Бэла

ЛАУРЕАТЫ КЛУБА СЛАВА ФОНДА

ВЛАДИМИР ВОЛКОВИЧ - http://www.proza.ru/avtor/vladrab1 - ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ... ШКОЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ..." КЛУБА СЛАВА ФОНДА

В десятом классе я влюбился в девушку по имени Бэла.
Влечение к противоположному полу обнаружил у себя ещё в детском садике. В то время, когда все ребятишки с удовольствием уплетали  обед, я подговаривал свою первую любовь Людку Короткову, и мы убегали с ней в туалет. Там снимали трусики и с любопытством разглядывали то, что они прикрывали, благо оно было разным и это подстёгивало наш интерес. По прошествии нескольких лет удивлялся — и что нашёл такого привлекательного в этой конопатой, с простоватым лицом девчонке.
Уже, будучи взрослым,  прочитал у Фрейда о детской сексуальности. Не знаю как Людке, а мне эта наша шалость дала некоторое представление об устройстве женского организма.

Бэла училась в параллельном классе, и жила в доме напротив. Я не раз видел, как она выходит из подъезда, но до поры не обращал на неё никакого внимания. И тогда она прибегла к популярному в нашей школьной среде способу.
Однажды я обнаружил в кармане моего пальто записку, написанную аккуратным девчоночьим почерком: «Ты мне нравишься, приходи сегодня в семь — в парк». Записка была не подписана, и сердце отчаянно забилось.
Кто бы это мог быть? Пальто висели в общей раздевалке, где раздевались и одевались все ученики школы.
С этого момента мысли крутились только вокруг этой записки. Девчонки часто писали ребятам, даже на уроках. Никто не придавал этим писулькам серьёзного значения, так — баловство. Но в этот раз я почему-то сильно заволновался.
Особенно интриговала неизвестность отправителя.

Ни о каких уроках в этот день не могло быть и речи, время до семи часов тянулось страшно медленно. Я — то вставал, то садился, то бродил по квартире, то бежал в магазин, то пробовал читать какую-то книгу. Но всё равно не мог найти себе места.
Без пятнадцати семь был уже у входа в парк. Меряя шагами поскрипывающую снегом, утоптанную площадку перед входом, внимательно вглядывался в каждую проходящую девочку: «Эта! А, может быть эта?  Нет, она мне совсем не нравится».
Бэла прошла мимо с независимым видом, развернулась и двинулась обратно. Равнодушно скользнув по ней взглядом, я переключил внимание на какого-то прохожего. И тут, видимо, решившись, она направилась прямо ко мне. По мере того, как она приближалась, лицо моё вытягивалось в гримасе разочарования.
«Неужели, она?» — промелькнула неожиданная мысль. С Бэлой мы встречались изредка на переменах, а чаще на улице, но никогда не заговаривали и даже здоровались не всегда. Она не была красавицей, и ничем особенным из девочек не выделялась. Другие были намного симпатичнее и раскованнее, активные общественницы, или наоборот — героини улицы, по которой вечерами гуляла вся молодёжь, и которую мы называли «Бродом», сокращённо от Нью-Йоркского Бродвея.
– Ну, здравствуй.
– Это ты?
– Да, это я, — Бэла глядела на меня с вызовом, нервно теребя кисть шарфика, большим узлом завязанного на шее.
От неожиданности я растерялся, замолчал и лишь таращился на неё пустыми глазами.
– Ты разочарован? Ты ожидал увидеть другую?
– Да нет, что ты… я не ожидал… я не ожидал никого увидеть… сам не знаю, кого, — бормотал несуразицу, не находя слов.
– Если ты ожидал увидеть кого-то другого, могу уйти.
Бела повернулась, пожала плечиком и медленно пошла.
– Подожди, Бэла, не уходи, — неожиданно вырвалось у меня.
Бела вернулась, подошла ко мне и ненароком, легко, по-женски, смахнула снежинки с лацкана моего пальто. И сразу куда-то подевалась напряжённость, мне стало легко и свободно.
И Бэла показалась даже симпатичной, хотя я усиленно пытался не встречаться с ней взглядом.
– Пойдём, прогуляемся, — наконец, выдавил из себя, не представляя, что нужно говорить девушке, когда остаёшься с нею наедине.
Мы медленно пошли по заснеженной аллее парка, держась друг от друга на «комсомольском расстоянии».
– А чем ты будешь заниматься летом? — спросила Бэла, чтобы прервать наше затянувшееся молчание.
– Не думал ещё. Может, поеду куда, — ответил я, хотя знал прекрасно, что надо будет пойти работать, денег у родителей вечно не хватало.
Через полчаса мы уже болтали вовсю, напряжённость исчезла.
На небольшом взгорке, где дорожка была утоптана и накатана мальчишками, съезжающими на портфелях после школы, девушка поскользнулась. Реакция у меня была отменной, я ловко подхватил её за руку. Бэла кивнула в знак благодарности, а я не знал: взять её под руку — как-то неудобно, по-взрослому, а за руку — мы ещё не так близко знакомы. И всё-таки я взял её за руку. Положение спасли красивые голубые варежки, они послужили границей между руками, хоть и небольшая преграда, но всё не к обнажённой руке прикасаешься.

Мы стали встречаться, и в каждый следующий раз Бэла нравилась мне всё больше. В один из дней, расставаясь, я, как обычно, держал её за руку и вдруг безотчётно притянул к себе и чмокнул куда-то в уголок рта. Она как будто давно ждала этого, закинула руки мне за шею и прильнула к губам. Мы целовались самозабвенно, не думая ни о чём.
Оказалось, что это так восхитительно, так волнующе и горячо. Я снял шапку на морозе, от головы шёл пар, волосы взмокли. В тот вечер мы едва смогли расстаться.

Теперь каждый день, едва дождавшись вечера и наскоро сделав уроки, бежали друг к другу, предвкушая сладость от того, что будем рядом, сладость от поцелуев. Родители интересовались, где это я постоянно пропадаю, но я никогда не откровенничал по поводу своих личных дел и считал себя уже самостоятельным и взрослым.
Днём припекало солнышко, а вечером, когда мы выходили на прогулку, становилось прохладно. Растаявшие за день сугробы превращались в грязноватые, подёрнутые ледком лужицы, и мы скользили по ним, держась друг за друга, чтобы не упасть, и хохотали, когда поскальзывались и смешно взмахивали руками.
Уходили подальше или уезжали на трамвае в другой район, чтобы не попасть на глаза одноклассникам. Знали, какой страшной разрушительной силой обладают сплетни. Стоило кому-то увидеть нас, и назавтра вся школа знала бы, что мы вместе. Насмешек, расспросов и вопросов с подковырками было бы трудно избежать.
– Пойдём в кино? — предложил я.
– А что это за фильм?
– Не знаю, заодно и посмотрим.
Мы стояли перед огромной афишей кинотеатра, на которой были нарисованы обнимающиеся мужчина и женщина.
Внутри оказалось тепло и уютно после сырого и промозглого весеннего вечера, можно было посидеть в фойе, угоститься мороженым и выпить газировки. Билеты предусмотрительно взяли на последний ряд и целовались бесконечно, мало обращая внимания на экран.
Важнее фильма было то, что мы сидели рядом, близко-близко, могли дотрагиваться друг до друга и даже шаловливо залезать рукой под куртку. И эта дрожь прикосновений, волна нежности накрывала нас с головой и рождала необыкновенное чувство восторга и радости.

Весна полноправной хозяйкой вступила в свои права и горячила, будоражила юную кровь. Рано утром, с восходом солнца, я убегал в лес и набирал букетик подснежников. Мне доставляло огромное удовольствие чувствовать себя мужчиной, когда дождавшись Бэлу, выходящую из своего подъезда со школьным портфелем, «торжественно преподносил» ей цветы. Бэла смущалась, краснела, потом зарывалась лицом в небесную голубизну лепестков, лишь изредка бросая оттуда на меня благодарный взгляд.
Однажды мы слушали музыку у Бэлы дома. У неё был большой выбор пластинок, и даже магнитофон — совсем недавно появившееся чудо техники. Рабочий день в субботу закончился рано, родители ушли куда-то в гости, и мы чувствовали себя совсем взрослыми, оставшись одни в квартире.
Сидели, обнявшись, на широком диване, и нам было тепло и уютно.
– Хочешь пива?
– Давай.
Бэла принесла из холодильника бутылку, стаканы и какие-то солоноватые бублики.
Мы чокнулись стаканами, и я огласил свой любимый тост:
– За нас!
Бэла присела на диван и начала рассказывать что-то интересное, но слушал я вполуха. Любовался её правильным овалом лица с нежной девичьей кожей, которую совсем не портили маленькие прыщики. Наоборот, от этого оно становилось каким-то своим, домашним, ещё более милым и родным. Слегка вьющиеся чёрные волосы спускались по шее и спине широкой волной. Она изредка поглядывала на меня зеленоватыми, как бездонный омут, глазами, и я тонул в них, отчаянно пытаясь выбраться на берег.
Какой болван! Как же это я не замечал раньше, что она такая красивая, как мог заглядываться на других девчонок, когда здесь рядом со мной живёт такое чудо. И вот сейчас это чудо — моя Белочка, сидит рядом со мной.
Моя рука непроизвольно поднялась и погладила густые, с необыкновенным запахом волосы. Бэла запнулась на секунду, но сейчас, же продолжила свой рассказ. Тогда мне захотелось подержать эти волосы в руке. Тяжёлые волны стекали у меня меж пальцев, и я прижался к ним лицом. Бэла замолчала, повернула голову ко мне, и наши губы встретились.
Стало жарко. Бэла высвободилась из моих рук, подошла к проигрывателю и поставила какую-то мелодию:
– Я, как хозяйка, объявляю «белый танец», — нарочито торжественным голосом заявила она, — и приглашаю вас, сеньор.
Мы медленно кружились, обнявшись, чарующие звуки музыки вливались в наши души и в наши сердца, губы мои скользили по её шее, по щеке и находили её дрожащие податливые губы.
– Белочка, Белочка, — шептал я на ухо, называя её именем, которое ей очень нравилось, — я люблю тебя.
– И я тебя, — отвечала она почти беззвучно, касаясь губами моей щеки и зарываясь руками в мои волосы.
Моя рука нащупала сзади молнию её платья и чуть расстегнула её. Пальцы скользнули в разрез, и я почувствовал атласную нежность кожи. Бэла прильнула ко мне, её упругая грудь прижалась к моей, голова моя кружилась.
– Нет, нет, Вадик, родной, не надо.
Мы оба знали, что сейчас должно произойти, знали и боялись этого.
– Почему, Белочка, ведь мы любим друг друга?
– Я боюсь, Вадик, я очень боюсь, я столько слышала об этом плохого.
– У нас не будет плохое, у тех, кто любит, плохого не бывает, — уже смелее заявил я, почувствовав себя мужчиной, ответственным и за эту нежную, доверившуюся мне девочку.

Я крепко сжал её в объятьях и, осмелев, торопливо расстегнул молнию платья.
Мы были неопытны, у нас это было в первый раз, все мои познания происходили из рассказов знакомых мальчишек на улице, где я проводил большую часть своего времени. Мальчишки хвастались тем, что проделывали с девочками. Но эти рассказы были мне всегда неприятны своей циничностью и каким-то презрением к девочке. И я всё пытался понять: где же здесь любовь, о которой столько читал в книжках.
Но сейчас с Бэлой всё было по-другому. Мы ласкали друг друга, трогали и гладили, и от этого радость и нежность вливались в душу. Я знал, что лучше этой девочки на свете нет.
– Вадик, Вадик, хороший мой, — задыхаясь, шептала Бэла, когда коснулся её обнажённого тела.
Наши тела сплелись, и какая-то неодолимая сила несла и вздымала меня на волнах восторга. Время остановилось, всё, что было в моей жизни раньше ушло в небытие, перестало существовать, кроме той сладостной девчонки, которая обнимала меня. Лишь чувствовал, что и она испытывает ту же любовь и нежность.
Вдруг Бэла вскрикнула:
– Ой, ой, мне больно! Вадик погоди!
Я с трудом отодвинулся от Бэлы и прислонился к спинке дивана, руки мои дрожали.

Значительно позже, когда я узнал о подготовке, прелюдии и прочих вещах, понял, какую боль причинил Бэле, но тогда…. Потом лежал рядом с ней, обессиленный и опустошённый. Мне не хотелось уже ничего.
– Прости меня, Белочка,— она молчала, закрыв глаза и прикрыв обнажённое тело поднятым с пола платьем, — мы никогда не будем больше этого делать.
– Глупенький, так всегда бывает у девочек, если в первый раз.
Она выпростала руку из-под платья и положила её мне на грудь. Это было знаком прощения.

Недалёкий лес вокруг города манил бледно-зеленой весенней листвой. Мы устремлялись туда при первой возможности, стараясь оставаться незамеченными.
На «нашей» лесной полянке мы давали волю своим чувствам. Окаймляющие её высокие сосны с зелёными иголками и стройные берёзы, слушающие ток рвущегося к набухшим почкам сока, казалось, понимали и поддерживали нас. Мы уже не стеснялись друг друга и со всей силой и страстью отдавались тому неведомому — сильному и нежному, которое соединило нас навеки. Ласкали, целовали, мяли и тискали друг друга, получая от этого невыразимое наслаждение.
Я собирал на лесной поляне охапки весенних цветов и осыпал ими Бэлу. Она лежала, раскинувшись, на мягкой, нежно-зелёной травке, жмурясь от солнышка и наслаждаясь пахучими цветами на своей груди, и казалось мне, что в мире никого нет лучше этой девчонки, и чувствовал я, насколько глубоко проникла она в душу мою и в сердце.

В мае мы окончили десятый класс, перешли в одиннадцатый и стали совсем взрослыми, нам исполнилось по семнадцать.
А в начале июня состоялся разговор, значение которого я понял намного позже.
– Бэла, меня приглашают в поход — сплавляться на плотах по горной реке. Я очень хочу поехать, но и с тобой расстаться не могу. Как ты скажешь, так и будет.
– А сколько времени это займёт?
– Недели две.
– Поезжай, я буду тебя ждать. Я хотела сообщить тебе кое-что важное, но пока, думаю, потерпит, надо ещё уточнить.
– А в чём дело, что-то случилось?
– Не буду говорить, ещё не всё ясно. Вернёшься, тогда и скажу.
– Договорились.

И я отправился в турпоход. Приехав, сразу же позвонил, ожидая услышать в трубке знакомый голос, чтобы сказать: «Здравствуй, моя любимая, я очень скучал без тебя». Но трубку никто не поднял, и на следующий день я отправился к ней домой. Вечерело, и можно было быть уверенным, что все дома.
Дверь открыл отец.
– Можно Бэлу?
Он как-то странно посмотрел на меня и резко ответил:
– Её нет, она уехала с матерью в Ленинград.
– А когда она приедет?
– Когда бы она ни приехала, ты больше с ней встречаться не будешь. Ясно?
– Нет, не ясно!
– Всё, иди, я не хочу разговаривать с тобой.

Дверь захлопнулась, как будто разделив мою жизнь на две половины: радостную и счастливую, которая осталась где-то позади, и непонятную и тревожную, ожидающую меня. Я постоял в глубоком недоумении перед закрытой дверью, но позвонить ещё раз не решился. В тот раз я так и не догадался в чём причина такой резкой перемены отношения ко мне её отца. Разные мысли лезли в голову, но все они были далеки от реальности.
Бэла приехала, когда учебный год уже начался. Она изменилась, волосы теперь заплетала в косы, после уроков со всех ног спешила домой. Понял, что она не хочет со мной даже разговаривать. Но разве я мог просто так отказаться от девушки, которая стала для меня дороже всех?
Встретил её после уроков, специально уйдя с последнего пораньше. Она, как обычно, хотела обогнуть меня, но я загородил ей дорогу.
– Бэла, прекрати меня мучить, скажи, в чём виноват перед тобой? — И добавил тише: – Ты разлюбила меня?
Бэла отрицательно покачала головой:
– Нет,… я не могу тебе сказать… мне нельзя с тобой теперь… мне надо идти.
– Я тебя никуда не отпущу, пока не скажешь. Что-то изменилось, произошло такое, что мы больше не нужны друг другу?
И тут она решилась:
– Пойдём в спортзал, там сейчас никого нет, нас не должны видеть вместе.
Мы отправились в спортзал, и присели на маты, сложенные стопкой возле стенки. Бэла молчала некоторое время, и я не нарушил её молчания. Потом тихо произнесла:
– Я была беременна и сделала аборт.
«Гром загремел раскатами, пол заходил ходуном под ногами, стены рухнули на мою голову».
– Как… как же это? Зачем ты это сделала, почему мне ничего не сказала?
– Не хотела говорить перед походом, ты бы не поехал, а до конца ещё не было ясно. Да и что бы изменилось, если б сказала?
Я тупо глядел в пол:
– Многое бы изменилось. Мы могли бы пожениться.
Она посмотрела на меня с грустью:
– Нам ещё восемнадцати нет, нам ещё год учиться, школу надо окончить, потом в университет поступать. Как бы мы всё это смогли, если б родился маленький?
Лицо у неё вдруг скривилось, и она заплакала, закрыв глаза ладонями. Я обнял её за плечи, чтобы успокоить, но она резким движением сбросила мою руку.
– Родители запретили мне с тобой встречаться. Ты, пожалуйста, не тревожь меня, не трогай, я столько пережила за эти месяцы.
Плечи её снова затряслись. Комок подступил к горлу, впору было и мне зареветь, но я — мужчина, и не мог себе этого позволить.
– Я поговорю с твоими родителями, мы поженимся!
Бэла покачала головой:
– Они не станут с тобой разговаривать, а отец ещё и с лестницы спустить может.
Я проводил Бэлу до дому, нам всё равно было по пути, хотя она возражала против этого. И всё время оглядывалась по сторонам, пока шли. Перед своим подъездом она мне тихо сказала:
– Прощай.
И даже руки не подала.

«Отказаться, забыть, бросить всё и уехать? Что делать, что? Нет, я не оставлю её». Тяжёлые мысли сверлили мне мозг.
Целый месяц я ходил вокруг да около, пытаясь хоть издали посмотреть на Бэлу, коль разговаривать со мной она не хочет. Через месяц решился прийти к ней домой. Это был жест отчаяния, я понимал, что назад уже ничего вернуть невозможно. Дверь отворила мать, испуганно посмотрела на меня и зашептала:
– Иди, иди скорее отсюда, пока отец не прознал, что ты здесь. Зашибёт.
– Я не боюсь, я люблю Бэлу и хочу на ней жениться! — выпалил я.
Мать посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Сзади неё выросла крупная фигура отца.
– А, вот кто к нам пожаловал. Что, пришёл прощенья просить, негодяй?
– Я не негодяй, я пришёл просить руки вашей дочери.
Эту фразу я выучил заранее и совсем не почувствовал, что она звучит картинно – театрально. Попросту — смешно.
– Так ты ещё издеваешься, щенок, сейчас я тебе шею сверну. Нет, я лучше подам на тебя в суд. Твои родители никогда со мной не рассчитаются.
И добавил перед тем, как захлопнуть дверь:
– Пошёл вон, мерзавец!

Я повернулся и ушёл, но даже после этого отказаться от Бэлы не мог. Всегда подстраивал так, чтобы оказаться у неё на пути. Но она обходила меня, а если мы встречались лицом к лицу, качала головой и говорила:
– Вадик, ну не надо, прошу тебя, ты же знаешь…. Будет только хуже.
А однажды она сама меня остановила:
– Я уезжаю в Ленинград, там тётка — сестра отца, у неё пока буду жить.
– Белочка, родная моя, не уезжай. Давай сбежим куда-нибудь. Если мы будем вместе, нам ничего уже не страшно. Выживем!
– Нет, не могу идти против воли родителей, они меня очень любят.
– А я?
Бэла промолчала, и это её молчание прозвучало как смертный приговор тому, что было между нами.
– Когда?
– Я предупрежу тебя.
Через пару недель обнаружил в кармане пальто записку, и с волнением рассматривал знакомый почерк.
«Как раньше, — подумал я, — совсем немного времени прошло, а как будто целую жизнь прожили. И повзрослели сразу».
В записке были дата и время отправления поезда.

Я приехал на вокзал вовремя с букетом астр, непонятно зачем купленных. Может быть, надеялся, что удастся вручить Бэле перед отъездом. Однако прятался за углом — не хотел, чтобы меня увидели родители, которые провожали Бэлу. И только перед самым отправлением поезда бросился к вагону. Бэла махала через окно рукой провожающим, она заметила меня, я это понял по её жесту, которым она меня раньше частенько передразнивала. Боже, как давно это было.
Вагон тронулся, сердце моё упало, тяжёлое предчувствие вползло туда змеёй и свернулось калачиком.

Отец Бэлы заметил меня, когда поезд уже ушёл, и люди стали расходиться. Он был какой-то усталый и сразу постаревший.
– А тебе что здесь надо, ты уже сделал своё подлое дело. Больше ты её не увидишь.
Я оглянулся в последний раз на то место, где только что стоял вагон с такой дорогой мне девчонкой, уже потерянной навсегда. И лишь белые астры, разбросанные по перрону, бросились мне в глаза.

Месяца два до самого Нового года ходил, как в воду опущенный, скучал по своей Белочке. Представлял её всю так явственно, как будто она была тут рядом и я в любой момент могу до неё дотронуться.
Вовка Устинов, мой лучший друг, бывший в курсе всего этого дела, советовал:
– Заведи себе другую, это самое верное средство.
Но я не мог выполнить этот совет, все девчонки казались мне пресными и какими-то глупыми.
От одной лишь мысли о том, что с какой-нибудь из них буду так же близок, как с Бэлой, становилось тошно.

С Бэлой мы встретились через два года, когда уже были студентами. Мы приехали на каникулы в родной город. К тому времени у меня была девушка, и прошлое лишь осталось в памяти какой-то лёгкой и светлой грустью.
Я шёл за ней по улице, с волнением разглядывая знакомую фигуру и не решаясь приблизиться, потом догнал:
– Здравствуй, Белочка!
Она обернулась резко, как будто её неожиданно больно толкнули, несколько секунд удивлённо смотрела на меня.
– Здравствуй.
– Не узнаёшь, неужели я так сильно изменился?
И тут она улыбнулась:
– Конечно, изменился, мы все меняемся с годами.
Это её философски-грустное заключение сразу поставило жирную точку на прошлом.
Мы присели на какую-то лавочку и говорили об учёбе, о студенческих делах, не касаясь того, что было в нашей жизни раньше. Потом она заторопилась:
– Мне надо идти, ты уж извини, встретимся в другой раз.
Но другого раза не случилось. Больше я её не видел.
Она уехала в Ленинград, где училась в университете, а я — в Свердловск. В последующие годы я редко навещал город детства.
Прошло несколько лет, и я узнал от своей сестры, которая по-прежнему жила в нашем городе, что Бэла окончила университет, вышла замуж и умерла при родах. Вскоре от инфаркта умер и её отец.

Менялись города, где я жил, пролетали годы, жизнь закружила меня, но однажды, приехав в отпуск в родной город, я купил букет пышных астр и направился в знакомый подъезд. Дверь мне открыла маленькая сухонькая старушка. Она, конечно же, меня не узнала. Когда я назвал себя и напомнил ей о Бэле, она засуетилась:
– Ой, как же это, проходите, проходите.
Мы сидели на кухне, пили чай. Перед нами стоял букет, который я принёс. Мать Бэлы всё старалась погладить рукою тонкие белые игольчатые лепестки и плакала, как только мы заговаривали о дочери. Мне казалось, она знала, что астры — любимые цветы Бэлы. Я не стал бередить прошлого и поспешил поскорее уйти.
Всю жизнь потом чувствовал какую-то свою вину в её смерти.
Вот я живу, смеюсь и плачу, радуюсь и печалюсь, а Бэлы давно уже нет на этом свете.