Вы, сударыня, я уверен, последний раз дрались на выпускном балу старшей детсадовской группы, где Вам эта противная Надька оторвала ухо. Ну, не Вам, конечно, а Вашему костюму зайца. На что Вы сорвали с нее маску крысы и даже хотели плюнуть этой крысе в морду, но Ваша врожденная деликатность и подоспевшая воспитательница заставили Вас в последний момент передумать и Вы ограничились пинком под хвост этой Надьке.
Вы помните знаменитую жару 2010 года. Крыша ехала у всех, но у каждого по-своему.
Я, например, решил перечитать Тургенева, Ивана Сергеевича.
Величайший знаток русского, славянского характера, его (характера) неистребимой веры в чудо, «авось» и «как-нибудь обойдется». Неисправимый романтик, Иван Сергеевич верил, что дальше жизнь будет только улучшаться, люди будут всё чище и чище, а барышни в особенности...
Но – жара. 2010 год. Я был, наверное, единственным человеком на всем земном шаре, который в эти дни по доброй воле читал Тургенева. Читал и поглядывал за окно. Солнце, весь день делавшее своё горячее дело, уже садилось, напоследок злобно обещая вернуться завтра.
Тончайшее дрожание струн душ тургеневских барышень хорошо сочеталось с вечерним дрожащим маревом, вытекающим из крыш домов нашего двора прямо вверх, в небо. А вот мужские характеры подкачали: для такой жары были слишком энергичны. Рудин и Базаров, например, в своей энергичности казались потными, немытыми и всклокоченными.
Под балконом у меня две лавочки. Все они были сегодня заняты мамками, пасущими детей. Дети копали в песочнице сквозной ход через земной шар. До Америки оставалось всего ничего, но могли некстати спохватиться мамки. Поэтому для отвлечения внимания мамок к ним из песочницы послан был наш агент, двухлетняя Танечка со спецзаданием, тему которого ей не пришлось долго зубрить: «Мама, я хочу писать».
На левой лавочке все четыре мамки были из благополучных семей. На правой - оказались все матери-одиночки, три штуки. Четвертой была полная, но молодящаяся бабка с бутылкой самогона. Бабка тоже кого-то пасла: свою собачку, шуструю дворняжку. Одной рукой она держала ремешок, а другой предлагала хлебнуть из бутылки всем мамкам по очереди. Благополучные вяло отказались. Одиночки вяло согласились. Впрочем, эти подробности могут быть не точны, так как я отвлекался к Тургеневу и происшествие начал смотреть со следующей сцены.
Звуковое оформление следующей сцены было так себе: просто мне послышалась какая-то необычная возня. Я захлопнул Тургенева и пошел на балкон. Иван Сергеевич беспокойно заморгал глазами в своем гробу: неужели и я, единственный верный читатель на всей земле, его покидаю? Я вернулся и взял книгу с собой: пусть Иван Сергеевич послушает, о чем шумит его народ.
Летом сумерки накатываются быстро, как оставленный асфальтовый каток с крутой горки, пока чумазый тракторист ходил за пивом. И вот они уже наступили, такие же жаркие, как уходящий день, неотвратимые, как каток.
Шум исходил от травяной площадки перед лавочками. Внизу схватились четыре пары борцов: пара борцов сумо, пара греко-римских, вольники и «без правил».
Скамейка дралась со скамейкой!
Вы, сударыня, не в курсе, а я теперь знаю, что женская массовая драка радикально отличается от мужской. Нет, например, молотящих рук, киногеничных размашистых движений ног, хруста челюстей и веерной очереди разлетающихся выбитых зубов. Всё проходит вяло и скучно. А тут еще и силы были примерно равны: задиристость матерей-одиночек глушилась принятым самогоном, а трезвости благополучных мешала лень и холёность.
В связи с тем, что все участники, как и Вы, сударыня, последний раз дрались очень давно, большинство приемов свелись к простейшим захватам волос, рук, блузок и невнятным пыхтениям: «А ну, пусти!», «Щас как дам по голове!..» и «Сама дура!». Одна только крепкая бабка, (пара борцов сумо) схватившаяся с самой толстой из благополучных мамок, виртуозно, но несвязно материлась, демонстрируя хоть и давнее, но подробное знакомство с ремеслом возмутителя порядков.
Я впервые видел массовую драку женщин, поэтому не имел опыта реагирования. На ум приходили только монологи тургеневских Рудина и Базарова о равноправии женского сословия с прочими. В голове был неясный шорох: это Иван Сергеевич ворочался в гробу, недоуменно удивляясь сам себе: что это его так ни с того, ни с сего стало корёжить? Я ему сочувствовал: если уж мои представления о женщинах обогащались так неожиданно и в такую нежданную сторону, то что же там думал ОН о равноправии новых барышень, наплодившихся на его земле?
Дети в песочнице бросили рыть и спешно заключали пари между собой. Тема у всех пари была одна: «Спорим, моя мамка побьёт твою!» Антитеза: «Нет, моя твою». Бабка тоже вспоминала известную всем, но безымянную мамку, призывая ее себе в помощь.
- Аля, звони Диме! – вдруг кто-то вспомнил о существовании мобильников.
Толстая мамка бросила бабку и полезла в карман джинсов. Поле битвы озарилось светлячками экранов. Все вспомнили о возможном наличии мужчин на том конце мобильников.
Первым (и, увы, последним) примчался Дима. Это был гигант-толстяк из соседнего подъезда нашего дома. Его толстую жену как раз трепала бабка.
- Дима, она у меня, наверно, цЕпочку сорвала. – пожаловалась толстая мамка мужу, чем вызвала бурный его гнев.
- Так сорвала или не сорвала? – переспросил Дима, засучивая рукава.
- Наверное, - ответила жена, не уточняя, что «наверное». Но Дима понял правильно, то есть, как ему хотелось.
- Не знаю никакой цЕпочки, - отказывалась бабка. (Я Вам, сударыня, не буду напоминать, что в нашей с вами местности говорят «цЕпочка», с ударением на «е», почему я так и пишу это слово). Появившемуся Диме бабка тут же дала кличку «Пухлый», разбавляя ею свои ругательства, вернее, придавая им теперь точную, а не абстрактную цель. Но вдруг ругательства перестали быть злобными. Вернее, по замыслу-то они остались злобными, но по исполнению стали вполне безобидными: бабка стала ярко шепелявить:
- Ты, пуфлый, в жьопу тебе щтакан! Ты у меня щ-щелюшть выронил!
- Самой тебе стакан, и челюсть свою туда всунь, - огрызался Дима Пухлый, старательно избегая стандарта в ругательствах при женщинах.
В жизни он был каким-то руководителем, сидел в офисе, подписывал бумажки и совсем не умел разнимать женщин. Поэтому начал с того, что попробовал оттащить свою жену от бабки, чем сильно сковал своей жене возможность боевого маневра.
Зато развязал руки бабке, которая, тут же вцепилась в волосы противнице.
Раздался вой, в котором победный аккорд одной стороны слился в благозвучную терцию с обиженным аккордом другой.
Это была вечная музыка войны.
Дима бросил разнимать музыкальные стоны и стал набирать милицию.
Вой сам собой затих, так как оркестранты прислушивались, что Дима говорит.
Кое-кто попробовал удалиться .
- Всем стоять! – скомандовал Дима Пухлый. – Сообщаю всем, дело тухлое. Пропала цЕпочка с моей жены. Кто уходит, значит, вор! Всем ясно? Сейчас приедут мусора, пусть разбираются.
Все вернулись. Одиночки, услышав о том, что прибудут мужчины, вытащили зеркальца и стали всматриваться в них, временами подсвечивая на свои лица мобильниками.
И правда, не прошло трех минут, как во двор въехал фургончик. Вы, сударыня, должны помнить эти желтые фургончики, раскрашенные, видимо, проезжими папуасами, скучающими по родине.
- Менты прилетели! – объявила бабка.
- Менты, менты, - радостно сообщала друг другу песочница. Дети давно впитали в себя терминологию фени: их этому твёрдо и последовательно учат по телевизору. Тематика споров в песочнице сразу изменилась: «Спорим, твою мамку сейчас заметут!». «Нет, спорим, твою!». «Нет, твою…» Бывший агент Танечка, услышав про милицию, уже не по заданию, а чисто по собственной инициативе описалась.
Автомобиль сделал три круга вокруг двора. Так атлет в цирке, засучивший рукава, позволяет зрителям предварительно полюбоваться собой, прежде чем он начнет действовать. Наконец машина остановилась. Оказывается, патруль искал массовую драку с кулаками, ногами и парящими вразлет зубами, поэтому не сразу ее увидел.
Вздох разочарования легким ветерком прошелестел над полем битвы. Это вздохнула разведенная часть мамок, увидев выходящих так называемых мужчин.
Из фургона, кряхтя и пятясь задом, вылезли два карлика, обвешанные всяческими боевыми принадлежностями. Видимо, их снаряжали на задание весь вечер коллеги, начальство, друзья и подруги, а также местный театральный режиссер. И каждый что-то навешивал на их тщедушные плечи. Шлем с фонариком, автомат, бронежилет на два номера больше, отчего казалось, что он был двойной толщины. Головы милиционеров качались в такт шагам, как будто тоже были привешенными к телу на каких-то оговоренных уставом пружинных подвязках.
Разведенные женщины недовольно захлопнули свои зеркальца.
Путаясь ногами в волочащихся по земле резиновых дубинках, наряд подошел к утихшей драке.
- Волга, Волга, аисты прилетели! – один держал в руках большую, как буханка хлеба, рацию, чем обозначал себя как старшего.
- Во, во, я же говорила, дятлы, - прокомментировала бабка и сплюнула.
- Какие аисты, где? – завертел головой младший наряда. Из кокона его бронежилета торчала худая шея, отчего бравый боец в целом напоминал хищного грифа, но сильно недоношенного.
- Тихо, Полыхайло, нас народ слышит. Это значит, мы на месте, забыл, что ли? – объяснил ему первый. – Меня зовут «лейтенант-Перегаров-а-ну-не-смеяться!», - представился он публике, произнося выделенные мной кавычками слова как одно имя. – Я старший инспектор. Сейчас же все сразу признаёмся: кто тут из нас драчующиеся? – обратился он к женщинам.
Дима Пухлый растерянно оглянулся по сторонам и понял, что судьба, стремительно продвинув по карьерной лестнице, назначила его быть сегодня генеральным директором драки. Он набрал воздуху и сделал шаг навстречу.
- Разрешите доложить? – обратился он к старшему, вспоминая навыки, которые успел приобрести, когда был призван в армию, но через две недели комиссован по причине того, что писался в койку.
- Представляться надо, гражданин, – строго сказал старший. – Кем вы приходитесь этим гражданкам?
- Я, извиняюсь, муж.
- Так, понятно. Полыхайло, достань блокнот и записывай. – Вот муж. Вы муж чей? Или всей? Да, внимание всем! Публика, я кому говорю! Иметь в виду. Вот здесь, - он показал на шлем Полыхайло, - ведется протокол допроса, в дополнение к блокноту. На шлеме рядом с фонарем видеокамера, с нее всё передается в центр и фиксируется. Ни одно слово не пропадает, полковник всё видит и слышит. Виртуальный протокол - называется. Да не кивай ты головой, Полыхайло! Изображение будет дергаться!
Едва услышав про съемки на видео и про полковника, тут уже все дамы вытащили зеркальца и стали вглядываться в них. Допрос временно захлебнулся. Был слышен только пьяный голос бабки. «Жуля, Жуля, стой, скотина…»
- Итак, докладывайте, гражданин муж, - приказал старший. – Волга, Волга, как слышимость?
Рация прорвалась каким-то хриплым кваканьем, никто не понял ни слова, но всем стало понятно, что полковник тут, с ними, хоть и страдает служебным косноязычием.
- Ну же, гражданин муж!
- Подробно или с утра?
- Что с утра?
- Докладывать как? Подробно или с начала?
- Как можно, поподробнее, - приказал старший.
- Родился я в тысяча девятьсот…
- Нет, лучше с утра. И короче.
Кто-то потянул Диму Пухлого за руку. Это жена делала ему какие-то отчаянные знаки глазами.
- Мы тут с девочками мою цЕпочку примеряли, - выступила она впереди мужа, - а кто-то подумал, что дерутся, вот и позвонил. А мы потом цЕпочку потеряли и никак найти не можем, всю траву вытоптали…
- И всё? – разочаровано спросил инспектор.
- Нет, еш-що мою щ-щелюсть потеряли, - прошепелявила бабка.
Рядовой Полыхайло зорко оторвался от блокнота.
- Челюсть тоже примеряли? – деловито спросил он у бабки, для протокола.
- Ну а как же! Дещять раз доктора мучили, потом вщтала. Докторов шовсем нет…
- Тьфу ты! – сплюнул старший, беря инициативу в свои руки. – Мы говорим только о сегодняшнем дне. Можно с утра. – Полыхайло, записывай: итого у нас два пункта: хищение цЕпочки – раз, и потеря старинной челюсти – два.
- И моральный ущ-щ-черб – три, - пьяно дополнила бабка.
Лейтенант Перегаров-а-ну-не-смеяться развернулся на каблуках и громко набрал воздуху:
- Слушать сюда все! Я хоть и власть (он сделал значительную паузу), повторяю: я хоть и власть, а до двух считать умею! Прошу меня не путать и не вмешиваться в расследование!
- А можно вашим фонариком поискать мою цЕпочку? Мы найдем, обязательно найдем, - попросила толстуха.
Лейтенант мысленно представил, как повлияет на раскрываемость преступлений в отделе и, следовательно - в районе, а там и в области и, наконец, в стране - столь быстрый возможный благополучный исход с первым пунктом. Рядового Полыхайло немедленно нагнули над травой и, водя его лбом, заставили освещать место происшествия.
Рация опять проквакала что-то. Лейтенант перевел, чтоб слышали все: «Полковник спрашивает, ОМОН присылать?»
Женщины бурно воодушевились и дружно запросили, чтоб присылали. Но лейтенант, подумав, отказал: «Эти кони затопчут все следы и отпечатки пальцев, а женщин на всех не хватит все равно».
Бабкиной собаке понравилось, что столько народу ползает по земле. Она то и дело вспрыгивала на рядового Полыхайло.
- Уйди, Мухтар, - отмахивался тот.
Вдруг лейтенанту Перегарову-а-ну-не-смеяться пришла в голову смелая мысль: в кино он видел, что собаки умеют искать потерянные вещи. Он стал командовать, стараясь задобрить собаку ласковым тоном:
- Муха, ищи, ищи! Челюсть ищи!
«Мухтар» бестолково прыгал, заигрывая со всеми по очереди.
- Жуля, ко мне иди! Иди к мамочке… – ревниво звала бабка, но собаке хотелось веселья. Я, на балконе, ее (собаку) понимал и мысленно поддерживал. Иван Сергеевич тоже был знатоком собак и действия внизу одобрял.
- Муха, челюсть! Челюсть!
- Какая муха, дурень? - обиделась бабка. – Это тебе не сучка, а кобель! Жульен!
- Отставить, - скомандовал себе лейтенант. - Жульен, челюсть!
И тут бабка, наконец, поняла, что хотят от ее Жульена.
- Не так, дураки! Жульен, жу-убы! Где жубы твоей мамочки?
Ко всеобщему изумлению Жульен рванул под лавочку и принес оттуда бабкину челюсть!
Это растрогало даже представителей власти.
- Надо же, спас, чтоб не наступили, - прокомментировал лейтенант и погладил пса.
Лично я, сударыня, как старый романтик, плавно переродившийся в циника, думаю все-таки, что челюсть Жульен припрятал, рассматривая как личную кость, чтоб на досуге погрызть.
Бабка мгновенно клацнула находкой во рту и заметно протрезвела.
Публика, воодушевленная такой неслыханной удачей, теперь просила Жульена найти цепочку. Но пределы дрессировки Жульена заканчивались челюстью.
- Всё! – скомандовал лейтенант. – Для виртуального протокола достаточно. – Полыхайло, выключайся. Нам пора.
- Но, товарищ сержант, а кто будет расследовать первый пункт - хищение цЕпочки? – обратился Дима Пухлый.
Милиционеры почесали затылки шлемов.
- Мы сделаем вот что, – принял решение лейтенант. – Полыхайло, ленту!
Полыхайло потянулся к поясу. На правом боку у него висело кольцо свернутой желтой ленты, слегка напоминая рулончик именной туалетной бумаги. Именной потому, что на ленте непрерывным текстом шла надпись: «Опасно!».
Ленту развесили на деревьях, оцепив ею место предполагаемой утери, по сути, драки. Всё стало как-то серьезно и значительно: глаза невольно искали внутри ленты лежащее тело. Дети из песочницы держались за руки своих матерей и боялись за ленту зайти.
- Значит, так, граждане, - вновь обратился лейтенант к присутствующим, - с рассветом, ровно в пять утра, мы с рядовым Полыхайло и вы все вот с ним – он показал на Пухлого Диму, - снова собираемся тут и ищем. Все. До одного. Ищем, пока не найдем. Иначе всех придется арестовать и расстреливать, пока не сознаются. Вам ясно?
Все понуро кивнули: «Ясно, мол. То есть, влипли, мол».
- Товарищ полковник, - обратился лейтенант Перегаров к рядовому Полыхайло, отчего тот рефлекторно принял стойку «смирно»! – Полыхайло, ты что, выключился? Ах, чтоб тебя! Включи виртуальную аппаратуру. Работает? Товарищ полковник! Разрешите следовать дальше по маршруту!
Рация ответила визгом и кваканьем, из которого все поняли только три последних известных всем в нашем дворе слова. Но Лейтенант «Перегаров-а-ну-не-смеяться» удовлетворенно ответил: - Есть!
Дима пошел провожать наряд к машине. По дороге он, стараясь не наступать на волочащиеся дубинки, подобострастно поддерживал милиционеров за автоматы. Походка его была излишне семенящей, отчего гигант казался меньше ростом.
Драка расходилась задумчивая. Толстая мамка с дочкой Танечкой задержались, дожидаясь отца. Машина отъехала, и Пухлый присоединился к своим.
Их путь проходил под моим балконом, мне слышно было, о чем они говорили.
- Дима, на хрена ты их вызывал?
- Аля, ну кто ж знал? Ты кричишь, все кричат, что оставалось делать? – Вдруг он резко остановился. - Аля, посмотри на Танечку!
- Ну, смотрю…
- Что это у нее на шее?
- Бля, моя цЕпочка! Я же сама её Танюшке на шею повесила, еще днем, и забыла!.. Во, я дура!..
- А я что тебе говорю, каждый божий день! Дура и есть дура…
- Что же теперь делать?
Парочка остановилась точно подо мной. Подо мной и Иваном Сергеевичем.
Оба зачем-то оглянулись по сторонам. Задумались.
Напряженно ждал в своем гробу классик.
- А придем-ка мы тоже в пять утра и ничего не скажем! – принял решение глава семьи.
- Дим, а ну, как и вправду всех повяжут?
- Да никто вообще не приедет, спорим?
- Не буду я с тобой спорить, ты у меня всегда выигрываешь. Я - знаешь, Дим, что сейчас подумала?
- Что?
- А давай сейчас пойдем и подбросим ее внутрь. А утром найдём!
- С ума сошла! Первый кто-нибудь, та же бабка, придёт - найдет и никому не скажет. А мы и без цЕпочки, и в милиции.
Снова напряженная тишина под балконом.
Иван Сергеевич горестно качал головой: а ведь когда-то он верил в изобретательность русского разума. Неужели так низко упал национальный дух?
- Дим, а я еще что-то придумала! (Иван Сергеевич навострил одно ухо).
- И что?
- А мы придем в пять утра, и вместе будем искать. АВОСЬ, что-нибудь да найдем! Возле песочницы все что-нибудь теряют. Помнишь, в прошлом году я колечко потеряла, а потом нашла?
- Я смотрю, а ты у меня, мать, не очень дура. Да и то: чего бы я тогда женился на тебе! КАК-НИБУДЬ ОБОЙДЕТСЯ.
Иван Сергеевич удовлетворенно кивнул головой.
– Значит, так. Приходим со всеми и ОБЯЗАТЕЛЬНО что-то найдем! Ты меня поняла? НЕБОСЬ, выйдет у нас - не дураки же... Всё, пошли-ка спать.
Русский дух переполнял наш двор.
Семейка заговорщиков проследовала к подъезду.
Жара почти ушла, милостиво предоставив людям паузу для короткого душного сна.
Иван Сергеевич поёрзал, укладываясь поудобнее в своем гробу, и тоже смежил веки.
Я ушел в свою комнату и завел будильник на пять.