Медаль за отвагу
Рассказ
Как – то в начале осени я возвращался с дачи. Был будний день, и в электричке пассажиров немного. Я сел в середине вагона у окна. Лукошко с грибами поставил возле скамейки. Напротив меня сидел седой мужчина преклонных лет, в отутюженном черном костюме, и новых ботинках – видно было, что обуты они в первый раз. Он был занят разгадыванием кроссворда. Когда я сел, мужчина оторвался от своего занятия, и внимательно посмотрел на меня. Тут только я заметил у него на лацкане пиджака звезду Героя Советского Союза, а под ней несколько рядов орденских планок.
- Ух, ты, какие красавцы! – сказал он, указывая на лукошко. – Говорят, в этом году много грибов?
- Много, - ответил я. – Даже восемь белых нашел.
- А я, вот, почитай, в самом лесу живу, а сходить все никак не соберусь.
Мы разговорились. Вместе разгадывали кроссворд. Перешли на другие темы.
Я, конечно, видел Героев Советского Союза, но только издалека, и то, в основном по телевизору, а вот так, что бы как сейчас, разговаривать – в первый раз.
- Извините, - не выдержал я своего любопытства, - а за что вас наградили званием Героя? На войне?
Он на минуту задумался, потер лоб ладонью:
-На войне. Где же еще? Будь она неладна.
- А за что? Если не секрет, конечно.
- Да какой секрет? Сколько времени уже прошло.
Было видно, что мой попутчик волнуется. Он сложил газету, затем опять зачем то развернул.
- Сколько лет уже прошло, а спокойно не могу вспоминать об этом. Собственно говоря, все началось вот с этой медали, - он показал на голубоватую планку. – «За отвагу». Мне она дороже всего. И если бы не было ее, то не было бы и этой звезды, да и вообще вряд ли я бы сейчас здесь сидел.
Война началась, когда ее никто не ожидал. Мне за неделю до этого семнадцать лет исполнилось. Я в колхозе работал после восьмилетки, здесь, под Москвой. И сейчас там же живу.
Сразу же объявили мобилизацию, мужиков всех по забирали, товарищей моих, кому по восемнадцать и больше было – тоже. Мы с другом одногодком несколько раз ходили в военкомат – не берут. Молодые, говорят, успеете еще. Какой там успеете? Друзья уже вовсю воюют, а мы чем хуже? Семнадцать лет. Пацаны еще совсем были. Романтика в голове, подвиги там всякие. Лишь бы на фронт попасть, а там мы вдвоем всех немцев разгоним.
А положение, между тем, складывалось все хуже и хуже. Фашисты рвались к Москве со страшной силой, не жалея никого и ничего. Фронт сам приближался с каждым днем.
Взяли и нас, в конце концов, с товарищем. Как я рад был! Прибежал домой, кричу: «На войну берут. Ура!»
Мать, конечно, в слезы, вцепилась в меня:
-Не пущу!
Проплакала всю ночь. Но на утро собрала узелок со всем необходимым. Благословила:
-Иди! Что же теперь поделаешь? Время такое.
Бабушка, плача, перекрестила, повесила на шею крестик. Я не стал перечить, хотя был комсомольцем и ярым безбожником.
Собрали нас всех мобилизованных в районном центре. Недели три, наверное, маршировали мы с деревянными винтовками, ползали по грязи – изучали тактику. Но чему можно научиться за такое короткое время?
Немцы подошли, тем временем, совсем близко, в двадцати километрах уже были от нас. Фронт сам к нам пришел. Нашу роту направили на передовую. Все такие же, как я, может чуть постарше. Мы с другом в одном отделении были. Окопались, лежим, ждем противника. А они появились совсем не оттуда, откуда их ждали. Из лесочка с фланга, выскочили танки с пехотой, и давай нас из пулеметов и пушек расстреливать. Нас то и поставили здесь, потому, что на этом направлении неприятеля никто не ожидал.
На нас, не нюхавших пороха, пацанов, наступали матерые фашистские головорезы, прошедшие до этого всю Европу. У них танки, пулеметы, а у нас всего три гранаты на всю роту, да и теми никто толком пользоваться не умел.
Что здесь началось! Как вспомню – до сих пор в дрожь бросает. Рев моторов, взрывы, стрельба, свист пуль, крики раненных… Ужас! Просто ад, какой-то.
Ох, и драпанули мы тогда. Я в том первом бою так ни разу и не выстрелил. Потери были огромные – больше половины убитых и раненых. Товарищ мой тоже погиб. Снаряд между нами разорвался – мне хоть бы что – не царапины, а его – в дребезги…
Остановились мы только километрах в пяти от места боя. Хорошо, что кроме нас там были другие части поопытнее – остановили врага.
Но со мной в том бою что-то случилось. Морально сломался, а это гораздо страшнее, чем физически. Как идти в атаку – перед глазами товарищ встает погибший. Взрыв снаряда! И все – ничего с собой не могу поделать. Кажется, вот только выскочу из окопа, и сразу меня убьют. Так один раз и остался в траншее. Все в атаку пошли, а я сижу на дне окопа, ругаю себя последними словами, а высунуться боюсь. Едва за эту трусость под трибунал не попал. Время было очень суровое. Законы военного времени. Сам понимаешь – цацкаться было нельзя. На первый раз меня простили по молодости.
Хоть под трибунал и не попал, но я свое малодушие никак преодолеть не мог.
Как то в очередном бою команда: - «Приготовится к атаке!» А я сижу в окопе и ною:-«Сейчас меня убьют». Самому противно, но ничего поделать с собой не могу. Все готовятся к бою, нервы до предела напряжены, вот - вот команда «В атаку!», а тут я еще скулю, раздражаю окончательно.
-Да заткнись ты, наконец! – кричат на меня.
Взводный подошел, говорит двум солдатам:
- Возьмите этого «героя» – как в атаку пойдем – вытолкните из окопа. Да, смотрите, чтобы назад не побежал, а то в штрафбат попадет – на роту позор – не смоешь потом ни чем.
Взяли меня под руки, подняли с колен, потащили к краю траншеи.
И тут во мне обратный перелом произошел! «Да что же это такое? Враг пришел жестокий и беспощадный. Топчет нашу землю, грабит, убивает, насилует… Друга моего убили. В деревне нашей фашисты, и неизвестно, живы ли мои родные. А меня, как последнего труса вытаскивают из окопа защищать родную землю, потому, что сам боюсь и носа высунуть. Да ух лучше умереть, чем такой позор принять!»
Перевернулось во мне все. Вскипела злоба не только на врагов ненавистных, но и на себя труса малодушного. Оттолкнул я тащивших меня, выскочил из окопа и побежал вперед. Будь что будет! Убьют, так убьют. За Родину, за русскую землю и умереть не страшно!
За мной все по выскакивали не дожидаясь команды. Отбили немцев, на несколько километров отогнали.
А за этим боем комдив с командного пункта наблюдал – командир дивизии.
- Позвать, - говорит, - ко мне того героя, который за собой всех в атаку повел. Если, конечно, живой остался.
В роту к нам прибежал адъютант комдива:
-Иди, - говорит, - тебя командир вызывает.
Прибыл в штаб. Докладываю. По уставу полагается руку к головному убору прикладывать, а я шапку и каску потерял в бою. Руку то приложу к непокрытой голове, то опущу. Доложил, наконец, что рядовой такой - то, такой-то роты, по вашему приказанию, прибыл.
Комдив подошел ко мне, высокий, пожилой, с седыми усами. Под глазами мешки темные. А я стою, всхлипываю, слезы на глаза накатили.
-Ну вот, тоже мне герой!
-Товарищ начальник я сейчас… Я только что человека убил.
-Человека?! Командир дивизии взял меня руками за плечи, встряхнул. – Нет, ты убил не человека! Ты убил врага, ты убил фашиста. Их к нам никто не звал. И они сюда пришли не в гости. Если бы ты не убил его сейчас, то завтра бы он убил тебя, твоего отца, брата или сестру. Ты спроси у своего командира, - комдив кивнул в сторону стоявшего тут же комбата, - что они сделали с его семьей, почему он поседел в тридцать пять лет? Так - то, герой. А пока вот. – он достал из коробочки медаль, и прикрепил мне на шинель. – Носи, заслужил. И не давай врагам спуску.
Я прошел потом всю войну, победу встретил в Венгрии, на Ьалатоне. Имел награды и повыше. На Днепре удостоили звания Героя Советского Союза. Но эта первая медаль для меня дороже всего.
- Извините, а на Днепре за что вас наградили? – все- таки поинтересовался я.
-Ты знаешь, как ни - будь в другой раз расскажу. Да мы уже и приехали.
Я так увлекся, слушая рассказ моего попутчика, что и не заметил, как электричка въехала в Москву.
На перроне мы простились. Он пошел на остановку автобуса, а я долго еще смотрел ему в след.