ИСТОРИЯ СОНИ И АБДУЛЛЫ.
Соня приехала в Россию из штата Пенджаб. Она родилась в уважаемой сикхской семье в городе Курукшетре. Город этот знаменит тем, что там, страшно подумать, аж, пять тысяч лет назад произошла битва между Пандавами и Кауравами, так красочно описанная в Махабхарате. Кто такие Пандавы и Кауравы Абдулла не знал, но долгими зимними московскими вечерами слушал, как любимая читала ему на хинди этот старейший литературный памятник человечества. Хотя, надо признаться, ровным счётом ничего не понимал. Так же как не понимала его Соня, когда он пел ей боевые песни иджо. Все эти культурные и прочие различия не мешали им любить друг друга, хотя Соню смущало, что её возлюбленный поставил себе целью обзавестись четырьмя жёнами. Но ради любви готова была терпеть ещё трёх.
В то время пока влюблённые грызли гранит науки, изучая флору разных стран и континентов, родители Сони тоже не теряли времени даром и искали дочери жениха на родине. Он непременно должен быть сикхом, ибо так повелось уже не одно поколение. Индия - страна устойчивых, незыблемых традиций. Естественно, мусульманский юноша из Нигерии никак не вписывался в будущее Сони. На родине Пандавов и Кауравов ждали, когда дочь окончит университет, с получением высшего образования её шансы как невесты резко возрастут. Девушка знала о намерениях родителей, но пребывала в московской нирване и всё, происходившее в далёком Пенджабе её вроде бы и не касалось.
Это случилось на третьем курсе. Уже, будучи на третьем месяце молодая индианка поняла, как далеко они с Абдуллой зашли. Такого слова как аборт Соня в свои девятнадцать лет не знала, да и не хотела знать. А вскоре о её беременности узнали и родители, должно быть, сообщил кто-то из земляков. Отец проклял её, а ведь ничего нет страшнее родительского проклятия. Мало того, что её лишили средств к существованию, все московские студенты из индийского Пенджаба отвернулись от опозоренной девушки. Правда вакуума не образовалось, потому что у неё был Абдулла, но мысль о том, что она опозорила свою уважаемую в родном штате семью, терзала Соню и однажды она, купив спички, бутылку "Уайт-спирита", села на первую попавшуюся электричку. Вышла на той самой станции, куда Провидение спустя три года приведёт Северина Эдмундовича. Стоял конец ноября и на землю уже лёг первый снег. Она направилась в лесопосадку, не заметив, старушки, которая ехала с ней в одном вагоне, а сейчас семенила следом. Бабулька увидела, как смуглая с нерусской внешностью девушка, остановившись меж деревьев, стала поливать себя из бутылки.
- Дочка, ты чего надумала? - бросилась она к ней.
Оказавшись проворной не по годам, бабушка в последний момент выбила зажженную спичку из Сониной руки. Девушка обессилено опустилась на снег.
- Да ты что, родненькая? Ведь грех это! - приговаривала её спасительница, старческой, но ещё крепкой рукой гладя волосы цвета воронового крыла. Цветастый шёлковый платок сбился с Сониной головы и капюшоном свисал из-под ворота кашемирового пальто. Услышав ласковый голос, индианка вспомнила мать, которая сейчас, наверное, носа на улицу не кажет от стыда за дочь, вскочила и бросилась бежать по заснеженному лесу. Выскочив на дорогу, она угодила прямо под колёса проезжавшего "Вольво". К счастью за рулём был Кирилл Кириллович, а не Павлентий. Если бы машиной управлял Папин зам, носившийся по дорогам подобно пьяному опричнику, то Сонино стремление в тот день оставить этот суетный мир вполне могло бы осуществиться. Но Абсолютов, предпочитавший спокойную, неспешную езду и обладающий неплохими водительскими навыками вовремя ударил по тормозам. Или почти вовремя, потому что всё-таки девушку слегка зацепил передним бампером и та, пролетев пару метров, рухнула в ноябрьскую российскую слякоть. Так Соня оказалась в "мавританском" доме, на берегу пруда.
В это время в Москве Абдулла сбился с ног, разыскивая любимую, пока известие о смерти отца не заставило его срочно улететь в родную Нигерию.
А дочь уважаемого в штате Пенджаб человека металась в бреду. Не привычная к российскому климату она подхватила жестокую пневмонию, к тому же от удара животом о бампер у неё случился выкидыш. Лучшие врачи Зел-ка, доставленные Павлентием по распоряжению Папы 24 часа в сутки неотлучно находились около постели больной. Три месяца они боролись за жизнь Сони, потому что сама она жить не хотела. Но молодой организм вопреки отчаявшейся душе победил, и девушка пошла на поправку. Когда пришла в себя, то первым она увидела у своей постели тщедушного улыбчивого мужчину, который почему-то напомнил ей комедийный персонаж родных фильмов, этакого весёлого, никогда не унывающего дядюшку главного героя или героини.
- Where is Abdullah? - было её первым вопросом.
Кирилл Кириллович, довольно сносно владеющий английским, её понял.
- Абдуллу, девочка, застрелил товарищ Сухов, почитай уж лет тридцать тому.
Соня, понимавшая по-русски лучше, чем Абсолютов язык Свифта и Теккерея начала впадать в истерику. Пришлось вкатить ей большую дозу транквилизаторов, а Папа, чувствуя свою вину, распорядился найти этого Абдуллу, пусть даже из-под земли. Павлентий с бойцами облазали всю Москву, правда, под землю не спускались, пока не узнали в деканате университета, что искомый Абдулла отбыл на родину.
- Кирилл Кириллыч, - докладывал Павлуша боссу по телефону, - Абдулла этот в Африку свою уехал.
- Потешился, значит с девкой всласть, и нырнул в свои пампасы, - понял тот по-своему историю любви девушки из Пенджаба. - А в какую хоть страну-то уехал?
- Щас, - завклубом достал из кармана клочок бумажки, - во, в Нигерию. Билеты брать?
- Куда? - не понял Абсолютов.
- Как куда? В Нигерию.
- В Нигерии тебя только и не хватало. К тому же у тебя и загранпаспорта нет. Давайте, возвращайтесь.
Зима в том году стояла лютая и затяжная, Павлентий представил жаркую Африку, и такая его зависть взяла к Абдулле.
- Везёт же некоторым! Тут полгода задницу морозишь за копейку, а у них, банан съел и завалился под пальму с потной негритянкой.
Бойцы сочувственно и понимающе кивали коротко бритыми головами.
А Абдулла даже и не подозревал, что ему может кто-то завидовать в большой и далёкой России. Нигерия, даже по африканским меркам страна далеко не богатая, да и на севере, где обитали иджо, Павлентию вряд ли понравилось бы. Выжженная, каменистая пустыня и мутный Нигер чуть ли не единственный источник питьевой воды. К тому же Абдулле надо было возвращаться в Россию, где учиться ещё целых два года. Семья вложила деньги в его образование и он просто не имеет права подвести. Но это, как говорил Папа, вторично. Главное было то, что в большой и холодной России осталась Соня. Он должен найти её и увезти в свою Нигерию. Она примет ислам и станет его первой и самой любимой женой.
В России начинался март, морозы отступили. Абдулла смотрел на уставшие от холодов и авитаминоза лица москвичей, они были ослепительно белыми и такими чужими. Он думал о Соне.
Прошёл март, наступил апрель. Страна отмечала день Космонавтики, когда на пороге комнаты, где жил Абдулла, появился красномордый детина в чёрной кожаной куртке и спортивных штанах.
- Здорово, Маугли!
- Сам ты Маугли! - обиделся Абдулла.
- Ой, какие мы борзые! А девку свою увидеть хочешь?
Парень вскочил с кровати.
- Где она?
- Далеко, отсюда не видать!
- Где она, говори!
Он вцепился в толстую кожу куртки.
- Руки-то свои немытые убери! - посоветовал гость.
Абдулла же продолжал трясти гостя за отвороты. Тот ткнул его кулачищем под рёбра. Но не так просто было справиться с воином иджо! Едва успел кулак пришельца коснуться рёбер нигерийца, как его собственная челюсть затрещала от мощного удара локтём. Перед глазами поплыли разноцветные круги, сознание встало у выхода, ожидая очередной команды, чтобы покинуть черепную коробку. Усилием воли Павлентий сфокусировал взгляд на противнике и применил свою излюбленную комбинацию: сложив ладони лодочкой, ударил по ушам, одновременно ткнув коленом в пах. От дикой боли Абдулла сложился пополам и безвольной куклой упал на пол. Так состоялось их знакомство.
Полчаса спустя они ехали в Чудищи, бросая друг на друга недобрые взгляды. Павлентий потирал челюсть, на левой стороне которой уже багровел большой синяк, Абдулла прислушивался к звону в ушах и пульсирующей боли в паху.
Встреча влюблённых была такая, что если бы на ней присутствовал самый высокооплачиваемый режиссёр Болливуда без камеры, он бы умер от досады. Даже завклубом забыл про свою ушибленную челюсть и вспомнил то время, когда на просмотре индийского фильма совсем юным безбилетником ронял чистые слёзы на заплёванный пол сельского кинотеатра.
Соня, как женщина восточная и, следовательно, не знающая границ благодарности, поклялась служить Папе до последнего вздоха. На что Кирилл Кириллович, как человек европейский, но по-русски великодушный, разрешил жить у себя влюблённым до получения ими диплома. На радостях от обретения любимой Абдулла дал согласие поработать мамелюком и даже согласился рядиться в тюрбан и красные шальвары.
Слушая эту историю, Северин Эдмундович подумал, с какой дьявольской изобретательностью Папа обратил эту старую как мир ситуацию в свою пользу. Отвергнутая родным отцом, Соня свою невостребованную дочернюю покорность принесла на алтарь Абсолютову.
- А зачем он девушку послал ко мне?
Абдулла с жалостью посмотрел на философа.
- Потому что папа Кир любит, чтобы все у него были, как у вас, русских, говорят, на крючке. Если кого-то на крючок не посадил, ночью спит плохо.
- Прямо Люцифер!
- Хуже, - мрачно сказал Абдулла. - Шайтан он!
Под гору педали крутились легко и вскоре из-за холма показался особняк. Нигериец притормозил и внимательно посмотрел на дом.
- Уехал.
- Кто уехал?
- Папа уехал.
- Как вы узнали? - поразился Северин.
- Я - иджо. Или ты забыл? Мы на расстоянии в полмили можем определить, есть ли зверь в логове.
Философ с уважением посмотрел на своего темнокожего спутника. В этом огромном доме спокойно можно было спрятать роту солдат.
Когда они поднялись на лифте, в зимнем саду их уже ждала Соня. На Северина она бросила мимолётный взгляд.
- Когда вернётся? - спросил её Абдулла.
- Сказал, что завтра.
Девушка объявила, что через час накроет стол на веранде, и Северин отправился в свою комнату, принять душ и переодеться.
Когда он с ещё мокрой головой явился к накрытому обеденному столу, молодые, сдвинув стулья, о чём-то оживлённо перешёптывались. Стараясь не смотреть на девушку, философ сел, и перед ним поставили тарелку с фаршированными блинчиками. Начинка оказалась острой и вкусной, хотя вкус этот был для него непривычным.
- Мелко рубленое мясо цыплёнка в соусе тамаринда, - ответила Соня на невысказанный вопрос. - Папе очень нравится. Мой личный рецепт, русские блины и пенджабская начинка.
Влюблённые с хитрыми улыбками смотрели на гостя.
- В чём дело? - не выдержал Северин, расправившись с третьим блином.
- Соня рассказала, как ты той ночью снял трусы и тискал подушку. - Абдулла уже улыбался во все тридцать два зуба.
- Подушку?
Северин помнил свои ощущения, хотя и смутно. Это была не подушка, а горячее девичье тело.
- Все сикхские женщины немножко колдуньи, - призналась Соня.
Северин Эдмундович воспринял это отнюдь не философски. Было обидно, как маленькому мальчику, вместо конфеты получившему фантик-пустышку.
- Я думала, Папа мне как отец. Дочкой звал. А тут посылает к вам. Надо, говорит, дочка. Я думала, он мне добра хочет. Абдулла убить его хотел, еле отговорила.
- Он тебе рассказывал, как много сделал для этой деревни, какие тут все счастливые, благодаря ему, - лицо Абдуллы, улыбчивое минуту назад, сделалось эбонитовым. - Люди работают, а их зарплату Папа кладёт себе на счёт. Я слышал, он говорил Павлуше, как только накопим миллион евро, будем делать ноги. А что такое по-русски делать ноги, я знаю. Люди тоже недовольны, что за работу не видят денег, но боятся Папы и его нукеров.
- Но он дал людям образование, - пытался возразить философ.
- Вы походите по деревне, послушайте, - посоветовала Соня.
- А что, и пойду!
Северин решил, отдохнув после обеда идти в народ. Ведь именно для этого он оставил сытую и лицемерную Москву! Чувствуя приятную тяжесть в желудке, он, поблагодарив Соню за обед, вернулся в свою комнату. Резкими движениями, взбив подушку, с которой ещё ночь назад предавался любовным утехам, фейербахо и кантовед лёг на кровать и уставился в потолок. Он думал, что надо возвращаться в Москву, где его ждёт любящая и страдающая от отсутствия экзистенциализма у Сведенборга, жена. Он вернётся, обязательно вернётся, но с большими деньгами в кармане. Этих денег им с Эвелиной должно хватить, чтобы посетить все места, где когда-либо жили и мыслили великие философы. Но для этого надо, чтобы Абсолютов стал губернским парламентарием. И он им станет. " Папины деньги, плюс мой дар убеждения - вот залог победы! Полчасика отдохну - и в народ. Надо убедить людей, что если Папа и зло, то - наименьшее. Народ меня поймёт, этот народ-труженик, народ-философ и он меня непременно полюбит. Не может не полюбить". Под эту приятную мысль Северин Эдмундович заснул.
Проспал он не полчаса, а целых три. За окном вовсю буйствовал майский вечер. Прекрасно, селяне вернулись со своей трудовой повинности и сейчас, наверное, в собственное удовольствие копаются на огородах и сердца их открыты.
Приведя себя в порядок, надев велюровый пиджак, Северин вышел из комнаты. В доме было тихо и пусто. Он прошёл через зимний сад, заглянул на веранду. Посередине стола стояла ваза с благоухающей сиренью, ещё в обед её не было. Философ подошёл к перилам и подмигнул пруду, как старому знакомому. Ему вдруг захотелось выпить, несмотря на будний день. Без угрозы наказанья, нет радости побега, говорили сыны Ямато. Надо найти Соню, или хотя бы кухню. Северин Эдмундович вернулся в зимний сад и осмотрелся. Вокруг были зелёные заросли, и только к двери Папиного кабинета вела гравиевая дорожка. Подойдя к двери, он потянул за ручку. Дверь оказалась незапертой, и философ вступил в полумрак дубового кабинета. Он вспомнил, что где-то за письменным столом в стене должен быть бар. Испытывая чувство лёгкого стыда, принялся ощупывать стену. Чувство это усилилось, когда он поднял глаза и увидел, что Кирилл Кириллович с отеческой строгостью смотрит на него. Надо было отдать должное Тютькину, ему удалось передать особенность Папиного взгляда. Мол, я всё-всё про вас знаю. У Северина Эдмундовича появилось непреодолимое желание повернуть портрет лицом к стене или хотя бы накрыть чем-нибудь. Он схватился за раму, дубовая панель вместе с картиной отошла в сторону, открыв проход, во тьме которого с трудом были видны ведущие вниз ступени "Прямо-таки тайны Мадридского двора". В кармане пиджака лежали спички, Северин иногда позволял себе дома и на работе трубку с хорошим голландским табаком, да и рассеянная Эвелина часто забывала где-нибудь свою зажигалку.
Крохотный огонёк высветил бетонные стены, и он стал осторожно спускаться вниз, пока не уткнулся в ламинированную дверь. Та оказалась заперта, но философ, словно повинуясь внутреннему голосу, стал шарить по ней, и нащупал задвижку. За дверью был коридор, а в середине его мягко, переливаясь цветами радуги, светилось окно, расположенное примерно на уровне груди. Северин заглянул за толстое разноцветное стекло и увидел комнату, у противоположной от окна стены которой стояла широкая кровать, а на кровати... Окно располагалось под самым потолком, и комната была видна как сцена из императорской ложи.
На кровати происходило такое, что заставило его забыть о выпивке, Канте вместе с Гегелем и Фейербахом, об отсутствии экзистенциализма у Сведенборга и вообще обо всём на свете. Два переплетённых тела, одно чёрное, другое чуть светлее в немыслимых, почти гимнастических позах, приоткрытые в немом крике рты. На такое, даже в пору буйной молодости у них с Эвелиной не хватало фантазии. Во рту у Северина пересохло, рука непроизвольно потянулась к ширинке.
Абдулла в изнеможении откинулся на подушки, а счастливая Соня с благодарной нежностью погладила его внушительный моджо, который из грозного тарана стал превращаться в палку кровяной колбасы. Пальцы воина иджо ласкали коричневый сосок возлюбленной. Затем девушка, обернувшись простынёй, вышла из комнаты, должно быть, отправилась в ванную.
"Однако, какое большое хозяйство!" - с лёгкой завистью подумал наш философ, получив свою толику удовольствия. - "Больше, наверное, только у Папы, да и то вместе с заливными лугами".
Минуту спустя комнату покинул и Абдулла, и Северин понял, что место действия переместилось в ванную комнату и больше он здесь ничего не увидит. С трудом, отведя взгляд от тайного окна, он огляделся. Конец коридора тоже заканчивался дверью и за ней оказалась большая, но уютная спальня. Кровать была таких размеров, что дальний край её, казалось, уходил за горизонт. Огромное ложе было застелено китайским шёлковым покрывалом, цветы лотоса на тёмно-красном фоне. Рядом стоял стеклянный бар, где философ узрел многочисленные сосуды с вожделенной жидкостью. Он до краёв наполнил хрустальный фужер янтарным напитком и залпом выпил, совсем уж по простецки крякнув и поднеся к носу велюровый рукав. В голове прояснилось и кровь быстрее побежала по венам.
Ай да Папа, ай да сатир! Не удивительно, что ни в этой спальне, ни в кабинете нет телевизора. А зачем ему телевизор? В потайное окошечко насмотришься мавританских страстей, так и программа "Окна" покажется такой же пресной, как во времена исторического материализма передача " Ленинский университет миллионов".
Северин Эдмундович заметил на кровати два банных халата, и один из них явно женский. - "Что за одалиску прячет здесь чудищенский Гарун аль-Рашид?". В большой ванной комнате, куда он заглянул, на стеклянной полке теснилось множество баночек и флаконов, а в красивом пластиковом стакане стояли две зубные щётки.
- Что это со мной? - вдруг спохватился Северин. - Лезу в чужие жизни в грязных ботинках, вместо того, чтобы идти в народ.
Кровь от выпитого бросилась в голову и он подошёл к раковине, чтобы сполоснуть лицо холодной водой. Подняв глаза, как ему сначала показалось к зеркалу, он увидел в нём две смуглые женские груди, ритмично колыхавшиеся. Всё это было так неожиданно, что философ поначалу отпрянул от чудо-зеркала, но потом упёрся горячим лбом в прохладное стекло, за которым появился открытый Сонин рот с двумя рядами жемчужных зубов, а на заднем плане потная, чёрная, мускулистая грудь нигерийца.
- Господи, да что же это такое? - простонал Северин Эдмундович, трясущимися руками расстегиваю непослушную ширинку.
На ватных ногах он по тайному коридору вернулся в кабинет, закрывая за собой все двери. Поставил Папин портрет на место, и панель, видимо бывшая на роликах, которые ходили по специальному пазу, почти бесшумно тут же закрыла проход. Пройдя в свою комнату, рухнул на кровать, не снимая пиджака. Идти в народ совсем не было сил.
Северин чувствовал себя последней скотиной, ещё бы, всего за два дня он уже три раза изменил Эвелине, и нет ему прощения! И что это он разлёгся, как кот, объевшийся сметаны? Решительно встал, разделся и прошёл в душ, где с остервенением тёр себя мочалкой, как будто уничтожая следы похоти на своём теле.
Через десять минут он уже решительно шёл по направлению к деревне.
-Куда спешим?
Из-за большого куста, что рос на обочине дороги, которая от Папиного дома вела в село, появилась рослая фигура, и, приглядевшись, Северин узнал одного из гвардейцев Павлентия.
- А в чём собственно дело? - вызывающе спросил он.
- Всё нормально, отец, - ответил тот, хотя был младше Северина лет на десять.
- И никакой я вам не отец, а иду прогуляться по сельской улице.
- Понятно. Тогда мне с вами по пути.
- Это ещё зачем?
- Приказ Кирилл Кириллыча без сопровождения вас не выпускать.
- Я что, под арестом?
- Да бросьте вы, - засмеялся "гвардеец", - под каким арестом! Переживает он за вас, вот и приставил охрану.
- А-а! - Северин Эдмундович был явно польщён. - Но что же здесь со мной может случиться?
- Да мало ли что! Из соседнего села пьяная молодёжь иногда забредает. Неделю назад двоих с завода поймали, били и требовали, чтобы вынесли им канистру "Чудогона". Про нашу продукцию слава-то на всю область.
- И сильно били?
- Сильно. Папа, простите, Кирилл Кириллыч даже им больничные листы выдал.
За придорожным кустом, откуда появился страж, Северин заметил ещё одного. Тот возлежал на зелёной мураве, но отнюдь не с праздным видом, зорко следя за парадной дверью Папиного особняка.
"Пожалуй, провожатый для хождения в народ лишним не будет" - подумал он, выслушав эту жуткую историю.
Вдвоём они двинулись вдоль по главной улице, причём навязавшийся хранитель философского тела бросил многозначительный взгляд в сторону оставшегося товарища.
Напрасно Северин озирался по сторонам в поисках приветливых сельских лиц, улица была пуста, как ночной клуб в полдень. Он видел лишь закрытые калитки, даже окна, несмотря на тёплый вечер, были затворены. Пару раз померещился чей-то враждебный взгляд, вот только непонятно кому предназначавшийся, ему, с открытой душой идущему к людям, или его провожатому?
Охранник, хотя и не отличающийся тучностью, скорее наоборот был мосласт и худ, очень сильно потел. Он то и дело вытирал затылок несвежим платком, при этом фыркал как тюлень. Северин морщился, начиная тяготиться таким обществом.
Так они шли прогулочным шагом, пока улица не упёрлась одним концом в подножие холма. С его вершины открывался захватывающий вид на заливные луга и видневшийся вдалеке лес.
- Благодать! - произнёс охранник, словно опахалом обмахивая себя грязным платком.
Вид был действительно впечатляющим, но замечание этого потеющего мужика вызвало у Северина Эдмундовича раздражение.
"Вот увязался на мою голову! - с неприязнью подумал он. - Мало того, народ распугал, опричник, так ещё и со своими дурацкими фразами!". Хотелось побыть одному, поразмышлять о чём-нибудь высоком после неожиданного двойного взрыва низменных чувств.
- Упарились, небось, а, касатики?
Оба одновременно обернулись. Перед ними, уперев руки в бока, стояла старушенция, в которой философ признал свою попутчицу, когда ехал на электропоезде в эти удивительные края.
Бабулька смотрела на них с хитрой, но добродушной улыбкой.
- Тебе чего, мать? - спросил её охранник.
- Мать, она у человека одна. Твоя-то жива ещё?
- Да я и не знаю, - наморщил тот лысеющий лоб. - Лет десять дома не был.
- Ну вот, свою родительницу забыл, а меня матерью кличешь. Спрашиваю, упарились, поди, в такую-то теплынь?
- Есть немного, - ответил Северинов провожатый, в очередной раз, вытирая свой затылок.
- Идёмте, я вас квасом холодным угощу. Настоящий квас, домашний.
- А покрепче у тебя чего-нибудь найдётся? - с надеждой спросил охранник.
- Так ведь вторник нынче?
- Да мы не скажем никому.
- Ты кваску моего попробуй, и не захочешь больше ничего, - заверила его старушка.
Хотя и разговаривала бабулька с охранником, но почему-то всё время смотрела на Северина.
Добротный бабкин дом одиноко стоял по другую сторону холма. Было ему лет за сто, но сразу бросалось в глаза, что за домом следили, краска нигде не шелушилась, оконные ставни не кособочились, забор ровный, а калитка справная.
- Присядьте-ка вон пока на завалинку, а я вам кувшин вынесу.
Спутник Северина тут же уселся на скамейку у калитки, вытянув ноги, от которых окрест распространился запах сыра рокфор. Философ демонстративно встал чуть поодаль.
Хозяйка вынесла глиняный кувшин и две алюминиевые кружки. Первая была поднесена охраннику, и он с жадностью выпил её.
- Ох, и славный у тебя квас, бабка!
- Пей, милок ещё! - пенистый напиток вновь наполнил кружку.
Философ, на которого старушка не обращала никакого внимания, почувствовал прямо-таки детскую обиду.
- А мне, можно? - жалобно вопросил он.
- А ты, - не поворачивая к нему головы, отвечала хозяйка, - водицы попьёшь из колодца.
Стрелял я в девушку, стрелял в хорошую, по обстоятельствам, а не со зла!
Это охранник противным голосом затянул песню. Северин с ужасом увидел, что глаза его закатились, а тело безвольно стало сползать с завалинки на землю.
- Ну-ка, антилигент, усади его поудобней! А то не дай Господи, простудится, на земле-то лежачи! Земля-то ещё не прогрелась. Ну, чего встал-то? Живой он, живой, просто устал немного! Пару часиков отдохнёт и будет как огурчик.
Несмотря на кажущуюся худобу, Павлушин гвардеец был ох как тяжёл! Кряхтя и беспокоясь, как бы не испачкать свой импортный пиджак, философ с трудом усадил его на лавку, прислонив для устойчивости к стенке избы.
Старушка открыла калитку и поманила Северина пальцем.
- Вон по той тропиночке, мимо огородов пойдёшь. Увидишь большой амбар, туды и заходи, не бойся.
В амбаре собралось человек пятьдесят. Когда он вошёл все повернули к нему головы, с неодобрением разглядывая велюровый пиджак. У дальней стены стоял грубо сколоченный стол, за которым председательствовал загорелый, что было удивительно, ибо лето ещё не наступило, почти до черноты мужчина в белой с короткими рукавами рубашке.
- А вот и господин философ пожаловал! - объявил он, привстав из-за стола. - Я думаю, такому почётному гостю место только в президиуме.
Люди молчали, нейтрально разглядывая гостя. Приняв это молчание за знак согласия, председатель указал на место рядом с собой.
- Прошу вас!
- Может я лучше где-нибудь в уголочке? - смутился Северин Эдмундович.
- Ваше городское жеманство здесь не уместно! - сказал один из присутствующих, и он узнал в говорившем давешнего пастуха, любителя Боннара.
- Ну, какое уж тут жеманство, - пробормотал философ, проходя между рядов к председательскому столу.
Председатель мельком взглянул на него и обратился к собранию:
- Очередное заседание подпольного комитета сопротивления позвольте считать открытым. В зале присутствует пятьдесят два человека, из них восемь - члены комитета, остальные активисты нашего ширящегося движения. А также гость. Будьте добры, представьтесь, пожалуйста?
Северин Эдмундович встал и представился. Когда подпольщики услышали, что перед ними целый доктор, да ещё философских наук, в зале, то есть в амбаре послышался лёгкий шум, а взгляды, из нейтральных превратились в одобрительно-уважающие.
- Тише товарищи, перейдём к регламенту, - председатель постучал по столу костяшками пальцев.
В "зале" тут же установилась тишина, и Северин про себя отметил, что собравшиеся спаяны железной дисциплиной.
- Итак, на сегодняшней повестке дня три пункта, - начал председательствующий. - Выступление бывшего председателя нашего хозяйства, а ныне политэмигранта Зюзюкина, который специально прибыл к нам из Верхних Грязей. Пункт второй - подведение итогов деятельности нашего комитета за зимне-весенний период. Пункт третий - постановка новых целей и задач в меняющихся условиях борьбы. Я имею в виду выборы в губернскую думу, в которых хочет принять участие представитель нашей нынешней власти. Ну и в заключение, как всегда наш символический акт неповиновения.
Казённый язык председателя напомнил Северину молодые комсомольские годы, и лёгкая волна ностальгической грусти накрыла его.
К председательскому столу уже протискивался крупный мужчина с одутловатым лицом попившего всласть, и философ понял, что это и есть исторический персонаж Зюзюкин, прибывший на родину контрабандными тропами. Бывший председатель обратил покаянный взор к собранию и начал свою речь.
- Земляки! Односельчане! Братья и сёстры! Родные мои!
- Ближе к делу, Матвей! - остановил его затянувшееся обращение председательствующий.
- Ну да, - Зюзюкин одёрнул полы мятого пиджака. - Я, конечно перед вами кругом виноват! Пил, воровал колхозное имущество. Эх, да что там говорить! - махнул он рукой. - Нет мне прощения!
Бывший председатель опустил крупную голову. "Зал" молчал, видимо ожидая, когда экс-расхититель бухнется перед ним на колени.
- Но и вы тоже должны понимать, время было такое! Всё рушится, из райкома - никаких директив, как в рот воды набрали! Ну, я и сорвался. А тут на днях Пушкина прочёл, "Маленькие трагедии" называется. Там одна трагедия есть, "Пир во время чумы". И так она меня проняла! Ведь это мы с Зинкой и Колькой Травкиным пировали!
- А раньше ты не мог её прочитать, - раздался насмешливый голос из "зала", - когда председательствовал?
- Раньше всё недосуг было, - виновато отвечал Зюзюкин.
Из самой середины народной гущи поднялся сухонький мужичок в майке с глубоким вырезом, открывающим жилистую шею кирпичного цвета, и Северин подумал, что не зря американцы зовут своих фермеров красные шеи.
- Раскаяние - дело, конечно, нужное, как учат нас святые отцы. Но вот Мани утверждал, что душа человека безгрешна, а всё зло от материй...
Философ догадался, что красношейный - местный специалист по манихейской ереси, своей трудовой деятельностью доказывающий, всё материальное в этом мире рано или поздно превращается в навоз, ибо это и есть квинтэссенция всего нашего бытия, которое по Марксу должно определять наше же сознание.
- Поликарпыч, давай не будем затевать здесь философские диспуты, - прервал скотника-теолога председательствующий, бросив быстрый взгляд на гостя. - Для этих целей тебе Абсолютов предоставил воскресенье. Ведь Матвей не за этим к нам приехал, верно? Давай, Матвей, говори по существу!
- Можно и по существу, - кивнул Зюзюкин. - У меня свояк в Зел-ске, в банке работает.
- Это тот из райкома, которым ты Папу стращал?
- Он самый! И ничего смешного здесь не вижу! Райкомовские, они ни при какой власти не пропадут.
- Это точно! - подал голос Скотников. - Дерьмо, оно не тонет. Это я тебе как скотник говорю.
- Давайте не будем превращать собрание в базар! - возвысил голос председательствующий.
Зюзюкин некоторое время обиженно посопел, а затем продолжал:
- Вот вчера свояк мне и поведал, что Папа ваш, валютный счёт открыл, и с рублёвого на него все деньги перевёл. Говорит, сумма-то немалая!
Последнюю фразу он произнёс с явным злорадством.
- Никакой он нам не папа! - зашумел зал, и председатель собрания опять стал призывать к порядку.
- В банке том, в валютном отделе Зинка Брындина работает. У-у, змеюка! Сколько я через неё от Клавы своей натерпелся, ведь чуть из дому не выгнала.
Речь шла о бывшем колхозном бухгалтере, опять догадался Северин Эдмундович, знакомый с историей Чудищ.
- Абсолютов с ней шашни крутит, - продолжал Зюзюкин. - А на днях, на этой, как её, корпоративной, - последнее слово с трудом далось ему, - вечеринке Зинка пьяная хвасталась, что охмурила клиента номер один, влюбился, мол, в её прелести, как пацан, и готов на всё. Обещал даже забрать из банка все свои сбережения и бросить к её ногам. Вот!
Бывший сельский глава замолчал и вытер рукавом пот со лба. В "зале" установилась нехорошая тишина.
Сосед Северина по столу медленно произнёс:
- Я так полагаю, что речь идёт о нашем фонде будущего развития?
- А ведь говорил я вам селяне, - опять вскочил скотник Скотников, - не будет добра от этого ФБРа! Что это за аббревиатура такая? Зловещая, я вам скажу аббревиатура!
- Да при чём тут аббревиатура, Поликарпыч? - махнул рукой председательствующий. - Надо думать, как наши кровные в село вернуть.
И тут "зал" взорвался. Северин подумал, что доски старого амбара не выдержат, а охранник на завалинке, несмотря на дурман-квас проснётся. Предложения сыпались как горох из дырявого мешка. Взять штурмом Папину резиденцию, взять где-нибудь на дороге Папу в заложники, и даже ограбить Зел-ский банк, но опустошить исключительно счёт Абсолютова, где вот уже несколько лет покоится пресловутый ФБР.
Напрасно председательствующий взывал к порядку. Взрыв возмущения был настолько сильным, что люди забыли о дисциплине и конспирации.
"До чего же доверчив и наивен наш народ! - думал Северин Эдмундович, отстранённо наблюдая, как волны народного гнева бьются о дощатые стены амбара. - Как падок на посулы и обещания этот народ-богоносец, народ-ребёнок!" Вот уж действительно, народ-ребёнок, улыбнулся он своему определению. Сколько детской непосредственности в русском характере! Вроде бы и тысячелетие истории давно отметили, но древний русич отличался от московита, как тот в свою очередь разнился с русским времён Империи. Затем новый тип, который инакомыслящие называли совок, и вот сейчас россияне. Как змея весной сбрасывает кожу, так и люди, живущие на просторах Евразии, сбрасывают груз прошлого, без сожаления расставаясь с ним, возрождаясь к новой жизни. Не то, что чопорные англичане, цепляющиеся за свои традиции, или грузины до сих пор говорящие на языке Шота Руставели. Правда новая жизнь для народа, в итоге, оказывается не лучше старой, но надежда, должно быть, умрёт вместе с последним русским.
Между тем регламент летел ко всем чертям, и председатель принял решение досрочно распустить собрание.
- Остаются только члены комитета, - провозгласил он. - Остальные, разбившись на пары, тихо расходятся по домам.
- А как же акт неповиновения?
Люди вцепились в скамьи, словно боялись, что их начнут выносить на руках. "Что же это за акт неповиновения такой, - подумал философ, - если им нельзя пренебречь как вторым и третьим пунктом регламента?".
- Поликарпыч, - вздохнул председательствующий, - зови бабу Дусю.
Скотник поспешно исчез в дверях амбара, который сейчас напоминал растревоженный улей.
- Ничто не ново под солнцем, - слышались голоса, - белые пришли - грабят, красные пришли - грабят!
- К топору, хрестьяне! Пустим в басурманский дом красного петуха!
- Ситуация становится непредсказуемой, - наклонился к уху Северина председательствующий. Максимум через час о рассказе Зюзюкина будет знать вся деревня и чем это закончится, прогнозировать трудно.
Он обеспокоено оглядывал "зал".
- Извините, забыл представиться. Залетаев Борис Петрович - директор местной средней школы и по совместительству глава подпольного комитета.
Тем временем в амбар вошла баба Дуся, а за ней красный от натуги Поликарпыч внёс 10-литровую флягу, которую водрузил на стол.
Шум стих, как по мановению волшебной палочки. Пятьдесят пар глаз впились в алюминиевую бадью, по обеим сторонам которой встали как часовые бабка и скотник.
- Соблюдаем очередность и порядок, - обратился к людям Залетаев. - Женщин пропускаем вперёд.
Женщин среди собравшихся было едва на треть. Баба Дуся достала из передника алюминиевую кружку, а манихеевед открыл крышку фляги. По амбару поплыл сивушный запах. Каждому подходившему бабка подносила кружку и говорила какие-то не слышные Северину слова. Он заметил, что, совершив акт неповиновения, лица людей приобретали умиротворённое выражение.
Когда акт причащения, простите, неповиновения, был завершён, селяне, со счастливыми улыбками разбившись на пары, покидали амбар. Соблюдая принцип конспирации, пары ждали не менее двух минут после выхода предыдущей.
Через полчаса в амбаре остались восемь комитетчиков, баба Дуся, статус которой в этой организации Северину Эдмундовичу был неведом, сам он, да одиноко сидевший в дальнем углу Зюзюкин, в трезвых глазах которого стыла тоска. Тоска эта, должно быть, поселилась в его грешной, вопреки основному манихейскому догмату, душе с тех пор, как Абсолютов отобрал у него власть.
Скотников вылил из фляги остатки самогона в кружку, наполнив её наполовину.
- Матвей, - окликнул он тосковавшего Зюзюкина, - а ты чего там сидишь как сыч? Даже к фляжке не подошёл. Али боишься проявить политическую нелояльность?
- Ничего я не боюсь! - отвечал бывший председатель. - К фляжке вашей не подошёл, потому год уже как в завязке. Прошлой весной Клавка мне торпеду вшила. Прям вот сюда, - ткнул он пальцем в свою массивную ляжку. А сижу здесь, потому что жду задание от вашего подпольного комитета. Готов на любую работу! Потому как искупить хочу немалую вину свою перед народом!
- Как сказал, а! - восхитился Поликарпыч. - Неужели Пушкин на тебя так повлиял?
- А хотя бы и Пушкин!
- Можно ли доверять пусть бывшему, но расхитителю? - высказал опасение один из членов комитета.
- Враг моего врага - мой друг, - принял решение Залетаев. - Присаживайся, Матвей, поближе.
- Северин Эдмундыч, - придвинул кружку к философу Скотников, - уж вы не побрезгуйте.
- Я сегодня уже совершил один акт неповиновения, - засмеялся тот. - Причём из Папиных запасов и из его посуды.
- Эх, борьба наша требует повседневных лишений! - Поликарпыч опрокинул кружку в рот.
- Всё юродствуешь, - с жалостью посмотрел на него глава подпольного комитета.
- Друзья мои, - встав из-за стола и благородно приосанившись, подал голос Северин, - так как я не являюсь членом вашего комитета, и даже не имею чести быть жителем этого замечательного села, а, кроме того, в настоящее время работаю на Абсолютова, то своё пребывание здесь нахожу, как бы сказать, не совсем уместным.
- Мы хотим сделать вам предложение, - быстро сказал Залетаев.
- Перевербовывать будем, - усмехнулся Поликарпыч.
- А вы знаете, сколько Абсолютов предложил мне за PR-акцию?
- Для вас, значит, деньги решают всё? - ехидно спросил пастух, знаток Боннара.
Северин Эдмундович смутился. Убежать из дома в поисках правды жизни и оказаться на службе у пусть талантливого, но проходимца - это ли не ирония судьбы?
- Я тебя, касатик как в вагоне-то приметила, так сразу голос мне был, - заговорила баба Дуся. - Мол, он это, Посланец. А уж когда ты на нашей станции сошёл, поняла, что вот она свершается Божья воля. Зачем, милок противишься ей?
- Ну и чего вы от меня хотите?
- Для начала, сядьте.
Философ сел.
- Наш подпольный комитет, - начал Залетаев, - вот уже два года ведёт нелёгкую борьбу в условиях жесточайшей диктатуры.
- Ну почему наведение порядка всегда отождествляют с диктатурой? - перебил его Северин. - Абсолютов вывел вас из тьмы пьянства и невежества! Разве не так?
- О, афиняне были гораздо менее изощрёнными, - откликнулся пастух. - Своим рабам образования они не давали. Как это благородно со стороны Абсолютова, вывести нас из тьмы невежества, чтобы тут же окунуть во тьму бесправия! Вы вот в столицах ваших тоже зарплату отдаёте в фонд будущего развития?
- Надо пойти на диалог, прийти к согласию. Я могу выступить посредником.
- Как это типично для нашей интеллигенции, встретить в тёмном переулке грабителя и вступить с ним в диалог! О чём прикажете беседовать с Абсолютовым? О стоицизме Сенеки, или о гегелевской "вещи в себе"? А если волки напали на моё стадо, мне, что, тоже с ними диалоги вести?
- Ты закончил, Степан? - сурово посмотрел на разошедшегося пастуха Залетаев, и повернулся к гостю. - Когда я сказал, что у нас к вам предложение, я имел в виду именно деловое предложение. Сколько вам обещал Абсолютов за подготовку к выборам?
- А при чём тут это?
- Мы заплатим столько же, если вы поможете разоблачить его именно во время выборов. Мы здесь хоть и философы, - усмехнулся он, - но далеко не идеалисты. Вашу статью об Абсолютове и созданном им в нашем селе экономическом рае, я уже прочёл. Что могу сказать? Чувствуется рука мастера. Даже в сыром виде она впечатляет, ложь выглядит правдивее самой правды. Как только её опубликуют в областной прессе, журналисты слетятся сюда как мухи на мёд. Абсолютов, естественно постарается, чтобы на конференции были проверенные им люди. А вам он пока верит.
- Когда вы успели прочесть мои наброски? - поразился Северин Эдмундович. - Как смогли? Текст всегда был при мне, даже Абсолютов читал в моём присутствии.
- У нас свои секреты мастерства. Итак, сколько обещал вам Абсолютов?
- Сто тысяч, в случае если он победит.
Слова эти с трудом дались Северину, верившему, что духовное должно главенствовать, и даже трёхдневная щетина не смогла скрыть румянца смущения.
Половина комитета ахнула.
- Но я готов и за меньшую сумму, - поспешно добавил он.
- Если мы выведем Абсолютова на чистую воду, вы получите свои сто тысяч, - твёрдо заявил Залетаев.
- Всё равно платить будет Папа, - хохотнул Поликарпыч.
- Ну что, по рукам?
Где-то в глубине Северина зашевелилось слабое чувство тревоги. Перед глазами почему-то встало лишённое духовности и сострадания лицо Павлентия.
- Решайте быстрее, ваш соглядатай скоро проснётся. Или вы не до конца ответили себе на вопрос, кто во всей этой чудищенской новейшей истории виноват? - в последнем вопросе Залетаева слышался сарказм.
Ох, как тяжело было, наверное, принцу Датскому, когда перед ним встал вопрос "to be or not to be"!
- По рукам!
Так Северин Эдмундович предал Папу.
- Подождите!
Охранник тяжело бежал по дороге, смешно прижимая мосластые кулаки к впалой груди и поднимая пыль. Догнав философа, он достал совсем уже грязный платок и привычно вытер затылок.
- Ну, ты и спать, братец! - улыбнулся философ, - Да так сладко, рука не поднялась разбудить.
- Сам не пойму, как это со мной! Будто сознание потерял! И долго я так?
- Часа полтора, не меньше, - посмотрел Северин Эдмундович на часы.
- Я прошу вас, не говорите Павлу Егорычу! - умоляюще воздел к нему руки незадачливый страж. - Он у нас строгий, враз уволит без выходного пособия! А мне уже сорок пять, куда я пойду? У меня сын в Зел-ке в этом году в институт поступать собрался. Вы - интеллигентный человек, сами должны знать, какие деньги там требуют.
-Успокойся, любезный, этот казус останется между нами, - снисходительно заверил его Северин. - И много требуют за поступление?
Охранник почему-то подошёл к нему так близко, что Северин почувствовал несвежий запах изо рта и прошептал сумму в самое ухо.
- Хм-м, ну и аппетиты у зел-ских сеятелей разумного, доброго и вечного! - нервно проговорил философ.
За такую же сумму ему предстояло восстановить поруганную справедливость в Чудищах.
Страж проводил его до самого дома, и даже услужливо распахнул тяжёлую дверь.
Дом встретил Северина какими-то звуками. Поднявшись наверх, он понял, что это было журчание маленького искусственного водопадика в зимнем саду, да тёплый майский ветер с открытой веранды с чуть слышным шелестом ласкал цветы рододендрона и магнолий.
Веранда была пуста, на столе одиноко стояла в вазе сирень, сорванная Соней ещё утром.
Философ зашёл в английский кабинет, не забыв предварительно постучать. Кто его знает, этого Абсолютова, вдруг вернулся и сидит тихо за своим ореховым столом?
Комната Сони и Абдуллы была также пуста. Несколько минут он постоял у цветного окошка в надежде, что вот сейчас влюблённые войдут, и он увидит третий акт.
В спальне Абсолютова он обнаружил третью дверь, за которой оказался устланный ковровой дорожкой коридор. Из трёх больших окон совсем близко виднелся пруд, а рядом с Папиной, была дверь в номер влюблённых. Северин постучал, с минуту послушав тишину, толкнул дверь и вошёл. В спальной всё носило явные следы поспешного сбора.
-" Неужели влюблённые решили покинуть это гостеприимное гнёздышко, даже не попрощавшись с хозяином? Кирилл Кирилыч будет неприятно удивлён", - подумал философ. О том, как будет удивлён Папа, если узнает, что его политтехнолог вступил в тайный сговор с оппозицией, думать почему-то не хотелось.
Коридор заканчивался лестницей наверх, которая вывела его в самую гущу зимнего сада, и Северин понял, почему со стороны веранды не замечал эту дверь, ведущую на первый этаж. Вход был скрыт под густой листвой экзотических растений.
С противоположной стороны зимнего сада он увидел ещё одну дверь, которая вела в вожделенную кухню. Только сейчас Северин вспомнил, что с полудня ничего не ел. А между тем на Чудищи опустилась ночь. За окном внезапно начавшийся ветер трепал листву и гудел в проводах.
Философ раскрыл огромный холодильник, доверху забитый продуктами. Он схватил первое, что попалось ему под руку. Это оказались фаршированные блинчики, приготовленные Соней ещё в первой половине дня. Не разогревая их, Северин с жадностью съел три штуки. Затем, обозрев холодильник в поисках питья, нашёл литровую бутыль с холодным молоком.
Когда насытившийся спец по Канту, Гегелю и Фейербаху добрался до своей комнаты, майский дождь стеной обрушился на деревню. В чёрном небе заблистали электрические разряды, от небесного грохота Папин особняк сотрясался, как заядлый курильщик от приступа сильного кашля. Казалось, природа решила наказать непокорных жителей за неблагодарность к своему благодетелю.
Северин прикрыл большое окно, и устало опустился на кровать. Ногой он подвинул к себе итальянский портфель, в котором под голубой сорочкой из страны Сенеки и турецкими трусами лежал томик Рене Декарта.
-"Что там говорил великий француз? Мыслю - значит существую. Ну, что ж, жизнь продолжается". Северин откинулся на подушку и принялся размышлять.
Земля за считанные минуты раскисла, но дождь продолжал вбивать крупные капли в чернозём, хлестал по деревьям и крышам домов. В этот поздний час главная улица была пуста, да в ответвляющихся от неё проулках не было видно не души. Из коровника раздавалось испуганное мычание, молнии сверкали в непосредственной близости и пугали бурёнок.
Громовые раскаты напомнили Поликарпычу шедшие в этих местах бои в мае сорок второго. Он тогда семилетним пацаном прятался с матерью в погребе.
С улицы раздался сигнал автомобиля. Скотник выглянул из дверей и увидел знакомую полуторку. Схватив в каждую руку по два больших ведра, он, с трудом вытаскивая ноги из глубокой грязи, двинулся к грузовику.
За рулём сидел сам глава подпольного комитета.
- Неси ещё столько же! - крикнул он, перекрывая шум дождя.
- Дык, ведь всегда четыре брали?
- Про философа забыл? Новая статья расходов.
- Понял! - расплылся в беззубой улыбке знаток манихейства.
Вскоре, потяжелевшая на восемь пустых вёдер и Поликарпыча, машина стала медленно подниматься по дороге, ведшей через холм, пронзая фарами плотные струи дождя. С трудом, преодолев пару километров по глубокой колее, в которой плескалась густая чёрная жижа, она остановилась у узкого, заросшего густым кустарником оврага. Скотник, несмотря на немолодые годы, проворно перелез из кабины в кузов и побросал в густую траву все ведра.
Кустарник по краям балки рос так плотно, что, несмотря на ливень, редкие дождевые капли достигали её дна. Ночную тьму время от времени прорезали вспышки молний.
Скинув на дно оврага оцинкованные вёдра, подпольщики, скользя и цепляясь за частые кусты, спустились сами. Залетаев достал из кармана своего необъятного дождевика большой фонарь и принялся метр за метром шарить лучом по стенке балки.
- Здесь! - наконец сказал он. - Поликарпыч, а ну, помоги!
Вдвоём они уцепились за большой куст, и он оказался у них в руках вместе с большим, почти квадратной формы куском дёрна.
- Кладём на землю. Аккуратней! - скомандовал директор школы.
В образовавшуюся дыру мог запросто пролезть взрослый человек, если он, конечно не крупногабаритных размеров. Главный подпольщик Чудищ, имевший поджарую, среднего роста фигуру в мгновение ока исчез в ней и вскоре протянул наружу обе руки, куда Поликарпыч сунул два ведра. Когда все восемь объёмистых сосудов оказались внутри, туда же юркнул и шустрый манихеевед.
Пятиметровый, выложенный бетоном лаз привёл двух членов комитета в бетонный же склеп, два на два метра площадью и около полутора метров высотой. В крохотном помещении как раз уместились восемь вёдер и присевшие на корточки заговорщики. Вдоль одной из стен шла стальная шестидюймовая труба.
- Вот она, кормилица!
Поликарпыч нежно погладил тускло блестевший в свете фонаря металл.
- К делу, Поликарпыч, к делу!
Скотник подставил ведро и вытащил затычку. Из дырки весело побежала неопределённого цвета струя и "склеп" наполнился волнующими сердце каждого сельского жителя ароматами.
- Пошла, родная! - как ребёнок засмеялся Поликарпыч. - Петрович, как это там, у хохлов называется? Технический отбор, кажись?
Не заполнив и половину ведра, струя внезапно исчезла.
- Эй, ты чего это, голубушка? - встревожился Скотников. - А ну, кончай эти шутки!
Он ласково, как бурёнку погладил стальной бок. Потом приставил к дырке глаз и даже приложился к ней ртом, пытаясь высосать изнутри драгоценную жидкость. Но все усилия его были тщетны, дырка насмешливо следила за манипуляциями знатока манихейства, не выдав больше ни капли.
- Петрович, что это, а?
Залетаев был спокоен, как и полагается в любых ситуациях быть главе организации, вставшей на тернистый и опасный путь подпольной борьбы. Лишь загорелое лицо его выражало недюжинную работу мысли.
- Это значит, что на заводе перекрыли все краны, - наконец выдавил он. - И это значит, что кто-то нас предал.
- Ну, ясно, кто! Пижон этот московский!
- Пошевели мозгами! Он не знает о тайнике, да и об отборе.
Сам Борис Петрович активно шевелил серым веществом, дедуктивным методом пытаясь вычислить предателя. К трубе подпольному комитету удалось подключиться два месяца назад, но этому предшествовала титаническая подготовительная работа.
- О месте врезки кроме нас с тобой не знает никто, - начал размышлять вслух Залетаев, - иначе нас бы здесь ждала засада. С Абсолютовым шутки плохи. Так?
- Ну, так.
В апреле, лишь только сошёл снег, они с Поликарпычем сделали подкоп и выложили лаз бетоном, тщательно замаскировав его. Работали вдвоём целую неделю. О том, что проводится "технический отбор" посвятили всех восьмерых членов комитета. Значит, изменника предстояло искать среди ближайших соратников.
- Степан, - начал загибать пальцы Скотников, - Пётр Николаевич, баба Дуся, Тонька моя, братья Хрулёвы, да мы с тобой. За Тоньку я головой ручаюсь! Тридцать лет как-никак вместе, воспитал. Верю как себе.
- А я Матвей и себе не верю. Разрежь меня на две половинки, одна другой верить не будет!
- Тяжко тебе, Петрович! А ведь детей учишь.
- Детям верю! А знаешь, почему? Потому что насквозь их вижу. Но вот взрослых homo sapiens ещё не научился. Меня сейчас, Матвей, другое волнует, чем мы философу чёрный пиар оплачивать будем?
- А может, это, - Поликарпыч почесал затылок, - трубу-то эту всё одно включат. Папа за простой сам немало теряет.
- Поэтому, - стал развивать мысль Залетаев, - объявляю круглосуточное дежурство. Завтра вечером я тебя сменю.
- Дык, это, а закусь? - кивнул скотник на неполное ведро.
- Сейчас спать ложись, а утром, перед работой я тебе чего-нибудь привезу.
- Совсем забыл! - вдруг хлопнул себя по лбу Борис Петрович. - Завтра же выпускной! Придётся тебе, Поликарпыч, пару деньков здесь посидеть.
- Заживо меня похоронить хочешь?
-Ты когда в комитет вступал, клятву давал?
- Давал, - обречённо вздохнул скотник.
Глава подпольщиков стал пробираться к выходу, оставив знатока манихейства в тесном склепе с пустой трубой, фонарём и ведром, заполненным на треть.
* * *