Глава 2. АМАЛИЯ РИЗНИЧ.
Амалия Ризнич родом из Флоренции была дочерью венского банкира Риппа, полу-немка и полу-итальянка, высокая, стройная и необыкновенно красивая, с длинной черной косой, с горячими черными глазами, с ослепительно белой кожей. Оригинально одетая, живая, кокетливая, она не могла жить без общества. Ее поклонники постоянно находились в их доме. Не сохранилось ее портретов и ни одной строчки, написанной ее рукой. Пушкин оставил на полях рукописи ее портрет и подписал: «мадам Ризнич с римским носом».
Амалия, судя по воспоминаниям современников, знала несколько европейских языков. Блистала во французском языке настолько, что могла поддержать и серьезную беседу и рассказать остроумный анекдот. Вышла замуж в девятнадцать лет в 1822 г. в Вене. Ее мужу Ивану Ризничу, «сербу из Дубровника», было тридцать лет, он родился в Триесте, где его отец, Стефан Ризнич, занимался торговыми делами. Ризнич был человеком, разносторонним, получил отличное образование в Падуанском и Берлинском университетах, знал несколько языков, имел хорошую библиотеку и страстно увлекался оперой. В Одессе Ризнич появился в начале 1820-х годов и открыл здесь контору по экспорту хлеба, производил крупные операции с пшеницей и занимался казенными подрядами. Одесская Городская Дума удостоверила, что Иван Ризнич, «будучи австрийским подданным, негоциантом, при записи в Одесское 1-ой гильдии купечество, принял присягу на подданство России в Одесском городском магистрате 10 января 1822 г.»
Весной 1823 г. Иван вернулся в Одессу с женой и маленьким ребенком (сыном Степаном, который вскоре умер) и тещей. В апреле 1823 г Иван получил чин советника по коммерции и исполнял обязанности члена городского строительного комитета. Дом Ризничей отличался гостеприимством, и почти все мужчины, принадлежавшие к высшему кругу, были постоянными гостями молодых супругов. Красавица-хозяйка пользовалась головокружительным успехом и была предводительницею во всех развлечениях, - для больших и шумных компаний устраивались пикники, обеды, танцы. Одевалась она экстравагантно, ходила в мужской шляпе и в костюме для верховой езды. Одним из ее настойчивых поклонников стал Пушкин. Его соперниками были пылкий польский помещик Собаньский, который на пару с Пушкиным играл с ней в вист, и князь Яблоновский, ходивший за нею по пятам. В доме Ивана Ризнича поклонники и воздыхатели жены часто развлекались игрою в вист и проигрывали по-крупному. Залезали в долги под проценты, а одалживали у Ризнича.
Профессор Ришельевского лицея К.П. Зеленецкий полагал, что с банкиром-купцом Иваном Ризничем Пушкин познакомился в один из своих приездов в Одессу из Кишинева в его доме во время игры в карты. С Амалией Ризнич, вероятнее всего, он встретился у них в доме в мае – июне, и затем часто видел ее в одесском оперном театре.
Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень - Орфей.
Не внемля критике суровой,
Он вечно тот же, вечно новый,
Он звуки льет - они кипят,
Они текут, они горят,
Как поцелуи молодые,
Все в неге, в пламени любви,
Как закипевшего Аи Струя
И брызги золотые...
А только ль там очарований?
А разыскательный лорнет?
А закулисные свиданья?
A prima donna? а балет?
А ложа, где красой блистая,
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена.
Она и внемлет, и не внемлет,
И каватине, и мольбам,
И шутке с лестью пополам...
А муж в углу за нею дремлет,
Впросонках фора закричит,
Зевнет - и снова захрапит.
Стихов Пушкина Амалия не читала, и если он их переводил на французский, не понимала, но все же поэт сумел ее чем-то очаровать, и их роман стал бурно развиваться. Амалия в это время была на четвертом - пятом месяце беременности. Свою любовь к Амалии, которая переходила от возвышенных чувств к необузданной ревности, поэт передал в стихах:
Простишь ли мне ревнивые мечты,
Моей любви безумное волненье?
Ты мне верна: зачем же любишь ты
Всегда пугать мое воображенье?
Окружена поклонников толпой,
Зачем для всех казаться хочешь милой,
И всех дарит надеждою пустой
Твой чудный взор, то нежный, то унылый?
Мной овладев, мне разум омрачив,
Уверена в любви моей несчастной,
Не видишь ты, когда в толпе их страстной,
Беседы чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я досадой одинокой;
Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокий!
Хочу ль бежать, – с надеждой и мольбой
Твои глаза не следуют за мной.
Заводит ли красавица другая
Двусмысленный со мною разговор, –
Спокойна ты; веселый твой укор
Меня мертвит, любви не выражая.
Скажи еще: соперник вечный мой,
Наедине застав меня с тобой,
Зачем тебя приветствует лукаво?..
Что ж он тебе? Скажи, какое право
Имеет он бледнеть и ревновать?..
В нескромный час меж вечера и света,
Без матери, одна, полуодета,
Зачем его должна ты принимать?..
Но я любим. Наедине со мною
Ты так нежна! Лобзания твои
Так пламенны! Слова твоей любви
Так искренно полны твоей душою!
Тебе смешны мучения мои;
Но я любим, тебя я понимаю.
Мой милый друг, не мучь меня, молю:
Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.
Октябрь 1823
Черновик этого стихотворения написан на 16-м листе тетради 2319 вслед за черновиком письма к Вяземскому от 14 октября 1823 г. Напечатано стихотворение у Булгарина в «Литературных листках» (февраль, 1824). Несмотря на заверения Амалии в любви к поэту, она продолжала принимать ухаживания соперников, Собаньского и князя Яблоновского, и, возможно, и других, чем вызывал гнев у молодого человека (поэта), подозрения и ревность к этим назойливым кавалерам. Брат поэта, Лев Сергеевич, описывая пребывание своего брата на юге, рассказывал, что «любовь предстала ему со всей заманчивостью интриг, соперничества и кокетства. Она давала ему минуты восторга и отчаяния. Однажды в бешенстве ревности он пробежал пять верст под 35 градусами жара». В черновой рукописи подробнее обрисован соперник:
Предательски тобой ободренный
Соперник мой надменный,
Всегда, всегда преследует меня,
Он вечно тут, колена преклоня.
Являюсь я -- бледнеет он...
Иль иногда предупрежденный мной...
В предпоследней строфе первой главы «Евгения Онегина», написанной ранней осенью 1823 г, поэт с облегчением говорит, что чувства прошли, гроза прошла, выглянуло солнце, все запело, и он вновь свободен.
Прошла любовь; явилась Муза,
И прояснился темный ум.
Свободен - вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу - и сердце не тоскует…
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я все грущу, но слез уж нет
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет...
В 1826 г Пушкин в селе Михайловском закончил шестую главу «Евгения Онегина». Описывая ревнивую вспышку Ленского, поэт вдруг вспомнил пережитые им припадки ревности в Одессе, что позволило ему ярко описать страдания человека, пораженного этим недугом:
Да, да, ведь ревности припадки -
Болезнь, так точно, как чума,
Как черный сплин, как лихорадка,
Как повреждение ума.
Она горячкой пламенеет,
Она свой жар, свой бред имеет,
Сны злые, признаки свои.
Помилуй бог, друзья мои!
Мучительней нет в мире казни
Ее терзаний роковых.
Поверьте мне: кто вынес их,
Тот, уж конечно, без боязни
Взойдет на пламенный костер,
Иль шею склонит под топор.
.
Много лет спустя Иван Ризнич подробно рассказал обо всех обстоятельствах своей семейной драмы сербскому ученому П. Е. Сречковичу, который в свою очередь поделился воспоминаниями с харьковским профессором М. Г. Халанским. По словам Сречковича, «Ризнич внимательно следил за поведением своей жены, заботливо оберегая ее от падения. К ней был приставлен верный его слуга, который знал каждый шаг жены своего господина и обо всем доносил ему. Пушкин страстно привязался к г-же Ризнич. По образному выражению Ризнича, Пушкин увивался за нею, как котенок, но взаимностью не пользовался: г-жа Ризнич была к нему равнодушна». Пережитые поэтом чувства описаны настолько реально и убедительно, что утверждение Ивана Ризнича, что будто бы его жена осталась холодна к Пушкину, принимать на веру не имеет смысла. Признания поэта определенны и не оставляют никаких сомнений в пылкой взаимной любви поэта с красавицей Амалией.
1 января 1824 г. Амалии родила сына, которого назвали Александром. В метричной книге Соборной Преображенской церкви записано «1-го генваря – родился младенец Александр от родителей Коммерции советника, 1-ой гильдии купца Ивана Ризнич и жены его Аксинии (дьячок исправил непонятное «Амалия» на православное «Аксиния»). Здоровье Амалии после родов не пошло на поправку, ей становилось все хуже и хуже. Уцелело письмо Ивана Ризнича к матери от 16 июля 1824 г., в котором он сообщал: «У меня большое несчастье со здоровьем моей жены. После ее родов ей становилось все хуже и хуже. Изнурительная лихорадка, непрерывный кашель, харканье кровью, внушали мне самое острое беспокойство. Меня заставляли верить и надеяться, что хорошее время года принесет какое-нибудь облегчение, но к несчастью получилось наоборот. Едва пришла весна, припадки сделались сильнее. Тогда доктора объявили, что категорически и не теряя времени, она должна оставить этот климат, так как иначе они не могли поручиться, что она переживет лето: Она поедет в Щвейцарию, а осенью я присоединюсь к ней и отправлюсь с нею в Италию провести зиму. Лишь бы только Бог помог ей поправить здоровье!»
30 апреля Амалия получила загранпаспорт и в первых числах мая покинула Одессу с ребенком и тремя слугами. Помещик Собаньский последовал за нею, некоторое время они прожили в Вене вместе. Чахотка прогрессировала, и Амалия должна была ехать в теплые края на родину, в Италию, а Собаньский остался в Вене. За ней во Флоренцию поехал князь Яблоновский и был рядом с ней до самой смерти. Иван Ризнич поддерживал супругу средствами в течение всего времени жизни ее с сыном за границей. По утверждению Зеленецкого, заверения, «будто она умерла в нищете, презренная матерью мужа, неверно». Амалия скончалась в Неаполе в середине 1825 г., ей было всего 22 года, вскоре умер и ее сын Александр.
Пушкин узнал о смерти Амалии летом 1826 г. в Михайловском. Под впечатлением от столь ужасного известия, связанного с трагической судьбой своей бывшей возлюбленной, он написал элегию:
Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала...
Увяла, наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала:
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.
Так вот кого любил я пламенной душой,
С таким тяжелым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Где муки, где любовь? Увы, в Душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слез, ни пени .
29 июля 1826 года
Усл. о см. 25
У. о. с. Р. П. М. К. Б. 24.
Первая строчка даты, 29 июля, указывает на дату написания стихотворения, а вторая и третья могут быть расшифрованы таким образом: «услышал о смерти Ризнич 25 июля; услышал о смерти Рылеева, Пестеля, Муравьева, Каховского, Бестужева 24 июля».
Тень красавицы Амалии пронеслась перед взором Пушкина вместе со свитой пяти других теней, трагически погибших близких ему друзей. Удивляет странное отношение поэта к бывшей возлюбленной: почему известие о смерти столь любимой женщины не вызвало у поэта слез или жалоб, стенаний (пени)? Возможно, что еще в октябре 1823 г, когда писал поэт о своих чувствах ревности к Амалии, его подозрения оказались не беспочвенными, а имели серьезные основания, и простить измену сопернику (о муже речи не было, он воспринимался как естественное приложение) он не мог.
В ненапечатанной XVI главе «Евгения Онегина», написанной в Михайловском в ноябре 1826 г., поэт объяснил свое странное равнодушие к ушедшей из жизни близкой женщины:
Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о ты, которой
Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным
Как учат слабое дитя,
Ты душу нежную, мутя,
Учила горести глубокой,
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошел, сей тяжкий день
Почий, мучительная тень.
Ноябрь 1826.
Через два года (1828) чувства обиды и горечи ушли, в воображении он провожал ее и при расставании продолжал ее любить, а она звала его в свою страну под оливы:
Для берегов отчизны дальней
Ты покидала край чужой;
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленья страшного разлуки
Мой стон молил не прерывать.
Но ты от горького лобзанья
Свои уста оторвала;
Из края мрачного изгнанья
Ты в край иной меня звала.
Ты говорила: „В День свиданья,
Под небом вечно голубым,
В тени олив, любви лобзанья
Мы вновь, мой друг, соединим".
1828
В стихотворении «Прощание», датированном 5-го октября 1830 г., когда Пушкин находился в Болдино из-за карантина, перед женитьбой с Натальей Николаевной, которая дала свое согласие, он расставался с прошлым. Пушкин обратился к тени умершей Амалии. Все, что разъединяло, забыто, но остались воспоминания о тех необыкновенных чувствах, которые вызывала она. И вот настал момент, и он хочет проститься по-христиански: с доброй душой и благодарностью навсегда.
Прощание.
В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой,
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя все, меняя нас;
Уж ты для страстного поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальняя подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча Друга,
Перед изгнанием его.
5 октября 1830
Если считать как Щеголев, что эти стихи не связаны с Амалией, то надо будет предположить, что у Пушкина, кроме Амалии Ризнич, была другая возлюбленная иностранка, скончавшаяся за границей. Но пушкинисты иную иностранку, возлюбленную поэта, не обнаружили, и ее поиски не имеют смысла.