву из Литвы, выбран в главнокомандующие. Кржнецкого обвиняли мятежники в бездействии. Следственно, они хотят сражения; следственно, они будут разбиты, следственно, интервенция Франции опоздает, следственно, граф Паскевич удивительно счастлив. Король голландский погорячился, но, кажется, он принужден будет отложить попечение о Бельгии: Пруссии не до него…

Дантес ( с завистью):
Что ж… Если государь так высоко ценил своего слугу…

Пушкин:
Я числюсь по России и служу Отечеству!

Дантес (морщась):
Ну, хорошо, хорошо…  Отчего же государь при жизни месье Пушкина не простил ему огромного долга казне, который он простил ему  сразу же после его смерти?

Хронограф:
А! Так вы до сих пор не в курсе? Он бы простил, непременно простил при жизни, но Пушкин этого не хотел! Категорически! Александр Сергеевич, будьте любезны, напомните: с какой просьбой Вы обратились 6 ноября 1836 года к министру финансов Егору Францевичу Канкрину?

Пушкин:
По распоряжениям, известным в министерстве Вашего сиятельства, я состою должен казне (без залога) 45 000 руб., из коих 25 000 должны мною быть уплачены в течение пяти лет. Я имею 220 душ в Нижегородской губернии, из коих 200 заложены за  40 тысяч. По распоряжению отца моего, пожаловавшего мне сие имение, я не имею права продавать их при его жизни, хотя и могу их закладывать как в казну, так и в частные руки. Но казна имеет право взыскивать, что ей следует, несмотря ни на какие частные распоряжения, если только оные высочайше не утверждены.
В уплату означенных 45 000 осмеливаюсь предоставить сие имение, которое верно того стоит, а вероятно стоит и более.  Осмеливаюсь утрудить Ваше сиятельство еще одною, важною для меня просьбою. Так как это дело весьма малозначуще и может войти в круг обыкновенного действия, то убедительнейше прошу Ваше сиятельство не доводить оного до сведения государя императора, который, вероятно, по своему великодушию, не захочет такой уплаты (хотя оная мне вовсе не тягостна), а может быть, и, скорее всего,  прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение: ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости, что и может показаться неприличием, напрасной хвастливостью и даже неблагодарностью.

Геккерн ( с интересом):
И что ответил Канкрин?

Хронограф:
Егор Францевич - исключительно благородный и порядочный человек. Он не принял такой жертвы от Пушкина, понимая, что письмо было порывом души Александра Сергеевича, что писано оно было под воздействием злых языков и намеренно распускаемых сплетен о его непомерных долгах казне. В первую же очередь желание немедленно расплатиться с казной было вызвано оскорбительными намеками анонимного пасквиля («диплома ордена рогоносцев»), полученного Пушкиным накануне.

Геккерн:
Позвольте, но ведь такие деньжищи всё же куда-нибудь да уходили? В свете полагали, что месье проматывал состояния на свои личные удовольствия и увеселения…

Пушкин:
Опять эта мерзость!..

Хронограф:
Александр Сергеевич, не волнуйтесь. Сами давеча говорили, что Бог – в правде. А то, что правда на Вашей стороне,  Вы знаете. И  Наталья Николаевна знает, так ведь?

Натали кивает и опускает голову.

Когда Александр Сергеевич посватался к Натали в третий раз, её родственники дали согласие, но ограничили женитьбу драконовскими условиями. Чтобы жениться, Пушкин должен был дать денег на приданое невесты. 

Пушкин:
Через несколько дней я женюсь: заложил я моих 200 душ, взял 38 000 — и вот им распределение: 11000 теще, которая непременно хотела, чтоб дочь ее была с приданым — пиши пропало. 10 000 Нащокину, для выручки его из плохих обстоятельств: деньги верные. Остается 17 000 на обзаведение и житие годичное. Отчего я сердился? Взять жену без состояния — я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок — я не в состоянии. Но я упрям и должен был настоять по крайней мере на свадьбе.

Хронограф:
До сих пор в отдельных изданиях с пафосом пишут о том, что тёща Наталья Ивановна в качестве подарка к свадьбе дала закладную на свои бриллианты, дед невесты — медную статую Екатерины II, выполненную по заказу прадеда Гончарова в Германии. Вам, как семье, это дало что-нибудь?
Пушкин:
Благодаря моему отцу, который дал мне способ получить 38000 р., я женился и обзавелся кой-как хозяйством, не входя в частные долги. На мою тещу и деда жены моей надеяться плохо, частью оттого, что их дела расстроены, частью и оттого, что на слова их надеяться не должно.   Бриллианты жены моей  стараюсь спасти от банкротства тещи моей . Дедушка свинья; он выдает свою третью наложницу замуж с 10 000 приданого, а не может заплатить мне моих 12 000 — и ничего своей внучке не дает.  Денег нет; нам не до праздников.

Хронограф:
То есть, уже 12 000? А как же медный памятник?

Пушкин:
Сплошной обман. Памятник был отлит с  безобразными дефектами,  никакой художественной ценности из себя не представляя, и потому ранее  нигде не был установлен. Просто груда меди в сарае. Однако, за продажу оной дедушка заломил такую цену, что охотников покупать так и не нашлось. Помыкался я с этою уродливой медной бабой, поунижался перед людьми и отказался от сей затеи. Только время зря убил.

Хронограф:
А долги чести Вы отчего делали?

Пушкин:
Я ли делал? Я постоянно вынужден был платить по чужим долгам! Например, за брата Льва Сергеевича – вечно платил… Брат мой ветрогон и лентяй!! Я медлил с ответом тебе, потому что не мог сообщить ничего существенного. С тех пор, как я имел слабость взять в свои руки дела отца, я не получил и 500 р. дохода; что же до займа в 13 000, то он уже истрачен. Вот счет, который тебя касается:
Энгельгардту 1330
в ресторацию 260
Дюме 220 (за вино)
Павлищеву 837
портному 390
Плещееву 1500
Сверх того ты получил: ассигнациями 280
(в августе 1834 г.) золотом   950
Итого 5767
Твое заемное письмо (10 000) было выкуплено. Следовательно, не считая квартиры, стола и портного, которые тебе ничего не стоили, ты получил 1230 р.
Так как матери было очень худо, я всё еще веду дела, несмотря на сильнейшее отвращение. Рассчитываю сдать их при первом удобном случае. Постараюсь тогда, чтобы ты получил свою долю земли и крестьян. Надо надеяться, что тогда ты займешься собственными делами и потеряешь свою беспечность и ту легкость, с которой ты позволял себе жить изо дня в день. С этого времени обращайся к родителям. Я не уплатил твоих мелких карточных долгов, потому что не трудился разыскивать твоих приятелей — это им следовало обратиться ко мне.

Хронограф:
А как же родственники супруги? Ваша, так сказать, новая родня…

Пушкин:
Гнуснее, мелочнее и позорнее этих людишек не встречал прежде.

Хронограф:
Давайте, по порядку. 6 — 11 апреля 1830 года. 

Пушкин:
Состояние госпожи Гончаровой сильно расстроено и находится отчасти в зависимости от состояния ее свекра. 


Хронограф:
19 — 24 мая 1830 года.

Пушкин:
Родным моей жены очень мало дела и до нее и до меня. Я от всего сердца плачу им тем же. 

Хронограф:
Последние числа августа 1830 года.

Пушкин:
  Уезжаю, рассорившись с госпожой Гончаровой (маман Натальи Николаевны). На следующий день после бала она устроила мне самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть…   и я оставил дверь открытой настежь.

Хронограф:
9 декабря 1830 года.

Пушкин:
Я в Москве. Нашел тещу, озлобленную на меня, и насилу с нею сладил.

Хронограф:
Подрались?

Пушкин:
Не скажу.

Хронограф:
20 июня 1831 года.

Пушкин:
О делах жены моей не имею никаких известий, и дедушка и теща отмалчиваются, и рады, что бог послал их Ташеньке муженька такого смирного.

Хронограф:
Наталье Ивановне Гончаровой. 26 июня 1831 года.

Пушкин:
Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить себе, что муж ее бесчестный человек, а обязанность моей жены — подчиняться тому, что я себе позволю. Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость, но, по-видимому, и то, и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить.
Когда я уезжал из Москвы, вы не сочли нужным поговорить со мной о делах; вы предпочли пошутить по поводу возможности развода, или что-то в этом роде. Между тем мне необходимо окончательно выяснить ваше решение относительно меня. Я не говорю о том, что предполагалось сделать для Натали; это меня не касается, и я никогда не думал об этом, несмотря на мою алчность. Я имею в виду 11 тысяч рублей, данные мною взаймы. Я не требую их возврата и никоим образом не тороплю вас. Я только хочу в точности знать, как вы намерены поступить, чтобы я мог сообразно этому действовать.

Хронограф:
Не позднее 6 июля 1833 года

Пушкин:
Семья моя увеличивается, мои занятия вынуждают меня жить в Петербурге, расходы идут своим чередом, и так как я не считал возможным ограничить их в первый год своей женитьбы, долги также увеличились.   Я не богат, а мои теперешние занятия мешают мне посвятить себя литературным трудам, которые давали мне средства к жизни. Если я умру, моя жена окажется на улице, а дети в нищете. Все это печально и приводит меня в уныние.

Хронограф:
30 июля 1833 года.
 
Пушкин:
Кроме жалования, определенного мне щедростию его величества, нет у меня постоянного дохода; между тем жизнь в столице дорога и с умножением моего семейства умножаются и расходы.

Хронограф:
Наталье Николаевне Пушкиной. 29 сентября 1835 г.

Пушкин:
Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые и не вижу ничего в будущем. Отец мотает имение без удовольствия, как без расчета; твои теряют свое, от глупости и беспечности покойника Афанасия Николаевича…

Хронограф:
Всё. Не могу больше. Что за жизнь! Кошмар…   Нынешние поколения живут в совершенно ином мире, начинают сравнивать, и напрочь забывают о том, что современной женщине-труженице быть матерью четырех детей и быть матерью четырех детей барыне-дворянке – это совершенно не одно и тоже! У барыни для всего были слуги, бесплатные крепостные и нанятые. И в  чем заключались её пресловутые «тяготы»? Готовила на семью она? Не она, а  повар. Стирала в доме она? Нет. Убирала в доме она? Нет. Посуду мыла? Нет. Воду из колодца носила? Нет. Печку топила? Дрова рубила? Нет. Стирали и убирали в доме – слуги. С детьми возились – няньки и гувернеры. При таком раскладе барыня могла сутками отплясывать на балах, напропалую кокетничая с кавалерами,  и ничуть не заботиться о домашних. О чем думать? Слуги всё сделают. Даже грудью кормила не барыня, а кормилица. 

Натали встаёт и уходит.

Пушкин:
Месье, замолчите! Вы всё испортили! Она не такая! Зачем Вы так? Ташенька! Подожди! Ташенька! (Убегает следом за ней)

Молчание.
 Геккерн:
Женщины всегда были его самым уязвимым местом.

Хронограф:
Этим Вы с сынком и воспользовались.   Жорж, а под мундиром у Вас тогда действительно была специально изготовленная в Англии стальная кираса?

Дантес:
Когда?
Хронограф:
Тогда.

Дантес:
Я последую примеру моего визави.

Хронограф:
В смысле?

Дантес:
Не скажу.

Хронограф:
Ну, тогда всё понятно. Спасибо.

Дантес:
За что?

Хронограф:
За откровенность. В ноябре кираса ещё не была готов, а  в январе заказ уже прибыл к получателю.  Зачем Вы стреляли в пах?

Геккерен:
А что Вам не нравится? Удачный выстрел. Наверняка. На убой. Вы же знаете заключение паталогоанатомов: «Вскрытие трупа показало, что рана принадлежала к безусловно смертельным. Раздробления подвздошной, а в особенности крестцовой кости неисцелимы».

Хронограф:
Да. Я помню. Словам Владимира Ивановича Даля, писателя, этнографа, автора «Толкового словаря русского языка», а главное – опытного военного врача, участвовавшего    в турецкой и польской военных кампаниях, доверять можно.

Дантес:
Не скрою, что ко времени появления в России за моими плечами уже была учеба в самом знаменитом элитном военном французском училище Сен Сир, где всего за год я успел завоевать звание чемпиона в стрельбе по летящим голубям. Выстрелить на ходу, не останавливаясь,  навскидку и точно попасть в нужное место – это был мой конёк…

Хронограф:
Господин посланник, теперь я понимаю, кем   Жорж приходится Вам на самом деле.

Геккерн:
Кем? Только, пожалуйста, месье, без пошлостей.

Хронограф:
Он Вам не сын. Он – исполнитель. Приехал в Россию. Убил Пушкина. И уехал. И вскоре вдруг стал очень обеспеченным господином… Он – исполнитель.  А Вы – заказчик.

Геккерн:
Фу. Как примитивно мыслят эти русские. Заказчик – не я.

Хронограф:
А кто?

Геккерн:
Не буду подсказывать. Догадайтесь сами. Если можете мыслить, конечно.

Хронограф:
Значит, дело не в женщине?

Геккерн:
О, женщина! Это очень удобный предлог.

Дантес:
Не только удобный, но и красивый, и приятный…

Геккерн (морщится):
Жоржик, ты пошл…

Дантес (хихикает):
Всё-таки продолжаете ревновать меня, папа? (Хлопает Геккерна по заднице)

Геккерн:
Не прикасайся ко мне, противный мальчишка!

Хронограф(Геккерну):
М-да. А это, вероятно, Ваше самое уязвимое место.

Геккерн:
Не Вам судить.

Хронограф:
И слава богу. Кстати, насчет суда. Насколько я помню, единственным, кто на него не явился, помимо покойного, был секретарь французского посольства виконт д’Аршиак. Второго февраля он бежал из России. Притом, что именно он составил самое подробное письменное описание дуэли и направил его Вяземскому. Притом, что именно на его совести лежит составление  убийственных условий дуэли с десяти шагов, с которыми Пушкин, находившийся в бешенстве, согласился не глядя. Стрелять с такого близкого расстояния – очень опасно, сложно промахнуться, если ты, разумеется, не тяжело ранен. Именно д’Аршиак недосыпал порох в пистолеты Дантеса и Пушкина таким роковым образом, что если бы заряд был бОльшим, то пуля Дантеса летела бы с бОльшей энергией . Если бы она летела с бОльшей энергией, то попав в Пушкина, не начала бы крутиться и «гулять» в теле, нанося тяжкие внутренние увечья, а прошла бы навылет, то есть, не оказалась бы смертельной.  Жорж, прочтите нам, пожалуйста, ещё раз это описание…

Дантес:
Зачем?

Хронограф:
Я хочу понять, что в нём не так. Понять, что ускользает от нашего внимания. Не верю я виконту. Зачем, он писал это письмо, если все равно собирался бежать от возмездия?

Геккерн(морщится):
Не люблю пафоса. Читай, Жорж, раз так просят.
Дантес:
1 февраля 1837 года. Виконт д’Аршиак князю Вяземскому
"Князь! Вы желали знать подробности грустного происшествия, которого господин Данзас и я были свидетелями. Я сообщаю их вам.  Было половина пятого, когда мы прибыли на назначенное место. Сильный ветер, дувший в это время, заставил нас искать убежища в небольшой еловой роще. Так как глубокий снег мог мешать противникам, то надобно было очистить место на двадцать шагов расстояния, по обоим концам которого они были поставлены. Барьер означили двумя шинелями; каждый из противников взял по пистолету. Полковник Данзас подал сигнал, поднял шляпу. Пушкин в ту же минуту был уже у барьера; барон Геккерн сделал к нему четыре из пяти шагов. Оба противника начали целить; спустя несколько секунд раздался выстрел. Пушкин был ранен. Сказав об этом, он упал на шинель, означавшую барьер, лицом к земле и остался недвижим. Секунданты подошли; он приподнялся и, сидя, сказал: "Постойте!" Пистолет, который он держал в руке, был весь в снегу; он спросил другой. Я хотел воспротивиться тому, но барон Георг Геккерн остановил меня знаком. Пушкин, опираясь левой рукой на землю, начал целить; рука его не дрожала. Раздался выстрел. Барон Геккерн, стоявший неподвижно после своего выстрела, упал, в свою очередь раненый.
Рана Пушкина была слишком опасна для продолжения дела, и оно кончилось. Сделав выстрел, он упал и два раза терял сознание; после нескольких минут забытья, он, наконец, пришел в себя и уже более не лишался чувств. Положенный в тряские сани, он на расстоянии полу-версты самой скверной дороги, сильно страдал, но не жаловался.
Барон Геккерн, поддерживаемый мною, дошел до своих саней, где дожидался, пока не тронулись сани его противника, и я мог сопутствовать ему до Петербурга. В продолжении всего дела обе стороны были спокойны - исполнены достоинства.."

Хронограф:
Значит, Вы выстрелили первым, не доходя до барьера. Между  противниками было 11 шагов. Вблизи Вас видел только Ваш секундант виконт д’Аршиак. То есть, наличие на Вас бронежилета – кирасы после пулевого ранения мог заметить только он. Данзас ничего не видел. Это в том случае, если принимать за правду всё, написанное д’Аршиаком, если никакие нюансы не пропущены сознательно. А что говорит подполковник Данзас?

Дантес:
"… Слова Александра Сергеевича, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: "Погодите, я чувствую еще себя в силе сделать мой выстрел". Тогда действительно я подал ему пистолет в обмен того, который был у него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненого; но я не могу оставить без возражения замечания г-на д"Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком со стороны г-на Геккерна. Обмен пистолета не мог подать поводу во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета Александра Сергеевича, усилил бы только удар выстрела, а не отвратил бы его. Что до меня касается, я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предположение, будто он стрелял в противника своего с преимуществами, на которые не имел права.  Противники шли друг на друга грудью; когда Пушкин упал, то господин Геккерн сделал движение к нему, после слов же Пушкина, что он хочет стрелять, он возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь свою правой рукой…когда раненный в руку Геккерн упал, тогда Пушкин бросил свой пистолет в сторону, сказав: "Браво".

Хронограф:
Жаль, что из-за моей горячности с нами сейчас нет Пушкина. Александр Сергеевич! Наталья Николаевна! Вы уж простите меня, бога ради! Где вы?  ( Уходит)

Геккерн и Дантес переглядываются

Геккерн:
Кажется, мы одни?

Дантес:
Да. Давно хотел спросить у тебя, мой драгоценный, но всё не решался…

Геккерн:
Спрашивай, мой сладенький, как всегда, внимательно слушаю тебя.

Дантес:
Тогда, на вечере у Лерхенфельдов, в доме баварского посланника, ты в точности сделал всё, о чём я тебя просил?

Геккерн:
Я не помню дословно о чём ты просил, но, кажется, да.

Дантес:
Тогда, будь любезен. Перескажи мне всё, что ты помнишь о том деле.

Геккерн:
Да-да! Я хорошо помню, как ты поручил мне встретиться тем же вечером с ней у Лерхенфельдов и поговорить, чтобы выяснить окончательно: на что ещё ты можешь рассчитывать в дальнейшем. Я встретился с ней и сделал всё, чтобы твоя mademoiselle Katherine, сестра мадам, не слышала ничего из нашего разговора.  Я спросил: не была ли она вчера у Вяземских. Получив подтверждение, сказал, что так и думал, и что она может оказать мне большую услугу. Затем я рассказал ей о том, что с тобой якобы произошло дома:  как слуга разбудил меня в два часа ночи, сообщив о твоих страданиях, стонах, рыданиях и слезах, как я будто бы задавал тебе множество вопросов, но ничего от тебя не узнал… 
Впрочем, сказал я ей, в этом не было особой необходимости, поскольку мне и так было известно о том, что ты потерял из-за неё голову. Подтверждение тому — настолько явная перемена в твоём поведении и характере, что даже муж мадам это заметил и понял. После того я как бы случайно, как о деле давно всем известном, выразил уверенность в том, что между тобой и её мужем объяснение уже якобы произошло,  и что я обращаюсь к ней теперь исключительно потому, что хочу избавить от страданий тебя. Мне необходимо было создать впечатление, что ты действовал скрытно от меня, и что я всего лишь забочусь о тебе, как отец о сыне.

Дантес:
Так, всё правильно, моё сокровище. Что было потом?

Геккерн: 
Потом было самое главное. Я намекнул ей, что осведомлён о гораздо большей степени ваших интимных отношений, чем думают окружающие. Она заволновалась, начала оправдываться, отрицать, уверять, что это не так. Но я дал ей понять, что, судя по её поведению, всё именно так, что мне с высоты моего жизненного опыта всё хорошо видно. Потом я добавил, что всего лишь забочусь о её будущем и её здоровье. В завершении разговора я попросил её держать в тайне от тебя факт моей встречи с ней и содержание нашей беседы, иначе… Тут она побледнела. Я раскланялся и покинул её.

Дантес:
Ты уверен, что она рассказала о вашей встрече своему психопату?

Геккерн:
Разумеется.  Никогда в этом не сомневался.

Дантес:
Но почему он не направил своего издевательского письма тебе тогда? Ведь писано было оно ещё осенью 1836 года?
Геккерн:
Милый, не делай вид, будто ты забыл о причине! Благодаря твоей женитьбе на Катрин мы сумели прийти к соглашению о том, что месье отзывает свой вызов  на одном категорическом определенном условии: ни ты, ни я ни под каким предлогом никогда не будем приняты в доме Пушкиных и не будем пытаться искать встречи с мадам Пушкиной. Но ты нарушил это условие 23 января 1837 года, когда вызвал мадам на свидание, как поводом, воспользовавшись именно своим браком с её сестрой Катрин. Ты сослался на то, что это свидание имеет отношение также и к его жене, и: если оно не состоится - с Катрин случится непоправимое... Мы оба понимали, что ради спасения родной сестры она придет на свидание к кому угодно.

Возвращается Хронограф.

Хронограф:
Слава богу, удалось хотя бы извиниться за свою горячность. Очень надеюсь, что они ещё вернутся. Господа, вам , надеюсь не было скучно в моем отсутствии?

Геккерн:
Ну, что вы! Могли бы и не торопиться.
Хронограф:
Я слышал конец Вашей тирады, барон, и хотел бы немного пояснить её, дабы расставить все точки над «и».

Геккерн:
Извольте.

Хронограф:
В 1908 году были опубликованы воспоминания старшей дочери Натальи Николаевны от её  брака с Ланским. Александры Петровны Араповой  , в том числе об устном рассказе её матери  о том самом рандеву с Дантесом в январе 37-го года. Зная характер Натальи Николаевны и её отношение к дочери, можно с полной уверенностью сказать, что данное рандеву, безусловно, имело место. Насчет деталей рассказа, конечно,  можно вести дискуссии, но факта самого рандеву отрицать никак невозможно. Тем более, что она, как обычно, обо всём рассказала мужу.

Дантес:
Почему?  Зачем? Какая глупость!

Хронограф:
Он – её муж, месье. Отец её детей. Единственный кормилец семьи и защитник её чести. И ещё, знаю, вам обоим это неприятно слышать, но она… любила его.

Дантес:
Бред! Кто вам сказал?! Она любила меня! Красавца! Кавалергарда! В конце концов, её остроумного ровесника, а не какого-то психованного старикашку!

Хронограф:
Жорж, уймитесь, не то Пушкин услышит, вернётся и опять набьёт Вам морду.

Геккерн ( Дантесу):
Милый, он прав. Прекрати истерику. Поверь, ни одна женщина не стоит тебя.

Хронограф:
Арапова сообщает: "Местом свидания была избрана квартира Идалии Григорьевны Полетики, в кавалергардских казармах, так как муж ее состоял офицером этого полка... Наталья Николаевна сошлась с ней на дружественную ногу... " Итак, она появляется, видится с Дантесом и сразу понимает, что в своей записке он ей просто солгал. Всё оказалось, как продолжает Александра Петровна "… лишь хитростью влюбленного человека. Это открытие возмутило ее до глубины души и, тотчас же, прервав беседу, она твердо заявила Геккерну, что останется навек  глуха к его мольбам и заклинаниям, и что это первое, его угрозами вынужденное, свидание станет последним".
Иван Петрович Сахаров , русский этнограф-фольклорист  и палеограф,  рассказывает о том, как 24 января: "... приходили мы, я и Якубович, к Пушкину. Пушкин сидел на стуле; на полу лежала медвежья шкура; на ней сидела жена Пушкина, положа свою голову на колени к мужу. Это было в воскресенье. А через три дня уже Пушкин стрелялся." Судя по всему, Сахаров и Якубович случайно застали окончание какой-то семейной сцены, серьёзного разговора, но при этом явно, что никакого конфликта между супругами не было, и Александр Сергеевич  только утешал свою жену.

Дантес:
И опять он ей поверил? Досадно.

Хронограф:
А кому было верить любящему супругу? Вам? Слухам? Или всё-таки своему сердцу? Как можно верить Вам, Жорж, ведь всего за два месяца до того последнего свидания Вы сообщали своей невесте вот это (протягивает Дантесу его письмо)

Дантес ( с неудовольствием читает):
21 ноября 1836 года. Моя любезная Катрин! Нынче утром я виделся с известной дамой, и, как всегда, моя возлюбленная, подчинился Вашим высочайшим повелениям; я формально объявил, что был бы чрезвычайно ей обязан, если бы она соблаговолила оставить эти переговоры, совершенно бесполезные, и коль Месье не довольно умен, чтобы понять, что только он и играет дурацкую роль в этой истории, то она, естественно, напрасно тратит время, желая ему это объяснить.

Появляется Пушкин за руку с Натали

Пушкин:
Господа! Ничего не изменилось. И мнение моё о вас и обо всём этом гнусном деле  – всё то же, барон! Позвольте мне подвести итог тому, что произошло. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном. Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына. Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее — чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь. Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга. Александр Пушкин.

Хронограф (аплодирует стоя):
Браво! Браво, Пушкин!

Дантес:
Сукин сын! ( на всякий случай отбегает)

Геккерн:
Какие анонимные письма? Что за ерунда? Клевета! Я не писал никаких анонимных писем! Почерковедами, графологами доподлинно установлено, что писавший их был русским, был славянином!

Хронограф:
Естественно, барон! Конечно, русским. Вы, и ваш сладкий сынок, всегда были чрезвычайно осторожны и осмотрительны. Вы не писали в таком количестве экземпляров, которое разошлось по городу, вы вообще не писали…  но вы – диктовали. А записывал писарь, слуга. А писари в России, конечно, русские.

Натали смеётся и обнимает Пушкина.

Пушкин (обращается к Натали):

О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаёшься мне, нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле —
И делишь, наконец, мой пламень поневоле!

Геккерн:
А, может быть, это он сам написал? Как раб, который боится хозяина, но хочет ему досадить? Может, вовсе не мой бедный Жорж, а император был любовником мадам?  Хе-хе… Месье не мог досадить хозяину, не мог, не смел и не имел права вызвать его на дуэль, и тогда он сам выдумал эти «дипломы рогоносца». Жалкий слуга своего царя!

Пушкин:
Ах, ты – старый каналья! Ну, держись!.. (пытается наброситься, но Хронографу удается их разделить)

Хронограф:
Господа! Я готов доказать, что барон лжет, и что Александр Сергеевич верно догадался, практически сразу вычислив автора анонимки. Для начала же напомню тот самый текст: “Полные кавалеры, Командоры и кавалеры Светлейшего Ордена Всех Рогоносцев, собравшихся в Великом Капитуле под председательством достопочтенного Великого Магистра Ордена Его Превосходительства Д.Л.Нарышкина, единодушно избрали господина Александра Пушкина коадъютором Великого магистра Ордена Всех Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И.Борх” Это не вполне точный перевод с французского языка. Точный перевод пасквиля выглядит следующим образом: "Рыцари Большого Креста, Командоры и Рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий капитул под председательством досточтимого Великого магистра Е(го) П(преимущества) Д. Л. Нарышкина, с общего согласия назначили (как вариант – "единодушно назвали") господина Александра Пушкина коадъютером Великого магистра Ордена и историографом Ордена. Непременный секретарь: граф И. Борх."
Геккерн:
Ну, и что здесь может намекать на моё авторство? Ничего. Да, он сам и сочинил, это ничтожество хотело досадить августейшему любовнику мадам. Жена Дмитрия Львовича Нарышкина, обер-егермейстера двора Александра I, Мария Антоновна, фактически официально 14 лет кряду была  фавориткой покойного императора, а потом сбежала с флигель-адъютантом государя в Париж — и от императора, и от мужа-рогоносца. Иосиф Борх -  человек тщеславный, но бедный и  лишенный каких бы то ни было талантов,   женился по расчёту на Любови Голынской   — женщине богатой,  красивой, но легкомысленной и пустой. Мадам Пушкина была ее троюродной племянницей. Обе красавицы, одновременно явились в петербургском свете. Двору было угодно, чтобы обе они украшали балы в Аничковом дворце. Для этого их мужьям было присвоено низшее придворное звание камер-юнкеров — Борху в апреле 1832 года, тогда же его произвели в должность протоколиста, а Пушкину - в конце 1833 года. В апреле 1835 года последовало новое повышение Борху — чин титулярного советника. Такая внезапная и ничем не заслуженная карьера   была вызвана  причинами, хорошо известными всему Петербургу— Любовь Борх сожительствовала с императором, а её муж — с министром Уваровым. Пасквиль весьма прозрачно намекал на то, что и у месье Пушкина – точно такая же участь штатного рогоносца. С помощью анонимных писем на самого себя, распространяемых им же по всему Петербургу, Пушкин хотел сообщить государю, что ему известно о любовных отношениях между императором и мадам. Мелкая месть, господа!

Пушкин (Геккерну):
Мерзавец! Клевета и подлость ваша – не имеют пределов!

Дантес:
Браво! Папа, браво! Наконец, ты его разоблачил этого бумагомараку и интригана!

Хронограф:
Не спешите ликовать, господа! Я только начал. Александру Христофоровичу Бенкендорфу. 21 ноября 1836 г. Петербург

Пушкин:
Граф! Считаю себя вправе и даже обязанным сообщить вашему сиятельству о том, что недавно произошло в моем семействе. Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены. По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата.  Я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерена, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества
По представлению Бенкендорфа  23 ноября я был принят государем .

Хронограф:
Итак, Пушкин обращается за защитой от якобы им самим же написанного пасквиля к якобы своему же обидчику -  императору Николаю I. Вам уже этот факт не кажется странным?

Геккерн:
Креститься надо, ежели кажется.

Хронограф:
Барон, прошу не перебивать. Кстати, обратимся вначале к некоторым фактам Вашей биографии. Титул барона Вы получили, служа врагу России узурпатору  Бонапарту.  Примерно в то же время Вы приняли католическую веру. Затем вы последовательно служили сначала секретарём дипломатической миссии в Лиссабоне, в Стокгольме и в Берлине пока в 1822 году в тридцатилетнем возрасте не появились в дипломатическом представительстве королевства Нидерланды в Санкт-Петербурге. Первоначально Вы были поверенным в делах нидерландского посольства, однако вскоре после трагических декабрьских событий на Сенатской площади 1825 года пошли  на повышение: Вас назначили посланником короля Вильгельма из рода принцев Оранских. Обо всем этом Пушкину было хорошо известно ещё до женитьбы на Наталье Николаевне. Ознакомившись с текстом пасквиля, Александр Сергеевич тут же догадался, что он исходит от иностранца, от человека высшего общества и  дипломата. Что же именно в тексте могло подтолкнуть к таким выводам?

Дантес:
Ничего. Я, например, ничего такого не заметил.  Я правильно говорю, папа?

Геккерн:
Как изрек некогда великий мудрец  Конфуций: "Трудно искать чёрную кошку в тёмной комнате, особенно если её там нет. "

Хронограф:
Ваша начитанность будет учтена при изучении текста. В пасквиле нашла отражение причудливая смесь терминов, использовавшихся духовно-рыцарскими орденами, католической церковью и масонством. Из этого следует, что составитель документа хорошо владел этой терминологией.

Геккерн:
Ну, и что? Граф Соллогуб, например, тоже был масоном, прекрасно разбирался в тех же терминах  и, к тому же, всем известно, что в не далее как 1836 году у него были неприятности с месье, едва не завершившиеся дуэлью.

Хронограф:
Что ж… Обратимся к словам самого Владимира Александровича Соллогуба.  В ноябре 1836 года граф  пишет о ситуации следующее: «Тут уже было не то, что история со мной (Соллогуб имеет в виду вызов на дуэль, который Пушкин послал ему весной 1836 года). Со мной я за Пушкина не боялся. Ни у одного русского рука на него бы не поднялась; но французу русской славы жалеть было нечего».   

Натали аплодирует.

  Обратите внимание на редкостное словечко «Коадъю;тор»:  епископ-коадъютор   — католический  епископ, назначаемый Святым Престолом в определенную епархию. Титулярный епископ  носит исторический титул города, который или уже не существует, или находится на достижимых территориях. Святой Престол - это Папский Престол     Какому православному близка вся эта католическая терминология? Никакому. Только католику. А кто у нас католик? Барон Геккерн.
О рогоносцах. Термин этот ведет свое родоначалие с тех незапамятных времен, когда древние воины носили шлемы, увенчанные рогами – символом сексуальной силы и агрессии. Носить рога было признаком мужества и непобедимости. Но… у каких народов? Славяне и викинги рогов не носили.  Зато  изображения  рогатых шлемов были обнаружены на арке в городе Оранж на юге Франции.  Сама   тематика – рогоносец ты или не рогоносец,  – порождение Западной цивилизации, не свойственное России ни в какие времена. По поводу Оранжа:  династическим знаком, изображенным на гербе первых  правителей этого города, являлся рог.  Происхождение названия династии  голландских королей, начиная с Вильгельма  Оранского восходит к названию того самого княжества Оранж, которым владели его предки. К дому Оранских принадлежал и тот самый Вильгельм Оранский-Нассау,  чьим послом в России являлся кто? Барон Геккерн.

Пушкин(смеется):
Вот из каких вековых глубин рога-то растут!  У нас, русских, было свое особое предназначение в истории. У греков мы взяли евангелие и предания. Наше духовенство, до Феофана, было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма и, конечно, никогда не вызвало бы раскола в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве.
Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре,— как, неужели всё это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? 
Хотя лично я сердечно привязан к государю, но я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя. Как литератора — меня раздражают, как человека с предрассудками — я оскорблен, но клянусь честью: ни за что на свете не хотел бы я переменить отечества или иметь другую историю, кроме истории предков наших, такой, какой дал ее нам бог!

Хронограф и Натали аплодируют

Хронограф (обращается к залу):

Неужели кто-то ещё сомневается в том, что умнейшему, образованнейшему человеку в России, обладавшему глубокими историческими,  литературными и дипломатическими знаниями, гениальному поэту и дешифровальщику, - не хватило умения   догадаться, что пасквиль исходит от  иностранца, от человека высшего общества и дипломата? Кстати, помимо чести и достоинства самого Пушкина, пасквиль порочил и имя русского императора, честь его супруги императрицы Александры, честь самого  рода Романовых, нарочито выставляя их на посмешище перед всем светом. Принимая вызов западноевропейского посла, Пушкин шёл к барьеру, защищая перед всем миром не только и не столько своё имя, сколько честь русского народа, честь всей России.
Пушкин принял пулю, летевшую в нашу Родину, заслонив её своей жизнью. И то, что сделал император для семьи погибшего русского человека - Александра Сергеевича Пушкина, не было актом прекраснодушного милосердия, а было долгом благодарной России перед его светлой памятью.
«И буду долго тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал…»

Натали:

Был зал духовным светом полон
И молчалив от дум и чувств,
Когда меж потолком и полом
Стихи читались наизусть.
Как животворные потоки,
Которых вплавь не пересечь,
Сияли пушкинские строки,
Текла торжественная речь.
А рядом, за прикрытой дверью,
Гремела музыка с утра,
Там ряженая в пух и перья
Толпа несла своё «ура»,
Хрипели тучные игрушки,
И ухмылялся карнавал
Под небом, где родился Пушкин
И милость к падшим призывал.



10 января – 10 февраля 2015 года. Новый Уренгой. Россия.