Вода застыла. Скалы упрятали её надёжно, как сокровище. Входы завесили туманами. Сверху прикрыли собственными тенями. Солнце заглядывало в фиорд, словно девушка в зеркальце, любуясь собой и отражаясь на скалах переливами. Здесь жило эхо. Ему вольготно в фиордовых извивах. Упадёт камешек с горы – пересмешник размножит всплеск, звуками ударяя о гранитные утёсы, плутая в заросших лесом горах. Тишиной сокрыто озеро. Лишь изредка послышится гул в отдалении – то древний ледник вздыхает, поигрывая лавинами. Василий вступил в кайак, умостился в него, взял посредине весло и оттолкнулся от воды. Потревоженная, озвучилась в горных вершинах. Василий вспомнил отцовский колодец, оцинкованное ведро на слегка заржавелой цепи, падающие в глубину капли. Характерный звук заставил его остановиться и прислушаться. Спина – в мурашках. Отражённые эхом всплески нагоняли мистический страх, смешанный с восхищением. Здесь природа была хозяйкой. А человек – мельчайшее существо на дне горного колодца.
Василий не находил покоя в своём городе. Рвался изведать Землю, забыться в созерцании экзотической природы. Водка опротивела, пиво не пилось. Пора завязывать. Он разогнал живущую у него шушеру прихлебателей-непризнанных гениев по своим студиям, чердакам и подвалам. Сходил в баню, отмыл грехи. Надраил деревянный пол в мастерской и протёр пыль на полках. Навёл порядок в кузнице. Два дня в шесть заходов сдавал пустые бутылки. На вырученные деньги тиснул объявление в газету: «Художественная ковка. Люстры, подсвечники, ограды, решетки на окна и проч.». И сразу же подфартило: получил солидный заказ. Трудился несколько месяцев. Не пил, ночами спал. С утра – в кузницу, вечером – за эскизы. По ходу приходилось многое менять и дорабатывать. У него появилась цель. Потому и обнаружилось такое старание. Решил махнуть туда, где люди вниз головами ходят. Подсчитал, сколько денег надо на билеты, на проживание, на еду и на всякий случай. Сумма выходила немалая. Выполнит заказ и покроет все расходы. Мастер он классный.
Сейчас сидел он в кайаке поплавком озёрным и не верил своим глазам. Вместо надоедливого, загрязнённого людьми и автомобилями города перед ним - чистый природный край. В нём царит естественный порядок. Он величествен и устрашающ. Василий перестал грести. Увидел, как из-за поворота симметричных скал, вздыбившихся впереди, движется на него густой туман, который почти покрыл своей матовой плотью извивы длинного фиорда и подбирался к середине озера. Лучше бы Василий был простым бесталанным парнем. Но он был талантлив и переполнен художественным воображением, разбавленным последствиями частых творческих запоев. В тумане привиделось ему чудовище. Он оцепенел и безропотно ожидал приближения монстра. Туман неторопливо клубился, занимая круговую оборону. А у Василия спёрло дыхание. Он прокашлялся. Эхо ответило ему собачьим лаем.
- Я тебя не боюсь! – прокричал вверх Василий, дрожа и втянув голову в плечи.
Эхо огрызнулось совиным уханьем.
Туманом заволокло всё вокруг. Василий протянул руку. Ладонь скрылась в молочном облаке.
Только что он наблюдал вечную красоту Земли, а сейчас запрятан в коробок и со всех сторон обложен ватой. Такой тишины он ещё не испытывал. Дома тишина звучала спринтерским бегом электрических нейронных зарядов под черепной коробкой. А здесь она оглушила точно так же, как случается при взлёте самолёта. Василий сглотнул слюну, избавляясь от воображаемых воздушных пробок в ушах. Рассматривал передвижение белой субстанции прямо перед носом. Больше ничего невозможно было увидеть. «Он сожрал меня!» - сердце Василия ухнуло под кайак. Путешественник закрыл глаза и отдался туманному диву.
Василий увидел Землю в разрезе. Поверхность её заполнена маленькими людьми, а под оболочкой шевелились другие, на них похожие. Только ходят они вверх ногами, ступня к ступне с теми, что наверху. Стало понятно, перевёрнутые люди - из мира мёртвых. Они преследуют живых, прилепленные к их ступням, и норовят утащить под земную кору. К Василию приблизилось клубящееся существо.
- Возьми лодку. Будешь работать на переправе.
- Я художник. Кузнец, - слабо воспротивился невольник. – Могу ограду сделать. На кладбище.
Существо забулькало, хохоча. Его очертания постоянно менялись. Всё ещё продолжая смеяться, оно указало на вместительную лодку.
Василий забрался в неё и положил ладони на вёсла. К нему стали подсаживаться полупрозрачные люди. Хватило мест на полсотни душ. Он подумал, что не сможет грести, но только оттолкнулся вёслами, лодка поплыла, как пёрышко. Пока грёб, рассматривал лица сидящих напротив. Они отличались чертами и возрастом. Единственное, что делало их похожими, это – гримаса страдания. Некоторые стонали и вскрикивали. Василий напряжённо всматривался в них, пытаясь уловить сокрытое под маской горя. Он понял только, что люди разочарованы своей жизнью, и разочарование – единственный багаж, который они смогли взять с собой на другой берег. Лодка заелозила по мели.
- Выгружаемся!
Души, ропща и стеная, выпрыгивали из лодки и уходили в туман. Василий оглянулся, но кроме плотного дымчатого занавеса, ничего не увидел. Пустой, он погрёб обратно.
Успел сделал несколько ходок. Монотонность утомила его. Внутри нарастало раздражение. Хотел было всё бросить, но не знал, кому перепоручить лодку. Див исчез, а души скапливались на берегу, ожидая перевоза. Туман смешал день и ночь. Было одинаково серо и неприглядно. Василий перестал считать ходки. Он загрузил очередную партию бесплотных тел. Снова налёг на вёсла. Отчалил, по привычке рассматривая лица. В этот раз что-то знакомое мелькнуло среди гримас страдания. Он присмотрелся и узнал в сидящей на корме парочке мать с отцом. Поражённый неожиданной встречей, Василий перестал грести. Души недовольно загалдели. Только мать с отцом сидели смирно и не сводили глаз с перевозчика.
В жизни отец страшно пил и по совместительству ухитрялся работать слесарем. А в собственном доме всё ветшало и корёжилось. Мать безвольно сносила его пьянство. Работала кассиршей в универмаге и всегда приходила домой поздно вечером. К этому времени отец был пьян и придирался к коту. Матери нравилось, что через её руки проходит большое количество денег. Причастностью к условному богатству она невольно компенсировала материальное неблагополучие собственной семьи. Вася рос без присмотра. Мама – у кассы, папа – за бутылкой. А Вася - во дворе. Двор был ему родней папы и мамы. Когда вернулся после трёх лет армейской службы, увидел другую картину. Мать всё чаще жаловалась на недомогания в спине, ходила полусогнутой, отец едва передвигался. Оба стали пенсионерами и не могли выносить общество друг друга. Дом пребывал в запустении. Василий пытался сначала что-то наладить, подправить и отремонтировать, как в доме, так и в их отношениях. Но наталкивался на равнодушие и абсолютную незаинтересованность родителей. Не чувствуя поддержки, он бросил свои начинания и ушёл жить к будущей жене.
Василий с малолетства варился в котле человеческих отношений. Мать с отцом, напротив, были странными дикарями, одиночками, которым никто не нужен. Отец напивался и бубнил свою безумную мантру до полуночи. Мать просиживала у телевизора. Так она просидела вмятину на диване до самых пружин. Заделать дыру никто не пытался. Она была замаскирована парой подушек. Мать восседала на пуховом возвышении, ногами не доставая пола и, как дошкольница, болтала ими. Василия родительская беззаботность выводила из себя. А жена добавляла злобы – оказалась ветреной и бесшабашной. Разрываясь между двух огней: безалаберными родителями и женой-гулёной, Василий и сам запил. В просветах между запоями выучился кузнечному делу. Добавил к новым навыкам врождённый художественный талант и стал кузнецом-виртуозом. Гонорары гибли в пропасти попоек, здоровье приходило в негодность, семья разладилась. Василий стал чаще задумываться над смыслом жизни. Но с какой бы стороны он ни подходил к этой проблеме, всегда возвращался к одному: отец виноват. Нет, мать. Нет, оба. От обиды на родителей за несложившуюся жизнь, он перестал навещать их.
Души галдели, торкали его, напирали сзади, а Василий не мог пошевелиться. Колодезное эхо усиливало галдёж. Откуда-то появились вОроны и добавили в общую суматоху своего душераздирающего карканья. Василий почувствовал пронзительную необъяснимую любовь к двум старикам, сидящим на корме. Их глаза были ясны и ничего не выражали. Василий повернул лодку обратно. Тут же налетели на него вОроны, пытаясь клюнуть в голову. Им мешали людские души, тесно обступившие перевозчика и вразнобой требующие доставить их на другой берег. Грести стало труднее. Из последних сил достиг Василий берега. Спрыгнул в воду, подтянул лодку, помог матери и отцу сойти на землю. Неожиданно перед ними материализовался туманный див.
- Глупец! Рано или поздно они окажутся на другом берегу.
- Пусть! Но не сейчас! – крикнул ему Василий.
- Час-час-час... – отозвалось эхо.
- Ты слышал? У тебя есть один час, - предупредил див и испарился.
Василий оттолкнул лодку от берега, и она сразу исчезла в молочном мареве. Он стоял очень близко к родителям – лицом к лицу. Мать и отец молчали. Им нечего было сказать сыну. Они напоминали пустые полупрозрачные полиэтиленовые мешки в человеческий рост.
- Это я... Василий.
- Наливай, - ответил отец.
- Триста рублей сорок четыре копейки, - в тон ему произнесла мать.
Василий переводил взгляд с отца на мать и обратно. Внутри у него похолодело.
- Вы меня родили... я был вашим ребёнком...
- Это дело надо обмыть, - заявил отец.
- Всего одна тысяча восемнадцать рублей, - подытожила мать.
- Вы меня купали, кормили из ложечки, сажали на горшок...
- Ещё по стакашку... - предложил отец.
- Сдачи не будет, - грубо оборвала мать.
Василий опустился на землю. Он сидел, удручённый, а над ним белели матово два силуэта – мужской и женский, хранившие человеческие черты, но с опустошёнными сердцами. Он чувствовал, как рассасываются, прочные когда-то, но односторонние его связи с отцом и матерью, как нелепы попытки растормошить пустые мешки. Он вспомнил, что всё время тянулся к родителям, стремясь через них заякориться в жизни, но любой его шаг навстречу тормозился их равнодушием. Сейчас болтались они между двух берегов, неприкаянные, увязшие каждый в своей страсти. С ними не было мира и радости. Василий утвердился в мысли, что только любовь делает людей таковыми. Он припомнил горестные выражения человеческих душ в лодке. Ни одного просветлённого лица не встретил он за всё время перевозок на берег иной. Такая редкость - увидеть счастливого человека? Он что, тоже вот так – полупрозрачным силуэтом ступит в страну перевёрнутых людей и станет охотиться за живущими?
К берегу причалила пустая лодка. Василий забрался в неё и пригласил отца с матерью. Поплыли втроём. Сын грёб, прилагая усилия. Лодка продвигалась медленно и тяжело. Связь держали глазами. Сказать бы самое важное, сердечное, но Василий сдерживался, боясь не найти отзвука в уходящих душах родителей. Путь был очень долгим. За это время можно было бы переговорить обо всём на свете. Троица молчала. Сидящие на корме напоминали бесчувственные изваяния, а гребец сдерживал в себе целую бурю. Наконец, причалили. Старик со старухой сошли на берег. Заколыхались в тумане горбатыми спинами.
- Эй! Мама! Папа!
Пара исчезла в мареве. Никто не оглянулся.
Кайак прилип к средине озера, как впаянный. Василий открыл глаза. Туман отступил, не оставив после себя и помина. Солнце выкрасило воду в бирюзовый цвет. На скалах ядрёно зеленели леса. Василий посмотрел вверх. Небо широко покрывало фиорд и больше не напоминало узкое световое отверстие, наблюдаемое со дна колодца. Он заработал веслом и услышал весёлую дразнилку эха: «Плюх-плюх! Восемь ух! Сбоку хвостик, малый ростик!». Василий рассмеялся громко, а эхо опрокинулось от хохота.
По возвращении домой из Чили, Василий узнал, что его родители умерли в одночасье. Поторопились закрыть задвижку в печи, когда пламя ещё держалось в угольках, и ночью уснули на веки вечные под действием угарного газа.