"Мною люди искали правду, только правда была в них самих".
(с)
Утро воскресное. Декабрьский парадиз и сутолочный холод. Одинцовский парк.
Сам того не ожидая и не веря в сиё действо, встретил, как тому надо, школьного друга своего Писюню, с которым учились вместе в математическом лицее с девятого по одиннадцатый класс.
Произошло из себя это в Одинцововском парке где случилось помогать отцу Измаилу.
Отец Измаил должно распродавал, в тот момент, постные пирожки, расхваливая известно, а я пристроившись рядом с лотком, усердно перетаптывался и составлял тому подобную компанию.
Мы шутили: то над цыганкой-попрошайкой, предлагая ей пирожки с цыганчатиной, то над несуразным прохожим, кинувшим мимолетный бросок, мол: когда будет очередной завоз пирожка-то? Ответив, что в феврале и только под строгую запись, смеялись потом над бубнившим недовольством ответа. То похвалялись прямо сами над друг дружкой, ну, и как говорится, чем рады - то и якобы... надо.
Настроение значилось на рубеже, что уж тут, не смотря на строптив погодной утвари. Все белело.
И тут Писюня. Важный. С подросшим за долгие годы носом и в купеческой шубейке. Вместе с Писюней шлёпала вальяжно какая-то дама.
- Писюня! - закричал я.
Но Писюня только дернулся, несильно споткнувшись и прошествовал как бы мимо.
- Мишка! Писюня! - прохрипел вдогонку я.
Он остановился, остановилась и дама, грозно, повернулась так, и нахмурилась в мою сторону: недовольство брызнуло из её глаз.
Я осел чуть, но Мишка, отстранил бережно спутницу, что-то сказав, бесконечно кивая на неё, и подошел целиком и весь ко мне.
- Привет, - бросил он, - ты это, все-таки не дети, давай без этого.
- Как дела-то? Вот это встреча! Пи-сюня! - Я обнял его. - Я столько тебя не видел.
Не успел Писюня ответить, как подскочившая в обход нас дама, одернула и меня и Мишку и промычав подробно "всё, до свиданья", потащила друга моего детства, словно волоком, а не иначе - в пелену соснового парка.
Я провожал взглядом Мишку и эту даму. И дама эта по виду ругала Мишку и давала даже его по плечу будто, размахивая во все стороны руками, и наверное, от негодования, что странно.
Я вздохнул. Заправил бороду поглубже под шарф, вдыхая от нахлынувших воспоминаний черничный до нельзя воздух, и покосившись на отца Измаила. Сунул руки в свои карманы. В кармане что-то кольнуло. Точно. Вытащил. Визитка Мишки. Вот это да!
Когда мы созвонились и встретились с Мишкой была уже весна. За окном кафе примитивно вились дождевые черви, мельтешили паленые зонты, гарцевали отголосками грозы и пели автомобильные очереди.
Я всмотрелся в Мишкины глаза. Добрый, открытый взгляд и устрашающая печаль. Печаль приросла к лицу Мишки. Он того не скрывал, но тяжесть, как таковая и спесь лишняя не давали даже намека, чтобы как-то соврать, и представиться иначе.
Мишка рассказывал долго, его отнюдь не интересовали мои дела, жизнь, он вращался буквально в коконе своих потребностей, своего прогорклого существования, как говорил он, и не отекшего вида, состоящего из непонимания всего происходящего с ним - одним лишь эхом - за что.
Дама, которая, тогда произвела на меня неутешительное впечатление, оказалась, невероятной Мишкиной женой. Виолетта Изольдовна, старший лаборант какого-то НИИ.
Вся встреча разговорного померанца, под восторг кофейной парии, сводилась в её одну сторону.
Мишка женился недавно. Год назад. Познакомились они на похоронах бывшего мужа Виолетты - Вадима. Вадим упал с балкона, как это издевательски не выглядит, когда вешал веревку для белья. Ну, и естественно расквасился о бетон. Жуткая кончина, а зрелище и подавно.
Я попытался выказать соболезнование Мишке, но его это не тронуло, а верно даже встревожило. Прямо с похорон, как это было, Мишка успокаивал вдову, лениво следовал инструкциям, исполнял все надлежащие правила этикета. Помогал. Старался исполнить человеческий долг хорошего, отзывчивого на чью-то беду человека. И безапелляционно встрял. Виолетта после похорон попросила Мишку побыть немного с ней. Так всё и началось.
Они стали жить вместе. Сначала, это выглядело, как помощь, а потом житейская слабость и скука одиночества взяли своё и они обвенчались.
Мама Мишкина плакала тогда. Видный, ухоженный сын её и дался непонятно во что. Двадцать лет разницы. Ну, куда? Она старше на двадцать лет. Ему все сорок.
Жили у ней. На стене в спальне висел большой портрет Вадима. В кухне висело фото Вадима. Куча альбомов с фото Вадима. Постоянные, вечерние просмотры видеозаписей с Вадимом. Всё это изматывало Мишкину душу, но не так ведь, как всё остальное.
Из остального следовало, что плотского чего-то, как такового и не было, а понукания и возня без устали, вокруг бывшего мужа Виолетта, переросли в мучительные упреки по каждому, что и понятно, поводу.
"Не ешь так, Вадик, себе такого не позволял; ну что ты, так галстук затянул, балван, если бы Вадик, такое увидел, он бы тебе ноги вырвал; куда в грязных ботинках ступаешь, я говорила, что разуваться за дверью, а заходить в носках, Вадик, всегда, слышишь меня, разувался за дверью; не лежи на покрывале, иди конфорку почисти, при Вадике конфорка блестела, чтоб ты знал; у тебя вообще была девушка, лежишь на мне ёрзаешь, как валух, вот Вадик..."
Короче Мишка не выдержал, и рассказал, что скинул с балкона Виолетту. И я узнал об этом первый. Ужас. И мало того, это произошло на прошлой неделе. И Мишку оправдали. Участковый, зная всю подноготную о горевавшей вдове и о не сумевшем справиться, лучше говоря даже, не удовлетворившим позывы вдовы Мишке, попросту, который не чета и не мера Виолетте. И та видно "ушла".
На следующий день мы стояли на похоронах Виолетты. Мишка уже и вправду не был тем Писюней, что раньше. Его словно раздирала высь небесная, богато украшенная перстнями весенней воды, скатывающимися по лицу его - каплями страдания до боли, - вероятно за содеянное.
Я положил руку на плечо Мишке, хотел, высказать, что не выдам его, но потом явственно понял, прям осознал, что Мишка тут ни при чем, он не смог бы, это просто навалившаяся на него порука, соорудила в нем виновного за ситуацию, в которой он тщетно попытался быть не лишним.