Ефрема развезло. Горестно уронил он облысевшую голову на изработавшиеся, заскорузлые руки. Уставился, ничего не видя перед собой, в тарелку с закуской. Осторожно пожаловался на сына, морщась то ли от боли душевной, то ли от выпитой лишней водки:
- Не в том дело, что в городе нет работы – не хочет, ничего не хочет. Нынешним летом пристроил его пастухом, здесь, у нас. Дак сам за него и пас. Всё одно... кончается вином... Сколько я в него вложил... Ждали из армии – скопили со старухой ему на машину. Он у меня весь в хроме ходил. Никто из парней так не одевался...- Не сдержавшись, выматерился, смахнул рукавом телогрейки непрошенную слезу. – Мальчонку жалко.
Это он о внуке. Мне вспомнился Мишкин наивный благодарный взгляд, беззащитный, немного затравленный, какой бывает только у неизбалованных вниманием ребятишек. Мишка прибежал тогда сказать спасибо за книжки, которые мы с мужем подарили ему через деда к первому сентября. Всё лето этот живчик, похожий на цыганёнка, гонял по деревне на слишком большом для него двухколёсном велосипеде или носился с мальчишками в футбол. Баба Валя единственная из местных бабушек приглядывала за внуком, время от времени бросая дела и высовываясь из окна. А звать пить молоко, обедать и ужинать она ходила самолично, тяжело переступая больными ногами. Дед повсюду, где только мог, таскал внука с собой: на конюшню, за прутьями для корзин, после Троицы – за вениками в березняк; на рыбалку, в баню... Старались старики, пока Мишка был с ними, компенсировать мальчонке то, что от родителей ему вовек не дождаться.
...С какого момента начала разваливаться жизнь Ефремова сына? С годами куда-то подевалась пылкая любовь к той, из-за которой ещё до их свадьбы, по дурости, конечно, пытался порешить себя из самоделки другана, выточенной подпольно на «Сельмаше». Отпрыск его, Мишка...так, болтается сам по себе...Приятели... Что приятели. Пропади все пропадом!...
Житьё-бытьё своё проклинать, плыть по течению – надёжный способ опуститься, на самое дно. А, поглядеть со стороны, не так уж всё и плохо: молодой, сильный, женскому полу, наверняка, нравится, руки не хуже батькиных. Сынишка - славный. Мать с отцом живут согласно. Если что, сор из избы не выносят. Помощи не просят. Наоборот. Батя раз в неделю обязательно к ним в город с набитой котомкой наведывается: сметанки от своей коровы привезёт, мясца, когда поросёнка зарежут, яиц, с огорода кой-чего... А то и деньжат подбросит. Отец, хоть и пенсионер, ночным сторожем на свинарнике. Колхозного коня содержит... Кому что починить...- пожалуйста.
Со стороны-то судить легче. Однако, и видать лучше. Сломался человек. Без особой причины. Хрупкий, значит, оказался, без стержня. А, может, желания иметь этот стержень у него нет и никогда не было... Кто знает, задумывался ли он когда-нибудь вообще про стержень и всякое такое. Осмысливал ли по-настоящему, для себя: зачем по земле ходит? Может, если бы глубокие раздумья посетили его, крепче стал бы, выносливее, как старик-отец.
Ефрему далеко ещё до семидесяти. Но в последний год он сильно сдал. После больницы. Впервые случилась такая неловкость: рука запуталась в узде, лошадь шарахнулась, понесла, протащила его по кочкам – сломал ребро. Потом поясницу прихватило: приподнял свежесрубленную ольховину (она сырая – тяжеленная) – так спины и лишился... Чудом добрался из лесу домой. Снова в больницу угодил. Вообще-то, редкий деревенский мужик раньше времени не изнашивается: суровый быт и, чего таить греха, водочка делают своё дело.
Дядей Ефремом или дядей Толей его зовут и деревенские, и дачники, от мала до велика. Разве что состарившиеся в одни годы с ним бабы, Мани, Тани, Тони, когда-то разбитные и смешливые девки, да односельчане, которые посолидней, называют Ефремом. А за глаза для всех: Ефрем, Ефремка – он, небезызвестный в округе Анатолий Ефремов, десятки лет пасший колхозное стадо, мастер-самоучка, крепкий хозяин. Добрый сосед, немногословный и надёжный, когда нужна помощь. Философ, охочий до книжек про жизнь. Любитель потрепать языком на разные пространные темы, но умеющий и держать его за зубами. Шутник, балагур, матершинник, умный, сметливый и хитроватый тверской мужик.
Хотя сам-то он из-под Новгорода. А в эти края их с мамкой в войну эвакуировали (похоронка отцовская тогда уже лежала в нагрудном кармашке его детской рубашечки). Мамка скоро умерла. Голод, холод, горе, слёзы – под каждой крышей: кому нужен чужой ребёнок? В пастухи подался. Кончилась война: ребятня по утрам галдела возле школы – Толик гнал в поле коров. Иногда к горлу подступал солёный ком: хотелось всхлипнуть на тёплом родном плече, пожаловаться, как ему плохо... Но не было рядом никого.
...Два года отсидел: медком чужим полакомился с товарищами. Вышел – снова чуть не попал в тюрьму: ревнивый ухажёр невесты саданул в бедро нож – он же, Ефрем, горяч был, тем ножом – обидчика. Наказание дали условное: судья понимающий попался, не стал калечить дальше и без того исковерканную судьбу.
С тех пор решил: дудки – никогда не поддамся соблазну лёгкой добычи или гневному порыву, сдерживать надо себя, налаживать житьё своё надо... Одиночество с малолетства – коварная вещь. Категории добра и зла, прописные истины, которые человек впитывает в себя вместе с любовью близких людей, Анатолий с десяти лет познавал самостоятельно, наощупь, методом проб и ошибок, нередко – досадных. Ошибаться больше он не желал. К тому ж, понимал, что уже не в том возрасте, когда проблемы объясняются, а проступки оправдываются сиротским детством. Голова на плечах – на что?
... Работал. Женился. Поехал на родину, в Малую Вишеру. Построил добренный дом. Но жену тянуло к дорогим сердцу перелескам и лугам. Пришлось всё бросить и вернуться ближе к Бежецку. Опять обзавелись хозяйством. Не сразу, но жизнь потекла нормально. От весёлых голосов дочки и сына изба казалась просторней и светлее. Семья, домашний очаг. Хорошо! Остальное – неуютные колхозные будни, конфликты и неприятности, неурожаи, болезни – такая мелочь, по сравнению с этим, главным.
Сколько вокруг несчастий... Кто-то потерял работу,....жильё...почву под ногами...кто-то – смысл своего существования... Время трудное. Но было ли в нашей стране лёгкое время? И бывает ли оно вообще? Не смирились ли мы с поговоркой: «Хорошо там, где нас нет»? А, может, пусть не всё, но хоть что-то – в наших руках?
... С досадой Ефрем отодвинул тарелку с остывшей картофелиной... Нет, он не горький пьяница, хоть выпить порой не прочь, и не собирается топить в вине беду свою, ругать жизнь. Он любит жизнь и знает, зачем она ему. У него есть непутёвый, безвольный сын, забывшая про отца дочь, родная кровинушка – внук, верная спутница, хлопотунья, его Валентина... Есть, ради кого жить... Он помнит, что такое – потерять и очень дорожит тем, что сумел обрести.
Ефрем неверным движением натянул на загорелый затылок видавшую виды кепку, покачнувшись, выбрался из-за стола. Сейчас он тихонько, чтоб старуха не заметила, проберётся в тёплые сени, рухнет на сундук, проспится, а ночью пойдёт караулить свинарник. Завтра натопит баню и достанет с чердака свежий веник, из тех, что нарезал летом вместе с Мишкой.