Фото из интернета
После окончания института, по распределению, меня направили в Ростов-на-Дону, который стал мне второй родиной. Над фразой «а у нас в Ростове» до сих пор потешаются все воронежские родственники и друзья.
Трудовая деятельность в качестве технолога мебельной фабрики, расположенной на набережной Дона началась в дружном коллективе, живущим, как одна семья.
Возглавлял её пожилой бобыль Анатолий Дмитриевич Назаренко. Среднего роста с зачёсанными назад седыми волосами в очках с тонкой металлической оправой он выглядел скорее директором школы, чем фабрики. С добрым, слегка обиженным выражением лица мог любому устроить грандиозный разнос и провинившиеся от стыда готовы были просто провалиться под землю. Выговоры всегда были по делу и не задевали чувства собственного достоинства. Чаще всего ворчал вполголоса, когда что-то не нравилось.
Бухгалтерия, которую директор называл «цветником» по утрам устраивала чаепитие с баранками или кто-нибудь из девчонок приносил домашнее печенье или пироги. Я с большим энтузиазмом участвовал в утренних посиделках. Зарплата у цехового технолога мизЕрная, из которой двадцать рублей платил за угол, а позже и тридцать рублей за флигель, когда жена, окончившая через год после меня институт, приехала в Ростов. На оставшиеся пятьдесят рублей прожить было весьма проблематично.
Есть хотел постоянно. То ли сказывалось голодное послевоенное детство, то ли молодой поджарый организм требовал своё, но я постоянно недоедал. Обедать ходили всей конторой в столовую рыбзавода, через дорогу Халтуринского переулка в сторону вокзала.
Нас знали и пропускали без пропуска. Один стол занимал старший мастер - невысокий и очень подвижный татарин Решат Абдулович, которого «заглаза» дразнили карандашом. Напротив усаживалась Нина, экономист - манерная стройная блондинка на высоченных каблуках в коротенькой юбчёнке, раскрашенная, как индеец на тропе войны.
Дородная медлительная казачка ОТЗешница Валя с чёрной густой косой занимала место слева от Нины. Венчала компанию стола жутко сексуальная учётчица Машка. Она обладала вздёрнутым носиком и огромными раскосыми карими глазами, которыми стреляла, как из карабина. К тому же она обладала фигурой Софи Лорен и когда улыбалась пухлыми губами, показывая расщелину между верхними зубами, все мужики становились невменяемыми. Её муж, Николай всегда провожал и встречал её с работы прямо у проходной.
- Всё равно не убережёт, - говорил про него Назаренко, - когда-нибудь кобели выкрадут это диво прямо из цветника.
Второй стол, за которым сидел и я, украшала Люба завскладом. Аппетитная блондинка с пышным бюстом, голубыми глазами и таким же облегающим свитером. Она сидела с бухгалтером Василиной Андреевной – серьёзной пожилой полной женщиной с тугим узлом волос на затылке. Наш некомплект за столом часто дополнял механик Андрей Летучий. Крепкий мужик лет пятидесяти с красным носом, выдававшим его пристрастие.
В столовой я брал или первое, или второе блюдо. Экономил. А к чаю ел оладьи с тёмным сливовым повидлом. Выходил из-за стола с очень здоровым чувством голода.
Однажды вечером часов в восемь не закончив разговор с директором, я увязался проводить его до автобуса. Но Анатолий Дмитриевич не был расположен обсуждать производственные темы. Его влекли воспоминания. Назаренко тепло рассказывал о своём детстве, юности, как воевал… мы шли с ним длинным кружным путём по набережной. Стояла самая красивая пора в Ростове – осень. Желто-красные листья клёнов, медленно кружась падали на землю. У причалов зажглись огни пришвартованных пассажирских теплоходов, Над Доном проплывали плотные кучевые облака. По пути располагались четыре забегаловки - шалманы, так их обозвали местные жители. В каждый мы заходили. Анатолий Дмитриевич брал две рюмки водки и маленькое блюдечко маслин. Мы сидели, и не спеша лился рассказ о его довоенной безответной любви, которой этот пожилой человек ни разу не изменил за всю свою жизнь.
А я слушал и уплетал маслины с горчицей и хлебом, который при коммунистах стоял бесплатно на столе в каждом учреждении общепита. А оливки и маслины раньше я не только не ел, но и не видел! На Воронежских прилавках не было этого средиземноморского фрукта. Распространённое мнение, что оливки не маслины в корне неверно. Все они оливки, только разной степени зрелости. Вообще оливки вызывают множество споров.
Например, это ягода или фрукт? Так, как схожесть с вишней, сливой, алычой очевидна, поэтому маслину можно считать фруктом. Встречал и мнение, что это ягода, как, например, клубника. Думаю не столь это важно. Важно то, что из оливок делают масло, что это сам по себе очень вкусный и полезный фрукт или ягода! И не зря есть оливковая ветвь и венок. В древней Греции оливковое дерево было символом богини Афины, и за срубленное дерево полагалась смертная казнь.
За пару месяцев наших прогулок я привык и к водке, и к маслинам. Стал покупать их в магазинах. В ту пору на прилавках овощных отделов лежали греческие и марокканские. Марокканские были крупнее, без косточек и маринад у них острее. Полиэтиленовых пакетов в те времена не использовали и маслины насыпали совком из больших металлических пятилитровых банок в кулёк из неплотной серо-коричневой бумаги, которая от маринада мгновенно расквашивалась, и маслины норовили вывалиться на дорогу.
Наступила зима. Не выдержав удобств во дворе и холодрыгу в съёмном флигеле с тонкими саманными стенами, обитыми тарной дощечкой, супруга укатила к маме, а я каждый день в авоське приносил куски ДСП и топил печку. К утру в ведре с водой образовывалась ледяная корка, а усы примерзали к подушке.
Весной 1969 года я впервые увидел, что такое пыльная бури. Они захватили огромные территории на Северном Кавказе, Поволжье и Ставропольском крае. В Ростове пыль намело к заборам и стенам домов. Люди на улицах закрывали нос и рот. Пыль хрустела на зубах. Буря продолжалась несколько дней. В районах сильно пострадали посевы. В некоторых местах выдуло более десяти-пятнадцати сантиметров почвенного покрова. Кто говорил, что виновником пыльных бурь стала распашка целинных земель, кто объяснял наличием в области некрепких сухих солонцеватых почв. Их в Ростовской области более полутора миллиона гектаров. Встречаются и солончаки. Пыльные бури погубили озимые на огромной площади.
Зимой пыльные бури происходят реже, чем весной и длятся они, как правило, недолго, но именно буран в начале зимы 1969 года мне запомнилась на всю жизнь.
С утра в воскресенье сильно похолодало, а в печке прогорали последние куски ДСП и я решил стащить пару – тройку хозяйских берёзовых поленьев за сараем, где сыто похрюкивали три здоровенные свиньи. Дрова остались от старых заготовок. Дом отапливался газом.
Внезапно стало нестерпимо душно и как-то неспокойно на душе. Закрутилась позёмка. Стоял полдень, но ярко светившее солнце подёрнулось небольшой тучкой и просвечивало красным пятном. Ветер, поднял тучу пыли и песка. В сарае тревожно захрюкали свиньи, и вдруг завыл Гитлер – злющий дворовый пёс, сидящий на цепи. Хлопнула дверь – это вышла во двор хозяйка посмотреть, что за шум. Еле я успел бросить дрова в сени. Поднялись тучи пыли, которая лезла во все дырки, скрипела на зубах. Я бросился закрывать ставни и побежал в дом. Входная дверь, подхваченная ветром, так треснула меня по заду, что я влетел в сени, как реактивный самолёт! Порывы ветра заставляли дрожать флигель, всё вокруг свистело, грохотало и плясало ходуном. Потом за окном раздался сильный треск – это сломался тополь возле сарая и, падая, он проломил крышу. Свиньи сорвались в визг!
При очередном порыве ветра крыша моего флигеля слегка приподнялась и сдвинулась сантиметров на двадцать от стены. Посыпались щепки, штукатурка – чуть в штаны не наложил со страху. Напялив на себя одежду, замотался шарфом и дал дёру на улицу. Ничего не было видно. Ветер сдувал с ног, началась вьюга, но вместо снега летела земляная пыль с песком. Крутились куски железа, сорванные с крыш, какие-то обрывки бумаг, дощечки.
Как добрался до фабрики, уже не помню. Переночевал на стульях в лаборатории. На утреннем чаепитии в цветнике, ёрничая рассказывал, что творилось вчера у меня дома. Девки ахали, а я старался их развлечь. Подвывал, как Гитлер и хрюкал. Рассказывал про своё воровство дров из хозяйской поленницы - их потом ветром раскидало по всему двору. Цветник слушал широко раскрыв глаза! Даже Анатолий Дмитриевич, проходя мимо открытой двери, задержался, окинув нас внимательным и добрым взглядом.
На ночь я опять устроился на стульях, а на следующий день поехал к себе домой: надо же было посмотреть, что там и как, забрать вещи - жить там уже не представлялось возможным.
Открыв калитку, сразу налетел на хозяйку. Склочная баба на слоновьих ногах, сходу мне начала мылить шею за то, что Сашка – фабричный тракторист вывалил уголь прямо на дорожку у сарая. Я ничего не мог понять. Зайдя во двор чудеса продолжились: крыша флигеля стояла на месте и её примыкание, как следует, законопатили технической ватой, а дома был Ташкент. В печке горел уголь. Хозяйка продолжала верещать, что приехавшие столяра с фабрики вели себя нагло: не захотели чинить сарай, завалили забор, когда ставили на место крышу флигеля. Поднимать его отказались, да ещё обматерили к тому же. Вылакали две бутылки водки и свалили из дома. Она требовала, чтобы я немедленно починил забор.
Ночевал я дома, а наутро пошёл благодарить Анатолия Дмитриевича. Он сидел у себя за столом и что-то писал. Вместо слов благодарности я чего-то прохрипел, комок в горле давил, не давая говорить по делу. Директор махнул рукой и сказал:
- Иди, сынок, чего уж там… работай…