Если бы я знала, что это наш последний разговор, что бы я сделала? Я не смогла бы говорить вечно. Я молчала бы в трубку, сопела, валилась с ног, но продолжала бы слушать твои слова, твое дыхание. Я продолжала бы ловить каждую букву, благодарить за каждый звук, вслушиваться в тишину и радоваться вздохам. Если бы я знала заранее, что это будет наш последний разговор, смогла бы я первой положить трубку? Смогла бы я прервать то единственное живое, что связывало нас, что соединяло твою душу с моим ухом. Если бы я знала, что это наш последний разговор, о чем тогда следовало говорить с тобой? Вспомнить все обиды и попросить прощения или вспомнить все радостные мгновения и поблагодарить тебя? Если бы я только знала, что это наш последний разговор, плакала бы я или пыталась тебя подбодрить? Мне кажется сейчас, что если бы я знала тогда, что это наш последний разговор, я волновалась бы так, что забыла бы все до последней секунды, как забывает мать, едва освободившая свое чрево от плода, адские муки, когда доктора кладут ей на живот дитя. Я забыла бы последние слова. Твои и мои. Забыла бы твое дыхание и сопение. Забыла бы, что нужно сказать и как нужно себя вести. Если бы я знала все заранее, я бы все испортила, и ты возненавидел бы меня. Или отпустил бы мне мой грех?
Иисус сказал, что Сын Человеческий вправе отпускать грехи, и я бы склонилась перед образом Богоматери и, тяжело дыша в трубку, просила бы у тебя прощения за всю боль, которую успела причинить тебе.
Я ничего не знала и поэтому запомнила наш разговор, все до единой буквы, которую ты произнес. Все, что осталось мне после тебя, это клочок бумаги, куда я записала все твои слова и все мои нелепые ответы…
Я торопилась в университет. Уже девять утра, мне нужно было успеть поймать такси, так как на метро я бы добраться уже не успела. Эта суета помешала мне выпить кофе и накрасить губы. Как я заметила вибрирующий на столике телефон, ума не приложу?! Я несколько секунд размышляла, отвечать тебе или нет. Я хотела сбросить звонок и перезвонить тебе уже из такси – вот как сильно я торопилась. Не знаю, что заставило меня ответить. Какой неведомой мне силе я должна бросаться с молитвами?
Ты что-то прошептал тихо и хрипло. Я не разобрала и попросила тебя повторить:
- Алло, пап. Я не понимаю, что ты говоришь.
Я суетливо бегала по комнате, чтобы найти ключи от квартиры и практически не пыталась тебя услышать. Ты снова что-то произнес, и это заставило меня остановиться.
- Что ты сказал, папа?
- Агата, ты знаешь, как сильно я тебя люблю?
Твои слова смешивались с тяжелым хрипом и кашлем. Внутри меня поселилось беспокойство, которое с каждой секундой нарастало, как снежный ком.
- Папа, что с тобой? Где ты?
Я боялась, что тебе плохо с сердцем, и ты оказался в больнице. Я представляла, как тебя везут в операционную и ты попросил телефон, чтобы позвонить свой любимой дочери. Мне также казалось, что тебя ранил какой-нибудь сумасшедший или ты попал в аварию. Я за долю секунд перебрала в своей голове сотни вариантов того, что могло вызвать твой хрип и тяжелый кашель.
- Милая, я так тебя люблю, я хочу, чтобы ты всегда помнила об этом. Ты – моя кровь, моя гордость.
Ты снова кашляешь, и невольно по моим щекам стекают слезы:
- Папа, - умоляющим тоном я прошу тебя сказать мне, что с тобой произошло, - что случилось? Где ты? Ответь же!
- Агата, все хорошо, все хорошо. Просто тут пожар и мне тяжело дышать. Но спасатели уже все тушат. Я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня.
Мои слезы сменились ступором. Моя тревога – комом в горле, который давил мне на сердце.
- Агата, я прошу тебя найди в ящике моего слова желтый конверт. Там письмо для тебя. Открой его потом и прочти. Это важно. Очень важно.
Я спешу к столу, но ты прерываешь мое рвение слабеющим голосом:
- Не сейчас, милая, потом.
Ты снова кашляешь, и мне кажется, что твой кашель сотрясает стены моего дома.
- Папа, где ты?
Ты словно не слышишь моих вопросов и продолжаешь шептать что-то, что я не в силах разобрать. Я лишаю себя посторонних шумов – закрываю окна, вырубаю холодильник и компьютер, но твой голос едва уловим моим ухом.
Я ловлю отдельные слова: «Агата», «счастье», «любовь», «родная», «дочь».
Я представляю, как шевелятся твои губы, когда ты произносишь мое имя – Агата. А-га-та.
Одна «а». Потом сжать горло, чтобы произнести глухое «га» и напоследок оттолкнуться от нёба, чтобы звонко прыгнуть вверх с коротким «та».
- Агата. Агата… Я люблю тебя. Я люблю тебя, помни это. Тут так душно, так жарко, это невозможно. Милая, помнишь, ты читала мне красивые стихи Уайлда. Прочитай что-нибудь, прошу.
Я проглатываю слезы, сжимаю телефон крепко в кулак, сильно жмурюсь и издаю глухой крик. Так необходимо делать, когда очень больно, но не хочешь, чтобы об этом кто-то узнал.
- Прошу, прочитай что-нибудь, - повторяешь ты слабеющим голосом. Словно засыпая на кушетке с просьбой налить тебе чай.
Я шепчу тебе в трубку:
«Я думаю, Мильтон, твой дух устал
Бродить у белых скал, высоких башен:
Наш пышный мир, так огненно раскрашен,
Стал пепельным, он скучен стал и мал.
А век комедией притворной стал,
Нам без нее наш день казался б страшен,
И, несмотря на блеск, на роскошь брашен,
Мы годны лишь, чтоб рыть песчаный вал.
Коль этот островок, любимый Богом,
Коль Англия, лев моря, демагогам
Тупым во власть досталась навсегда.
Ах, эта ли страна на самом деле
Держала три империи, когда
О Демократии пронесся клич Кромвеля.»
Я покрываю трубку своими слезами, словно целуя тебя на прощание, мне больше ничего не остается. Ты тяжело дышишь, и я боюсь, что больше ты ничего не скажешь, но ты говоришь мне:
- Агата, это было прекрасно.
И я слышу страшный треск, словно тысячи костей перемалывают в давильне. Словно сотни деревьев разом треснули напополам. Звонок внезапно обрывается, и я перестаю слышать твой голос. Ты исчез. Я вытираю слезы ладонью, размазывая по щекам тушь, и снова пытаюсь позвонить тебе, но ты теперь недоступен. Я чувствую всем сердцем, что ты ушел туда, куда действительно не поступают звонки, но разве осознание этого дает мне право перестать пытаться дозвониться тебе?
Я сажусь в кресло и звоню в скорую помощь, но даже туда я не могу дозвониться. Служба спасения – все линии перегружены. Ты что-то сказал о пожаре, и я набираю пожарных, но там тоже все занято. Все линии, словно сговорившись, отказываются мне помогать. Внезапно, я слышу вой сирен на улице. Медленно поднявшись, я подхожу к окну и вижу десятки скорых, пожарных и полицейских машин, которые мчатся в северном направлении. Я вглядываюсь в горизонт и вижу столбы дыма и пыли. В моем мире все переворачивается от бессилия, боли и непонимания.
Я открываю окно, и меня словно расстреливают в упор сотнями звуков, самых страшных, которые может представить себе человек – крики людей, вой сирен, плач женщин.
Я закрываю окна и вглядываюсь в экран телефона, надеясь, что ты все же пытаешься мне перезвонить, но там пустота. Только пять цифр, ворвавшиеся в мою память смертельным и разрушительным осколком: 9/11/01…