Когда я учился в четвертом классе, родители отдали меня к учителю музыки, желая продолжить моё домашнее музыкальное образование. Не знаю, как уж Евгений Сергеевич - человек удивительной музыкальной одарённости, мог решиться на такой подвиг, согласившись преодолеть всю мою музыкальную бездарность. Возможно, на первых порах его больше интересовали бумажные пакетики, которые я ежемесячно приносил в качестве платы за доставленные ему страдания. Иногда он проверял мою память на этот счёт, напоминая, чтобы я не упустил из виду этот важный момент перед очередным уроком.
Однако вскоре он нашёл и иной способ, как отомстить мне за его мучения со мной, заставляя часами слушать уже его самого, причём в положении стоя у рояля. По-видимому, так ему было легче видеть мою глупую физиономию, на которой я временами пытался изобразить восторг от величественной красоты исполняемых им произведений и душевный трепет от глубины его интерпретаций. При этом рожа моя расплывалась в кислой улыбке, по которой невозможно было понять, готов ли я рассмеяться от восторга, или же зарыдать от переполнявших мою душу чувств. Неясность картины дополняли ещё глаза, один из которых упрямо смотрел в ноты, как это требовал учитель, а второй - из вежливости - на преподавателя (не хватало только третьего, чтобы запечатлеть всю виртуозность движений рук маэстро по клавиатуре).
Потом-то я понял, что каждому виртуозу просто необходимо периодически иметь вокруг себя слушателей, чтобы передать им избыток своих чувств и настроений. А у моего учителя, кроме старенькой матери и совсем древней бабушки да соседей, живших через перегородку, больше никого и не было. И я, как выяснилось, представил для него совершенно уникальную модель слушателя, которого можно было держать рядом с собой как угодно долго, не опасаясь, что он будет открыто зевать, или выражать иным образом своё неудовольствие от столь продолжительной музыкальной программы.
Учитывая, что Маэстро играл по три-четыре часа ежедневно, а то и больше, можно было представить, какие чувства навевали на соседей, отделявшихся от его комнаты лишь тонкой перегородкой, мощные звуки недавно купленного им Беккера. Иногда и во время наших с ним занятий в стенку с их стороны раздавались робкие звуки азбуки Морзе, по-видимому, хорошо знакомые учителю, так как он тут же бросался к стене, срывал с ноги ботинок и что есть силы колотил им по перегородке. Я даже опасался при этом, как бы эта лёгкая стенка вдруг не рухнула и не придавила бы случайно хозяев. Наверное, смысл его ответа сразу доходил и до сознания собеседников, поскольку я ни разу не слышал, чтобы звуки с их стороны повторялись после этого дважды.
Впрочем, такая, несколько необычная, форма занятий мне даже нравилась. Отыграв свой урок и получив соответствующие указания на домашнюю работу, я часами наслаждался красотой удивительных фортепианных произведений, которую раскрывал передо мной учитель. Он каждый раз представлял мне совершенно новую программу, поражая меня виртуозностью исполнения, безграничной памятью и способностью играть любую вещь в любой тональности. Именно тогда, на этих уроках, я познакомился с великими творениями Шопена, Листа, Баха, Моцарта, Бетховена, Чайковского, Рахманинова, Скрябина. И даже сам порой пытался разбирать отдельные фрагменты особо понравившихся мне произведений...
Случались у нас во время занятий иногда и курьёзные истории. Запомнился мне эпизод, произошедший в самом начале моего обучения. В тот день меня решил проводить на урок мой приятель с улицы - Вовка Карцев - парнишка моложе меня года на два и большой любитель всяческих приключений. Он ждал меня под окнами учительского дома, но, к сожалению, был лишён возможности созерцать весь процесс моего обучения, поскольку окна были расположены очень высоко и заглянуть внутрь помещения для него не было никакой возможности.
Прождав меня так в течение полутора часов и вконец обалдев от скуки, он решил ускорить процесс моего выдворения из музыкального плена и притом довольно оригинальным способом. Вначале он энное количество времени просто дубасил камнем по деревянной стене дома в такт игры Маэстро (Евгений Сергеевич в тот момент как раз демонстрировал мне красоту некоторых фортепианных произведений Шопена и Листа). Затем, видя, что этот приём не произвёл на учителя должного впечатления, Вовка дополнил его звуками трубы, которую смастерил из валявшейся неподалеку грязной картонки, свернув её в виде рупора и направив точно в открытую форточку хозяина квартиры. Не имея достаточных технических возможностей, чтобы успевать за виртуозными пассажами Маэстро, исполнявшего «Хоровод гномов», он посчитал вполне уместным заменить мотив похоронным маршем другого гения фортепианного искусства - Шопена, который Вовка неоднократно слышал у нас, на Загородном кладбище и выучил досконально.
Этим действием мой приятель достиг безусловного эффекта. Учитель, как и всякий уважающий себя Маэстро, не терпел постороннего вмешательства в свою игру и, несмотря на столь классический вариант сопровождения, выразил своё негодование тем, что вскочил со стула и устремился к окну, желая разобраться со столь дерзким бродячим импровизатором.
Надо признаться, что сопровождение было достаточно мощным и, казалось, дудело под самыми ушами и притом далеко не в нужной тональности. И это, по-видимому, ещё более раздражало учителя, не терпевшего никакой фальши. Однако, на улице, под окнами, уже никого не было, и Евгений Сергеевич, решив, что инцидент исчерпан, продолжил моё музыкальное образование.
Но Вовка и не думал отступать от своих намерений. Он решил прибегнуть к более действенному способу вразумления столь непонятливого педагога, не желавшего признавать его аргументы. Потратив определённое время и личные карманные сбережения, он раздобыл у местных мальчишек двух дохлых воробьёв, огромную вонючую крысу и ещё какую-то живность и решил всё это преподнести в дар моему учителю. Запустив ими в открытое окно помещения, он срочно дал дёру, заранее предвидя последствия такого рода объяснений. При этом так точно рассчитал бросок, что угодил бедным животным прямо на крышку рояля, вызвав секундное замешательство в стане противника, сменившееся затем бешеным бегом Маэстро по коридору в надежде поймать столь дерзкого нахала где-либо в окрестностях их квартала. Однако, Вовка и здесь оказался предусмотрительным, заранее разведав пути отступления и спрятавшись где-то в соседнем переулке.
После всего случившегося моральный дух Евгений Сергеевича был окончательно подавлен, и он отпустил меня на все четыре стороны. И только спросил подозрительно, не знаком ли мне этот странный любитель похоронных маршей и откуда он мог здесь появиться. И предупредил на всякий случай, что в следующий раз крепко намылит ему шею, если тот ещё вздумает устраивать похоронную процессию с оркестровым сопровождением у него под окнами и превращать его квартиру в кладбище для всякого рода мерзких тварей.
Вовка, как потом выяснилось, как раз собирался в следующий раз придумать что-либо ещё более оригинальное. Но, услышав от меня об обещанном вознаграждении за его остроумие, всё же не решился на дальнейшие подвиги, учтя все преимущества хозяина квартиры и имея, к тому же, печальный опыт подобных историй...
Вот так и проходили мои занятия с Евгением Сергеевичем: немного самостоятельной работы дома и много прекрасной музыки во время урока. Учитывая мою первоначальную бездарность, можно было подумать, что такая работа ни к чему путному не приведёт. Но, как ни странно, через четыре года я сумел получить определенную музыкальную подготовку, позволившую мне в последующем совершенствоваться уже самостоятельно. А под старость лет я даже участвовал в концертных программах, аккомпанируя моему другу - чудесному баритону Абаскалову Евгению Андреевичу... Да, мой учитель всё же смог найти пути преодоления моей юной лености и музыкальной бесталанности и привить мне любовь к фортепианному искусству и к музыке в целом. «Всё же не зря старались!» - сказал он на последней нашей встрече, уже в девяностых годах, прослушав моё исполнение скерцо Шопена. И я был с ним полностью согласен!
1996 год.