Христос. Ольга Ланская

Ольга Юрьевна Ланская
Ольга ЛАНСКАЯ,
Санкт-Петербург


Христос

Лесник наш, человек немолодой, жилистый и, судя по тому, как легко прошел он с нами сквозь всю охотничью делянку вдоль и поперек, что-то помечая, что-то обдумывая, ни разу не присев, ходить по лесу умел, не уставая.

…Был теплый день, из тех особенных прозрачных по первой осени дней, когда небо залито синевой, а солнце – золотое, как церковная маковка.
И только внезапный пурпур кленов, непостижимого, багряно-алого цвета в густой, сочной зелени намекает: осень близко.

Мы с Сержем присели на ствол сушины, наполовину вросшей в мох.
Лес накрыл нас таким покоем, что, казалось, весь мир вдруг стал Божиим, и нет нигде ни войн, ни бед, ни раздоров.
Ступин с Антоном бродили неподалеку,  приглядывались к каким-то особым, одним им, охотникам, ведомым знакам, остановились над муравейником.
 И оба – Валентин Александрович, доктор физ.мат наук, чью голову уже задела проседь, и Антон, едва ли не вчерашний студент, стройный, как тополек, – оба перед лесником смотрелись совсем юными.

– Что, устали? – спросил Лесник, присаживаясь к нам неподалеку.
– Есть немножко, – засмеялась я. – Столько кислорода и сразу!
– Это с непривычки. Выбирайтесь почаще. Видите, как у нас тут…
В руках у него были какие-то прутики, он перебирал их, словно выравнивал.

– А вы корзины плести умеете? – спросила я.
– Умею, – ответил он и засмеялся.
– Научите? Я в общем-то теоретически могу себе представить, как доплести корзину, а вот с чего начать… Тут у меня – никак!
– Да с креста и начать, – сказал Лесник, мягко улыбаясь. – С креста. Вот, смотрите.
– Антоне, – крикнула я нашим охотникам. – Идите сюда!

Мы смотрели, как в умелых пальцах Лесника возникает из прутиков донышко корзинки.
– А теперь сами попробуйте, – сказал Лесник. – Видите, как все просто.
Занятие оказалось захватывающим.
Главное – понять основу.
А там уж, от того, какой материал берешь – то ли травинки, то ли прутики, то ли гибкую сочную кору, только что снятую с ивняка, изделие всякий раз могло получиться иным – то корзинка, то кузовок, то лапоточек…

– Вы пока отдохните, – сказал Валентин Александрович. – А мы с Антоном еще разок пройдемся. Западный угол осмотрим.
Интересно, подумала я, глядя, как уходят они в глубину леса, как это им удается так легко, бесшумно ходить? Как по воздуху.
И тут закуковала кукушка.

Лесник замер, поднял голову.
– Годы считаете? – спросила я.
Он улыбнулся, закусил травинку.
– Это она считает…

И снова стал прислушиваться к голосу кукушки.
И все смотрел куда-то в чащобу, хотя нам отсюда, с сухой лесины ничего особенного не было видно – так, однообразный сплошной лес...

– Да… Был однажды случай, – произнес, наконец, Лесник. – Да…
А кукушка все считала чьи-то годы, все считала…
– Давно это было, – сказал Лесник. – И было нас трое…
Все – из одной деревни. Молодые. Нам двоим – по 19-ть, а третьему – мы его "Христос" звали – только 18-ть исполнилось.
– Как звали? – переспросила я.
– Христос. Прозвище у него такое было. Был он тощий, высокий и такой добрый, что никто себе и представить не мог, чтобы он хоть кому-то зло сделает. Знаете, о таких говорят: мухи не обидит. Да…

Был июль. И взяли нас, троих, немцы в плен…
А лето в 1941-м было такое… Особое. Для хорошего хлеба лето. Для урожаев. А вместо этого пришла к нам война…

Ну, поймали нас фрицы. Бормочут по-своему. Не нужны мы им. Поняли мы это сразу.
Потому, что гимнастерки-то наши они сразу содрали. И сапоги тоже. Да…
И повели.
На расстрел.
Картавят по-своему. Как лают. И прикладами в спины:
– Шнеллер, шнеллер!
Видать, на Москву торопились.
Нашу-то деревню с разбега проскочили, да вот нас троих зацепили.
Привели они нас в лес. Лопату дали. Показали – копайте, мол!
– Шнеллер, шнеллер!

А какой там "шнеллер", когда – лето, родная земля под ногами и тебе всего 19-ть. Да…
Сначала Витек рыл. Не спешил, понятное дело.
А надо сказать, рыть-то могилки они нас почему-то на косогор вывели. Уж почему – до сих пор не знаю.

Лес над нами стоит тихий такой, мирный. Небо синее-синее. А косогор песчаный, желтый. Как наши головы. Да…
И так не охота нам в песок этот помирать ложиться.
А фрицы все бормочут по-своему, торопят.
Один выхватил у Витька лопату. Сует ее мне. Мол, давай, ты!

А мне тоже куда спешить? Рою себе, да так, что лопату песка ковырну, а две сверху насыплется… Да…

Фрицы опять залопотали. Не понравилась, видать, им моя работа-то. Лопату выхватили, суют ее Христу.
А он стоит над ними – белый такой, совсем белый. Что лицо, что волосы, что рубаха…
Гимнастерки-то наши, я говорил уже, они сразу отобрали, и сапоги. В одном исподнем мы. В общем, к смерти приговорили. Да…
И тут кукушка закуковала.

Я даже замер – так неожиданно – живой голос. На краю могилы-то.
Да…

Фрицы всполошились, залопотали, озираются: "Партизанен?"
А Христос наш как лопатой-то размахнулся.
Никто опомниться не успел.
Лежат наши "завоеватели", а Христос тихо так говорит:
– Пошли, отсюда, ребята!

Мы бегом – в лес. А там и к своим вышли.
Вот, такой случай был. Да… Такой вот случай…

Санкт-Петербург