Толстой

Иван Кожемяко 3
ИВАН КОЖЕМЯКО


ТОЛСТОЙ


© Кожемяко Иван Иванович
15 декабря 2014 года



Москва
2014 г.

Седой и величественный старец, с остатками длинных волос на могучем черепе, белой бородой, одетый в длинную рубашку, подпоясанную ремнём, которую затем начнут именовать по всей Руси «толстовкой», хромовых сапогах, сидел в беседке имения графини Паниной, что в Гаспре, и своими уже выцветшими, но цепкими глазами, вглядывался в безбрежность морской глади и мечтательно улыбался.
«Это же какой раз я здесь, в Крыму? Третий? Да, третий, всего третий раз: первый – в 1854 году… Господи, более полувека минуло. Не верится даже… второй – когда друга сердечного князя Урусова привозил на лечение. Верил, что поможет ему целебный воздух Крыма и море. Но, как показала жизнь, поздно спохватились… Ушёл князь, великого ума человек был, истово служил России, до последнего часа…»
И услужливая и абсолютная пока память Гения Земли Русской перенесла его в ноябрьские дни 1854 года.

***

Письмо старшего брата Лёвушки, как его называло всё родство, Николая, взорвало устоявшийся мир усадьбы.
Кажется, что все даже говорить в ней стали шёпотом – как же, старший брат, авторитет непререкаемый для вступившего в зрелую юность Льва Толстого, настоятельно рекомендовал тому – одним махом оставить мамок и нянек и приезжать к нему на Кавказ, где есть возможность и отличиться, испытать себя и послужить, что самое главное, Отечеству.
И молодой Лев загорелся этим, безапелляционно заявил на семейном совете, что никто его не переубедит, и он принял твёрдое решение немедленно отправиться к брату, где уже долгие годы шла изнуряющая борьба с Шамилём и его последователями.
Сборы были недолгими, и скоро вольноопределяющийся Лев Толстой был в действующей армии.
Полагаю, что нет нужды описывать пребывание Льва Николаевича на Кавказе.
Лучше всего он это выразил в «Хаджи Мурате», других произведениях той поры.
Он сам участвует в жарких боях с горцами, и, чего греха таить – мыслил прославить и обессмертить своё имя на поле брани.
Увы, бескомпромиссность молодого вольноопределяющего, а затем – прапорщика графа Толстого, стоили ему дорого – за меньшие, нежели он свершил, достойные поступки на поле боя, другие получали награды и отличия, он же их не получил за эту кампанию ни одной.
Дневники сохранили память об этой горечи и недоумение молодого офицера, который за товарищей не прятался и более всего тяготился тем, что его всё норовили использовать по штабной линии.
Этому призванию – быть в строю, глядеть в глаза опасности, преодолевать все тяготы и лишения военной службы, молодой офицер будет верен всегда, до 26 ноября 1856 года, когда он завершил военную стезю, отказавшись поступать в Николаевскую академию Генерального штаба.
Через два года службы на Кавказе Лев Николаевич направляется в Дунайскую армию.
Это был уже не тот юноша, коим он появился на Кавказе, а боевой офицер, который бесстрашно смотрел в глаза опасности, мудрый философ, который создаст, затем, множество произведений, в которых будет использовать опыт прохождения ратной службы на самом остром, в ту пору, направлении.
Самое главное, что этот юный мудрец с огромным уважением относился к врагу государства на Кавказе, понимая все причины этой войны, не уничижая его и не оскорбляя.
Но долго в Дунайской армии Толстой не задерживается.
И как только войска интервентов вторглись в Крым, подпоручик артиллерии граф Толстой сразу же напросился туда, где враг угрожал Отечеству.
Всю свою жизнь Лев Николаевич Толстой период своей жизни с ноября 1854 года по август 1855 будет считать жизнеопределяющим, самым главным в своей судьбе.
Не пройдя Крымской войны, непосредственно на переднем крае борьбы с неприятелем, Толстой, дерзну предположить, никогда бы не написал и своей ключевой книги «Война и мiр”.
К слову, так сложилось, что у нас многие неправильно понимают значение второго слова в этом бессмертном творении, особенно – наша молодёжь, среди которой даже студенты не осилили этого величественного и главного, на мой взгляд, творения Льва Николаевича Толстого – не о мире, как состоянии после войны ведёт речь, а об обществе, окружающем нас мiре в годы военных испытаний.
Поэтому столь наполнены самой жизнью, её богатым содержанием, предстают пред нами все образы, тщательно и любовно выписаны Толстым в этом романе.
Не зная психология поведения человека на поле боя, не напишешь образы капитана Тушина, о котором все забыли на поле брани, а он – не славы ради, а горячо любя своё Отечество, не показушно, а глубоко в душе, не напоказ, как крестьянин на пахоте или косовице, буднично вершит своё дело, которое за него не сделает никто.
Таких же Давыдовых и Ростовых, и даже Курагиных он вдоволь насмотрелся на полях сражений, как на Кавказе, так и в Крыму в особенности…
Это вечная проблема, на которую мало обращали внимания и в те времена, да и ныне ситуация не изменилась.
Что значит судьба простого и единственного человека в то время, когда возникает состояние войны государства?
Думает ли государство, его властные органы об этом самом человеке?
И во имя ли этого человека вершатся все деяния во время войны?
И думает ли каждый из нас и государство о том, что все войны – так или иначе – заканчиваются?
Что происходит с самим человеком, прошедшим военными дорогами?
Не проник бы Лев Николаевич и в душу Андрея Болконского в разные периоды его жизни, не пройдя крещения в военной купели на Крымской войне.
Полагаю, что образу Андрея Болконского, его философии, его прозрению и готовности простить даже былое зло – надо каждому из нас уделить самое пристальное внимание.
Смотришь, и лучше станем…
Ну, да я отвлёкся.

***

Два старых матроса-артиллериста, зачерпывая ложками какую-то немудрёную еду из одного котелка, вели неспешный разговор:
– А наш-то, граф, чудно даже – Его Сиятельство, а делит с нами все тяготы службы.
– Да, не боится. Сказывал – его благородие поручик Ростовский, что пишет книги граф наш ночами или в пору затишья.
– Не каждый напросится в самое пекло, на наш четвёртый бастион. Сущее пекло! Только мы с тобой и уцелели из прежнего состава, когда началась война. А товарищев наших – нет уже в живых.
– Ты видел, как вчера ему пулей сбило фуражку? Так он даже и не посмотрел туда, куда она упала. А продолжал руководить стрельбой батареи нашей.
– Да и не лукавил, когда Митрича убило, и ядро выпало у него из рук, сам кинулся и притащил его к пушке. И так и не ушёл от пушки, выполняя роль заряжающего, не было кому более подменить Митрича.
– Обходительный барин. Ни на кого не орёт, дуром, всё норовит объяснить до боя, чтобы мы, значит, знали его задумки…
– А вчерашний ад кромешный только и пережили, благодаря его умным решениям, а затем, – и матросы даже повеселели, – и супостату вломили, цельную батарею уничтожили…
– И в котёл солдатский свои деньги вкладывает. Иначе бы отощали мы совсем на казённых харчах, столь бедных…
– Сохрани его и помилуй, Господи! – и матросы истово перекрестились.

***

Автор этих записок вовсе не намерен пересказывать любезным читателям, у кого вызовут интерес его собственные размышления, «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого.
Все могут их посмотреть, а вот то, о чём мы знаем мало, хотелось бы представить на Ваш суд.
Лев Николаевич никогда не писал стихов.
Но история нам оставила его единственное стихотворение, которое он написал именно в Крыму.
Это стихотворение очень быстро превратилось в солдатскую песню, которую распевали и матросы, и солдаты.
Стихотворение имело два названия:
Первое – «Бумажная «гладкость» военных планов и реальная жизнь».
Это было как бы его официальное название, но в оригинале автор назвал его фольклорно, и так подходяще для реальной обстановки и для России: «Чисто писано в бумаге, да забыли про овраги, как по ним ходить».
Я настойчиво рекомендую прочитать это стихотворение, особенно – молодым людям, и представить, затем, как на это решился подпоручик артиллерии, и как ему после этого жилось.
Полагаю, что это стихотворение повлияло и на итог жизни Льва Николаевича Толстого и на его отлучение от церкви, так как многое из него, уже в виде обобщений и философии Толстого перешло и в его «Исповедь».
Вот оно, это стихотворение, посвящённое нелепой и чудовищной бойне на Федюхиных высотах Севастополя, которая произошла 4 августа 1855 года, в результате которой погибло более 8 тысяч человек, которые были просто сметены артиллерией неприятеля, не достигнув никаких целей:

Как четвёртого числа
Нас нелегкая несла
Горы занимать.
Барон Вревский-енерал
К Горчакову приставал,
Когда подшофе:
"Князь, возьми ты эти горы,
Не входи со мной ты в споры,
 -Право, донесу".
Собирались на советы
Всё большие эполеты,
Даже Плац-Бекок.
Полицмейстер Плац-Бекок
Никак выдумать не мог,
Что ему сказать.
Долго думали, гадали,
Топографы всё писали
На большом листу.
Чисто писано в бумаге,
Да забыли про овраги,
Как по ним ходить.
Выезжали князья, графы,
А за ними топографы
На большой редут.
Князь сказал: "Ступай, Липранди!"
А Липранди: "Нет, атанде,
Я уж не пойду;
Туда умного не надо,
А пошли ка ты Реада,
А я посмотрю".
А Реад - возьми да спросту
Поведи нас прямо к мосту:
"Ну-ка на уру!"
Веймарн плакал, умолял,
Чтоб немножко обождал;
"Нет, уж пусть идут".
И "уру" мы прошумели,
Да резервы не поспели,
Кто-то переврал.
На Федюхины высоты
Нас всего пришло две роты,
А пошли полки.
Енерал-то Ушаков –
Тот уж вовсе не таков,
Всё чего-то ждал.
Долго ждал он, дожидался,
Пока с духом не собрался
Речку перейти.
А Белявцов-енерал
Тот всё знамем потрясал,
Вовсе не к лицу.
Наше войско небольшое,
А французов ровно вдвое,
И сикурсу нет.
Ждали - выйдет с гарнизона
Нам на выручку колонна,
Подали сигнал.
А там Сакен-енерал
Всё акафисты читал Богородице.
И пришлось нам отступать
Кто туда водил?!
А как первого числа
Ждали батюшку царя
Мы у Фот-Сала.
И в усердном умиленьи
Ждали все мы награжденья,
 -Не дал ничего.
 
Лев Толстой Август
1855

Задумайтесь, уважаемые друзья, в стихотворении даны реальные, честные и просто убийственные характеристики девяти генералов русской армии, с которыми НЕЛЬЗЯ было победить по определению.
Они не могли быть военными вождями ни в силу своей подготовки. Ни в силу характера и опыта службы.
Ни в силу того, что шесть из девяти – были людьми не русскими, и им этот народ был непонятен и чужд.
Очень многие из них, как и сам Вревский, подвизались лишь на должностях адъютантов, начальников канцелярий…
Несколько слов о некоторых из них.
Генерал Вревский – начальник канцелярии Военного министерства, один из авторов «Устава общества любителей шахматной игры».
Вот бы и занимался шахматами его превосходительство, смотришь, и сберегла бы Россия своих сыновей живыми, и одержала победу в Крымской войне.
Да, дорогие друзья, сей иноземец, приставленный к Крымской армии «для доставления министру сведений о положении дел по Крыму», и спровоцировал Горчакова, натуру честную, но безвольную, так как 22 года был у крайне жёсткого полководца Паскевича в роли начальника штаба и к самостоятельному делу на поле брани не допускался, на неподготовленное и ничем не обеспеченное наступление у Чёрной речки 4 августа 1855 года.
Заметьте, что подпоручику артиллерии Толстому была известна особая миссия Вревского, которую он и выразил словами: «Право, донесу!», если Горчаков откажется от наступления.
Правда, искатель приключений погиб и сам в этом бесславном сражении.
Хотелось бы сказать и следующее – ни слова нет у Толстого критического или даже иронического в отношении флотских организаторов обороны Севастополя Корнилова, Нахимова, Истомина, Тотлебена.
Этих людей Толстой истово чтил, как подлинных героев, достойнейших военачальников, которые щадили каждого матроса и сделали всё от них зависящее, чтобы удержать Севастополь.
Не случайно армейский поручик и воевал на Малаховом кургане, 4 бастионе, где начальствовали флотские военные вожди, которые так и ушли, непобеждёнными, к своему учителю Михаилу Петровичу Лазареву.
То же самое можно сказать и о генерале Липранди, испанце по происхождению, который только и был бессменным адъютантом у соответствующих начальников, да секретным агентом.
Главный герой побоища генерал Реад – участвовал в войне с Наполеоном, но всё – опять же – в адъютантах, был активным членом масонской ложи, и высшая должность его  – флигель-адъютант.
И этому человеку Горчаковым было вверено командование войсками в побоище на Чёрной речке.
Не случайно, поэтому, второй Гений Земли русской Ф. И. Тютчев написал о Крымской войне всего несколько слов, но каких: «Это война кретинов с негодяями».
Трудно не согласиться с этой оценкой Фёдора Ивановича.
Конечно, такое стихотворение получило огромную популярность и очень скоро его стали распевать солдаты и матросы, оборонявшие Севастополь,
а самого автора, под благовидным предлогом, быстро, в качестве курьера, сослали в Петербург.
Оскорбительно был отмечен ратный подвиг Льва Николаевича в Севастополе. Не простили ему его честного стихотворения, честной позиции.
И если медалью «За оборону Севастополя» он гордился всегда и всю жизнь держал её в своём кабинете, то орден Анны, который в России был всегда ЖЕНСКИМ ОРДЕНОМ, и который ему вручили, это было прямое издевательство над боевым офицером, пусть на нём даже и сотворили надпись «За храбрость».

Именно в Севастополе выкристаллизируются мысли Толстого о состоянии войска России, его руководителях.
Какой же режим стерпит, когда Л. Н. Толстой напишет впоследствии:

«Зло это есть разврат, пороки и упадок духа русского войска».

Полагаю, именно Крымская война позволила Льву Николаевичу написать и такой обобщающий и философский вывод о состоянии русской армии:

«В России, столь могущественной своей материальной силой и силой своего духа, нет войска; есть толпы угнетённых рабов, повинующихся ворам, угнетающим наёмникам и грабителям, и в этой толпе нет ни преданности к царю, ни любви к Отечеству – слова, которые так часто злоупотребляют, – ни рыцарской чести и отваги; есть, с одной стороны – дух терпения и подавленного ропота, с другой – дух угнетения и лихоимства».

Неоднократно обращаясь в своём творчестве к дням Севастопольской военной страды, Лев Николаевич Толстой вывел универсальную формулу такого бедственного состояния российского войска, армии в целом, которые и скажутся на будущих бесславных поражениях строя, а в конечном счёте – и на исходе в историческое небытие Российской империи:

«Главные пороки нашего войска:
1. Скудность содержания;
2. Необразованность;
3. Преграды к повышению людям
способным;
4. Дух угнетения;
5. Старшинство;
6. Лихоимство».

Крымская война высветила один из главных пороков самодержавного строя – суть которого в ущербной работе с военными кадрами, системе их подготовки:

«Люди, имевшие одно достоинство терпеливо идти в службе или происками снискавшие доверие начальства, заступают места людям даровитым и образованным.
Пускай бы это было зло необходимо в низших чинах, но звание командиров пусть приобретается даровитостью и экзаменом».

И, конечно же, никогда не будет прощено Толстому то, что он нашёл и обнародовал главную проблему Российской армии – это уровень подготовки военных вождей, генералитета:

«Русский генерал, по большинству, существо отжившее, усталое, выдохнувшееся, прошедшее в терпении и бессознании все необходимые степени унижения, праздности и лихоимства для достижения сего звания – люди без ума, образования и энергии».

***

Не раз я стоял у места последнего упокоения Льва Николаевича в Ясной Поляне и думал:
«А ведь ни один порок, на который указывал граф Толстой, так и не был выправлен при самодержавии.
Более того, эти болезни развились ещё в большей степени, доказательством чего и является тотальное предательство последнего Императора России и генералитетом, и церковью, и даже ближайшим родством.
Это же только Никита Сергеевич Михалков, томно придыхает, характеризуя Деникина, Корнилова, иных деятелей белого движения, как людей чести и совести.
Разве это так на самом деле?
Начальник штаба Ставки генерал Алексеев арестовывает Государя и передаёт его в руки комиссаров Временного правительства.
А генерал Корнилов, которому воздвигли памятники и в Калмыкии, можно понять Илюмжинова – всё же – земляк, но и в Краснодаре, который он залил кровью трудового народа, просидевший в плену всю войну, сдав и свою дивизию австриякам, арестовал в Крыму всю царскую семью, чем и предопределил их дальнейшую судьбу.
Лев Николаевич пережил оскорбительные и уничижающие уроки Японской войны для Империи.
Эти итоги предопределили поражение России и в Первой Мировой войне.
Очень неактуальными и даже смешными для нынешнего времени (а очень зря!), кажутся строчки В. И. Ленина, который в своей работе «Лев Толстой, как зеркало русской революции», писал (простите за столь длинную цитату, но её стоит прочитать до конца):
«Толстой велик, как выразитель тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России.
Толстой оригинален, ибо совокупность его взглядов, взятых как целое, выражает как раз особенности нашей революции, как крестьянской буржуазной революции.
Противоречия во взглядах Толстого, с этой точки, зрения, — действительное зеркало тех противоречивых условий, в которые поставлена была историческая деятельность крестьянства в нашей революции.
С одной стороны, века крепостного гнета и десятилетия форсированного пореформенного разорения накопили горы ненависти, злобы и отчаянной решимости.
Стремление смести до основания и казенную церковь, и помещиков, и помещичье правительство, уничтожить все старые формы и распорядки землевладения, расчистить землю, создать на место полицейски-классового государства общежитие свободных и равноправных мелких крестьян, — это стремление красной нитью проходит через каждый исторический шаг крестьян в нашей революции, и несомненно, что идейное содержание писаний Толстого гораздо больше соответствует этому крестьянскому стремлению, чем отвлеченному «христианскому анархизму», как оценивают иногда «систему» его взглядов.
С другой стороны, крестьянство, стремясь к новым формам общежития, относилось очень бессознательно, патриархально, по-юродивому, к тому, каково должно быть это общежитие, какой борьбой надо завоевать себе свободу, какие руководители могут быть у него в этой борьбе, как относится к интересам крестьянской революции буржуазия и буржуазная интеллигенция, почему необходимо насильственное свержение царской власти для уничтожения помещичьего землевладения.
Вся прошлая жизнь крестьянства научила его ненавидеть барина и чиновника, но не научила и не могла научить, где искать ответа на все эти вопросы.
В нашей революции меньшая часть крестьянства действительно боролась, хоть сколько-нибудь организуясь для этой цели, и совсем небольшая часть поднималась с оружием в руках на истребление своих врагов, на уничтожение царских слуг и помещичьих защитников.
Большая часть крестьянства плакала и молилась, резонерствовала и мечтала, писала прошения и посылала «ходателей», — совсем в духе Льва Николаича Толстого!
И, как всегда бывает в таких случаях, толстовское воздержание от политики, толстовское отречение от политики, отсутствие интереса к ней и понимания ее, делали то, что за сознательным и революционным пролетариатом шло меньшинство, большинство же было добычей тех беспринципных, холуйских, буржуазных интеллигентов, которые под названием кадетов бегали с собрания трудовиков в переднюю Столыпина, клянчили, торговались, примиряли, обещали примирить, — пока их не выгнали пинком солдатского сапога. Толстовские идеи, это — зеркало слабости, недостатков нашего крестьянского восстания, отражение мягкотелости патриархальной деревни и заскорузлой трусливости «хозяйственного мужичка».
Возьмите солдатские восстания 1905—1906 годов.
Социальный состав этих борцов нашей революции — промежуточный между крестьянством и пролетариатом. Последний в меньшинстве; поэтому движение в войсках не показывает даже приблизительно такой всероссийской сплоченности, такой партийной сознательности, которые обнаружены пролетариатом, точно по мановению руки ставшим социал-демократическим.
С другой стороны, нет ничего ошибочнее мнения, будто причиной неудачи солдатских восстаний было отсутствие руководителей из офицерства.
Напротив, гигантский прогресс революции со времен Народной воли сказался именно в том, что за ружье взялась против начальства «серая скотинка», самостоятельность которой так напугала либеральных помещиков и либеральное офицерство. Солдат был полон сочувствия крестьянскому делу; его глаза загорались при одном упоминании о земле.
Не раз власть переходила в войсках в руки солдатской массы, — но решительного использования этой власти почти не было; солдаты колебались; через пару дней, иногда через несколько часов, убив какого-нибудь ненавистного начальника, они освобождали из-под ареста остальных, вступали в переговоры с властью и затем становились под расстрел, ложились под розги, впрягались снова в ярмо — совсем в духе Льва Николаича Толстого!
Толстой отразил накипевшую ненависть, созревшее стремление к лучшему, желание избавиться от прошлого, — и незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости.
Историко-экономические условия объясняют и необходимость возникновения революционной борьбы масс и неподготовленность их к борьбе, толстовское непротивление злу, бывшее серьезнейшей причиной поражения первой революционной кампании.
Говорят, что разбитые армии хорошо учатся.
Конечно, сравнение революционных классов с армиями верно только в очень ограниченном смысле.
Развитие капитализма с каждым часом видоизменяет и обостряет те условия, которые толкали крестьянские миллионы, сплоченные вместе ненавистью к помещикам-крепостникам и к их правительству, на революционно-демократическую борьбу.
В самом крестьянстве рост обмена, господства рынка и власти денег все более вытесняет патриархальную старину и патриархальную толстовскую идеологию.
Но одно приобретение первых лет революции и первых поражений в массовой революционной борьбе несомненно: это — смертельный удар, нанесенный прежней рыхлости и дряблости масс.
 Разграничительные линии стали резче.
Классы и партии размежевались.
Под молотом столыпинских уроков, при неуклонной, выдержанной агитации революционных социал-демократов, не только социалистический пролетариат, но и демократические массы крестьянства будут неизбежно выдвигать все более закаленных борцов, все менее способных впадать в наш исторический грех толстовщины!»

Можно по разному оценивать эти положения, но осень 1917 год эти выводы Ленина воплотила в жизнь.
Народные массы не захотели более жить по законам деникиных-колчаков-корниловых, и взяли власть в свои руки.
И, к слову, более 73 процентов офицеров русской армии остались на службе Отечеству, Великой России...
Дерзну предположить, ежели бы эти события встретил поручик артиллерии Лев Толстой, он был бы среди них, а не в стане палачей и карателей родной земли и его народа...
21 декабря 2014 года