Глава 3. ПАНИ КАРОЛИНА СОБАНЬСКАЯ
Каролина Собаньская родилась в 1792 г. в семидесяти верстах от Бердичева недалеко от местечка Погребище. Она была дочерью графа Адама-Лаврентия Ржевуского, правнучкой королевы Франции Марии Лещинской. Мать ее Юстина Рдултовская по отцу являлась родственницей княгини Любомирской, которую казнили в Париже вместе с королевой Марией-Антуанеттой. Каролина получила великолепное образование, провела много времени в Вене у своей тетки графини Розалии Ржевуской, имевшей знаменитый салон на всю Европу. Граф Ржевуский, киевский предводитель дворянства, выдал двадцатилетнюю красавицу дочь замуж за пятидесятилетнего помещика Иеронима Собаньского. После рождения дочери Констанции в 1814 г. Иероним осыпал Каролину подарками и закрыл все долги тестя. Через два года Каролина сумела получить от католической консистории (судебный орган при епархиальном архиерее) разрешение жить отдельно от мужа.
С 1819 г. Каролина стала любовницей графа Ивана Осиповича Витта, генерал- лейтенанта, которому в 1817 г, как доверенному лицу императора Александра I, было поручено формирование военных поселений в Херсонской губернии, а затем и всех кавалерийских поселений округа. Благодаря его блестящим организаторским способностям, поселения кавалерии быстро перешли «на продовольствие от земли». После осмотра императором поселений в 1820 г. граф Витт был награжден орденом Александра Невского. Со своей женой, урожденной княжной Любомирской, граф Витт фактически не жил с 1813 г.
В Одессе для своей любовницы Каролины генерал открыл салон. В роскошно обставленном доме Каролины Собаньской можно было видеть заезжих певиц, примадонн из оперных театров Неаполя и Рима, скрипачей из Вены, пианистов из Парижа. У прелестной хозяйки был приятный голос, она для гостей исполняла романсы, демонстрировала им написанные ею акварели или собранную ею за немалые деньги коллекцию автографов знаменитых людей: от Наполеона до госпожи де Сталь (Позже, в 1830, она взяла автограф у Пушкина). Один из самых знаменитых русских мемуаристов, знакомый Пушкина, Ф.Ф. Вигель представлял ее только в восторженных тонах: «Прекрасно образованная, талантливая пианистка, обладательница прекрасного голоса, начитана, с тонким вкусом судит о литературе, искусстве, истории, театре». «Мне случалось видеть в гостиных, как, не обращая внимания на строгие взгляды и глухо шумящий женский ропот негодования, с поднятой головой она бодро шла мимо всех прямо не к последнему месту, на которое садилась, ну прямо как королева на трон. Много в этом случае помогали ей необыкновенная смелость (ныне ее назвал бы я наглостью) и высокое светское образование».
Из военных поселений приезжали к ней «на поклонение жены генералов и полковников,- мужья же их были перед ней на коленях». Их начальник войск на поселении проводил в этом доме дни и ночи. «Вообще из мужского общества собирала она у себя все отборное». Польский поэт Адам Мицкевич, бывая у Собаньской, заставал там чуть ли не всю мужскую часть польской колонии города - графа А. Потоцкого, графа Г. Олизара, наезжавшего в Одессу, князя А. Яблоновского. Влюбленному в Каролину поэту Мицкевичу подолгу приходилось засиживаться в гостях. «Для него было истинной мукой часами выжидать, когда, наконец, прервется нескончаемый поток поклонников, и он окажется наедине с Джованной, как он называл ее в стихах». Ф.Ф. Вигель в знаменитых своих мемуарах писал: «Витт был богат, расточителен и располагал огромными казенными суммами; Собаньская никакой почти собственности не имела, а наряжалась едва ли не лучше всех и жила чрезвычайно роскошно, следственно, не гнушалась названием наемной наложницы, которое иные ей давали».
В начале 1820-х годов между салонами первой леди, жены губернатора Новороссийского края графини Воронцовой и ее соотечественницы графини Ржевуской-Собаньской, которую в Одессе прозвали «демоном», велась «открытая война салонов» за лидерство. Собаньская привлекала кавалеров своей красотой и необычайно привлекательной фигурой, которую современники назвали бы – сексуальной. Она, как Мерлин Монро, притягивала мужчин к себе своей неприкрытой чувственностью, своим желанием вступать в любовные игры, подавая сигналы поклоннику, что он может добиться взаимности. Каролина часто не только снисходительно позволяла любить себя, но и отчаянно влюблялась сама. О ее романах ходили легенды, оставшиеся в истории. « Ею восторгались, воспевали в стихах, ее порицали и проклинали». Граф Витт, который «в ту пору возглавлял полицейские власти в южных губерниях» делал вид, что как бы не знает о ее романах и не замечает, что она откровенно проявляет на людях свои чувства к новому возлюбленному. Да, и он не мог официально предъявлять какие-либо права к ней, так как они не были женаты. Каролина в 1825 г. стала вдовой и официально стала незамужней.
В 1827 г. Каролина Собаньская пристроила свою вторую сестру Паулину, выдав ее замуж за богача вдовца Ивана Ризнича, ранее женатого на Амалии. С новой женой Иван переехал в Киев, где получил должность директора банка. Об этом событии писал Пушкину из Одессы русский поэт Василий Иванович Туманский: «Одна из наших новостей, могущая тебя интересовать, есть женитьба Ризнича на сестре Собаньской, виттовой любовницы.< > Новая мадам Ризнич, вероятно, не заслуживает ни твоих, ни моих стихов; эта малютка с большим ртом и с польскими ухватками».
По некоторым сведениям, граф Иван Витт и Каролина Собаньская тайно обвенчались в 1831 г. Выйти за него замуж она не могла, так как его супруга, графиня Витт, была еще жива, и на развод согласие не давала.
Получив в августе 1831 г. назначение варшавским военным губернатором, граф Иван Витт прибыл в Варшаву в сопровождении пани Собаньской. Когда наместник царства Польского Паскевич предложил графа Витта императору Николаю I на должность вице-председателя новообразовавшегося временного правления в Польше, Николай возразил: «Назначить Витта председателем никак не могу, ибо, женившись на Собаньской, он поставил себя в самое невыгодное положение, и я долго оставить его в Варшаве никак не могу. Она самая большая и ловкая интриганка и полька, которая под личиной любезности и ловкости всякого уловит в свои сети, а Витта будет за нос водить в смысле видов своей родни. И выйдет противное порядку и цели, которую иметь мы должны, — т. е. уничтожение происков и протекции».
Паскевич пытался разъяснить ситуацию, что «явный» брак Витта с Собаньской не состоится, так как слух о смерти графини Витт оказался ложным, «и они остаются теперь в прежнем положении, то есть что они тайно обвенчаны». Светлейший князь И.Ф. Паскевич поспешил заверить императора, что Собаньская, предана законному правительству и «дала в сем отношении много залогов». Что касается ее родственных связей с поляками, то они «по сие время были весьма полезны. Наблюдения ее, известия, которые она доставляет графу Витту, и даже самый пример целого польского семейства, совершенно законному правительству преданного, имеют здесь влияние».
Управляющий III Отделением А. Н. Мордвинов продолжал слать шефу жандармов Бенкендорфу тревожные депеши:
«Но частные известия из Варшавы поистине отвратительны. Поляки и польки совсем завладели управлением. Образовалось что-то вроде женского общества под председательством г-жи Собаньской, продолжающей иметь большую силу над графом Виттом. Благодаря этому главные места предоставляются полякам, и именно тем, которые наиболее участвовали в мятеже. Остальных не призывают к делу, и они жалуются, что оставлены в покое. Новости эти не с ветру, а верны вполне. Очень печально, а кто виноват? Один человек. Смените его кем-либо другим, кто смыслит в делах управления и умеет держать себя самостоятельно, и всё пойдет гораздо лучше, и нам нечего будет так тревожиться насчет Польши...» (Письмо из Петербурга, от 19 октября 1832 г.).
Посылал неблагоприятные отзывы о поведении Каролины Собаньской русский посланник в Дрездене Шредер. Реакция Николая I на информацию была однозначной: «Посылаю тебе записку, мною полученную из Дрездена от нашего посланника, самого почтенного, надежного и в особенности осторожного человека; ты увидишь, что мое мнение на счет Собаньской подтверждается.
Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабой, которая ищет одних своих польских выгод под личной преданностью, и столь же верна г. Витту как любовница, как России, быв ей подданная? Весьма хорошо бы было открыть глаза графу Витту на ее счет, а ей велеть возвратиться в свое поместье на Подолию». Паскевич вынужден был приказать Собаньской покинуть Варшаву.
Собаньская была уязвлена, узнав о столь нелестных и жестких высказываниях его высочества о себе, она попыталась донести до царя действительную информацию о том, на каком поприще она служила Отечеству. Понимая важность документа, ее письмо Бенкендорфу приводится без купюр полностью.
Перевод:
Генерал,
его сиятельсто наместник только что прислал мне распоряжение, полученное им от его величества относительно моего отъезда из Варшавы; я повинуюсь ему безропотно, как я бы это сделала по отношению к воле самого провидения.
Да будет мне всё же дозволено, генерал, раскрыть вам сердце по этому поводу и сказать вам, до какой степени я преисполнена страданий, не столько даже от распоряжения, которое его величеству угодно было в отношении меня вынести, сколько от ужасной мысли, что мои правила, мой характер и моя любовь к моему повелителю были так жестоко судимы, так недостойно искажены. Взываю к вам, генерал, к вам, с которым я говорила так откровенно, которому я писала так искренно до ужасов, волновавших страну, и во время них. Благоволите окинуть взором прошлое; это уже даст возможность меня оправдать. Смею сказать, что никогда женщине не приходилось проявить больше преданности, больше рвения, больше деятельности в служении своему монарху, чем проявленные мною часто с риском погубить себя, ибо вы не можете не знать, генерал, что письмо, которое я писала вам из Одессы, было перехвачено повстанцами Подолии и вселило в сердца всех, ознакомившихся с ним, ненависть и месть против меня.
Взгляды, всегда исповедывавшиеся моей семьей, опасность, которой подверглась моя мать во время восстания в Киевской губернии, поведение моих братьев, узы, соединяющие меня в течение 13 лет с человеком, самые дорогие интересы которого сосредоточены вокруг интересов его государя, глубокое презрение, испытываемое мною к стране, к которой я имею несчастье принадлежать, всё, наконец, я смела думать, должно было меня поставить выше подозрений, жертвой которых я теперь оказалась.
Я не буду вам говорить о прошлом, генерал, мне нужно остановить ваше внимание на настоящем моменте.
Когда я приехала в Варшаву в прошлом году, только что был разрешен большой вопрос. Война была блестяще закончена, и якобинцы были приведены к молчанию, к бездействию. Это был перелом, счастливо начатый, но он не был завершен, он был только отсрочен (я говорю о Европе). Полька по имени, я естественно была объектом, на который здесь возлагались надежды тех, кто, преступные в намерениях и презренные по характеру, хотели спасти себя ценой отречения от своих взглядов и предательства тех, кто их разделял. Я увидела в этом обстоятельстве нить, которая могла вывести из лабиринта, из которого еще не было найдено выхода. Я поговорила об этом с Виттом, который предложил мне не пренебрегать этой возможностью и использовать ее, чтобы следовать по извилистым и темным тропинкам, образованным духом зла. Вам известно, генерал, что у меня в мире больше нет ни имени, ни существования; жизнь моя смята, она кончена, если говорить о свете. Все интересы моей жизни связаны, значит, только с Виттом, а его интересами всегда является слава его страны и его государя. Это соображение, властвовавшее надо мной, заставило меня быть полезной ему; не значило ли это быть полезной моему государю, которого мое сердце чтит как властителя и любит как отца, следящего за всеми нашими судьбами. Витт вам расскажет обо всех сделанных нами открытиях. В это время решена была моя поездка в Дрезден, и Витт дал мне указания, какие сведения я должна была привезти оттуда. Всё это происходило между мною и им — мог ли он запятнать мое имя, запятнать привязанность, которую он ко мне испытывал, до того, чтобы сообщить г-ну Шредеру о поручении, которое он мне доверил. Он счел однако нужным добавить в рекомендательном письме, которое он мне к нему дал, что он отвечает за мои убеждения Я понимаю, что г-н Шредер, не уловив смысла этой фразы, был введен в заблуждение тем, что он видел, и, хотя я должна сказать, что есть преувеличение в том, что он утверждает, я должна ему однако отдать справедливость, что, не зная о наших отношениях с Виттом, он должен был выполнить, как он это и сделал, долг, предписываемый ему его должностью.
Г-н Шредер жаловался в своих депешах наместнику, что ему не удалось проникнуть в то, что от него хотели здесь узнать. Я могла, может быть, преодолеть это затруднение, и я попыталась это сделать. Предполагая, что я по своему положению и по своим связям выше подозрений, я думала, что могу действовать так, как я это понимала. Я увидела, таким образом, поляков; я принимала даже некоторых из них, внушавших мне отвращение при моем характере. Мне всё же не удалось приблизить тех, общение с которыми производило на меня впечатление слюны бешеной собаки. Я никогда не сумела побороть этого отвращения, и, сознаюсь, пренебрегала, может быть, важными открытиями, чтобы не подвергать себя встречам с существами, которые вызывали во мне омерзение. Витт прочитал его сиятельству наместнику письма, которые я ему писала; он посылал копии с них в своих донесениях; они помогали ему делать важные разоблачения.
Мое общество составляли семья Сапега, в которую должна была вступить моя дочь (ее брак с одним из молодых людей был решен ее отцом с 1829 г.), Потоцкий, сын генерала, убитого 29 ноября, князь Любомирский и некий Красинский, подданный короля прусского. Этот последний, имевший раньше в Закрошиме портфель министра иностранных дел, стоявший во главе польского комитета в Дрездене, находившийся в постоянных отношениях с кн. Чарторыжским и всеми польскими агентами, был ценным знакомым. Так как он был ограничен и честолюбив, я легко могла захватить его доверие. Я узнала заговоры, которые замышлялись, тайную связь, поддерживавшуюся с Россией, макиавеллистическую систему, которую хотели проводить. Словом, мир ужасов открылся мне, и я увидела, сколь связи, которые были пущены в ход, могли оказаться мрачными. Все эти данные были, однако, неопределенными, так как признания были неполными; лишь врасплох удавалось мне узнавать то, что мне хотелось. Пытаясь захватить и углубить сведения, я поддавалась также потребности дать узнать и полюбить страну, которую я возлюбила, монарха, которого я чтила. Доказательством этому служит, что не было ни одного поляка, переступившего порог моего дома, который не выказал бы своего повиновения, пока я находилась в Дрездене. Наименее расположенные к раскаянию кончили тем, что признали свои заблуждения и милосердие, которое благоволило простить столь большие преступления. Этот факт неоспорим, и г-н Шредер не сможет отрицать его. Единственным устоявшим был Александр Потоцкий; интерес, который я по многим причинам к нему проявляла, побуждал меня его часто видеть; впрочем, г-н Шредер сам побудил меня говорить с ним и предложить ему обратиться к великодушию его величества государя. Вот моя история, генерал, во всей своей достоверности. И вот я поражена в самое сердце! Я не чувствую унижения, я не жалуюсь на то, что должна уехать, страдающая душой и телом. Я падаю лишь под бременем мысли, что гнев его величества хоть на минуту остановился на той, второй религией которой на этой земле были преданность и любовь к монарху!
Я не знаю, генерал, применения, которое вы сделаете из моего письма; смею надеяться, что ваша честность и справедливость побудят вас повергнуть его содержание к стопам его величества. Я ничего не прошу, мне нечего желать, так как, повторяю еще раз, всё для меня на этой земле окончено. Но да будет мне, по крайней мере, дозволено просить не быть неправильно судимой там, где мое сердце выполняет дорогой и священный долг.
Не зная, в какую сторону обратить шаги мои, я начала с того, что отправилась к одной из моих сестер в Минскую губернию. Здесь я ожидаю ответа, который вашему превосходительству будет угодно мне дать. Смею просить его от вас, как от человека чести, человека слишком справедливого, слишком религиозного, чтобы мне в нем отказать. Я более чем несправедливо обвинена, и это несчастие не в первый раз со мной случается. Высказав и доказав этот факт, я думаю, что могу молить об ответе. Будет ли он хорошим или плохим, благоволите, генерал, его мне без промедления сообщить. Вы знаете, что я порвала все связи и что я дорожу в мире лишь Виттом. Мои привязанности, мое благополучие, мое существование, — всё в нем, всё зависит от него. Если пребывание в Варшаве мне воспрещено, да побудит вас милосердие сообщить мне об этом положительно, чтобы я могла позаботиться обеспечить себе приют. Расстроенное здоровье и положение, грозящее стать неисправимым, делают это убежище необходимым. Я вас прошу об этом ответе, генерал, во имя чести, во имя религии!
Имею честь пребывать с чувством глубочайшего уважения, генерал, вашего превосходительства смиреннейшей и покорнейшей слугою.
Письмо от 4 декабря 1832 г. сохранилось в секретном архиве III Отделения. Бенкендорф был посвящен в ее «успехи» и осведомлен о ее «заслугах» в прошлом. Поэтому она не останавливалась подробно на том, что было, а лишь вкратце напомнила об этом. Ей важно было объясниться по поводу последних событий. Каролина открыто заявила, что отправилась в Дрезден по заданию графа Витта, который дал ей указания, какие сведения она должна была привезти оттуда. Задание было сверхсекретное. Каролина вошла в среду эмигрантов, куда никто не мог, несмотря на все старания, проникнуть. Ей удалось раскрыть планы эмигрантов в Дрездене, их тайные связи с Варшавой, выявить имена заговорщиков, готовившихся к восстанию. Она просила, если не о справедливости, то о снисходительности, умоляла Бенкендорфа содействовать тому, чтобы монарх сменил гнев на милость.
Агентурная деятельность Собаньской велась настолько умело и тонко, настолько была законспирирована, что даже высшие сановники и сам император Николай не знали о ее заданиях, и судили о ней по информации, которая поступала из газет. А из источников заговорщиков следовало, что Собаньская – польская героиня, что она спасает осужденных: «По ее тайному указанию узников приводили в личный кабинет Витта, где в удобный момент пани Собаньская появлялась из-за скрытых портьерой дверей, и одного слова, а то и взгляда этой чародейки было достаточно, чтобы сменить приговор на более мягкий». Граф Витт не спешил раскрывать источник сведений, которым он пользовался, и в своих секретных сообщениях не указывал «имен своих агентов». Каролине пришлось подчиниться распоряжению его величества и покинуть Варшаву.
Была ли Каролина агентом Витта в Одессе в начале 20-х годов, утверждать трудно, документальных свидетельств нет. Хотя Ф.Ф. Вигель в своих мемуарах сообщал, будто бы «Витт употреблял ее и серьезным образом, что она служила секретарем сему в речах столь умному, но безграмотному человеку и писала тайные его доносы, что потом из барышей и поступила она в число жандармских агентов. <…> О недоказанных преступлениях, в которых ее подозревали, не буду и говорить. Сколько мерзостей скрывалось под щеголеватыми ее формами».
По поведению графа Витта, любовника, гражданского мужа, не обращавшего внимания на романы Каролины, можно и предположить, что действовала Собаньская, кружа голову мужчинам, по заданию генерала. Неотразимая Каролина использовалась для получения особо секретной информации от членов тайных сообществ, которые в постели своей королевы, сами выбалтывали все секреты. По его указанию, надо полагать, она завоевала сердце и душу шляхтича Антония Яблоновским, входившего в кружок польских заговорщиков, которые намеревались не только поднять восстание в Польше, но и захватить Одессу. Заговор был раскрыт, а Яблоновский отправлен в ссылку в Сибирь, а граф Витт получил орден.
Надо полагать, что знаменитый польский поэт Адам Мицкевич, приехавший в Одессу весной 1825 г, так же оказался в числе ее жертв. Расставленные ею силки были настолько умело и соблазнительно разбросаны, что влюбчивый поэт не мог в них не попасться, пылко увлечься, посвятив ей немало сонетов, где Каролина скрыта под инициалами D.D. — «донна Джованна». Они уже были близки, когда отправились в Крым в компании с графом Виттом и официальным мужем Собаньским. Среди сопровождавших Каролину в Крым был чиновник Коллегии иностранных дел Александр Карлович Бошняк, под наблюдение которого отправили Пушкина в село Михайловское, что следует из его рапорта: «Целью моего отправления в Псковскую губернию было сколь возможно тайное и обстоятельное исследование поведения известного стихотворца Пушкина». Со слов дочери Марии записан рассказ Мицкевича о путешествии в Крым и о метаморфозе, случившейся с Бошняком: «Знакомство быстро завязываются между товарищами по путешествию. Он (Бошняк) рассказывал о специальных предметах своих исследований, о насекомых и особенно, кораллах, которые собирал повсюду, задавая попутно вопросы о месте рождения своих спутников, их занятиях, положения дел на их родине, о причинах их пребывания в Крыму и т.д... Вернувшись в Одессу спустя две недели, Мицкевич был приглашен на званный обед к генералу Витту, и с удивлением увидел энтомолога, который, подобный личинке, превращенный в бабочку, сбросил скромный наряд, очки и смиренный вид натуралиста и в мундире, в погонах и орденах, с совсем другим выражением лица, восседал за столом на видном месте. Не доверяя вполне своим глазам, при виде такой метаморфозы, Мицкевич после обеда спросил у генерала «но кто же этот господин? Я предполагал, что он охотится только за мошками». «О, – засмеялся генерал, – он ловит всякого рода мошек».
Постоянное близкое общение с возлюбленной Каролиной вдохновило Мицкевича на создание редких по красоте «Крымских сонетов», но неожиданно поэт свои отношения с ней прервал. Возможно, его возмутило равнодушие Собаньской к судьбе мужа - он умер, простудившись в море на яхте, а она на следующий вечер уже отплясывала на балу. А быть может, он случайно узнал о том, что сообщенная им информация оказалась известна полиции. В ноябре 1825 г. Мицкевич уехал из Одессы. Поэт понял и не скрыл в своих стихах, как ничтожна, оказалось, только что возносимая им до Небес женщина, как обидно и по-пустому растрачены им душевные силы. Дон Жуаном в юбке назвал ее позже Мицкевич. С чувством, близким к негодованию, расстался Мицкевич с Каролиной, и все же не раз встречался с нею потом.
Прекрасная шпионка, агент, великолепно справлялась со своими обязанностями. Мужчины не могли устоять перед ее прелестями, которые сулила им чарующая женщина, и они готовы были пойти за ней, по ее приказу изменить веру, своему отечеству, лишь бы быть рядом даже в сонме среди таких же других потерявших голову.
В 1833 г. генерал от кавалерии граф Витт построил в Ореанде, в Крыму, двухэтажный дом и разбил парк. Княгиня А.Н. Голицына следила за строительством и постоянно держала пани Собаньскую в курсе дел. «Мы занимаемся вашей маленькой Ореандой. Ашер (садовник) по вашему желанию посадит там деревья…», «Ореанда... вас ждет», «Я создала для вас уголок в Ореанде, думаю, он будет любим вами…». Какое-то время пани Собаньская провела в этом поместье, о чем свидетельствует переписка маршала Мармона, посетившего графа Витта в 1834 г. «Нет ничего приятнее этого жилища, и те, кто радушно принимал в нем, добавляли ему большое очарование своим присутствием. Оттуда открывается обширная панорама, самая красивая на всем побережье. Она охватывает весь Ялтинский залив до горы Медведица, которая замыкает его с востока». В 1836 г. граф Витт разошелся с Каролиной, единственная ее дочь Констанция умерла, прожив всего 20 лет. В том же году Каролина вышла замуж за Степана Христофоровича Чирковича, адъютанта графа Витта. Супруги Чирковичи жили в Крыму, в доме Голицыной. В 1845 г. Чиркович занял должность бессарабского вице-губернатора, но уже в 1846 г. вышел в отставку.
После того, как в 1846 г. Чиркович умер. Собаньская уехала за границу и обосновывалась в Париже. Через три года Каролина вновь вышла замуж за французского писателя Жюля Лакруа, который был почти на четырнадцать лет ее младше, и, по-видимому, была с ним счастлива. В 1872 г. Жюль Лакруа выпустил книгу стихов и в одном из сонетов воспел свою жену. К старости он ослеп, и она ухаживала за ним целые 13 лет. Незадолго до смерти она написала ему письмо, которое велела прочесть после ее кончины. В нем есть такие слова: «О да, с тобой я была самая счастливая из женщин. Ты был моей любовью, моим счастьем, моей совестью, моей жизнью. Но смерть нас не разлучит. ... Я умру, обожая тебя, тебя благословляя. Заботься о себе ради любви ко мне». Это письмо было написано девяностолетней женщиной. 16 июля 1885 г. Каролина Собаньская умерла, ее любимый муж скончался два года спустя.
Что достоверно известно об отношении Пушкина к Каролине Собаньской?
Портрет Каролины Собаньской. Петр Федорович Соколов. 1830
1.Сохранился черновик записки Пушкина к Александру Раевскому от 22 октября 1823 г: Оно посвящено Собаньской, которая названа здесь лишь «M. S.», то есть Madame Sobanska.
«Отвечаю на вашу приписку, так как она более занимает [вас] ваше тщеславие. Г<оспожа> С<обаньская> еще не вернулась в Одессу, поэтому я и не мог еще воспользоваться вашим письмом [и] во-вторых, так как моя страсть очень уменьшилась, и так как, тем временем, я влюбился в другую — я раздумал, и подобно Ларе Ганскому, который сидит на моем диване, я решил более не вмешиваться в это дело — то есть я не покажу вашего [письма] послания Г-же С<обаньской>, как я сначала намеревался, [оставив] скрыв от нее только то, что придавало вам интерес характера [Байронического] Мельмотического, — и вот что я намерен сделать: из вашего письма будут сделаны только выдержки, с подобающими исключениями; зато я приготовил на него пространный, прекрасный ответ, в котором беру столько же перевеса над вами, столько вы взяли надо мной в вашем письме; я начинаю его, говоря вам: «Вы меня не обманете, любезный Иов; я вижу ваше тщеславие и ваше слабое место под вашим напускным цинизмом» и т. д., остальное — в том же роде. Думаете ли вы, что это произведет эффект? Но так как вы — мой постоянный учитель в делах нравственности, я прошу у вас [смиренно] позволения на всё это и в особенности — ваших советов; но торопитесь, так как скоро приедут <on arrive>. Я имел о вас известия [ваш брат], мне передавали, что Атала Ганская сделала из вас фата и человека скучного, но последнее письмо ваше далеко не скучно. Я желал бы, чтобы мое могло хоть на минуту развлечь вас в ваших горестях...»
Справка:
Лара - герой одноименной романтической поэмы Байрона.
Лара Ганский – Вацлав (Венцеслав) Ганский (1784—1842), муж сестры Каролины Собаньской, Эвелины, владелец родового замка в селе Верховне, который за роскошь интерьеров называли «волынским Версалем». Вацлав Ганский был старше Эвелины на 17 лет.
Атала Ганская – Эвелина Ганская (Пушкин назвал ее Аталой по имени героини одноименного романа Шатобриана).
О чем шла речь? Друзья договорились обменяться письмами. Раевский, сохраняя саркастическую манеру, должен был изложить скупыми словами о своем неравнодушии к пани, в свою очередь, отговаривая поэта от встречи с Каролиной, предупреждая, что она опасная женщина. В своем ответе поэт должен был в восторженных словах описать, как она прекрасна, как она восхитительна, и как он страдает от любви к ней. Письма эти должны были попасть к Каролине. Друзья, таким образом, хотели привлечь внимание красавицы и заинтриговать ее. Но Пушкин письмо друга в ход не пустил, так как к этому времени он влюбился в другую, и намеченный план действий для него по завоеванию сердца красавицы Каролины потерял актуальность.
О неравнодушии Пушкина и Раевского к пани Собаньской в своих мемуарах упомянул А.Ф Де-Рибаса «Мой отец (М. Ф. Де-Рибас) знал в своем детстве Собаньскую и сам слышал ее слова по поводу Пушкина и Ал. Раевского: «Ils ont ;t; tous les deux amoureux de moi». («Они оба были влюблены в меня»).
2. В 1828 г. пани Собаньская вместе с графом Виттом появились в Петербурге, на средства графа она открыла свой салон. Пржецлавский вспоминал, как он с Мицкевичем часто бывал у пани Каролины: «Она раз сказала Мицкевичу: «Это непростительно, что вы и Пушкин, оба первые поэты своих народов, не сошлись до сих пор между собою. Я вас заставлю сблизиться. Приходите ко мне завтра пить чай». Кроме нас двух и Пушкина был приглашен только Малевский и родственник хозяйки Константин Рдултовский. Мы явились в назначенный час и застали уже Пушкина, который, кажется, неравнодушен был к нашей хозяйке, женщине действительно очаровательной. Первые приветствия Пушкин принял с довольно сухой, почти надменной, вежливостью. Тогда была мода на байронизм, который так много повлиял на Пушкина и внутренне и наружно. Он держал себя как Лара, или, по крайней мере, как Онегин. Мицкевич, по своему обычаю, был прост и натурален; он никогда не позировал и не рисовался. За чаем шел общий разговор. Потом Собаньская стала особенно заниматься поэтическим дуэтом своих гостей, дабы заставить поэтов поговорить с собою. И, действительно, между ними завязался диалог о литературе и искусстве вообще». Описанная встреча произошла в апреле-октябре 1828 г.
Как следует из воспоминаний Пржецлавского, Пушкин был неравнодушен к хозяйке, но держал себя как Онегин сухо, с надменной вежливостью.
3. Вновь встретился Пушкин с Собаньской после путешествия в Арзрум в декабре 1829 г. По просьбе Каролины оставить автограф поэт переписал стихотворение в ее альбом. Позже Собаньская приписала по-французски: «Пушкин, которого я просила написать свое имя» - и поставила дату:
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых нежных
Но в день печали, в тишине.
Произнести его, тоскуя;
Скажи есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я.
5 января 1830 г.
На обороте стихотворения «Я вас любил…» в альбоме Олениной Пушкиным также было записано стихотворение «Что в имени тебе моем». Были ли подобные случаи у Пушкина, когда одно и то же стихотворение записывалось им в разные альбомы? Да, бывали. Даты записи стихотворения в альбом Олениной не было. Эти стихи Пушкин мог занести в альбом к любой из своих почитательниц, и все они могли с восторгом демонстрировать знакомым автограф поэта, при этом добавляя, что именно о ней поэт хранит память в своем сердце. Для пушкинских поклонниц такой подарок был бесценной драгоценностью.
В 2004-м году на аукцион был выставлен другой автограф Пушкина из альбома графини Каролины Собаньской - стихотворение «На холмах Грузии…». Под стихотворными строчками рукой графини сделана по-французски приписка: «Импровизация Александра Пушкина в Петербурге в 1829 г».
4. В феврале 1830 г. пани Каролина назначила встречу, но отложила и прислала записку с извинениями и заверениями в «чувствах восхищения»: «Прошлый раз я забыла, что отложила удовольствие видеть вас на воскресенье. Я забыла, что надо было начать свой день с мессы и продолжать его визитами и деловыми поездками. Я очень жалею об этом, так как это задержит до завтра удовольствие видеть и слышать вас. Надеюсь, что вы не забудете о вечере понедельника и простите мою назойливость, приняв во внимание чувство восхищения, которое я к вам питаю. К. С. Воскресенье утром». Подпись инициалами говорит о давнем знакомстве. Она напоминает о предстоящем вечере в понедельник. В данном случае не Пушкин инициатор, а Каролина, она напоминает и надеется с ним пообщаться. В записке, как бы с извинениями за сорванную встречу, пани проявляет массу корректности, доброжелательности и уважения.
5. Князь Вяземский, намекая на общение поэта с Собаньской, писал жене: «Собаньска умна, но слишком величава. Спроси у Пушкина, всегда ли она такова или только со мною и для первого приема» (7 апреля 1830 г.)
6. И все.
Пушкинисты начала XX века приписали два черновика писем Пушкина, предназначенные будто бы Каролине. На основании этого предположения заговорили о страстной любви поэта, о его преклонении перед Каролиной Собаньской, о его не увядавших чувствах к ней до конца жизни, о том, что она стала для поэта женщиной – повелительницей. А. Ахматова считала Собаньскую роковой светскою злодейкой, доводившей своей игрой Пушкина до отчаяния. Прежде всего, эти выводы делались из отрывка черновика второго письма
«Сегодня 9-я годовщина дня, когда я вас увидел в первый раз. День S.V. был решающим в моей жизни. Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами - всякая другая забота с моей стороны - заблуждение или безрассудство; вдали от вас меня лишь грызет мысль о счастье, которым я не сумел насытиться. Рано или поздно мне придется всё бросить и пасть к вашим ногам. Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Ореанде Крыму (?). Там смогу я совершать паломничества, бродить вокруг вашего дома, встречать вас, мельком вас»
После опубликования своего анализа Цявловская уверенно заявила, что письма адресованы Каролине. А вот первый библиограф Пушкина, собравший громадный массив информации о Пушкине, записал в своей рабочей тетради предположение, что первое письмо это - набросок письма к Воронцовой.
Если считать, что Пушкин подготовил письмо в день S.V. (Святого Валентина), 2 февраля 1830 г. в девятую годовщину с момента их встречи, то возникает вопрос, где Пушкин впервые встретил Каролину? Где Пушкин был 2 февраля 1821 г? Цявловская предположила, что они встретились в феврале 1821 г. в Киеве, куда поэт ездил с Раевскими из Каменки на помолвку Екатерины Николаевны Раевской с Михаилом Федоровичем Орловым. На помолвку могла приехать Собаньская. Но документально эта встреча нигде не подтверждается. Более того, в неопубликованном письме М. Ф. Орлова к А. Н. Раевскому от 12 февраля 1821 г., на которое ссылается Гершензон, нет указания на помолвку, в нем лишь сообщение о том, что предложение принято. То есть в Киеве встречи не было - выстроенное доказательство, что черновик предназначен Каролине Собаньской, развалилось как карточный домик. На таком основании признания поэта, написанные в черновиках, нельзя относить к Собаньской.
Что же мы имеем документального. В октябре 1823 г два молодых человека планируют некую между собой переписку, которая должна затем попасть к Каролине Собаньской, чтобы из их писем она узнала об их чувствах к ней. Они хотят обратить ее внимание на себя. Она их обворожила, но они никак не мог сообщить ей о своих чувствах. То есть к этому моменту их отношения с пани были еще в самом зачаточном состоянии. Странно. Если, как утверждает Цявловская, поэт ее увидел в 1821 г и 2,5 года назад был поражен ее красотой, да так, что свое существование не мог представить без нее, то почему за это время он не смог каким-то образом заявить ей о себе и добиться какого-либо ответа. Невероятно и невозможно. Отношения с женщинами у Пушкина так не протекали. Он вспыхивал, увлекался, пытался добиться расположения и взаимности, и быстро, ничего не добившись, остывал. Пушкин не мог ждать 2,5 года подарков от судьбы, которая должна была бы помочь ему встретиться с возлюбленной.
Как ни странно, Каролина знала о том, что два молодых человека, Пушкин и А. Раевский, в нее влюблены, но она не предпринимала никаких шагов, чтобы их привлечь к себе, - у нее в это время были другие увлечения, и как позже выяснилось, были другие задачи. Тайной полиции было известно, что Пушкин и Раевский не являются членами ни одного из тайных сообществ. Думаю, позже Пушкин многое узнал о ней, и для него она осталась всего лишь красивой женщиной, содержательницей салона в Петербурге, куда иногда было приятно зайти и побеседовать с друзьями. И не более. И автографы оставлял в ее альбоме, и встречи назначались только по ее просьбе (Для нее он был к этому времени знаменитостью, и для ее коллекции его автографа не хватало). Вполне вероятно, что он никогда серьезно не относился к своим юношеским чувствам восхищения к Каролине Собаньской, поэтому и не включил ее имя в свой Дон-Жуанский список.
Более вероятно предположить, что Каролину поэт увидел в Одессе в мае 1823 г во время своего пребывания в Одессе, был ее покорен, но их отношения никак не развивались, и он оставался лишь ее поклонником некоторое время, пока не появилась Амалия. Все эти размышления привели нас к мысли, высказанной еще Анненковым, что черновики писем Пушкина предназначались графине Воронцовой, написаны не в 1830 г, а позже в 1832 г.
После февраля 1830 г. пути Каролины и Пушкина более не пересекались. Ее современники ни разу не отметили, что она вспоминала какие-либо эпизоды, связанные с Пушкиным. Все свои молодые годы Каролина блистала своей красотой, очаровывала и околдовывала мужчин, которых меняла одного за другим. Жила в роскоши, принимала драгоценные подарки от своих возлюбленных, поклонников и вздыхателей. В 59 лет она, наконец, не просто влюбилась, а полюбила и вышла замуж за французского поэта Жюля Лакруа. 13 лет она ухаживала за ослепшим молодым мужем, и этот факт только подтверждает, что чувства, которые она испытывала к нему, были действительно глубокими. Говорить о том, что между Пушкиным и Собаньской были какие-то близкие отношения, не приходится. Возможно, поэт, встретив красавицу, потерял голову, но появление Амалии, а затем графини Воронцовой, остудили его пыл. Легкая на фривольные амурные поступки она отличалась от графини, которая притягивала своей добротой, душевностью и порядочностью.