Предательство и благородство

    
              Часть вторая.

        Трое в лодке, не считая, кошки.



Как не странно, но размышления, эта основа человеческого существования привела философа в объятья Морфея и Северин Эдмундович уснул сном младенца. Он спал так, будто и не предавал благодетеля, давшего ему пищу, кров и работу. Ему снились разносюжетные розовые и голубые сны, и в каждом был скрыт глубокий философский смысл.
Кирилл Кириллович смотрел на безмятежное лицо философа, шевелившего во сне губами, и в душе его боролись противоречивые чувства. Папа уже знал об измене недавно приобретённого политтехнолога, свой человек в подпольном комитете был у него буквально с первых дней его существования. Надо сказать, что Абсолютов получал немалое удовольствие, наблюдая, как он выражался, за мышиной вознёй чудищенских подпольщиков. И то, что они "врезались" в местную золотую жилу и воровали три дня в неделю по четыре ведра драгоценной жидкости, могло папу Кира лишь забавлять. Масштабы впечатляли своей смехотворной мелочностью. Но оппозиция, пусть даже такая была нужна Абсолютову. Она не давала почивать на лаврах и впадать в праздность - эту, на его взгляд, крайнюю степень деградации. "И вечный бой, покой нам только снится" - сказал поэт. Кирилл Кириллычу покой если и снился, то лишь в кошмарных снах. Покой - это смерть, любил говорить он. А смерть в этой жизни вторична. Надо сказать, что в загробную жизнь Папа не верил, а в отличие от своего политического оппонента Залетаева верил в себя.
Но то, что подпольщикам удалось переманить на свою сторону слабохарактерного москвича, говорило об обострении борьбы. Учитывая его публицистический талант, Северин был сильным козырем, который Папа хотел попридержать в рукаве, чтобы в нужный момент достать и эффектно завершить игру. И вдруг этот козырь у него крадут! И кто? Неискушённые в интригах землепашцы, не прошедшие той суровой византийской школы, которую довелось пройти ему.
Поначалу была у Абсолютова мысль приказать Павлуше привязать столичному гостю камень на шею и бросить в гостеприимные объятия обновлённого водохранилища, а затем обрушить всю мощь своей репрессивной машины на Залетаева и его "банду восьмерых". Но это было примитивно и пошло и не в его стиле. А стиль для Папы был даже важнее жажды. Поэтому Кирилл Кириллович и стоял сейчас над телом спящего философа и думал крепкую думу. А именно, как обратить обстоятельства себе на пользу.
За последние два дня события стали нарастать как снежный ком. И события, в основном не предвещавшие для него ничего хорошего. Узнав о том, что Папа выдвинул свою кандидатуру в депутаты губернской думы, подняли головы давние, затаившиеся враги, политические и не только. Тут надо проявлять предельную осторожность. И вот тебе на, переметнулся во вражеский стан этот наспех сделанный московский интеллигентик, исчезла афро-азиатская влюблённая пара. О люди! Имя вам - неблагодарность!
Кирилл Кириллыч тяжело вздохнул, ещё раз с завистью взглянул на спящего Северина и вышел из его спальни. В полумраке английского кабинета, восседая на своём троне, ему думалось легче.
- В конце концов, - рассуждал Папа, - ста тысячами больше, ста тысячами меньше! Деньги для того и существуют, чтобы на них что-нибудь или кого-нибудь покупать.
Он начал перебирать свои аудиодиски. "Полёт Валькирий" будет, наверное, в самый раз.
Северину Эдмундовичу снилось Сонино смуглое тело, мелькавшее среди тонких берёзок. Он бежал за ней по лесу, легко, словно молодой олень, не чувствуя никакой одышки, но расстояние между ними никак не хотело сокращаться. И ещё его смущал испуганный взгляд девушки, когда она время от времени оглядывалась назад.
Вагнер ворвался в берёзовую рощу подобно немецкому танковому батальону. Деревья сменились белыми снегами Килиманджаро, и Северин не сразу понял, что это потолок спальни. Некоторое время он непонимающе таращил в него глаза, пока, наконец, явь не ворвалась в его сознание оглушающей бравурной музыкой.
Музыку сменил бодрый, знакомый голос, усиленный динамиками:
- Проснулись, господин философ? Добро пожаловать в мой кабинет!
Сердце Северина сжалось от нехорошего предчувствия. Почему в кабинет, а не как обычно по утрам на веранду, где его ждал крепкий кофе и свежие булочки?
Он посмотрел за окно. Солнце поднималось из-за холмов, день обещал быть погожим. На веранде самое подходящее место для завтрака и неторопливой беседы на философские темы.
Наспех проделав утренние процедуры, одевшись, Северин робко постучал в массивную дверь кабинета.
- Входите!
Папа сидел за обширным столом и бросил на вошедшего взгляд, которым, наверное, одаривал Игнатий Лойола закоренелых еретиков. Вошедший попытался выдержать этот осуждающий взор, но через полминуты покаянно опустил голову. В суровых глазах Абсолютова промелькнуло удовлетворение.
- Буду с вами честен и откровенен, - с места в карьер начал Кирилл Кирилыч, - мне всё известно. Как вы считаете, я вправе ждать объяснений?
- Если вам всё известно, - обречённо ответил Северин Эдмундович, - то какие могут быть объяснения?
- Ну, как же, - в голосе Абсолютова звучал сарказм, - хотелось бы знать логику вашего поступка, наконец, моральную сторону.
Теперь настал черёд саркастически улыбнуться московскому гостю.
- Моральную сторону? И это говорит человек, собирающийся добытое, не побоюсь этого слова, потом и кровью вверенных ему Провидением селян бросить к ногам содержанки! Или вы считаете, что вам как Юпитеру можно всё?
Северин Эдмундович стоял перед Папой, как Цицерон перед Сенатом и каждое его слово подобно каменному ядру, пущенному баллистой, пробивало брешь в толстой стене цинизма, за которой пряталась Папина душа. По крайней мере, говорившему так казалось.
Абсолютов, приоткрыв рот, внимал гневной филлипике московского гостя. Сарказм уступил место восхищению. Да, чтобы так излагать, надо не один год простоять за кафедрой! Папа понял, что московский гость - его будущее. Уйдут в небытие торговля поношенными джинсами, неуплата налогов, устранение конкурентов и прочие неприятные реалии эпохи криминальной революции. С подачи московского гостя родится новая личность, духовный лидер современности.
Между тем Северин взял паузу, которой хозяин кабинета и поспешил воспользоваться.
- Двести тысяч! Я плачу вам двести тысяч, если вы остаётесь со мной. Подумайте, это дорогого стоит! Я прощаю предательство и удваиваю ставку.
- При чём тут деньги! - взвился философ.
- Вопрос неверный, деньги не при чём, а при ком. В данной ситуации деньги при мне.
- Вы хотите ограбить людей, доверившихся вам. А это, между прочим, тоже, согласитесь, отнюдь не благовидный поступок
- Вы выслушали одну сторону, так может быть, выслушаете другую? Ведь нельзя же огульно обвинить человека и не дать ему возможности защитить себя.
В этом был резон и Северин Эдмундович склонил благородную голову в знак согласия.
- Зинаида Прокопьевна! - сказал Папа в канделябр, - поднимитесь, голубушка в мой кабинет.
Он вновь посмотрел на стоящего посреди кабинета Северина.
- Ну, что же вы стоите передо мной, как Спаситель перед Понтием Пилатом. Прошу вас, садитесь.
Философ сдержанно поблагодарил и присел на краешек венского стула. Наступило неловкое молчание.
- А что, наши молодые, - счёл нужным прервать его Кирилл Кириллыч, - перед своим, э-э, отъездом ничего вам не сказали?
- Да собственно, ничего. Вчера мы вместе обедали, договорились встретиться за ужином, а тут...- Северин развёл руками.
- Н-да, - вздохнул Абсолютов, - они были мне как сын и дочь.
Философ хотел сказать, что дочь не посылают в постель к первому встречному, но посчитал, что это будет чересчур.
В это время в дверь кабинета постучали, и на пороге возникла Зинаида Прокопьевна Брындина собственной персоной.
Сказать, что бывший колхозный бухгалтер произвела на московского гостя впечатление, значит не сказать ничего. В шёлковом халате, облегающем роскошное тело сорокалетней, умудрённой житейским опытом матроны она вплыла в кабинет подобно Царице-лебедь из сказки. Светло-русые волосы пучком уложенные на затылке, открывали длинную белоснежную шею. И венцом всего этого творения были изумрудные глаза, распахнутые навстречу суете бренного мира.
Северин Эдмундович вскочил со стула и склонил голову в поклоне.
- Знакомься, Зиночка, это заочно известный тебе философ из столицы, любезно согласившийся поработать на меня во время выборов.
Изящная рука, белизна которой нарушалась лишь тонкими голубыми прожилками, оказалась в сантиметре от философских губ и он поспешил запечатлеть поцелуй на тонких, пахнущих лавандой пальцах. Кирилл Кириллыч наблюдал за всем этим с явным удовольствием.
Зинаида Прокопьевна остановилась посреди кабинета и выжидающе посмотрела на его хозяина. Северин с поспешной галантностью придвинул ей стул. Мимолётный изумрудный блеск глаз, в которых наш философ прочёл благодарность, и вошедшая грациозно опустила всё великолепие своей филейной части на сиденье венского стула.
- Я, Зиночка, тебя позвал, чтобы ты своими ушками услышала из уст столичного гостя до чего дошли наши с тобой недоброжелатели. Северин Эдмундович, не сочтите за труд повторить всё, что вы услышали на заседании подпольного комитета.
Последние три слова Кирилл Кирилыч произнёс сквозь свои вставные зубы с оттенком явного презрения.
Северин послушно повторил всё, что слышал на сходке от бывшего председателя Зюзюкина. Время от времени он бросал на Зинаиду Прокопьевну робкий взгляд. Та сидела не шелохнувшись, словно всё сказанное её совершенно не касалось. Когда он закончил, в английском кабинете наступила тишина, нарушаемая лишь тиком настенных швейцарских часов, да один раз донесшимся из зимнего сада криком павлина. И хозяин, и гость смотрели на замершую как статуя Зинаиду Прокопьевну.
- Ну и что вы от меня-то хотите? - раздался, наконец, её чарующий голос.
- Скажу тебе честно, Зиночка, - начал Папа, - недоброжелателям нашим, используя эту ложь, удалось склонить на свою сторону нашего гостя, а его публицистический талант мог очень мне пригодиться. Ну, в общем, ему надо открыть глаза.
- Ты что же хочешь, чтобы я перед первым встречным душу вывернула наизнанку?
Теперь уже бывший колхозный бухгалтер не казалась статуей. Весь её облик дышал негодованием, щёки раскраснелись, а пятого размера грудь бурно вздымалась под тонким шёлком. Во взгляде обоих мужчин мелькнуло восхищение.
- Это, Зиночка не простой встречный, - заметил Папа. - Представь, что ты на приёме у врача.
- Может мне ещё и раздеться?
- Северин Эдмундович, голубчик, - несмотря на ласковое обращение, в голосе Абсолютова зазвенел металл. Прошу вас, оставьте нас на пять минут вдвоём с Зинаидой Прокопьевной. Погуляйте по зимнему саду, можете погладить павлина. Только осторожнее, он довольно неприятно щиплет клювом.
Философ, не в силах противостоять Папиной харизме, послушно вышел из кабинета. К павлину подойти не решился и встал у фонтана, прислушиваясь к журчанию воды. Мысли перепутались в его голове. Бинарность логики здесь явно не годилась. Кто-то из циников заметил, что глупо делить мир на белые и чёрные цвета. Мир серый как мышиная возня, происходящая в нём от века к веку. Вчерашние революционеры сегодня становятся реакционерами и наоборот, и слабый человеческий ум не в силах понять, где кончается Добро и начинается Зло. Непротивленец Злу насилием, высокий старец с косой и бородой до пояса, учитель для миллионов, отлучён от церкви, а злобный тиран и душегуб Иван IV Рюриков сочинял душещипательные покаянные псалмы, ставшие классикой церковного песнопения.
- Северин Эдмундович, можете зайти!
Когда он вошёл в кабинет, Зинаида Прокопьевна уже не выглядела ни статуей, ни разъярённой фурией. Перед ним сидела женщина, уставшая от жизни и жаждущая только одного - покоя.
- Садитесь, - Папа выглядел режиссёром, только что проведшим генеральную репетицию спектакля, - и выслушайте рассказ Зиночки. Может это прольёт свет на многие неясности здешней жизни.








ИСТОРИЯ ЗИНАИДЫ ПРОКОПЬЕВНЫ.

Зиночка Караваева, а именно так звучала её девичья фамилия, происходила из семьи уважаемых в городе Зел-ке людей. Её отец, Прокоп Петрович работал слесарем-наладчиком на Зел-ском заводе клапанов и был на хорошем счету у начальства. Выпивал он исключительно по выходным и всенародным праздникам, да и то в кругу семьи. Пропустит за столом три рюмочки, посадит дочь на колени и начнёт рассказывать ей разные смешные истории. Маленькая Зиночка очень любила эти субботние вечера. Единственное, что ей не нравилось, так это сивушный запах, исходивший из папиного рта. Она, подобно маме кривила личико и зажимала розовыми пальчиками свой аккуратный носик, доставшийся ей, между прочим, от папы.
Как уже говорилось, начальство ценило слесаря Караваева за добросовестный труд и активную жизненную позицию. Прокоп Петрович не пропускал ни одного профсоюзного собрания, был политически грамотен. Именно он предложил в 1983-м послать тогдашнему президенту США письмо протеста в связи с нарушением южнокорейским пассажирским лайнером воздушного пространства СССР. Бывший второсортный актёришка сгоряча назвал самую демократическую страну мира "империей зла". И всё из-за того, что сбили всего-навсего один самолёт!
- А что, напишем, а Зинка моя переведёт! - горячился слесарь-наладчик. - У неё по иностранному с пятого класса одни пятёрки.
Надо сказать, что руководство завода выказывало своё благоволение к нему не только в виде повышенных квартальных премий и элитных турпутёвок. Каждый год на 7-е ноября Караваеву было доверено шагать в первых рядах демонстрации, то есть шествия демонов и нести ни много, ни мало, а портрет самого Генерального секретаря. Так носил он и незабвенной памяти Леонида Ильича, и первого реформатора Юрия Владимировича, и даже Константина Устиновича, который не успел поудобней усесться в генсековском кресле, как Господь призвал его на Свой суд. Однажды случилось на октябрьские Прокопу Петровичу захворать, и портрет доверили нести токарю Злыднюку. Начало ноября в тот год выдалось морозным, и токарь для согрева принял перед началом демонического шествия на грудь, да не рассчитал своих сил. Сначала запел не подобающую моменту старорежимную песню "По диким степям Забайкалья", а через пятьсот метров поскользнувшись, и вовсе рухнул вместе с драгоценным портретом на мёрзлую землю. Задние ряды, тоже разгорячённые алкоголем, не смогли вовремя остановиться и словно эскадрон кавалерийских лошадей, обойдя упавшего токаря, прошлись по затылку поверженного на землю генсека.
Мистический ужас охватил демонстрантов.
- Леонид Ильич, дорогой, прости! - рухнул на колени рядом с портретом член заводского парткома, учётчик Пахомов.
Произошёл страшный скандал, стоивший Злыднюку партбилета. Случись это на четверть века раньше, многим бы пришлось долбить мёрзлую землю где-нибудь под Воркутой. Но времена были не такие суровые, поэтому и обошлись малой кровью.
С той поры должность портретоносца окончательно закрепили за Прокопом Петровичем. Глядя, как он крепко сжимает древко, на которое было приколочено первое лицо государства, начальство пребывало в относительном спокойствии.
Матушка Зиночки напротив была человеком в общественной жизни тихим, можно даже сказать аполитичным. Но, только в общественной, ибо в семье давно уже было ясно, кто хозяин.
Работала учителем в школе, преподавала в старших классах русский язык и литературу. Была Антонина Степановна в молодости заядлой театралкой и дочери своей сумела привить любовь к театру. Да так, что после окончания школы собралась Зиночка ехать в Москву, поступать в Щукинское, но потом передумала. Мать убедила её, что нет у девушки особых актёрских задатков, да и дикция оставляет желать лучшего. Зато всегда была лучшей в классе по точным наукам, особенно математике, поэтому после непродолжительных, но бурных семейных дебатов решено было поступать на экономический.
- А что, занятие-то хорошее! - рассуждал Прокоп Петрович, принявший по случаю субботнего дня свои сто пятьдесят. - Да и при деньгах, дочка, оно всё приятней, чем при моих-то железках, да Тонькиных тетрадках.
Мама с дочкой тяжело вздохнули. Как не крути, отец был прав. Зина посмотрела в окно и увидела, как её мечта об актёрской карьере белым лебедем улетает вдаль.
- Да не грусти доча! - слесарь обнял её за плечи, и Зинины чуткие нюхательные рецепторы уловили водочно-чесночный выхлоп. - Неужто я тебе денег на театральный билет не дам?
Зинаида высвободилась из отцовских объятий и, сославшись на недомогание, ушла в свою комнату. Подойдя к большому зеркалу, она осмотрела своё отображение с головы до ног и осталась довольна. Лебединая шея, высокая грудь, на которую засматривались сверстники, милое, немного грустное лицо. И глаза, необыкновенного, зелёного цвета. Во всей школе ни у кого таких не было.
- Почему люди не летают? - спросила она своё отображение и сама не заметила, как стала декламировать Катерину из островской "Грозы".
Послушная дочь - благодать для родителей. Несмотря на страсть к театральным подмосткам она подала документы в Плановый институт Зел-ска и блестяще сдала вступительные экзамены. Но, видимо в небесной канцелярии решили, что у Зины к лицедейству не страсть, а настоящая любовь и жизнь её чудесным образом, неожиданно, как увлёкшийся тенор в оркестровую яму попала в пучину местной театральной жизни.
Произошло это следующим образом. Стоял конец апреля. Зина заканчивала второй курс и основательно готовилась к летней сессии, сидела в своей комнате, обложившись учебниками.
- Зиночка! - раздался голос Антонины Степановны. - Тебя к телефону.
Это была её лучшая подруга Ксюха Сугробова по прозвищу Снежная Королева. Прозвище это она получила за свою холодно-величавую манеру поведения с противоположным полом и одна Зина знала, что за манерой этой скрывается испуганная девчушка, боявшаяся к нужному времени остаться в одиночестве.
- Привет Зинок! Всё пашешь как колхозная лошадь?
- Почему сразу, как лошадь? - обиделась Зина. - Почему не постигаю науки, как Софья Ковалевская или Мария Складовская-Кюри?
- Скажешь тоже! Какая ты к лешему Кюри? Ты их рожи на портретах видела? А ты у нас больше на Фатееву похожа.
- Вот ты всегда так, Сугробова! Сначала обхамишь, а потом начинаешь подлизываться. - Зине было лестно, что её сравнивают с самой красивой актрисой советского кино. - Хочешь, наверное, чтобы я тебе к вышке подготовиться помогла?
- Да ты и так поможешь. Мы ведь подруги?
Возразить на это было нечего. А Ксюха, зараза этакая, ещё паузу выдержала, потом задала пару пустяковых вопросов по учёбе и, наконец, выложила на десерт:
- Мне сегодня маманя два билета в драму принесла. На "Интервью с Ильичём". Я голову сломала, кого мне с собой взять, Толика Веденеева или...
- Я тебе покажу Толика Веденеева! - взвизгнула Зина.
- Ну, тогда через час встречаемся у входа.
На театральной площади толпились такие же, как и Зина, одержимые и спрашивали лишний билетик. Всего неделю должна была идти нашумевшая в начале сезона в столице пьеса, и театралов Зел-ска трясло, как в лихорадке. Ксюха к театру была равнодушна, но хотела "соответствовать". Ей легко было соответствовать, мама - профсоюзный босс и билеты не были такой проблемой, как для простых смертных.
Пьеса была написана в жанре интервью. Молодой британский журналист приезжает в страну победившего пролетариата и встречается ни с кем-нибудь, а с самим вождём. Не очень разбираясь в реалиях местной политической жизни, он задаёт смелые, а порой наивные вопросы. Ильич со своим знаменитым прищуром весьма обстоятельно и с революционным остроумием на них отвечает.
- Мистер Ленин, вот вы обозвали Льва Троцкого политической проституткой. Вы не опасаетесь негативной реакции со стороны сионистских сил?
- Помилуйте, голубчик, - раздаётся знаменитый на всю прогрессивную часть планеты смех, - мне ли, интернационалисту бояться каких-то жалких местечковых политиканов? Сознаюсь, погорячился, но от слов своих не отказываюсь. Кстати, Лев Давыдыч на меня не в обиде, не далее, как вчера пили с ним пиво.
Были вопросы и о личной жизни вождя, об отношениях с Крупской и Инессой Арманд. Последние Ильич определил, как исключительно партийные, напрочь отвергнув все досужие контрреволюционные домыслы.
- Мы так хотели с Наденькой завести детей, - грустно говорил он под занавес, мечтательно глядя в зал, - но революция требует меня всего, без остатка. Настоящий революционер, - тут вождь поднялся с простенького стула. Под прессом ленинской харизмы вскочил и секунду назад вальяжно развалившийся в плетёном кресле подданный британской короны.
- Настоящий революционер должен быть готов своё личное счастье принести на алтарь общественного!
Зал взорвался аплодисментами, а Зине показалось, что последний взор вождя был направлен именно на неё. Пока она и не догадывалась, что этот день перевернёт её пресную жизнь, но для этого ей предстояло надкусить сладкое яблоко греха.
Как и театр, Зинино грехопадение началось с вешалки. После спектакля, который потряс зел-ских театралов своим нетрадиционным взглядом на овеянные легендами события семидесятилетней давности, публика, как водится, ринулась в гардероб. Зина с Сугробовой встали в очередь, молча, осмысливая только что увиденное. Зина думала о том, что если бы этот спектакль посмотрел её отец, то это окончательно подорвало бы его ослабленное еженедельными возлияниями здоровье. Подумать только, Ленин пьёт пиво, да не с кем-нибудь, а с политической проституткой Троцким!
Когда их очередь подошла, оказалось, что на месте Зининого весеннего плаща висит мужская кожаная куртка, причём гардеробщица недоумевала, почему девушка не хочет брать такую дорогую и стильную вещь. Вскоре объявился и хозяин вещи. Высокий, но склонный к полноте широкоплечий красавец удивлённо рассматривал Зинин плащ, казавшийся в его сильных руках игрушечным. Когда возникшая по вине гардеробщицы путаница благополучно разъяснилась, он галантно помог его надеть красивой молодой женщине и предложил довезти обеих подруг до дома.
Но тут и с Ксюхой случился совершенно такой же казус. Вместо югославского пальто ей выдали бежевый плащ явно не женского покроя, сделанный в стране, уроженец которой вот уже несколько лет правил в Ватикане.
Хозяин польского плаща всё никак не появлялся и в воздухе назревал скандал.
Он появился, когда Ксения с металлом в голосе пообещала гардеробщице пожаловаться в профком работников культуры. Патлатый шатен в узких джинсиках не доходящих до щиколоток и свитере, на локтях которого намечались дыры. Между джинсами и ботинками "прощай молодость" виднелись рваные носки ядовито-зелёного цвета. Молча забрал свой плащ, а на белёсую Сугробову не обратил никакого внимания. И тут его рассеянный взгляд наткнулся на Зину, по нервному лицу пробежала дрожь вожделения. Собственно о том, что это была дрожь именно вожделения, подумал лишь владелец кожаной куртки, да и то много времени спустя, переосмысливая события.
А тогда шатен в рваных носках нахально втиснулся между Зиной и кожаной курткой и отрекомендовался:
- Василий Венедиктович Талантов, драматург. Для друзей и очаровательных дам - просто Вася.
- Так это ваша пьеса? - спросила Ксюха.
Талантов несколько смутился.
- Да ты что! - осадила подругу Зина. - Драматург - москвич, и фамилия у него другая.
- Он звал меня в соавторы, но мне творческая свобода дороже, - скромно потупившись, отвечал шатен.
Караваева с интересом посмотрела на независимого драматурга.
Девушки позволили посадить себя в красные Жигули шестой модели и их обладатель, представившийся Матвеем, повёз их по вечернему городу. Как само собой разумеющеюся в салоне с ними оказался и Василий, потому что все трое оживлённо обсуждали спектакль и представляли собой на тот момент как бы единое целое. Что совершенно не понравилось водителю.
- Послушай, просто Вася, у меня, между прочим, здесь не такси.
Театралы недоумевающее уставились на него.
- Выходим! - решительно заявила Сугробова.
- Да бросьте вы, я же пошутил. Предлагаю покататься по вечернему городу, а потом мы с Васей обдумаем дальнейшую культурную программу.
Зина из вежливости спросила водителя о спектакле.
Матвей признался, что действо ему не понравилось.
- Нельзя так порочить идею социализма, - говорил он, гипнотизируя её через зеркало заднего вида своими серо-голубыми глазами.
- Никто никого не порочил, - отвечала сокурсница, которой явно приглянулся и водитель, и его модная куртка, не говоря уже о почти новой машине. - Просто авторы хотели сказать, что довольно из наших вождей делать идолов. Они ведь были живыми людьми.
- Опасные вы вещи говорите, - зыркнул на неё Матвей, - а у меня, между прочим, родственник в райкоме партии работает.
- И что? - засмеялась подруга. - Арестует меня как контрреволюционерку?
По телевизору уже вовсю говорили о гласности и плюрализме мнений, лёгкий ветерок будущей свободы, через несколько лет ураганом обрушившейся на одну шестую часть суши, гулял по салону Жигулей, играя с локонами девушек.
- Они всё-таки вожди, - гнул свою консервативную линию Матвей, - а если их без глянца показывать, тут до такого можно дойти.
- А что, - озорно взглянула на Зину сокурсница, - неплохо было бы посмотреть спектакль "Революционный треугольник", что-нибудь о личной жизни Ленина, Инессы Арманд и Крупской.
- Эротический? - серьёзно спросил водитель.
- Это уж насколько у режиссёра смелости хватит.
- У меня хватит, - быстро сказал Василий. - Я сейчас драму пишу о французской революции. Полная обнажёнка!
- Ну, голого Марата мы на картинке видели, - блеснула познаниями в истории Ксюха, - но вот чтобы наши вожди!
Зина представила голого Ленина, такую же Надежду Константиновну. А вот заседание Совнаркома, где голые комиссары обсуждают проблемы революции, представить не смогла, как не пыталась.
- Это аллегория, - увлечённо начал рассказывать Вася. - Аллегория полной, безоговорочной свободы. Свободы от условностей, от закостеневших традиций.
Зина не согласилась.
- А вот Карл Маркс сказал, что свобода - это осознанная необходимость.
- Не надо делать из марксизма догму.
" А ведь он прав" - подумала Караваева, вспомнив висевший в одной из институтских аудиторий плакат "марксизм не догма, а руководство к действию".
- Предлагаю заехать ко мне, выпить болгарского бренди, ну, и заодно поговорить о театре, - встрял в их интеллектуальную беседу водитель.
- А телефон в вашей квартире имеется? - спросила Сугробова.
- А как же.
Квартира находилась на набережной реки Зелёнки, и из окон на третьем этаже открывался великолепный вид. Хозяин тут же заставил драматурга и Ксению резать колбасу, сыр и сервировать стол. Зину он повёл на балкон, чтобы показать реку и первые в этом году пароходы. Вид завораживал, но вскоре девушке стало холодно в своём вечернем платье.
- Замёрзла? - заботливо спросил Матвей.
Она кивнула, надеясь, что он накинет ей на плечи свой пиджак. Но Матвей обнял сзади, горячо дыша в шею, ладони легли на её большие груди и стали мять их. Зина почувствовала его возбуждение и ей двадцатилетней, не имевшей сексуального опыта, к тому же воспитанной в почти пуританских условиях, стало страшно.
- Не надо, прошу вас.
Она попыталась отстранить его рукой и наткнулась на что-то твердое и очень тёплое.
Обладатель этого твёрдого и тёплого зарычал почти по звериному и губами впился девушке в шею. После короткой, но яростной борьбы Зине удалось вырваться и проскользнуть через балконную дверь в комнату.
- Вы что там, целовались? - спросила её подруга. - Стол уже накрыт.
Вася же бросил на неё взгляд полный тоски.
- Ксюша, пошли домой!
- Да ты что, Зин? Неудобно как-то.
- Ну, тогда ты оставайся, а я уйду.
- Зин, ну, перестань! Посидим часок, да и пойдём, время-то детское.
Матвей появился минут через пять.
- Почему не пьём? - с нарочитой весёлостью спросил он.
- Вас ждём! - стреляя глазками отвечала Ксюха.
От её надменности и холодности не осталось и следа.
После недолгих размышлений Зинаида решила не бросать подругу, но предусмотрительно села между ней и Васей, прикрыв локонами, начинающий багроветь засос. Если от Матвея пахло хорошим одеколоном, то независимый драматург вонял нестиранными носками, но ей, глупой казалось, что от него исходит волшебный запах театра.
Хозяин квартиры, между тем разлил "Солнечный берег" по рюмкам и, глядя на Зину горящими глазами, провозгласил тост:
- За любовь!
- К театру! - смеясь, добавила Сугробова.
И они почти одновременно опрокинули в себя рюмки, как кочегар бросает в топку лопату угля. Зина слегка пригубила обжигающий напиток, Вася индифферентно отхлебнул из своей рюмки.
Следующую рюмку Матвей поднял за торжество социализма во всём мире. Причём пить надо было до дна, иначе он будет считать ослушавшихся классовыми врагами, со всеми вытекающими последствиями.
Потом пили за здоровье генерального секретаря, за перестройку и ещё за какие-то важные вещи, но Зина уже не помнила.
Очнулась она в спальне, на большой кровати. На ней ёрзал совершенно голый Матвей, и она чуть не умерла от страха, что случилось непоправимое. Но трусики и колготки были надеты, а его ещё пару часов назад огнедышащий на балконе дракон выглядел земляным червём.
С трудом выбралась из-под девяностокилограммового тела. Тело поворочалось, выпустило газы и, наконец, успокоилось. В темноте принялась собирать свою одежду.
Зину тошнило, и жутко болела голова. В гостиной на кресле мирно похрапывала её подруга. Вася неподвижно сидел на стуле, уставившись в чёрное окно телевизора.
- Который час? - спросила она.
- Почти час ночи, - он даже не повернул в её сторону головы.
- Ой, мамочки! - Зина едва успела закрыть рукой рот и бросилась в туалет.
Потом они втроём бродили по ночному городу, чтобы выветрился алкоголь, Зине совершенно не хотелось, чтобы мама узнала о том, что её дочь участвовала в этой безобразной попойке. Ксюха, давно захватившая власть в своей семье требовала продолжения банкета. Двух часов сна ей вполне хватило, чтобы чувствовать себя заново родившейся.
- Ну, чего ты дёргаешься, Зин? Когда вы на балконе с этим боровом обнимались, я Антонине Степановне позвонила и сказала, что ты ночуешь у меня.
Слово "боров" было местью, за то, что Матвей предпочёл ей другую. С большим трудом Зине удалось уговорить подругу разойтись по домам. Сначала довели полупьяную Сугробову до дома, а потом Вася провожал Зину. Они шли и молчали.
- Странно, - наконец прервала Зина их затянувшееся молчание, - Матвей такой сильный мужчина, а опьянел больше всех.
Вася посмотрел на неё и загадочно улыбнулся. Они вышли на берег реки. Звёзды, отражающиеся в тёмной воде, редкие последние льдины. Свежий ветер весны окончательно выдул из Зининой головки остатки алкоголя, и её охватило романтическое настроение.
- Зина, - вдруг сказал Вася, обратив к ней своё лицо, - будь моей Музой!
- Это что, предложение руки и сердца?
- Моё сердце уже принадлежит тебе. Прислушайся, в тебе бьётся два.
- Действительно, - засмеялась она, - мне с моим сердечком такой лошадиной дозы алкоголя просто было не выдержать. Выходит, ты спас мне жизнь?
Вася обнял её. Апрельский ветер унёс в сторону ароматы его нестиранных носок и давно немытых волос, но когда он стал нежно целовать её в губы, она почувствовала запах каких-то лекарств.
- Пойдём ко мне, - зашептал он ей в ухо, - я почитаю тебе мою новую пьесу.
Подчиняясь неведомому ей раньше инстинкту, Зина согласилась.
Пока они шли по ночному городу, она пыталась представить Васину квартиру. Почему-то она виделась ей похожей на театральную гримёрную, или на бутафорскую. Сваленный в кучу реквизит, на стенах плакаты с анонсами.
Вася жил в 12-метровой комнатке коммунальной квартиры на первом этаже, зато в самом центре города. Квартира была с тремя соседями, а комната с пустыми бутылками на грязном полу, кучей нестиранного белья на продавленном кресле. Правда, на стенах действительно висели плакаты, но с голыми женщинами. А по плакатам бегали наглые тараканы, не обращавшие на людей никакого внимания. Зина попросила проводить её в туалет, а там, на унитазе сидела огромная жирная крыса. Девушка с визгом выскочила из сортира.
- За стеной общепитовская столовая, - пояснил Вася, - вот они и шмыгают. Сейчас прогоню.
Потом он усадил её на диван, долго собирал по комнате листки бумаги.
- Вот! Называется "Последнее искушение фюрера". О любви Гитлера к еврейской девушке.
Невыразительным голосом начал читать пьесу. Посещая краковское гетто, Гитлер встретил неземной красоты девушку и влюбился в неё. Он приказывает привезти её в свой бункер под видом прислуги. Об их связи узнаёт Ева Браун и, пылая ревностью, готовит против фюрера заговор. Проницательный Адольф его раскрывает, Ева получает свою дозу цианида, а влюблённые, он - в одежде раввина, она - в эсэсовской форме бегут в землю обетованную.
Под его монотонное чтение Зина заснула. Когда она проснулась, в пыльное окно светило солнце, со стены на неё смотрели голые бесстыжие красотки, зато тараканов не было видно.
Вася спал, откинувшись на спинку дивана. В его правой ладони была зажата пачка из-под каких-то таблеток. " Бедненький, да он ещё и болен", - со щемящей нежностью подумала Зина, глядя на его безмятежное лицо. Осторожно, чтобы не разбудить, вынула коробочку из руки. Надпись гласила, что это тазепам, показан при неврозах. Ну, да, творческая личность. Где-то Зина читала, что многие гениальные писатели страдали нервными расстройствами, Достоевский, вон, вообще, был эпилептиком. Она спустила ноги на пол, быстро надела плащ, и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
Дома она застала мать, которая собиралась на работу. Зина совсем и забыла, что всю эту неделю у неё уроки во вторую смену.
Антонина Степановна обладала проницательностью и почти звериным чутьём, которое с годами, правда, немного притупилось. В первые годы супружеской жизни, ещё в обед она могла почувствовать, что муж придёт с работы под шафе. Следовал звонок в заводской профком, жена умела добиться того, чтобы слесаря нашли и пригласили к телефону.
- Караваев, сегодня после смены, сразу домой. Иначе, я обещаю тебе неприятности по партийной и профсоюзной линии.
Испуганный Прокоп Петрович мгновенно соглашался. Так, она отучила его злоупотреблять вне стен их квартиры.
И вот сейчас, внимательно посмотрев на дочь, заметив тёмные круги под её глазами, помятое лицо, безаппеляционно заявила:
- Зина, ты не ночевала у Сугробовых. Где ты была?
- Да что ты, мамочка? Ксюха же тебе звонила!
Не сводя с дочери серых глаз, Антонина Сергеевна спросила:
- Ты хочешь, чтобы я позвонила Ксюшиной маме?
Мозг Зины начал лихорадочно работать. Если мать узнает о попойке, то страшно подумать, какую бурю это может вызвать. К тому же было невыносимо стыдно вспоминать себя, полуголой, лежащей под пьяным мужчиной.
Решение пришло само собой.
- Я полюбила, мама.
- И эту ночь ты провела у него?
- Мы гуляли по городу.
- И где же ты так измяла своё платье?
Зине пришлось рассказать о том, как она уснула под чтение пьесы о любовном треугольнике Третьего рейха.
- Ты сегодня же пойдёшь к Майе Львовне.
Майя Львовна была гинекологом, подругой матери.
- Это ещё зачем? - испугалась дочь. - Между нами ничего не было!
- Ты думаешь, я смогу спокойно жить после того, как моя дочь провела ночь с мужчиной?
В этом был свой резон, и Зина покорно согласилась.
- Да, и ещё я хотела бы познакомиться с этим молодым человеком.
Вот теперь девушка поняла, что влипла окончательно, потому что если мать сказала, что хочет познакомиться, значит, познакомится, независимо от того поможет ей дочь в этом, или нет.
Весь остаток дня она просидела в своей комнате перед учебниками, но не прочла ни строчки, размышляя над сложившейся ситуацией. Мысли вертелись вокруг того, что если Васю приодеть и помыть, он может произвести неплохое впечатление на мать.
В коридоре зазвонил телефон. Должно быть, Ксюха, отоспалась после ночных приключений, подумала Зина, вылезая из-за стола.
Но это был Вася.
- Тебе не понравилась моя пьеса? - был его первый вопрос.
- Какая пьеса? Ах, пьеса! Понравилась, но я не очень люблю про войну, - начала лепетать она.
- Пьеса про любовь, - напомнил Вася.
- Да, но там у тебя фашисты.
- Любят все, и фашисты и коммунисты.
С этим трудно было не согласиться.
- Где ты взял мой номер телефона?
На этот раз промолчал он, и некоторое время оба слушали тишину, каждый в своей трубке.
- Я хочу тебя видеть.
- Моя мама тоже хочет тебя видеть.
Вася не подвёл. Он явился к ним в гэдээровском костюме, с букетом революционных гвоздик (поклон в сторону Прокопа Петровича), и, как будто проверяя, на месте ли, достал из кармана студенческий билет.
Зинин папа потирал трудовые руки в предвкушении выпивки, но тут будущий зять его разочаровал. К рюмке едва прикоснулся и через каждые полчаса бегал в туалет, откуда возвращался повеселевший. " Надо бы сводить его к Майе Львовне", - подумала Антонина Степановна, - "у парня явно проблемы с мочевым пузырём".
Весь вечер говорили о театре. Прокоп Петрович заскучал, особенно после того, как, приняв свои законные три по пятьдесят, потянувшись за четвёртой, наткнулся на строгий предостерегающий взгляд жены.
- Васенька, - направив на молодого человека в меру строгий учительский взор, обратилась Антонина Степановна, после того, как они обсудили игру звезды зел-ской сцены Григория Борового, - сколько же вам лет, и кто ваши родители?
Вася тщательно прокашлялся.
- Двадцать два. Отца я не помню, он ушёл из семьи, когда мне было два года, а мама вот уже пять лет живёт в Москве.
- И вы что же, с семнадцати лет живёте совсем один?
- Я жил с бабушкой, но в прошлом году она умерла.
"Бедный мальчик", - подумала Зинина мама.
- У вашей мамы видимо была очень веская причина перебраться в столицу?
- Конечно. Она вышла замуж.
- Вот бабы! - крякнул Прокоп Петрович. - Сама замуж, а дитё без пригляда!
- Караваев! - чуть повысила голос Антонина Степановна. - Ты не у себя в цехе!
- Зря ты так, Тоня, с рабочим классом!
- Не с рабочим классом, а со своим мужем!
Она взяла полупустую бутылку с водкой и ушла с ней на кухню.
- Доча, постой на стрёме, - отдал отцовский наказ слесарь-наладчик и на цыпочках, но скоренько ринулся к буфету, где у него имелась заначка.
Провожали Васю всей семьёй. Прокоп Петрович даже обнял на лестничной площадке.
- Не дрейфь, паря! Мы из тебя настоящего мужика сделаем!
Так у Зины появился официальный жених. Через месяц после того, как они стали встречаться, она сделала несколько неприятных открытий: настоящая фамилия Васи была не Талантов, а Брындин, учился он всего-навсего в медицинском училище, да и то бросил на последнем курсе, а в театре драмы работал самым обыкновенным рабочим сцены. К тому же Зинин жених "сидел на колёсах", принимал таблетки с галлюциногенами. Это помогало ему поддерживать свой творческий потенциал, ибо, не за горами тот день, когда он прославится на всю страну как талантливый драматург. Зина этому верила, а сословные предрассудки ей, дочери учительницы и заводского слесаря, были глубоко чужды.
Не смотря на то, что роман их протекал вяло, рок событий неумолимо нёс пару к свадьбе. И всему виной был театр. Если бы не этот храм лицедейства, и не Зинина любовь к нему, никогда они не были бы вместе. Зине нравился Чацкий, а Вася был вечным студентом Петей Трофимовым. Но на его старых ботинках лежала театральная пыль, под его неухоженные ногти въелась театральная грязь, он мог входить в старинное здание на Театральной площади Зел-ска в любое время, и это решало всё. Да будь он самим Отелло, каждую ночь ломавшим своими огромными ручищами её нежную шею, будь хоть подлецом Яго, она продолжала бы бегать на свидания.
К тому же парень пришёлся по душе Антонине Степановне, считавшей, что мальчик, оставленный родной матерью нуждается в опеке. А мать даже для двадцатилетней Зины была непререкаемым авторитетом.
Однажды Вася пригласил свою девушку на междусобойчик, посвящённый окончанию ещё одного сезона. Собралось человек двадцать, пришёл даже Боровой, которого все запросто звали Гришей. Пили водку и портвейн, и Вася читал свою пьесу о личной жизни Гагарина.
- Ты, брат, талантище, - нежно погладил его по плечу Боровой, - но такую вещицу могут поставить лишь где-нибудь в Париже, а здесь схлопочешь срок. Убери, и никому больше не показывай.
Слова его оказались пророческими, всё-таки творческая личность. Но и пророчество оказалось зловещим, ибо до Парижа, где его драматургию оценили бы по достоинству, добраться из-за железного занавеса рабочему сцены, чья зарплата была семьдесят рублей практически невозможно, а вот критиков и на одной шестой части суши хватало со всеми вытекающими последствиями.
Шёл второй год перестройки. Зина окончила третий курс, а её жених поехал в Москву, подавать документы в институт имени Горького. К тому времени она уже стала в Зел-ском театре драмы своим человеком, и для неё был всегда открыт служебный вход.
Через три дня Зина заскучала. Родители уехали в профилакторий, лечить печень Прокопа Петровича, сессия сдана, лучшая подруга Сугробова подалась с родителями на юга, а "Прошлым летом в Чулимске" она смотрела столько раз, что текст пьесы знала лучше играющих в ней актёров. Город покрылся зеленью, оправдывая своё название и сидеть в душной квартире было просто невыносимо. А тут ещё Вася, подлец, не разу не позвонил!
В этот июньский вечер ЦПКО им. Мичурина был заполнен гуляющими. В тенистых аллеях старого парка молодёжь целовалась на скамейках, пила водку, курила анашу.
Девушке с такой внешностью, как Зина было опасно ходить одной, в чём она скоро и убедилась.
- Глянь, Колян, вот это бикса шкандыбает! Давай, в натуре заснимем? У меня предки на даче, хата свободна, мы её в двуху зажарим!
Перед Зиной появились два молодых gomo hominis . Прямоходящими их можно было считать с большой натяжкой, потому что сила земного притяжения неукротимо влекла сократить градус с девяноста до сорока.
- Здорово, красавица! Айда с нами, у нас водка есть.
- Извините, я тороплюсь, - девушка попыталась обойти двух пьяных парней.
- Да ладно, целочку из себя-то не строй.
Грязные руки с обгрызенными ногтями вцепились ей в запястье.
- Пустите!
- Тихо, тихо! Чего орёшь-то? Мы же по-хорошему пока приглашаем.
Зине стало страшно. Кроме неё и этих пьяных отморозков на аллее никого не было, с обеих сторон нависали густые заросли, как в южноамериканской сельве. Подходящее место, чтобы быть изнасилованной.
- Я сейчас кричать начну, - тихо пригрозила она.
- А мы тебе ротик закроем. Вот так!
Пахнущая табаком и селёдкой потная ладонь зажала ей рот.
- А ну, отпусти девушку, урод!
Слава Богу, благородные спасители водятся не только в романтических книжках!
Дальнейшее Зина помнила смутно. Трёхэтажный мат, звуки ударов. Когда всё закончилось, она увидела в сантиметре от своего бледного лица лицо Матвея.
- Зина, с тобой всё в порядке?
Она потрясла головой и огляделась. Незадачливые донжуаны уползали в кусты.
Окончательно пришла в себя, сидя на лавочке в компании Матвея и его друзей. Все отмечали окончание сельхозакадемии.
Была уже полночь, когда будущий председатель колхоза провожал её домой. Ночь была тёплой, в садах на левом берегу Зелёнки пели запоздавшие соловьи.
- Давно мы с тобой не виделись, - сказал Матвей. - Сколько времени прошло?
- Не помню, - Зина пожала плечами.
Вспоминать не хотелось, потому что стыд опять зажёг румянцем щёки, но её провожатый продолжал копаться в прошлогодней теме.
- Зин, а тогда между нами... Ну, ты понимаешь.
- Тогда между нами ничего не было, - отрезала она.
- Конечно, не было! - с горечью проговорил Матвей. - Да и как могло быть, когда этот патлатый мне в коньяк какой-то дряни подмешал.
- Кто, Вася? Чего ты такое говоришь?
- Мне твоя подруга потом и рассказала. Я целую неделю отходил, даже в больницу пошёл.
- Что сказали врачи?
- Сказали, токсикоз.
- Ну, вот, коньяком и отравился.
- Ага, - саркастически усмехнулся он, - я один отравился. А вы, что, противоядие приняли?
На это Зине возразить было нечего, и она промолчала.
- Ладно, попадётся мне этот отравитель!
Матвей сжал свои большие кулаки, которыми ещё час назад поверг на землю двух здоровенных парней. Зина представила, как эти кулаки бьют по бледному лицу её жениха, непризнанного драматурга и он как Пушкин падает окровавленный в январский снег.
- Матвей, - она взяла его под руку, - обещай мне, что ты не тронешь Васю.
Матвей удивлённо посмотрел на неё. Его локоть касался горячего девичьего тела, и немного закружилась голова.
- Обещаю.
Зина не помнила, как оказалась в квартире с видом на реку, где они пили "Алазанскую долину". Потом спаситель ласкал языком её соски, потихоньку освобождая жаждущее любви и ласки тело от одежды. С Васей у неё такого не было, они просто целовались в губы без всякого желания идти дальше. Что было тому причиной, транквилизаторы, которые тот поглощал горстями, или что-то ещё, она не знала. А сегодняшней летней ночью она извивалась в объятьях выпускника сельхозакадемии, потому что всякому овощу - своё время.
Утреннее солнце ещё не успело отразиться в водах реки, а Зина уже выскользнула из квартиры. Утомлённый Матвей спал, разбросав своё крупное тело поперёк широкой кровати. Ещё не хватало, чтобы он провожал её до дома! Зина была уверена, что любовные треугольники хороши лишь в театральных драмах, а в жизни их следует избегать. Её безумный поступок останется приятным, но всего лишь эпизодом. Всё это она себе внушала по дороге домой, потому что сегодня ночью случилось непоправимое - она потеряла девственность.
Вася приехал через неделю, хмурый и подавленный. В институт не поступил, с матерью разругался вдрызг.
- Васенька, а давай поженимся? - Зина прижалась к его щуплому плечику начинающей тяжелеть грудью.
- Так мы вроде собирались после того, как ты институт окончишь?
- А чего ждать-то? Полтора года уже встречаемся.
- А Антонина Степановна не будет против?
- Не будет, не будет. Она тебя любит как сына.
Они сидели в Зининой комнате. До приезда родителей оставалось два дня, до визита к Майе Львовне - неделя, и следовало подстраховаться.
Поэтому Зина полезла к Васе в штаны.
- Васенька, а почему он у тебя такой вялый?
- На вступительных, наверное, переволновался, - смутился тот.
- Кто переволновался, он, или ты?
Увидев её налитые груди с нежно-розовыми сосками, Вася затрясся как в пляске святого Витта, и со спущенными штанами устремился в ванную комнату. Преждевременная эякуляция, как скажет позднее Майя Львовна.
Свадьбу сыграли в последнюю пятницу августа. Мать Василия не приехала, отделавшись поздравительной телеграммой. Зато Ксюха Сугробова вовсю блистала в роли свидетельницы. Со стороны жениха, в это Зине не верится до сих пор, свидетелем выступил сам Григорий Боровой.
А утром первого сентября четверокурсницу Зину Брындину у входа в институт поджидал Матвей Зюзюкин с огромным букетом роз. Был он серьёзен и даже смущённо переминался с ноги на ногу.
- Зин, а я в район уезжаю, - заявил он, вручая цветы. - Через год обещали колхоз дать.
- Поздравляю.
- Поедешь со мной?
- Куда? В колхоз? А чего я там забыла? Там даже театра нет! К тому же я замужем.
Она махнула перед ошеломлённым Матвеем рукой с тоненьким обручальным колечком и зацокала каблучками по ступенькам.
- А муж-то кто? - успел вопросить несчастный.
- Тебе-то, какая разница?
Во влюблённой душе Зюзюкина сверкнула молния, после которой воцарилась кромешная тьма.
Примерно полгода спустя Васю вызвали в Зел-ское управление КГБ, откуда он уже домой не вернулся. Кто-то не смог поступиться принципами и написал в Контору Глубокого Бурения анонимное письмо, из которого следовало, что Брындин В.В. занимается антисоветчиной. В его комнате провели обыск и обнаружили ту самую пьесу "Последнее искушение фюрера". За распространение порнографии и пропаганду фашизма горе-драматургу вкатили десятку. А он так и не разу не удовлетворил Зину как женщину.
Прокоп Петрович потребовал от дочери подать на развод
- Пригрел змеёныша на своей пролетарской груди! - сокрушался он.
Весной Зина родила четырёхкиллограмового карапуза, как две капли похожего на Матвея Зюзюкина. Мальчика назвали Венедиктом.
- У-у, антисоветский выродок! - приветствовал внука Прокоп Петрович.
- Сын за отца не отвечает! - укорила Антонина Степановна мужа и взяла свёрток с младенцем на руки. - Ой, ну, вылитый Васенька! Ничего, мы из тебя вырастим настоящего советского человека.
Характером Зина пошла в мать, поэтому на развод подавать не стала. Не лила слёзы по порушенному семейному счастью, которого, если признаться честно, у них с Васей даже не намечалось. Она целиком отдалась заботе о сыне и учёбе. Антонина Степановна тоже не оставалась в стороне, и даже дед иногда выкатывал во двор коляску с классовым врагом.
Однажды по телевизору Зина увидела Матвея. Шла передача о том, как перестроить сельское хозяйство, не разрушив фундамента, который создавался на костях и крови миллионов русских крестьян. О последнем, разумеется, не говорилось, лес рубят, щепки летят, да и кто сейчас помнит об этих щепках, давно сгнивших в сырой земле?
- А сейчас мы познакомим вас с самым молодым в Зел-й области председателем колхоза Матвеем Ивановичем Зюзюкиным, - рассказывал ведущий. - Меньше года Матвей Иванович возглавляет колхоз "Заре навстречу", а уже в этом году собирается увеличить сбор урожая на тридцать процентов.
На экране появился Матвей и с суровым лицом начал рассказывать, как он собирается повысить сбор урожая. Из его маловразумительной речи Зина поняла лишь то, что задачи партии надо выполнять любой ценой.
В последний месяц лета свежих, только что испечённых экономистов распределяли по предприятиям Зел-й области. Распределение напоминало лотерею и Зине выпал шар с надписью: колхоз "Заре навстречу". Колхозный главбух работала второй год после пенсии и пока ещё была в состоянии поделиться опытом. Отказаться, даже прикрываясь грудным ребёнком, было политически нецелесообразно, за ней и так тянулся шлейф жены антисоветчика, и через три дня Зина выходила из рейсового автобуса на сельской площади.
На семейном совете за день до этого, было решено оставить полуторагодовалого Веню с бабкой и дедом
Колхоз "Заре навстречу" встретил молодого экономиста низко нависшим свинцовым сентябрьским небом, огромной после ночного дождя лужей, в котором плескалась жирная хавронья. " Совсем как в гоголевском Миргороде", - с тоской подумала Зина. Правда, картину созданную полтораста лет назад классиком нарушал стоявший у покосившегося забора полуразобранный трактор.
В здании правления она застала красномордого парня, который сидел за столом и играл что-то заунывное на гармошке. Перед гармонистом стояла наполовину опустошённая бутыль с самогоном. Шёл 1989-й год, перестройка вошла в главную свою фазу, фазу разрушения.
- А председатель в полях, - ответил на её вопрос красномордый. - Часика через два обещали быть. А ты, красавица кто такая будешь?
Он с вожделением оглядел ладную девичью фигуру.
- Тяжко тебе придётся, экономист, - вздохнул гармонист, когда Зина представилась. - Главбухшу дня три назад в райцентр увезли, в больницу. Опухоль у неё какую-то нашли. Говорят, злокачественная. Да ты садись, не стесняйся! Самогоночки, вон, выпей!
- Я лучше по деревне пройдусь, - сказала Зина. - Вещи можно у вас оставить?
- Чего ж нельзя? Оставляй. А от самогонки зря отказываешься, продукт у нас лучший в районе. Кстати, меня Николаем зовут.
- Очень приятно, - процедила она сквозь зубы, покидая провонявший сивухой кабинет. На самом деле ей совсем не было приятно. А даже наоборот.
Около часа бродила по главной деревенской улице. Попадавшиеся навстречу редкие сельчане настороженно разглядывали приезжую и едва кивали головой. В те смутные годы чудищенцы ещё не были теми жизнерадостными философами и мало чем отличались от остальной части колхозного населения страны. Зина зашла в магазин, с тоской оглядела пустые прилавки и, наткнувшись на хмурый взгляд продавщицы, поспешно вышла.
Визжа тормозами, около неё остановился заляпанный грязью "ГАЗ-69" и оттуда вылез сияющий как новый трактор Матвей.
- Ну, здравствуй, красавица! Знакомишься с новым полем деятельности?
- Просто гуляю, - ответила Зина.
- А вещи-то где?
- В конторе вашей оставила. Там у вас пьяный мужик на гармошке играет.
- Колька? Так он не мужик, агроном наш главный. И фамилия у него самая что ни есть агрономическая - Травкин.
- Да уж. Только он больше на пьянчужку похож.
Матвей подошёл к ней вплотную, и Зина почувствовала исходивший от него запах осеннего леса и пробивающийся сквозь него аромат сивухи.
- А ты стала ещё красивее, - горячо зашептал он в самое ухо.
- Товарищ председатель, пойдёмте в контору, - она сделала шаг назад.
Он усмехнулся одними губами, вернулся к машине и распахнул дверцу со стороны пассажира.
- Прошу!
Матвей показал ей кабинет, где почти сорок лет хозяйничала прежний главбух.
- К работе приступишь завтра, а сейчас поедем, покажу тебе твои хоромы. Правда, они ещё не готовы, так что с мясяц-другой придётся тебе квартировать у бабы Дуси.
Он привёз её к сельскому клубу, где со стороны чёрного входа трое чернявых мужиков делали, пристрой из песчаника. Увидев Зину, они восхищённо зацокали языками, бросая друг другу гортанные фразы.
- Ну, что, Лечо, к холодам закончите? - спросил Матвей у самого старшего.
- Аллах его знает, - почесал тот небритый подбородок. - Плохо будешь кормить, обыдимся, быстро-плохо сделаем, уедем. Хорошо кормить будешь, останемся, сделаем хорошо.
- Давай, Лечо так; делаете быстро-хорошо, а я уж вас не обижу.
- Это для неё? - понизив голос Лечо, стрельнул в сторону Зины чёрными глазищами. - Для такой красивый девушка сделаем как для себя, мамой клянусь!
Потом Матвей привёз её к старому, но добротному дому на окраине села.
- Баба Дуся, принимай постоялицу! - забарабанил он в калитку.
Вечером они с бабой Дусей чаёвничали на открытой веранде. Сентябрьский воздух был свежим, но ещё тёплым.
- А муж твой в деревню, значит, ехать не захотел?
- У него в городе работы много, - молодая женщина опустила голову, потому что мама с детства втолковывала ей, что врать нехорошо.
- Ты, дочка, варенье-то кушай, не стесняйси!
Зина не заставила себя упрашивать и щедро наложила в розетку торнового варенья.
- Значит, говоришь, в городе у него работы много?
- Ну, да.
- А председатель-то наш смотрит на тебя как кот на сметану, - хитро улыбнулась хозяйка. Вот блудодей! Ты от него подальше держись, уж больно Клавка его лютая. Глаза выцарапает, и фамилии не спросит.
- А Клавка это жена?
- Жена, жена. Прошлым летом оженились, дитё уже народили.
Это для Зины было новостью, которую она, впрочем, восприняла довольно равнодушно.
Баба Дуся скорбно смотрела на молодого бухгалтера.
- А почему вы на меня так смотрите? - не выдержала та.
- Ты хоть знаешь, кто на мужа твоего донос написал?
- Какой донос? - не поняла Зина.
- В органы. Что он, значит, враг советской власти.
- А вы откуда знаете?
- Я, дочка, крест несу такой. Мне больше чем другим видится. А ты мне верь, не сомневайся. Ведь твой-то, сидит?
- Сидит, - вздохнула Зина.
- Ты не переживай, его скоро выпустят. Вот как только власть эта бесовская кончится, так и выпустят. Только он к тебе не вернётся.
Странно, но Зина это и сама поняла.
- Так, кто же на него донёс?
- А зачем тебе это знать? Злоба тебя есть начнёт, состаришься раньше времени.
Больше они с бабой Дусей к этому разговору не возвращались.
Она начала работать, держась с Матвеем, подчёркнуто официально. Пару раз в контору заглядывала его жена, бросая на молодого главбуха недобрые взгляды. Коля Травкин напрягал все свои мужские силы, чтобы затащить Зину в постель. Однажды даже она услышала из своего кабинета, как за перегородкой между председателем и агрономом произошёл нешуточный разговор о том у кого на неё больше прав. Не выдержав, ворвалась в соседний кабинет.
- Я вам что, вещь или рабыня какая? Что ж вы меня делите, как шкуру живого медведя? Вы лучше больше времени своим жёнам уделяйте!
На годовщину Октября утром к дому бабы Дуси подъехал Зюзюкин.
- Собирай вещи, Зинаида Прокопьевна, хоромы твои готовы!
День был хмурый и слякотный, словно сама природа выражала недовольство сомнительным праздником.
- Ты, дочка, на чай-то заходи хоть иногда, - сказала ей хозяйка, провожая до машины.
Зинины хоромы состояли из крохотной кухоньки и почти такой же комнаты, где едва уместились кровать с панцирной сеткой, стол и двухстворчатый шкаф.
- Ну, как? - спросил председатель, когда занесли вещи.
- Сгодится.
Матвей вдруг подошёл сзади и обнял, как тогда на балконе.
- Пусти!
- Зина, ну, чего ты кочевряжишься? Я ведь твой первый.
- Пусти же! - Зина вырвалась из его цепких объятий. - Первый - не последний.
- Да я же люблю тебя, глупая.
- И давно у тебя любовь эта?
- С той самой ночи. Забыть тебя никак не могу.
- У тебя, между прочим, жена есть.
Матвей недоуменно посмотрел на неё.
- Так это ж Клавка, у неё отец - начальник нашего райотдела.
- Ну, это меняет дело! - засмеялась Зина. - Всё, иди уж, мне новую квартиру в порядок надо привести.
- На новоселье пригласишь? - Зюзюкин положил ей руки на талию и заглянул в глаза.
- Только вместе с женой.
Она оторвала его руки.
- А чего ждать-то? - раздался голос. - Сейчас прямо новоселье и справим.
В дверях стояла Клавдия Зюзюкина, уперев внушительные кулаки в округлые бока. Была председателева жена на голову выше главного экономиста колхоза и килограммов на двадцать тяжелее.
Матвей обернулся, и на лице его заиграла заискивающая улыбка.
- Ну, что, бабоньки, я за самогоночкой сгоняю?
- Сгоняешь, сгоняешь, - зловеще процедила Клавдия. - Я тебе даже пинка для скорости дам.
Она ухватила своей крепкой рукой мужа за ухо и потащила к выходу. На крыльце председатель получил обещанный пинок, слетев со ступенек и следуя закону инерции, остановился лишь у своего газика.
- Заводи свою тарахтелку, кобель драный! А ты, шалава, - пристально глядя на Зину, проговорила Клавдия, - ближе, чем на два метра к моему мужу подойдёшь, без моргалок останешься. Это я тебе как дочь мента говорю.
Сплюнув на свежевыструганный пол, она направилась к выходу.
- Да, чуть не забыла, - обернулась в дверях. - С новосельем вас, Зинаида Прокопьевна!
В этот день, когда вся деревня праздновала годовщину захвата государственного штурвала умом, честью и совестью нашей эпохи Зина проплакала в своей крохотной квартирке. Даже убираться не стала. А вечером в дверь постучался пьяный агроном с литровой бутылкой самогона под мышкой. Пришлось Зине использовать технологию общения с противоположным полом мадам Зюзюкиной. Технология полностью себя оправдала и Коля Травкин несолоно нахлебавшись, идя, домой и время, от времени отхлёбывая для согрева из бутылки, всё недоумевал, какая муха укусила обычно спокойную и вежливую главбухшу.
Между тем, дела в колхозе "Заре навстречу" явно шли к закату. Экономика не выдержала перестройки и дала течь. Одной из многих дыр, откуда утекало народное богатство, было сельское хозяйство, а чудищенский колхоз стал маленькой дырочкой, под которую лишённый партийной опеки председатель подставил свои широкие ладони. Без Зины тут никак было не обойтись. Бывший экономист колхоза готовилась к переходу в мир иной, опухоль разрасталась, и шестидесятилетней женщине было не до экономических проблем родного хозяйства. Проблемы эти тяжким грузом легли на хрупкие Зинины плечи. Теория суха, а древо жизни плодоносит, сказал поэт и плоды эти оказались для молодого бухгалтера горькими. Молодая женщина, не разобравшись до конца в хитросплетениях колхозной экономики, усугубленных всеобщим бардаком, оказалась сначала невольной, а потом, махнув на принципы рукой уже и вольной соучастницей двух расхитителей колхозной собственности. На самом деле их было гораздо больше, но остальные явно уступали председателю и агроному в масштабах. Надо сказать, что оба, отвергнутые как любовники, затаили на Зинаиду нешуточную обиду.
Васю выпустили за год до путча. Обиженный, он тут же подался на Британские острова, где его пьесы были переведены на европейские языки и стали пользоваться огромной популярностью. Их ставили в лондонском Ковент-Гардене, парижском Одеоне и миланском Пикколо. В Англии прославленный драматург, наконец, определился со своей сексуальной ориентацией и теперь счастливо живёт в гражданском браке с Гришей Боровым, несмотря на почти десятилетнюю разницу в возрасте.
Веня рос под присмотром бабки и деда. Зина раз в три месяца их навещала. Сын вырос в крупного мальчика и здорово напоминал Матвея Зюзюкина. И не только внешностью.
- Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? - спрашивала его мать.
- Генеральным секретарём Коммунистической партии Советского Союза, - гордо отвечал сын.
Сама Зина изменилась не только внешне, но и внутренне. Пока колхоз, не в пример легендарному Титанику, долго и тяжело шёл ко дну, она раздобрела, раздалась в талии и бёдрах, а на смену её искреннему жизнелюбию пришёл цинизм равнодушной созерцательницы. Именно в таком состоянии, её и застало явление Абсолютова.
Став свидетельницей короткой, но яростной борьбы за власть она будто пробудилась от тяжёлого сна и увидела в Кирилл Кирилыче мужчину действительно достойного уважения. И не только уважения. Нет, в выгоревшей Зининой душе ещё не могла поселиться любовь, но вот любить себя, такому мужчине она вполне могла позволить. Кто знает, может быть ему под силу воскресить её к жизни?


Слушая эту пронзительную исповедь, Северин Эдмундович не один раз промокнул глаза платком. Когда Зинаида Прокопьевна закончила, он вскочил, не в силах усидеть от волнения.
- Ах, если бы я владел пером хотя бы наполовину как Достоевский, какую бы драму я преподнёс читателям!
- Да, уж, потянет на Букеровскую премию, никак не меньше, - добавил Папа со своего места. - Теперь-то вы поняли, что это чистой воды оговор?
- Несомненно, Зюзюкин - подлец! - Северин не сводил глаз с печального и прекрасного лица экс-бухгалтера. - Ведь, это он донёс на вашего мужа?
- Вот вы, своей чуткой душой философа это сразу поняли! - восхитился Абсолютов. Теперь-то вы поняли, в какую компанию попали? Ах, да, совсем забыл, какая же революция обходится без поддержки интеллигенции! Но не забывайте, Северин Эдмундович, что делают революцию фанатики, а плодами её пользуются подлецы.
Северину Эдмундовичу ничего не оставалось, как чистосердечно рассказать Папе всё. Или почти всё, потому что охранника, чей сын этим летом собирался поступать в вуз, он пожалел, соврав, что убежал от своего стража, затерявшись среди бредущих с пастбища коров.
- А знаете ли вы, откуда они смогли бы достать сумму, необходимую для того, чтобы перекупить вас?
Северин Эдмундович понятия не имел, в чём тут же и признался.
- Эти канальи воруют из трубы самогон и продают в соседних деревнях. Мало того, что воруют, ещё и цены демпингуют! Они ведь не мне вредят, а своему благополучию в первую очередь!
Во время этой гневной тирады на огромном столе зазвонил телефон.
- У аппарата! - проговорил всё ещё разгорячённый Абсолютов в трубку. - Да, это я. Слушаю вас!
Некоторое время он сосредоточенно слушал. Северин хранил почтительное, а Зинаида Прокопьевна внешне равнодушное молчание.
- Удобно ли господам журналистам приехать завтра? - внезапно елейным голосом заговорил Кирилл Кирилыч. - Ну, вот и договорились!
- Уф! - он положил трубку. - Поздравляю, Северин Эдмундович, ваша статья дала резонанс. Завтра в наши пенаты пожалуют две акулы пера из областного центра.
- Я могу идти, Кирилл? - устало спросила женщина.
Абсолютов ответить не успел, так как телефон зазвонил вновь. На этот раз звонили из самой Первопрестольной и тоже напрашивались на интервью.
- Вот это действительно акулы, а предыдущие были лишь пираньи. Представляете, из самой "Комсомолки!
Папа торжественно оглядел собравшихся в своём кабинете.
- Завтра предстоит нелёгкий день, а посему сегодня предлагаю хорошенько отдохнуть. Как насчёт ужина с французским коньяком на веранде?
- Я не возражаю, - тут же согласился проголодавшийся философ, - но до ужина могу не дожить, ибо сегодня ещё даже не завтракал.
- Ах, да, конечно сейчас распоряжусь, - улыбнулся хозяин кабинета и тут же хлопнул себя ладонью по лбу. - Вот старый дурак, совсем запамятовал, Сонечка-то нас покинула.
Он умоляюще взглянул на Зинаиду Прокопьевну. Та встала со стула с таким величием, с каким, наверное, вставали с трона русские императрицы.
- Вам куда подать, в кабинет или на веранду? - с сарказмом спросила она.
- Зина, как тебе это не к лицу, - покачал головой Папа.
Потом они втроём сидели на веранде. Северин с завидным аппетитом ел пончики и пил кофе, Абсолютов лишь пару раз отхлебнул из своей чашки, задумчиво глядя на водную гладь пруда, вдова слишком пристально рассматривала кофейную гущу, словно надеялась в ней найти ответы на все мучавшие её вопросы.
После завтрака политтехнолог с хозяином отправились в английский кабинет, готовиться к завтрашней пресс-конференции, оставив Зинаиду Прокопьевну наедине с грязной посудой и своими мыслями