Пушкин у Синявского и Достоевский у Гарина?

                А.С.Пушкин у А.Д.Синявского и Ф.М.Достоевский у И.И.Гарина?
                Революционеры "из подполья"
                или
                Лики либеральной нетерпимости.

                «И нет истины, где нет любви»   
                (А.С. Пушкин)

                "В поле бес нас водит, видно,
                Да кружит по сторонам.
                Посмотри: вон, вон ИГРАЕТ,
                Дует, ПЛЮЕТ на меня...
                Мчатся бесы рой за роем
                В беспредельной вышине,
                Визгом жалобным и воем
                Надрывая сердце мне..."
                (А.С.Пушкин)
               
                "Доволен? Так пускай толпа его бранит
                И ПЛЮЕТ на алтарь, где твой огонь горит,
                И в детской резвости колеблет твой треножник"
                (А.С.Пушкин)

                "Я отвечал не лично А.Д. Градовскому, а
                публицисту А. Градовскому...
                Тяжело было видеть, что идею, которой служу я,
                волокут по улице. Вот вы-то ее и поволокли"               
                (Ф.М.Достоевский "Дневник писателя" 1880)

 
                Притча (вместо эпиграфа):
 
                "Прогулки..." А.Синявского - это некий
                "танец Саломии", преподносимый как очаровательный
                текст-игра и маскарад, таинственно зашифрованный,
                но, в конце концов, заключающийся (как сквозь "тусклое
                стекло" зрения явлений) в усекновении главы пророка и
                гласа, вопиющего в пустыне (иль в отсечении высшей
                свободы духа ради "малой свободы" как "свободы ОТ
                и ДО", и обратно)...

                Когда профессор И.И.Гарин в своем хитроумном вопроша-
                нии заявляет ("Многоликий Достоевский"), как "Зачем
                культура, которая с Пушкиным и Достоевским
                не кончилась", то разве, тем самым, не уподобляется ли
                И.И.Гарин царю Ироду в этическом смысле?..
                Ведь, по смыслу поступки царя Ирода и профессора
                И.И.Гарина идентичны, если предположить, что
                царь Ирод, исходя из своих поступков, сказал:
                "Зачем пророки, Иоанн Креститель и Иисус, с которыми
                история не кончилась".

                И в противовес смыслу поступков царя Ирода и
                профессора И.И.Гарина можно сказать так:
                конечно, пророками история и культура
                не заканчивается, а ещё только начинается...,
                но Начало символизирует окончание и смену ("Перемен")
                эпох исторической и культурной.
                Так кому излишни пророки?
               
                1.

                “я воспитывался в лучших традициях русской революции...
                в традициях революционного идеализма, о чём,
                кстати, сейчас нисколько не сожалею”
                (А.Синявский-А.Терц).

                "Зачем культура, которая с
                Пушкиным и Достоевским не кончилась?..
                Великая тайна русского
                гения - безответственность "последних" и
                "проклятых" вопросов... Вера в свой
                народ и ежедневное отвержение этой веры жизнью..."
                (И.И.Гарин "Многоликий Достоевский").

 "...Дневник писателя - квинтэссенция Достоевского, его гениальности и
     просчетов, пророческого дара и недальновидности, мощи ума и человеческих
     слабостей. Со времен Н. К. Михайловского принято упрекать Федора Михайловича
     в противоречиях, которыми полон Дневник. Но в этом великая тайна гения:
     умножение себя противоречиями. Да и может ли быть страстность
     последовательной? Кому сегодня нужен догматизм?..
     Пушкинская речь - один из ликов, нет, самый главный лик Достоевского. И
     вся та лавина славы и поношений, которую она вызвала, в еще большей мере
     относится к его личности, чем к тому, что он говорил. То же, что он говорил,
     снова-таки куда больше характеризует его личность, чем личность Пушкина, его
     эпоху, его исторические обстоятельства, его общественный контекст..."
                (И.И.Гарин "Многоликий Достоевский").

«Ставрогин придет на исповедь к старцу Тихону (прообразом ему Достоевский выбрал давно чтимого им иерарха 18-го века Тихона Задонского), придет, конечно, не для искренней исповеди, после которой он мог бы искупить вину свою подвижничеством…
Но не поверит старец в искренность такой «исповеди», и уйдет князь от него, шипя в холодной злобе: «Проклятый психолог!» А ведь тот только и скажет ему одну, загадочную, но, видно, понятную Ставрогину фразу: «Некрасивость убьет»…»
(Ю.И. Селезнев, с. 416, 1990).

                "Факт, что дети, взращенные "людьми шестидесятых годов",
                отказываются от наследства своих отцов, от солидарности
                с ними и идут искать каких-то новых путей жизни,
                другой "правды", нежели та, к которой их приучали так долго
                и так, по-видимому, успешно, - есть факт одинаково для
                всех поразительный, вносящий много боли в нашу
                внутреннюю жизнь и, без сомнения, одною силою своею,
                своим значением имеющий определить характер по крайней мере
                ближайшего будущего"
       (В.В.Розанов "Почему мы отказываемся от "наследства 60-70-х годов"?").
               
                "Литературная революция, да и общественная... рухнет
                в один прекрасный день вся и без остатка...
                Она УМРЕТ ЭСТЕТИЧЕСКИ"
                (В.В.Розанов "Мимолетное. 1915 год").

                «Некрасивость убьет»…»
                (Ф.М.Достоевский "Бесы").

                "ПОШЛОСТЬ есть совершенно не учитываемая категория
                литературы, - совершенно не попадающаяся в истории
                литературной критики, - между тем она есть главная,
                или чрезвычайно значительная"
                (В.В.Розанов "Мимолетное (Извлечения)").

Вспоминается высказывание В.Розанова: "У Мережковского есть замечательный афоризм: "пошлО то, что пОшло"...
Действительно, что пОшло и пОшлость у А.Синявского, то отталкивает, "не моё" и "не мой" это Пушкин, а Синявского...
Впрочем, с другой стороны, здесь выпячивается вся абсурдность и нелепость интеций-заявлений, претендующих на "особость", на вот это "мой Пушкин", а вот это "чужой", "мой-не мой" "свой-чужой" и "ваше-наше" - это то, что не есть подлинный, "живой Пушкин", который "вечно тот же, вечно новый" и "Пушкин ЖИВЕТ в нас", и он открывается для всех по-разному уровню, в соразмерности уровней постижения. Странное дело: "чистое искусство", претендующее на "особость" и "исключительность", на "МОЁ"?.. Ничего это не напоминает, как "чистота расы", например?..               

И, погружаясь в "Прогулки..." А.Синявского, вспоминаю изречение В.Розанова:
"Я понял, где корыто и где свиньи, и где - терновый венец, и гвозди, и мука...".

Смотрите: "Пушкин - гений... и с этим ничего не поделаешь (и не надо делать!)", но раз хочется гения "переиначить", "иной Пушкин" ("многоликий" у А.Синявского) и "иной Достоевский" ("многоликий" у И.Гарина), то все же "хороши", по Б.Бейнфесту, "разные, особенно талантливые взгляды"... Ведь, со смешком сказать, "от Пушкина и от Достоевского" не убудет, подумаешь, Пушкина и Достоевского в чем-то обвинили и выстрелили прямо в сердце. "От поэтов не убудет" - убаюкивают нас адепты "тайного учения"... (Из очерка "Выстрел в Пушкина в "Прогулках..." Синявского?")... 

И вот это тоже Вам ласкает слух?..

Например:
"...Но шутки в сторону. Налицо глубокое, далеко идущее сходство. Как это ни странно выглядит, но если не ездить в Африку, не удаляться в историю, а искать прототипы Пушкину поблизости, в современной ему среде, то лучшей кандидатурой окажется Хлестаков. Человеческое аlter еgо поэта.
Самозванец! А кто такой поэт, если не самозванец? Царь?? Самозванный царь. Сам назвался: "Ты царь: живи один..." С каких это пор цари живут в одиночку? Самозванцы - всегда в одиночку...
...Пушкин больнее других почувствовал самозванца. Кто еще до таких степеней поднимал поэта, так отчаянно играл в эту участь, проникался ее духом и вкусом? Правда, поэт у него всегда свыше, милостью Божьей, не просто "я - царь", а помазанник. Так ведь и у самозванцев, тем более у пушкинских самозванцев, было сознание свыше им выпавшей карты, предназначенного туза. Не просто объявили себя, а поверили, что должны объявиться. Врут - и верят. "Тень Грозного меня усыновила!.."
Смотрите-ка: Пушкина точно так же усыновила тень Петра! Дедушка-крестник? Знаем мы этих крестников!.. Ведь точно такой же трюк выкинул Пугачев. Еще не замышляя никаких мятежей, а много раньше, ради красного словца, и Пушкин, очевидно, не знал этой интересной детали. Не знал, но повторил - в своей биографии...
...Но самозванцы у Пушкина не только цари, они - артисты, и в этом повороте ему особенно дороги. Димитрий показан даже покровителем "парнасских цветов", причем его меценатство - "Я верую в пророчества пиитов" - отдает высокой, родственной заинтересованностью. Ибо самозванцы тоже творят обман по наитию и вдохновению, вынашивают и осуществляют свою человеческую участь как художественное произведение. "Монашеской неволею скучая, под клобуком, свой замысел отважный обдумал я, готовил миру чудо..."
А чудо его вышло из Чудова монастыря. Колыбелью Григорию-Димитрию послужила келья Пимена. При несходстве возрастов и характеров они собратья по ремеслу, и Григорий продолжает повесть с той страницы, где оборвал ее Пимен,- он принимает эстафету от старца: "Тебе свой труд передаю". Самозванщина берет начало в поэзии и развивается по ее законам. Хотя ее сказанья пишутся кровью, облекаются в форму исторических происшествий...
...Нет, господа, у Пушкина здесь совершенно иная - не наша - логика. Потому Поэт и ничто-жен в человеческом отношении, что в поэтическом он гений. Не был бы гением - не был бы и всех ничтожней. Ничтожество, мелкость в житейском разрезе есть атрибут гения. Вуалировать эту трактовку извинительными или обличительными интонациями (разница не велика), подтягивающими человека к Поэту, значит нарушать волю Пушкина в кардинальном вопросе. Ибо не придирками совести, не самоумалением и не самооправданием, а неслыханной гордыней дышит стихотворение, написанное не с вершка человека, с которого мы судим о нем, но с вершин Поэзии. Такая гордыня и не снилась лермонтовскому Демону, который, при всей костюмерии, все-таки человек, тогда как пушкинский Поэт и не человек вовсе, а нечто настолько дикое и необъяснимое, что людям с ним делать нечего, и они, вместе с его пустой оболочкой, копошатся в низине, как муравьи, взглянув на которых, поймешь и степень разрыва и ту высоту, куда поднялся Поэт, утерявший человеческий облик...
...Речь идет даже не о преображении одного в другое, но о полном, бескомпромиссном замещении человека Поэтом. Похожая история излагается в пушкинском "Пророке", где человек повержен и препарирован, как труп, таким образом, что, встав Поэтом, не находит уже в себе ничего своего...
...И все-таки - вот упорство - он бы не подписался под формулой, что надо жить, как пишешь, и писать, как живешь. Напротив, по Пушкину следует (здесь имеется несколько уровней сознания в отношениях человека с Поэтом, и мы сейчас поднимаемся на новую ступень), что Поэт живет совершенно не так, как пишет, а пишет не так, как живет. Не какие-то балы и интриги, тщеславие и малодушие в нем тогда ничтожны, а все его естество, доколе оно существует, включая самые багородные мысли, включая самые стихи в их эмпирической данности,- не имеет значения и находится в противоречии с верховной силой, что носит имя Поэт. "Бежит он, дикий и суровый..." Какая там диэтика аскеза, не оставляющая камня на камне от того, что еще связано узами человеческой плоти. Пушкин (страшно сказать!) воспроизводит самооценку святого. Святой о себе объявляет в сокрушении сердца, что он последний грешник - "и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он". Даже еще прямее - без "быть может". Это не скромность и не гипербола, а реальное прикосновение святости, уже не принадлежащей человеку, сознающему ничтожность сосуда, в который она влита.
У пушкинского Поэта (в его крайнем, повторяю, наивысшем выражении) мы не находим лица - и это знаменательно. Куда подевались такие привычные нам гримасы, вертлявость, болтовня, куда исчезло все пушкинское в этой фигуре, которую и личностью не назовешь, настолько личность растоптана в ней вместе со всем человеческим? Если это - состояние, то мы видим перед собою какого-то истукана; если это - движение, то наблюдаем бурю, наводнение, сумасшествие. Попробуйте, суньтесь к Поэту: - Александр Сергеевич, здравствуйте! - не отзовется, не поймет, что это о нем речь - о нем, об этом пугале, что никого не видит, не слышит, с каменной лирой в руках?..
...Негр - это хорошо. Негр - это нет. Негр - это небо. "Под небом Африки моей". Африка и есть небо. Небесный выходец. Скорее бес. Не от мира сего. Жрец. Как вторая, небесная родина, только более доступная, текущая в жилах, подземная, горячая, клокочущая преисподней, прорывающаяся в лице и в характере.
Это уже абсолютно живой, мгновенно узнаваемый Пушкин (не то что Поэт), лишь немного утрированный, совмещающий в себе человеческие черты с поэтическими в той густейшей смеси, что порождает уже новое качество, нерасторгаемое единство чудесной экзотики, душевного жара и привлекательного уродства, более отвечающего званию артиста, нежели стандартная маска певца с цевницей. Безупречный пушкинский вкус избрал негра в соавторы, угадав, что черная, обезьянообразная харя пойдет ему лучше ангельского личика Ленского, что она-то и есть его подлинное лицо, которым можно гордиться и которое красит его так же, как хромота - Байрона, безобразие - Сократа, пуще всех Рафаэлей. И потом, чорт побери, в этой морде бездна иронии!..
О как уцепился Пушкин за свою негритянскую внешность и свое африканское прошлое, полюбившееся ему, пожалуй, сильнее, чем прошлое дворянское. Ибо, помимо родства по крови, тут было родство по духу. По фантазии. Дворян-то много, а негр - один. Среди всего необъятного бледного человечества один-единственный, яркий, как уголь, поэт. Отелло. Поэтический негатив человека. Курсив. Графит. Особеный, ни на кого не похожий. Такому и Демон не требуется. Сам - негр..." (А.Синявский "Прогулки...").

Так ведь, А.Синявский, не то что иронизирует над самим Пушкиным, а просто издевается, именно с издевочкой, насмехается над поэтикой Пушкина, смеется и плюет поэту в лицо и одновременно стреляет ему в спину. А стрелять в спину - это не то что цинично и подло, это мерзко и гнусно.
 
Замечательна "любовь" у Синявского к Пушкину: все возвышенное в Поэзии Пушкина свести к низшему оцениванию, а выставить на передний план пОшлость, типа "и бесовщины не надо, тут сам негр"...
Да уж, "хороша" авангардистская альтернативность и склизская эрудированность у Синявского, показывающая "многоликость Пушкина", за которой скрывается пустошь? Т.е. ни глубокой мысли, ни мудрости, ни высокой идеи, ни возвышенного идеала, а только и всего лишь "пустошь"... "Пустошь" как "мерзость запустения" и "самоценность" такого запустения, Андрей Синявский, Вы это хотели сказать о поэте?..

Кстати, о "многоликости". Например, вот есть приметное сходство, в котором показывается "многоликость Пушкина" в эссе у А.Синявского и "многоликость Достоевского" в эссе И.Гарина. И здесь "многоликость" как метод запутывания внимание читателя, запутать внимание читателя от главной идеи в "многоликости", чтоб главную идею поэта-писателя-художника опошлить, опустить, переиначить суть, смысл творчества, свести образ творчества к низшему оцениванию, одновременно, сводя к низшему оцениванию образ самого писателя-поэта.
И, одновременно, тихо и незаметно, подставляя в тексте свое учение в видении смысла искусства, в конце концов, выставить свое мировоззрение, как это эрудированно и виртуозно делает А.Синявский с творчеством Пушкина и как это делает И.Гарин с творчеством Достоевского, которое мало связуется и с идеей Пушкина и с идеей Достоевского.
Так вот это и есть учение и теория постмодернизма, как свети всё высшее в поэте к низу, к матерщине, к низшему оцениванию?.. Да уж, "хороша" теория постмодернизма, иль "хорош" гуманизм постмодернизма, ах, какая гуманность к человеку-поэту, выставить пОшлость, которой не хвастаются поэты, обставить её абвиатурой экстравагантности и восхищаться ею при ахах и вздохах. Ах, вот так гуманность, вот "новое искусство"!.. И добавить к этому же - и "НОВОЕ УЧЕНИЕ" жизни, по которому поучают видеть жизнь так, как модно стало, как уже у всех на слуху...

А вот профессор И.И.Гарин о "многоликости" Достоевского в одной из глав своего эссе:

"...Глава 13 - ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС И ПАДЕНИЕ.

Он взошел на кафедру взволнованный и бледный. В
нем чувствовался вдохновенный
воинственно-настроенный проповедник и
фанатик...
А. Василевский

Пушкинская речь - один из ликов, нет, самый главный лик Достоевского. И
вся та лавина славы и поношений, которую она вызвала, в еще большей мере
относится к его личности, чем к тому, что он говорил. То же, что он говорил,
снова-таки куда больше характеризует его личность, чем личность Пушкина, его
эпоху, его исторические обстоятельства, его общественный контекст. Ведь
историческое пространство-время обладает свойством искривляться возле таких
масс, как Достоевский. В мере этого "искривления" - мощь гениальности.
Почему - Пушкин? С одной стороны, Пушкин был необходим Достоевскому как
бытийный художник, а с другой - в нем он находил средства для того, чтобы
удержать себя от крайностей, то есть - гармонию бытия. Но "Пушкин - сама
гармония, Достоевский - лишь жажда ее".
Наследники Пушкина, Гоголь, Достоевский, Толстой, не усвоили главный
урок Великого Учителя. Они всю жизнь растравливали свои душевные раны. Раны
были и у Пушкина, но он их не травил, понимал их неустранимость. Они же были
убеждены в обратном. Пушкин тоже пристально всматривался в себя, но не с
целью самопознания-самобичевания, не с целью стать лучше, а желая постичь,
что же это такое - Человек.
Говорят: Пушкинская речь Достоевского - это самопреодоление,
самоизгнание бесов, песнь любви - не только к Пушкину, но и к своим
недоброжелателям. Пафос самоодоления... Счастье прощения... Радость мира...
Мол, Достоевский хотел "дать бой", но в последний момент одумался и вместо
боя "дал мир". Но все ли так просто? Отделима ли речь от его творчества? Так
ли легко взаимозаменимы война и мир, ненависть и любовь, зло и добро?
Что есть речь? - Квинтэссенция Дневника писателя. Предельная выжимка из
него. Две главные мысли: всемирность России и поворот к народу. Всемирность
России, ее отзывчивость и глубочайшее родство ее гения с гениями всех времен
и народов. Поворот к народу, упование на его силу.
Говорят, что Достоевский заимствовал "всемирность" у немцев,
перелицевав шиллеровские шовинизм и мессианство на русский лад. Пусть так,
но не потому ли и у немцев и у русских из "сверхчеловека" и "богоносца"
возник тоталитаризм, Шиллеру, Ницше и Достоевскому противный? Не потому ли
Бог наслал на Германию и Россию бесов, чтобы показать, чем завершается
болтовня о "неразрывности всемирности и всечеловечности", чистоте расы и
идеалах?
Ваше неумение успокоиться в личном счастье, ваше горе и тоска о
несчастии других, ваша работа на пользу всеобщего благополучия есть
предопределенная всей вашей природой задача, задача, лежащая в
сокровеннейших свойствах вашей национальности... Стать настоящим
русским, может быть, и значит стать братом всех людей - всечеловеком...
Ведь мы всегда служили Европе более, чем себе.
Конечно, между "служить другим" и "поставить других на службу себе"
большое различие, но было ли различие в результате?.. Создавая в речи
"русский миф", творя "русскую идею", создавая вокруг русскости ореол
всемирности, Достоевский наносил непоправимый ущерб национальному
самосознанию, способствовал становлению национального избранничества,
открывал путь тоталитаризму.
Русь - огромное тело, теплое: тело женщины. Погрузиться в него
без остатка, раствориться в нем. Отказаться от суверенитета собственной
личности. Вот условие спасения. Заплатить за него надо свободой. Ни
один русский писатель ни до, ни после Достоевского не сделал так много
для того, чтобы воссиял русский миф; ни один писатель этот миф так не
скомпрометировал.
Ибо идея национальной гордыни, национального чванства - страшная идея,
приведшая Германию и Россию к бесам и бесовщине. (Вот она, человеческая
двойственность: страстное отрицание бесовства и сокровенное потворствование
ему...) Национальное самовозвеличивание есть проявление несвободы, страх
перед другими культурами, боязнь, что нам нечего им противопоставить.
Достоевский страдал этим "комплексом национальной неполноценности",
рождающим "манию национального величия".
Всемирная отзывчивость, всечеловечность, богоизбранность, святой народ
- так прилично говорить не о себе, так интеллигенты говорят о других.
Но самих себя посвящать в святые нельзя: последствия из этого
выходят очень тяжелые.
Всечеловечность - это что? Когда потомок эфиопа и немца становится
величайшим поэтом России, потомок литовца пишет Братьев Карамазовых, а
потомок немца Войну и Мир - это всечеловечность. Но в чем всечеловечность
национальной спеси, свысока относящейся к "немчишкам", "французишкам" и
"жидкам", у которых - учиться и учиться?..
Впрочем, и сам Достоевский объявил не вполне русского Пушкина символом
русскости, как раньше предпочел еврея Христа истине... Но на том и кончились
"всемирность" и "всечеловечность"...
Вместо чувства жгучего стыда - стыда за тысячелетнее холопство народа и
стыда за то зло, которое русские причинили другим странам и народам, -
самовосхваление и лесть, то есть самые сильные растлители, какие только
измыслил человек. "Культура совершает измену самой себе, когда служитель
духа становится оруженосцем националистических идей". Как это ни прискорбно,
Достоевский, хотя ему было тесно в русском национализме, был таким
оруженосцем. И восхвалением, лестью не служил своему народу, а притуплял его
боль. Не потому ли, не в результате ли таких песнопений "всечеловечный
народ" так легко пошел на сталинские бойни? Не потому ли был глух и слеп?
Будь то подавление польского восстания в XIX веке или вторжение в Венгрию,
Чехословацию и Афганистан во второй половине XX, народная "всечеловечность"
свелась к одному Лунину, гневно заклеймившему кровавое избиение
братьев-славян, и к семерке - В. Делоне, В. Файнберг, В. Дремлюга, П.
Литвинов, Н. Горбаневская, К. Бабицкий, Л. Богораз, - вышедшей на площадь в
знак протеста против танков, давящих других братьев... {Против ввода войск в
Чехословацию протестовали также А. Сахаров, Е. Боннэр и еще несколько
правозащитников.}
Когда в Германии пал фашизм, совесть нации только и занималась тем,
чтобы осознать те национальные качества, которые потворствовали ему. Самые
страшные книги о фашизме, самые обличительные фильмы, самая горькая
публицистика - дело рук немцев. А у нас? Едва попытались разобраться, что и
как с нами произошло, как со всех сторон: позор, русофобия, кончай
чернуху... И сегодня совесть интеллигенции спит... Даже сегодня мы не любим
ворошить события 56-го, 68-го и всех 70-х последних позорных лет.
А ведь если мы всечеловечны, то, может быть, другие и не нужны? "Раз мы
всечеловечны и всех поняли и в себя включили - зачем они вообще - эти
другие, недостаточно "всечеловечные"?" - вот какие вопросы в XX веке рождает
одна речь, произнесенная в XIX...
Но гипноз был тотален: друзья и враги, поклонники и ненавистники были
едины в том, что это не речь, а историческое событие, точка перелома,
ведущая к всеобщему братству. Даже Тургенев на мгновение поддался угару:
"Наступит братство, не будет недоразумений". "Все разъяснено, все ясно, -
говорил Аксаков. - Нет больше славянофилов, нет больше западников! Тургенев
согласен со мной".
Но пройдет совсем немного времени и в письме к Стасюлевичу Тургенев
напишет:
И в речи Ив. Аксакова, и во всех газетах сказано, что лично я
совершенно покорился речи Достоевского и вполне ее одобряю. Но это не
так - и я еще не закричал: "Ты победил, галилеянин!" Это очень умная,
блестящая и хитроискусная, при всей страстности, речь всецело покоится
на фальши, на фальши крайне приятной для русского самолюбия, понятно,
что публика сомлела от этих комплиментов; да и речь была действительно
замечательная по красивости и такту.
Вот ведь как: даже Тургенев на мгновение поддался. Правда, быстро
отрезвев, возобновил брань. Показательно, что всеобщий восторг в момент
произнесения речи быстро сменился хулой после окончания празднеств.
П. В. Анненков - И. С. Тургеневу:
Хорошо сделали, что отказались от намерения войти в диспут с
одержимым бесом и святым духом одновременно Достоевским: это значило бы
растравить его болезнь и сделать героем в серьезной литературе. Пусть
остается достоянием фельетона, пасквиля, баб, ищущих Бога, и России для
развлечения, и студентов с зачатками черной немощи. Это его настоящая
публика.
Да, это факт: таков стиль всех оппонентов наших гениев, во все времена:
Или вот:
Как жалок в своем ответе г. Достоевский. Мы просто диву дались
ввиду такого непонятного факта, как соединение в одном и том же
человеке такого крупного таланта по части беллетристики и такого
жалкого скудоумия в публицистике. Это бред какого-то юродивого мистика,
а отнюдь не суждение здравомыслящего человека.
Или вот:
Можно ли допустить, чтобы разумное с виду человеческое существо,
да еще одаренное яркою божьей искрою, могло до такой степени утратить
чувство реальной действительности, до того отуманить свое понимание
всяческими фикциями и фантасмагориями, чтобы завалящую тряпочку,
привязанную к шесту, искренно считать победным стягом человечества.
Или вот:
Юродствующие мечтатели приглашают нас веровать, что когда-то, в
отдаленном будущем, русский народ окажется краше всех народов и спасет
все народы!
Но все же: почему Достоевскому удалось-таки так сильно всколыхнуть
море? Чем объясняется гипнотическое действие его речи? Только ли талантом
артиста?
Чу, интересная мысль! Внимание! Есть что-то негативное в умении
всколыхнуть... Ведь поднять массу до уровня гения невозможно - и недоросла.
Всколыхнуть же можно, опустившись до нее, играя на низменных ее чувствах,
как это делают фюреры, вожди. Да, гений может повести за собой, но кого?.,
как?., с какой целью?..
Так не лучше ли оставить прерогативу немедленного воздействия вождям, а
не Достоевскому?! Достоевский и так поведет - кого следует и в свой срок. Я
не думаю, что Ф. М. преследовал лишь честолюбивые цели, когда говорил, ибо
он всегда говорил то, что думал. Но... Но он знал и эту реакцию, и он
рассчитывал на нее. Отсюда - такое волнение: он ждал, он жаждал... Хотя бы
на пороге смерти...
Пушкинская речь Достоевского вызвала энтузиазм толпы не
интеллектуальной своей стороной, а идеологической, националистической.
Тургенев говорил тоньше и умнее, однако не был услышан, ибо не
ориентировался на подсознание толпы. Достоевскому нравилось быть кумиром, и
в концу жизни он умело эксплуатировал дар оракула и мудреца, помещая идеи в
облатки, привлекающие массу. Не исключаю, что его национализм и патриотизм
служили этой цели.
Вот откуда та потрясенность и тот энтузиазм, которые вызвала эта речь у
слушателей, вот почему они так быстро рассеялись. Дурман идеологических
текстов, преследующих пропагандистские цели, тает как туман. Типографские
литеры обладают свойством умерщвлять экстаз и выявлять суть сказанного.
Пушкинская речь имела необычные последствия. Призыв к смирению оказался
трудно совместим не только с глобальными, но с самыми обыденными проблемами:
с семьей, близкими, бытом. Сколько воплей о спасении получил Достоевский!
Сколько адресатов надеялись обрести в его речи спасительные рецепты! Но...
оказалось, что спасительная формула разбивается о любое частное применение,
не выдерживает проверки при самом простом соприкосновении с жизнью. И со
смертью - тоже! Вспомним два потрясающих примера "единения" в момент похорон
"апостола любви" - "единения" с околоточным, едва не приведшего к потасовке,
и с "серыми зипунами", для которых он так и остался "генералом": "генерала
хоронят..." Да и сам автор формулы примирения, едва остыв от праздничного
возбуждения, обрушился в Дневнике на своих противников с резкими и не всегда
справедливыми упреками.
Это же надо себе такое представить! - Автор Записок из подполья и
человек, увенчанный лаврами во время пушкинских торжеств, - одна и та же
личность... На то и Достоевский!..
Великую тайну, которую унес в гроб Пушкин, разгадал Достоевский,
считает Ю. Ф. Карякин. Тайна эта - идея всепримирения (с другими народами и
внутри себя). Но мне кажется, что великая тайна и Пушкина, и Достоевского не
может быть отождествлена даже с самой благородной (хотя и неосуществимой)
целью. Зачем тогда страдания, сомнения, боль? Зачем культура, которая с
Пушкиным и Достоевским не кончилась? Да и имеет ли тайна гения разрешение?
Разрешимы ли сами эти страдания, сомнения, боль? Нет! Великая тайна русского
гения - безответственность "последних" и "проклятых" вопросов... Вера в свой
народ и ежедневное отвержение этой веры жизнью, всечеловечность и
бесчеловечность, любовь и проклятие, ВСП - от Памятника до Черни:

Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот!
Несносен мне твой ропот дерзкий...

И сам Юрий Федорович, "открывая тайну", тоже ведь сомневается: "А может
быть, заплатили так много (за прозрение), что надорвались?.."
Ошибка многих исследователей Достоевского - поиск _определенности_,
писательского кредо. Но был бы Достоевский Достоевским, будь он исчерпаем
единственной идеей? Карякин считает, что Достоевский _непримирим к
неопределенности_, даже беспощаден. Мне же кажется, что, имея дело с
неисчерпаемостью человека, Достоевский не добивался определенности. Он
демонстрировал свое сознание и сознание своих героев таким, _как оно есть_.
А в сознании и особенно в подсознании человека неопределенная составляющая
не может быть упорядочена. Да, даже в хаосе есть элементы порядка, но хаос
порядком не исчерпывается. Таков и человек, на всякие "да" имеющий множество
"нет".
Ведь даже говоря об оскотинивании Европы и грядущем восходе России, он
почти в то же время пишет: "Воссоединение с гениями Европы есть исход
русской силы к величайшей цели". Ведь даже придя в конце жизни к идее
братства людей и народов, он не забывает настаивать на недопустимости
забвения хотя бы одного человека. Ведь даже популизм Достоевского, ох, как
не однозначен. Популизм Достоевского, выраженный во Власе или мужике Марее,
ох, как не прост. Иногда так и кажется, что он не столько восторгался
человеком-массой, сколько своими восторгами скрывал страх перед ним.
Действительно, работая на потребу "русской идее", не скрывал ли Достоевский
свой страх под задабриванием - вот вопрос... Народ-то у Достоевского темный,
страшный, озверелый народ.
Матери пьют, дети пьют, церкви пустеют, отцы разбойничают; бронзовую
руку у Ивана Сусанина отпилили и в кабак снесли; а в кабак приняли! Спросите
лишь одну медицину: какое может родиться поколение от таких пьяниц?
Достоевский выразил всю амбивалентность и антиномичность русского
народного духа: "забвение всякой меры" и - "жажда самосохранения и
покаяния", талант и умелость и - свинство, размах и - пакость, лучезарность
и - беспросветность... Нет, он не щадит народ: моральный распад, зверство
одинаково распространяются на Рогожиных и Федек, для которых предать, убить,
зарезать что перекреститься. Не щадит народ и - верит в него.
Русский дух хочет священного государства в абсолютном и готов
мириться с звериным государством в относительном. Он хочет святости в
жизни абсолютной, и только святость его пленяет, и он же готов мириться
с грязью и низостью в жизни относительной. Поэтому святая Русь имела
всегда обратной своей стороной Русь звериную.
Дух этот устремлен к последнему и окончательному, к абсолютному
во всем; к абсолютной свободе и к абсолютной любви. Но в
природно-историческом процессе царит относительное и среднее. И поэтому
русская жажда абсолютной свободы на практике слишком часто приводит к
рабству в относительном и среднем и русская жажда абсолютной любви - к
вражде и ненависти.
Это прежде всего забвение всякой мерки во всем. Это потребность
хватить через край, потребность в замирающем ощущении, дойдя до
пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и - в
частных случаях, но весьма нередких - броситься в нее как ошалелому
вниз головой. Это потребность отрицания в человеке, иногда самом
неотрицающем и благоговеющем, отрицания всего, самой главной святыни
сердца своего, самого полного идеала своего, всей народной святыни,
перед которой сейчас лишь благоговел и которая вдруг как будто стала
ему невыносимым каким-то бременем. Особенно поражает та торопливость,
стремительность, с которою человек спешит иногда заявить себя в хорошем
или в поганом. Иногда тут просто нет удержу. Любовь ли, вино ли,
разгул, самолюбие, жалость - тут иной русский человек отдается почти
беззаветно, готов порвать все, отречься от всего, от семьи, обычая,
Бога. Но зато с такою же силою, с такою же стремительностью, с такою же
жаждой самосохранения и покаяния русский человек, равно как и весь
народ, и спасает себя сам, и обыкновенно, когда дойдет до последней
черты, то есть когда уже идти больше некуда.
Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность
русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого,
везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони
веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от
внешних только несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца
народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть
страдания, иначе счастье для него неполно... Страданием своим русский
народ как бы наслаждается.
Народ русский, заключает Достоевский, до того развращаем, соблазняем и
постоянно мучим, что еще удивительно, как он сохранил человеческий облик...
Народ - это Влас: напряжение страсти, мрачность и надежда, дерзость и
отчаяние, надругательство и покаяние.
И сам Достоевский - типичный представитель русского духа с его
надрывами и простотой, переходами за черту и покаяниями, мышкинской любовью
и рогожинской ненавистью, стремлением к святости и темными порывами души.
Апокалипсичность легко переходит в нигилизм, может оказаться
нигилистической по отношению к величайшим ценностям земной исторической
жизни, ко всей культуре. Нигилизм же неуловимо может приобрести
апокалипсическую окраску, может казаться требованием конца.
Гоголь увидел в России Чичиковых, ноздревых, собакевичей, Хлестаковых и
других нелюдей, или, как говорил Бердяев, - "гримас людей", Достоевский
"обнаружил, что русская революционность есть феномен метафизический и
религиозный, а не политический и социальный". Гоголь писал русские типы,
Достоевский освещал последние глубины русского бесовства.
Можно согласиться с Л. Сараскиной, что Достоевский не был славянофилом
и националистом, можно объяснить популизм патриотизмом, можно перелицевать
неприязнь Достоевского к Европе в гимн ей, можно "объективизировать" теорию
юдофобства, посчитав ее призывом к национальному равенству, но все это будет
плохой услугой Достоевскому, это будет примитивизацией Достоевского. Ни у
одного здравомыслящего человека не возникла мысль назвать Достоевского
праотцом "Памяти". Так зачем же перелицовывать многообразие в однозначность,
зачем упрощать, зачем красить одним цветом? Достоевский ценен не
непогрешимостью, а человечностью, а человечность..." (И.И.Гарин "Многоликий Достоевский" / Электр-й ресурс).

И здесь, вновь, я вопрошаю: до чего ж хитрО новое учение постмодернизма, но где-то уже я это слышал: как разрушить все "старые" стереотипы и стандарты" о искусстве, о жизни и возвести новые, свои стереотипы и стандарты в виде учения постмодернизма, которое, поразительным образом, возводит учение о "чистом искусстве" и которое, якобы, и ничему не учит и ничему не наставляет. Но в этом-то вся и ИЗНАНКА "нового учения", в этом-то и вся лживость этого учения, адепты которого стремятся абсолютизировать "самоценность" релятивного. И это давно забытое "старое" мировоззрение, претендующее на господствующее влияние и внушение.

Хотя, этот "Урок" уже мы проходили и слышали, например:

"...Я не согласен с тем, что беспросветно черная правда — это ложная правда и что погружение во «тьму низких истин» опасно утратой человечности. Тексты Ерофеева или Шаламова (даже Сорокина) необходимы для очищения и изживания Сталина в каждом из нас. Чернота (не чернуха!) даже необходима для оттенения света. Ерофеевская тошнота очищает и просветляет, как тюрьма часто обращает в веру. Без Кафки и Джойса мир сильно обедняется, и поэтому русский постмодернизм — не литературная разнузданность или проявление кризисного состояния духа, а необходимый элемент нравственной эволюции. Еще — реакция на сервильность русской идеи, извращенную духовность и языческий культ ненависти шафаревичей и прохановых. Мне больно, когда мой кумир Григорий Померанц начинает им вторить, говоря, что «свобода, веющая с нынешнего Запада, — это не только права человека, это свобода порнографии, эмансипации однополой любви, постмодернизм, деконструктивизм». Почему больно? Потому что в каждом человеке есть всё, ибо он человек, но правда в соотношении, в мере. Естественно, на Западе тоже есть всё, но порнография и гомосексуализм — не истинный лик нынешнего Запада, а его задворки, где они, собственно, и обитают. Поддакивать русским ксенофобам, фашистам и экстремистам недопустимо, нельзя ни при каких обстоятельствах, ибо все их построения основаны на диспропорции, деформации, подмене, фальсификации, переворачивании с ног на голову. Пусть политическим и идеологическим приемом перевертывания пользуются зюгановы и жириновские, но для западника он является внутренним табу.
Когда высокая литература присваивается официальной идеологией, превращаясь в проститутку, когда «русская идея» начинает служить некрофилам и фашистам при власти, вполне допустима литература «низкая», которая принципиально на это не способна. Когда нынешние бездари-«духоносцы» поднимают на щит Солоневича или Розенберга, я — за «низ» и за матерщину. Здесь я полностью с Ерофеевым и Шаламовым против Померанца.
Отрывок из книги "Русский характер"..." (И.И. Гарин).

И вот здесь мне вспоминается книга И.И.Гарина "Многоликий Достоевский", в которой автор как бы "изживает" в Достоевском один из его "ликов", как ксенофоба, антисемита, радикала и одновременно ярого монархиста, отстаивающего "гнилой режим" царизма, и как проповедника опасной "русской идеи"...
Между прочим, центральный мотив в книге И.И.Гарина направлен как раз против "Речи о Пушкине" Достоевского, как своеобразной квинтэссенции "Дневника писателя" и, соответственно, квинтэссенции "русской идеи". Поэтому для И.Гарина "русская идея" = "русский фашизм" - вещи равнозначные.

А подтверждением тому служат заявления самого профессора И.Гарина, как, например, вот одни из последних:

"...Слово «философ» у нас на Руси бранное и означает: «дурак».
У нас в России, в классах интеллигентных, даже совсем и не может быть нелгущего человека… У нас, в огромном большинстве, лгут из гостеприимства.


Вот уж где русофобия, так русофобия. Правда, у Пушкина и Льва Толстого еще посильней будет..."
(И.Гарин "Ф.М.Достоевский о России" / Электр-й ресурс).

"У Достоевского можно найти гораздо больше пренебрежительных высказываний о поляках, евреях, немцах, французах и даже американцах. Но ведь он интересен не этим..." (Стасик Хруст   31.12.2015)

"Стас, как автор монографии "Многоликий Достоевский", не могу с этим утверждением согласиться. Достоевский интересен очень многим, но и этим тоже. Недавно 1-й канал российского телевидения пригласил меня высупить на памятной передаче, посвященной Достоевскому, согласившись даже оплатить дорогу и гостиницу. Но когда я спросил, знакомы ли они с публицистикой Гарина о современной России и о приведенных афоризмах Достоевского, о которых я не смогу не познакомить слушателей, то интерес к Гарину немедленно исчез: они ознакомились и больше мне не звонили. Так что в "многоликость" великого Достоевского входит очень и очень многое, в том числе то, чего не желают знать его соотечественники. Скажем, такое: систематическая и тщательно продуманная теория антисемитизма была продумана и сформулирована Достоевским значительно лучше и тщательнее, чем Гитлером, Розенбергом и Геббельсом. Слава Богу, неграмотные рашисты очень плохо знают собственную культуру, потому что, если бы знали, то "окончательное решение еврейского вопроса" произошло бы в России гораздо раньше, чем в Германии (см. http://nv.ua/opinion/garin.html)..."
  (Игорь Гарин   31.12.2015 / Электр-й ресурс "Проза").

Перефразируя мысль Федора Михайловича, можно сказать так:
"...Неужели нельзя было заметить, что профессор И.Гарин фокусничает, что тончайший знаток этикета ловит минуту удовлетворения мелочной своей гордости?..", как и получает удовлетворение от своей тончайшей интеллектуальной и в то же время омерзительной РУСОФОБИИ.

Именно, что профессор И.Гарин фокусничает в литературоведении, приписывая самому Достоевскому фразы героев из его романов, причем героев, взгляды которых самому автору отнюдь не симпатичны. И это одно. А второе, что если Достоевский и говорит о России в отрицательном значении, то лишь из чувства сожаления и глубочайшей скорби, а те, кто используют мысли писателя, называя это "русофобией Достоевского", как раз используют из чувства метафизической ненависти к России, как, например, профессор И.Гарин в своих публикациях. Поэтому-то русофобия, юдофобия, ксенофобия иль другие разного рода фобии исходят не из Достоевского, а из тех, кто эти качества Достоевскому приписывает, т.е. исходят из профессора И.Гарина, который, как последовательный и догматичный адепт либерального мировоззрения, всем своим существом ненавидит Достоевского и всячески старается исказить до неузнаваемости образ русского мыслителя и писателя. Поэтому весь смысл так называемого "нового переосмыливания" с либеральной точки зрения И.Гарина, есть просто сокрытая от ясного видения профанация творчества и жизни Ф.М.Достоевского. И вся публицистика и всё литературоведение профессора И.Гарина есть арсенал-средство для достижения сей скрытной цели, как ПРОФАНАЦИИ Смысла творчества русской литературы, философии и Культуры в целом.

Например, вот некоторые публикации И.Гарина, касательно Ф.М.Достоевского:

"...«Русская идея» несла стране русские крайности, резкую поляризацию сил, борьбу крайне правых с крайне левыми. С началом правления Александра III, то есть в начале 1880-х годов, в России складывается революционная ситуация, страну охватывает волна крестьянских выступлений, студенческих беспорядков, разворачивается террористическая деятельность народовольцев. Страна ждет либерализации власти, дальнейших реформ, но в ответ на исторический вызов получает «реакцию 80-х годов», представленную хорошо известными именами охранителей 60–70-х годов — М. Н. Катковым, К. П. Победоносцевым, Ф. М. Достоевским, Д. А. Толстым и другими..." (И.Гарин "К истокам русской идеи").

"...Русские мифы всегда тяготели к примитиву, площадности, фарсу, балагану, человеческому низу, антиинтеллектуализму. Отсюда — торжество дремучести, мракобесия, религиозной нетерпимости, хулиганства, обскурантизма, ксенофобии. По словам Д.Быкова, нынешняя сосредоточенность на проблемах тела, грубой телесности, телесного низа — признак подавленности духа, свойственный тем низкоорганизованным личностям и обществам, которые утратили способность думать об абстракциях, о развитии, о смысле жизни. Не «высокая духовость», а нутряной похотливый интерес делают злободневными проблемы гомосексуализма, педофилии, порнографии, интимной «жизни звезд», всякого рода анальные, скатологические, сексуальные фиксации: «То, что сегодня российское общество все больше, все чаще обсуждает проблемы низшего порядка, проблемы, которые, в общем, неприлично дискутировать в обществе, это говорит об очень серьезном падении его интеллектуального уровня в целом»...
...Обращаю внимание на то, что черно-белое восприятие мира особенно присуще примитивному сознанию и тоталитарным режимам, отличающимся тем, что мифы положены в саму основу их построения. Следует помнить, что интерес к «залежавшимся» в чулане мифам особенно обостряется в эпоху национального упадка и коллапса, как это, например, произошло в веймарской Германии и у нас после распада СССР. Тогда-то и пришлось срочно доставать из запасников славянофильство, евразийство, Аксакова, Данилевского, Солоневича, Ильина и… пошло-поехало…

"Современный миф о России чрезвычайно сложен и иерархичен, в нем присутствуют мифологемы различных уровней — от бытового (возникающие ассоциации с «морозом», «водкой», «гостеприимством», «ленью» и т. п.) и психологического («терпение», «эмоциональная возбудимость», «коллективизм») до политического («потребность в жестком управлении», «пассивность народа», «мафия»  и т. п.). Самым высоким уровнем мифотворчества является философско-исторический миф о России, — то, что в литературе как раз и получило название «русской идеи»".

Русские мифы начинаются с русских былин, в которых даже Белинский разглядел силу жизни, лишенную духовного содержания и выраженную в скудных и однообразных произведениях. Оппонируя ему, К.С.Аксаков увидел в былинах олицетворение национальных качеств народа: величайшую человеческую силу, соединенную с силою духа, но всё это в свете идеологической апологии славянофильства — идеологии, как я уже неоднократно писал, облегчающей русской власти гнуть в рог эту силу вместе с этим духом...
...Чары «русского характера», «загадочной» русской души должны быть развеяны, вся разгадка — в «вечном возвращении», в пустоте «беличьего колеса». «Пустота, неутолимый наш соблазн, сама блудница вавилонская, раздвигающая ноги на каждом российском распутье». В России время как бы отсутствует или вертится по бесконечному кругу — бесконечные повторения небытия. «По-прежнему ли загадочна русская душа? Нет, загадки нет. Да и была ли она? Какая же загадка в рабстве?». «Русская душа» — просто «тысячелетняя раба»: «Развитие Запада оплодотворялось ростом свободы, а развитие России — ростом рабства». Сто лет назад в Россию была занесена с Запада идея свободы, но ее погубило русское «крепостное, рабское начало. Подобно дымящейся от собственной силы царской водке, оно растворило металл и соль человеческого достоинства». 
По В.Гроссману даже «идея социализма, пришедшая к нам с Запада, пала на глухую, придавленную вековыми традициями рабства почву». Россия «дискредитировала сами идеи социализма». «Разве вяжутся с социализмом тюремная организация производства и жизни, отчуждение, крепостное право в деревне?». Здесь я с писателем не согласен — вяжутся, даже очень вяжутся…" (И.Гарин "Русские мифы как зеркало русской души").

Почему профессор И.Гарин ненавидит и старается умышленно профанировать творчество Ф.М.Достоевского? Потому, что Ф.М.Достоевский не только идейный основатель и апологет русской идеи, но и, самое главное, пророк русской идеи. И вот против пророка русской идеи и направлена вся темная ненависть профессора И.Гарина, как например:

"...В книге Антона Понизовского "Обращение в слух" душевный подъем, пафос, гимн русскому народу у Достоевского — это просто симбиоз болезненной эйфории писателя, и эпилептических трансов, и глубинных переживаний утописта-фурьериста-реакционера-патриота, и «боль, ужас, и радость освобождения», и амбивалентного отношения к родному отцу, забитому насмерть «народом-богоносцем»…
...Свидетельствует А.Понизовский:
...Нет… таких русских, как у Достоевского — нет в природе. Никто ничего в глубине не хранит и алмазами не сияет: всё бред собачий. Народу эта риторика — «Бог», «миссия», «искупление» — до полной фени...
Советская интеллигенция надула пузырь: «великий могучий советский народ — строитель»… чего-то там… Нет такого народа и не было! Нет «богоносца» и не было никогда! Было чувство вины за отца, боль и ужас, и радость освобождения — а «народ-богоносец» — фан-том!

Вот что на самом деле несет народ-богоносец: страдания и позор. А не знамя… Знаменем это явится в другой жизни; а в этой жизни «Я ношу язвы Господа моего на теле моем…» Нет, скажи, можно, в здравом уме находясь, видеть в этой стране что-то хорошее? 
Отрывок из книги "Русский характер"
(И.Гарин "Русская идея в постмодернизме" / Электр-й ресурс).

"...«Русская идея», то есть понятие русских людей о роли их страны во всемирной истории, в мировом сообществе, долгое время была по сути своей имперской идеей. Она выражалась в экспансии русского  самодержавия, в претензиях русской православной  церкви на обладание самой истинной верой, в мессианских чувствах русских революционеров, в лозунге мировой революции большевиков.
«Русская идея», возникшая из бессознательного холуйства русской интеллигенции, прислуживающей сильным мира сего, есть идея российской империи, нанесшая самой России наибольший вред изо всех мыслимых и возможных. Распад этой империи во многом является результатом претворения «русской идеи» в жизнь. На том стою и не могу иначе. Кстати, здесь полная аналогия с идеей нацистской, проведенной в жизнь «величайшим патриотом» Германии Адольфом Гитлером. «Русская идея», как и свойственный нам «невроз уникальности», по мнению американского слависта Дж. П. Скэнлана, «ставят только преграды между Россией и цивилизованным миром».
«Русская идея», «невроз уникальности», «соблазн мессианства», «порочный круг самовлюбленного сладостно-мучительного самопостижения», конспирологичность русского сознания, все фобии и страхи, которыми заражена современная российская мысль, — всё это, вместе взятое, препятствует  достижению полноценного национального самосознания, тем более, что нет никакой необходимости замыкаться в рамках какой-то особой националистической идеологии. По словам выдающегося слависта В. Страды, единственный выход и главное условие освобождения России от мифологического восприятия своей судьбы заключается «в преодолении... заколдованного круга и в открытости Европе и миру». Иного пути нет, и все народы прошли по этому пути. Либо выход из круга, либо западня...
...
Не потому ли русский вариант христианства взял на вооружение лозунг не Иисуса Христа, а Константина Леонтьева «возненавидеть, а не возлюбить!»?

«Русская идея» прошла долгий и длинный путь от национального романтизма до реальных коммунизма, фашизма и расизма, продемонстрировав духовное огораживание, сознательный или бессознательный отказ от общечеловеческих ценностей, защиту отсталости и дремучести, заведя в культурный тупик, став дорогой к пропасти. «Русская идея» — неправильный ответ на исторический вызов, фанатически отстаиваемый до смерти включительно. Это выражение агрессивного превосходства и духовного империализма. Но вся история свидетельствует даже не о том, что искажение исторического пути нации разрушает эту нацию, а о том, что имперские нации гибнут в упоении от собственного нарциссизма. «Светить собственным светом» — часто означает сгореть от перенапряжения.

Квинтэссенция «русской идеи» выражена в следующем стихотворении А. С. Хомякова, которое, кстати, Н. Я. Данилевский много лет спустя взял эпиграфом ко главе книги «Россия и Европа» — ко главе с названием «Гниет ли Запад?»:

О, никогда земля, от первых дней
Не зрела над собой столь пламенных светил.
Но, горе — век прошел — и мертвенным покровом
Задернут Запад весь. Там будет мрак глубок...
Услышь же глас судьбы, воспрянь в сияньи новом,
Проснися, дремлющий Восток.

...«Русская идея» — типичный пример неосознанной разрушительности, выдаваемой за спасительность; дремучести, выдаваемой за национализм; мессианства, оборачивающегося дьявольщиной...
...Идея «мессианского предназначения» народа, «самобытности и неповторимости», «исторического новаторства» присуща идеологиям либо глубокой древности (Израиль, Греция, Рим), либо современным странам «третьего мира». Сторонники таких теорий обычно выступают также и против «западничества», общемировой культуры и цивилизации. Наиболее яркой иллюстрацией сказанного является нынешняя общественная мысль в ряде арабских стран, где «охранительское» сознание напрочь отвергает и осуждает западный образ жизни и все его атрибуты, причем уровень жизни в этих странах тем ниже, чем выше поднимаются лозунги «собственного пути». Богатейшие арабские шейхи, идя по стопам русских аристократов, покупают дома в Европе, проводят там половину жизни, но категорически отвергают капитализм, демократию, свободу, равноправие женщин, приоритет личности, отождествляя источник всех бед западного общества с материалистическим подходом к реальности, прагматизмом и преобладанием рационального над эмоциональным началом, материального над духовным.

Суть «мусульманской идеи» практически не отличается от сути «русской» —  не поддаваться «ложной» европейской цивилизации, созданной из войны, ненависти и классовой борьбы, искать собственное призвание и собственный путь. Здесь только одно отличие от «русской идеи»: русских все еще мало в Европе, они ее плохо знают, а вот мусульмане буквально наводнили ее, прорываются в Европу всеми правдами и неправдами, цепляются руками и ногами, дабы их не выдворили из нее, и... продолжают твердить свое...
(Отрывок из книги И.Гарина "Русская идея")
(И.Гарин "Еще о русской идее" / Электр-й ресурс).

И вот еще, самая гнилая и мерзкая (даже уже до наглости "откровенная") профанация творчества Достоевского, которая собрана профессором И.Гариным в нижеследующей публикации:

"...ДОСТОЕВСКИЙ

По Достоевскому люди Запада узнают Россию.
Н. А. Бердяев

Тема «русской идеи», особого вселенского предназначения России, особенно мощно зазвучала в российской мысли, начиная с Федора Достоевского и Владимира Соловьева. Если  у  России  есть духовный символ, то это — Достоевский. «Понять до конца Достоевского — значит понять что-то очень существенное в строе русской души, значит приблизиться к разгадке тайны России». Достоевский — символ духовного величия нации и ее болезни, смирения и буйства, гениальности и юродства, безмерности и истерии.
Феномен Достоевского — ВСЁ. Самый русский писатель, Достоевский в то же время и самый европейский. Русское в нем  —  мессианство, скитальчество, отщепенство. Европейское — рефлексия, сомнение, раздвоение, множественность, глубина...
Феномен Достоевского — ВСЁ. Самый неистовый борец с бесами, он сам плодил бесовство — и не только тем, что обращал многих своих героев в бесов, бунтарей против существующего миропорядка, отщепенцев, разрушителей... Даже милейшего Алешу Карамазова гонитель «бесов» планировал обратить в бунтаря-народовольца... Вот уж где «русская широта», вот уж где дремучесть огромной «русской души»...
Если хотите, Достоевский — это смесь 50 % Пушкина и 50 % Аввакума, открытость всем европейским ветрам и проклятье всем новым веяниям.
Феномен Достоевского — грандиозный конфликт, мучительный когнитивный диссонанс между идеалом и жизнью, мечтой и отчаянием, упованием и реальностью, совершенным человеком и человеком падшим, жертвой и палачом. Вот почему «враг нигилистов» так легко восставал против «высокого и прекрасного» или вослед Толстому рвал с «Шиллерами»...
...Хотя Достоевский отрицательно относился к славянофилам и чтил достижения западной культуры, он отказывал в праве на жизнь именно тому, к чему Запад шел сотни лет, — рыночному хозяйству, бюргерству, социальной стратификации, буржуазности, праву, свободе, демократии. В этом он полностью сходился с другим религиозным мыслителем — Константином Леонтьевым. «Загнивание» «падение», «закат» мещанской бюргерской Европы — общее место «русской идеи». Мы, русские, передовые, потому что отсталые, до буржуазного загнивания не развившиеся. Бюргерство, которое, согласно Гёте, создало великую культуру Европы, по Достоевскому, закрыло небо и звезды. Мы — самый духовный народ, несовместимый с мещанством, накопительством, личным интересом. «И вот является соблазн думать, что эта мировая тенденция современной цивилизации не имеет власти над Россией и русским народом, что мы другого духа, что она есть лишь явление Запада, народов Европы». А раз мы не такие, как все, раз земля нас не интересует, — только небеса, — то появляется соблазн думать, что мы не только бескорыстные, но и исключительные, богоносные, что в  нас — спасение мира, что и живем мы только для того, «чтобы стоять во главе народов, приобщать их всех к себе воедино и вести их в согласном хоре к окончательной цели, всем им предназначенной».
И такую задачу всеобщего спасения ставит Достоевский перед русским народом, народом-богоносцем.
Славянофилы претендовали на высший тип христианской культуры русского народа, Достоевский утверждал, что порабощенный русский народ должен спасти весь мир, дать ему вселенскую правду. По невежеству нашему мы полагаем, что об арийстве впервые заговорили нацисты, но задолго до них об этом уже говорили русские шовинисты:
"Для настоящего русского Европа и удел всего великого Арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел всей родной земли, потому что наш удел и есть всемирный".
Нет, Достоевский не звал к завоеванию всего мира огнем и мечом, но он хотел подчинить весь мир русскому духу. Не знаю, что хуже... Впрочем, и о мече у Достоевского хватает.
Сам термин «русская идея» тоже приписывают Достоевскому, видевшему в ней синтез всех лучших идей, которые развивала Европа в отдельных своих национальностях *. Отсюда, из русской идеи, Достоевский выводил «всемирную отзывчивость» русских и их способность принять в себя идею всечеловеческого единения. Достоевский выступал  антиподом Толстого, защищая в «Легенде о великом инквизиторе» личностное начало, якобы испокон веку присущее русской культуре. Если практика — критерий истины, то реалии русского коммунизма и нынешнее впадение России в фашизм являются иллюстрациями и «отзывчивости», и «личностного начала», и «единения» путем закабаления...
...Достоевский, как старец Зосима, ждал «немыслимых идей» и «таинственного срока для возведения божьего града на земле»: «Так и у нас будет, и воссияет миру народ наш, и скажут люди: “Камень, который отвергли зиждущие, стал главою угла”».
Случилось, однако, так, что наступил таинственный срок для идей, противоположных тем, что ожидались старцем. Старец ошибся в своих ожиданиях. Народ «воссиял» и... погас.
В утопии Достоевского необходимо было свершить чудо: Русь должна была стать святой, народ — церковью, забитые — богоносными и всечеловечными. Но чудо — удел Бога: невозможное  для  людей  становится реальным для Бога. «Достоевский начинает мечтать о таинственном   посланнике старца Зосимы, одном из ожидаемых “чистых и избранных”, — как о предуготовителе свершительного чуда, как о зачинателе “нового рода людей и новой жизни”»... Но чудес не бывает: бывает то, что должно быть, что предопределено историей: на месте «чистых и избранных» появляются «предопределенные»... В этом грех Достоевского-утописта: настроив русскую интеллигенцию на чудо и «зачинателя», он споспешествовал утрате иммунитета к тем, кто только и является в облике «чистых и избранных», к народовольцам, черносотенцам, ленинцам...
Всплески национализма, шовинизма, мессианства, «всемирной отзывчивости», «всемирности», «всеединства» — свидетельства либо ущемленности, либо усталости, кризисности, упадка. К ним и прибегают, их и эксплуатируют, с их помощью и углубляют кризис в тяжкие исторические времена, которые никогда не кончаются. Все лжепророки и лжемессии и появляются в образе божьем, выполняя миссию сатаны.
От «всемирной отзывчивости» до «авангарда всего человечества» — один шаг. И не магией ли все той же «всемирности» порождены державность, извечное противостояние миру, оборонное сознание, «осажденная крепость», русская конспирология, «происки врагов»? Не здесь ли истоки «империи зла»? Не от «всемирной отзывчивости» — пугало для мира?..  «Пусть весь мир рухнет, а мы со своей идеей останемся».
Где держава, нет места человеку. Можно и нужно гордиться своей страной, достойной гордости, нельзя возлагать на себя бремя величия.
Может быть, это звучит кощунственно, но при всей всемирности Достоевского его противостояние Западу было способом самоутверждения периферийной культуры, опоздавшей к пиршественному столу культуры европейской. Самое страшное здесь то, что, начавшись в сфере духа, это противостояние завершилось «торжеством ленинизма» и «построением социализма в отдельно взятой стране».  Отрицая Достоевского, коммунисты следовали в фарватере его идей, превратив «всемирность» в противостояние всему миру.
Коль на то пошло, то реальная «всемирная отзывчивость» — черта куда более западная, чем русская: наши почти на всё чужое «отзывались» аввакумовой хулой или толстовским нигилизмом, тогда как прогресс Запада своим происхождением обязан взаимовлияниям и вечным самоотрицаниям, наднациональному духовному бурлению и многообразию. Да и о какой «всемирной отзывчивости» можно говорить, когда Данте шел к России пять столетий, Шекспир — два, древние греческие философы — тоже два, но тысячелетия...
По мнению Г. П. Федотова, XX век сделал наивным всё, что было написано в XIX-м. Достоевский — не исключение. «Всемирная отзывчивость» Святой Руси — не более чем колыбельная народившемуся чудовищу, пропетая в семидесятых... Особая «душевность» русского человека — та почва, на которой зверело это чудовище, начало дьявольской подмены христианства его суррогатами. Пролетариат был объявлен новым богоизбранным народом отнюдь не вопреки Достоевскому: он, величайший знаток души, облегчил своим мессианством утверждение этой человеконенавистнической идеи, на алтарь которой положены миллионы... И легкость коллективизации объясняется подготовленностью русских к коллективности и всеединству.
Вестничество  Достоевского  ограничилось сферой личности и потерпело крах в сфере общественной, государственной. Достоевский не предвидел, что мессианство и общинность столь легко трансформируемы в бесовство, в борьбу против бытия как такового. Проникнув в сокровенное человеческое, Достоевский не освятил его, ужаснувшись язвами персонального зла. Неуважение к человеческой личности, лежавшее, по мнению Розанова, в основе случившегося в России, тоже обязано Достоевскому. Оно — результат его ужаса, дань безднам души, которые он вскрыл. Вот вам типичный пример опасности народопоклонства и народоугодничества — того, что благими намерениями устлана дорога в ад:
Русская душа… гений народа русского, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное; снимающее противоречия.
Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира, что живет он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщать их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной.
Мы знаем, что не оградимся уже теперь китайскими стенами от человечества. Мы предугадываем, что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея, может быть, будет синтезом всех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает  Европа в отдельных своих национальностях.
«Спасение мира» и «всемирность» Достоевского проложили путь и «великим идеям», и «великим свершениям», и «великим вождям» — все они начинали с «особого пути» России и кончали тем, что привели страну в хвост истории. Даже такие проницательные люди, как Соловьев, Мережковский, Бердяев, Белый, Вячеслав Иванов, Есенин, Блок, звали Россию возглавить путь человечества к  новым небесам. Не отсюда ли — с одной стороны — «военно-патриотическое Отечество», граничащее чуть ли не со всем светом, а с другой — больная родина, по маяте и нищете ровня бывшим своим республикам-соседям? Впрочем, это не разные стороны, а одна: из военно-патриотического Отечества — больная родина..."
(И.Гарин "Глава из книги И.И.Гарина "Русская идея" / Электр-й ресурс).

Но, все же в противовес тенденциозным и предвзятым взглядам профессора И.Гарина на творческую мысль Ф.М.Достоевского и русскую идею в целом, есть иное, правдивое, справедливое и, как говорится в мире научном, ОБЪЕКТИВНОЕ видение мыслителей и ученых, например, как А.Гулыга и Ю.Карякин.

Поставим вопрос: объективен ли и справедлив ли профессор И.Гарин, когда специально, т.е. умышленно профанирует и искажает смысл творчества Достоевского и русской идеи?..
И ответ очевиден: нет, не объективен и не правдив, т.е нет правды в словах профессора И.Гарина. Ибо тому есть свидетельства и свидетели, есть ИНОЕ, правдивое вИдение, как на творчество Достоевского, так и касательно Образа и Смысла "русской идеи". Например:

"Чем не является русская идея?" - задается вопросом Арсений Гулыга и находит вот такие ответы...
"Подчас уверяют, что русская идея - "идеология русского империализма" (Янов А. Русская идея и 2000 год. Нью-Йорк, 1988). Я цитирую книгу А. Янова, увидевшую свет в США в 1988 году (на обложке - карикатурное изображение православной иконы: нимб святого выкроен из советского герба; в глазах автора "русская идея" - программа экспансии, где церковь и власть действуют заодно). Для того, чтобы придерживаться этого взгляда, не обязательно быть эмигрантом "третьей волны". На страницах бывшего "Коммуниста" читаем аналогичное: ..."Русская идея" - в значительной степени государственная имперская идея" (Хорос В. Русская идея на историческом перекрестке. "Свободная мысль", 1992). Пусть не удивляет нас совпадение взглядов антикоммуниста и посткоммуниста, не будем доискиваться причин столь удивительного единомыслия, в том и другом случае перед нами стремление скомпрометировать духовную историю России. Фонд Горбачева провел в 1992 году конференцию на тему "Русская идея и новая российская государственность". Выступавшие говорили о чем угодно, меньше всего - о русской идее. Вот характерные заявления. О.Р. Лацис: "Мы не знаем, что такое русская идея". Д.В. Драгунский: "Когда говорят о русской идее, у меня по коже пробегает легкий мороз. Потому что на самом деле это просто идея российской империи, не более того и не менее". Не удивительно, что из-за рубежа к нам приходят призывы забыть о русской идее, отказаться от нее, отречься как от устаревшей затеи, вносящей лишь рознь между народами. В марте 1993 года состоялась международная конференция по руссской философии. Американский славист Дж.П. Скенлан рекомендовал нам избавиться от "невроза уникальности", которым мы якобы страдаем; для этого, по его мнению, русскую идею пора сдать в архив, "она ставит только преграды между Россией и цивилизованным миром". Известный польский (а ныне американский) специалист по русской политической истории 19-го века Андрей Валицкий солидаризировался с ним: "Нет необходимости замыкаться в рамках какой-то русской идеи"..." (А.В. Гулыга, с. 12, 1995).

Откуда идет и есть русская идея?..
"...Уточним: термин "русская идея" родился под пером Достоевского... В 1888 году Соловьев выступил с лекцией... была опубликована под названием "Русская идея". Соловьев писал, что русская идея "не имеет в себе ничего исключительного и партикуляристического, что она представляет собой лишь новый аспект самой христианской идеи, что для осуществления этого национального призвания нам не нужно действовать против других наций, но с ними и для них.
Перу Н.А. Бердяева также принадлежит книга под названием "Русская идея", смысл которой - "братство народов, искание всеобщего спасения", есть у Бердяева еще более лапидарная формула русской идеи: "все ответственны за всех". Верить надо, видимо, создателям и носителям русской идеи, а не её тенденциозным интерпретаторам.
Главные носители русской идеи - Достоевский, Соловьев, Федоров. Их предшественники - Карамзин, Хомяков. Их последователи - Розанов, Бердяев, Булгаков, Франк, Лосский, Карсавин, Ильин, Вышеславцев, Флоренский, Лосев..." (А.В. Гулыга, с. 12-13, 1995).

Именно, подчеркну мысль Арсения Гулыги, что "Верить надо, видимо, создателям и носителям русской идеи, а не её тенденциозным интерпретаторам", и добавлю, как и не её хулителям, которые профанируют образ и смысл, как это делает профессор И.Гарин.

И поэтому, исходя из апофатического видения Арсения Гулыги на русскую Идею и в противовес профанации творчества Достоевского со стороны профессора И.Гарина, есть действительно правдивое и справедливое оценивание таковых исследователей, как:
Арсений Гулыга - ученик и продолжатель дела философии А.Ф. Лосева, продолжатель русской религиозной мысли, а с другого "берега" Николай Михайлович Зернов, который с 1932 года доктор философии Оксфордовского университета, в котором преподавал основы восточной православной культуры, и который написал несколько книг, а в том числе и книгу "Три русских пророка: Хомяков А.С., Достоевский Ф.М., Соловьев В.С." (1944, 1974).
И у меня есть основания им верить, и, исходя из веры, продолжать дело русской религиозной мысли... Конечно, также исходя из опыта и уважения к инакомыслящим...

А теперь рассмотрим другое видение на творчество Достоевского, с иного угла зрения, исходя из трудов Ю.Ф.Карякина и И.Л.Волгина:

"...«Сон» рассказал не только о прежнем Достоевском, но и о будущем, о Достоевском Речи Пушкина. Смешной ведь так же, как потом Достоевский, обращается со своим живым словом к живым людям — прямо, голосом, глаза в глаза. Тогда, 8 июня 1880 года, люди замерли, слушая эту Речь, оторопели, осветились, и многие — ни ему, ни себе долго не могли простить этого светлого мгновения, озарение приняли за наваждение. И опять: больной, юродивый, смешной, сумасшедший.
Оказалось: гениальный.
Что такое Смешной? Это образ, живой образ идеала в безыдеальном обществе, образ нравственности в обществе безнравственном, образ совести в обществе бессовестном.
Там, где господствуют такие «реальные», «серьезные», «надежные», «деловые» качества, как ложь, трусость, корысть, наглость, некрасивость, злоба, зависть, бессовестность, — там правда, мужество, бескорыстие, скромность, красота, добро, доброжелательность, совесть — все это и кажется «нереальным», «ненадежным», «неделовым», «смешным», все это и проходит по чину юродивого, по чину Смешного.
Смешными были Сократ и Джордано Бруно, Руссо и Торо, Гааз и Н. Федоров, Д. Чижевский и В. Вернадский. Смешными были — со своими «чувствами добрыми» — и Пушкин, и Герцен, Толстой и Короленко. Смешными были десятки тысяч русских учителей и врачей, которые не за страх, а за совесть учили и лечили свой народ. И Швейцер сделался Смешным (когда бросил свою славу и уехал в Африку помогать тамошним больным), потому что испытал вдруг «благоговение перед жизнью». И кстати, подобно нашему Смешному, он точно отметил дату своего прозрения: 13 сентября 1915 года (он плыл по реке Огове к тяжелобольной женщине).
И если цель реализма «в высшем смысле» — это, по Достоевскому, найти «в человеке человека», то это и означает еще найти в человеке Смешного, того Смешного, которого он сам часто в себе боится, стесняется, которому не верит, но который живет в нем, очеловечивает, не дает пасть, спасает.
Каждый может вспомнить своего любимого Смешного, каждый может вспомнить Смешного в себе. И наверное, у каждого есть, был свой Сон Смешного человека, свой живой образ истины.
Может быть, все лучшее, что есть в человеке, и проявляется тогда, когда он не боится, имеет мужество быть Смешным, имеет мужество — вдруг потерять, забыть старые, «серьезные», пустые, потухшие слова и — вспомнить, отыскать слова новые, смешные, неотразимые в своей детской и мудрой простоте — перед которыми разом ветшают и в прах рассеиваются слова старые.
Никогда не было такой спасительной необходимости в Смешных, как сейчас.
Конечно, я не выразил здесь и сотой доли смысла и красоты «Сна», той красоты, которая и спасает и спасет мир. Я ведь понимаю, что рискнул пересказывать музыку, а потому лишь тогда был чуть-чуть точен, когда цитировал, то есть когда она, музыка, звучала сама (да и то поневоле обрывочно). Почитайте, перечитайте «Сон», послушайте Смешного, сравните его слово с Речью Достоевского о Пушкине — и убедитесь в этом. А их действительно непременно надо сопоставить, обе эти речи...
Достоевский и сам перед 8 июня 1880 года чуть было не уклонился, чуть было не сбился: ведь хотел же он на празднике Пушкина — Пушкина! — поднять знамя войны против Тургенева, против всех тех, с кем на самом деле ему было — по пути. И все же — не уклонился, не сбился. Поднял знамя примирения. Потому что — видел истину («…истина шепнула мне»). Потому что направил и охранил его живой образ Пушкина. Потому что — спасло мужество быть Смешным.
«Я твоему голосу верю…» — говорит Рогожин князю Мышкину, и точно так же верим и мы именно голосу Смешного (не отдавая себе в этом отчета). Точно так же участники пушкинских торжеств верили 8 июня 1880 года голосу Достоевского.
И сбылось — пусть на минуту — самое невероятное.
Достоевский: «Вы не верите, что вы так прекрасны? А я вам и объявляю честным словом…» Он и объявил, и ему поверили.
Достоевский: «Скажи мне одно слово (Пушкин), но самое нужное слово». Он и сказал.
Смешной: «Если только все захотят, то сейчас все устроится». Все и захотели, и все устроилось.
Это и была речь Великого Смешного человека. Это и был глагол Пророка.
После Речи он и прочитал «Пророка». Его заставили прочесть еще раз.
Он и сделался вдруг автором одной из самых великих минут России.
И на эту минуту все там, в зале Дворянского собрания, соавторами его сделались, стали такими же Смешными. И словно им всем был один и тот же сон — общий сон Смешных человеков. Но ведь — наяву! наяву!
Вот все и сошлось: «Сон смешного человека», «Пророк», Речь о Пушкине. А Белкины ее записали, эту речь, записали главное, свое впечатление от нее. Записали и, конечно, не опубликовали. Но вот сейчас кое-что отыскалось.
Но правда и то, что нет-нет да и оживет вдруг, выскочит невесть откуда какой-нибудь персонаж «Бобка» — из тех, кого Достоевский называл — «самооплевники наши», о ком говорил: «Мы видим доблесть в даре одно худое видеть, тогда как это одна лишь подлость». Выскочит — и с садизмом, со злорадством, «научно» и «принципиально» начинает топтать эту великую минуту: не сбылась, дескать, не сбылась! И факты, фактики приводит, по преимуществу худые, гадкие.
И факты знаем, и гадкие тоже, и побольше его их знаем. А все равно — еще одно знаем, главное: сбылась! тем более сбылась! Эта одна минута — живее иных десятилетий. Просто невдомек ему, бедному, что минуту остановить надо, войти в нее, побывать, пожить в ней, пожить ею — тогда и полюбишь, навсегда полюбишь, и — оживет она. Невдомек, что Речь Достоевского (как и речь Смешного) — это не политическая программа, не идеологическая декларация, это прямое обращение художника к людям с программой гуманистической, поэтической, это небывалый духовный взрыв живого поэтического слова, великий факт победы великого искусства. Невдомек, что если б был он последователен, этот «самооплевник», то с таким же садизмом должен топтать и минуты концерта Баха, Моцарта, Бетховена, Мусоргского: там ведь тоже на минуту сбывается главное предназначение искусства — единить, мирить людей, восстанавливать в человеке человека; единить, мирить — именно таким восстановлением. Да ведь, если угодно, Речь Достоевского и была таким «концертом», таким «исполнением» собственного произведения, о котором и мечтал Скрябин: когда музыка творится прямо в душах людей и — преображает их. Невдомек тому «самооплевнику», что тогда надо растоптать и те святые минуты, когда Пушкин читал людям свои стихи, «Бориса Годунова» читал, когда они сами читают Пушкина. Невдомек, что надо тогда и все искусство, всю культуру вытоптать: она ведь вся — из таких минут. И что же — она вся не сбылась?
Эта минута — прообраз спасительного «вдруг», прообраз вдруг-подвига. Она из тех, которые готовятся веками и сами предуготовляют века. Из тех, которые — и спасут мир.
Мало еще таких минут в истории России и мира всего — тем они драгоценнее, святее. Чем были бы мы без них?
Но мы, как никогда, накануне новых таких минут. Как никогда, мир ждет такого Слова — как у Смешного, как у Достоевского, как у Пушкина. Все так и будет, и Слово такое опять станет плотью, и уже не на минуту. А точнее — минуты сольются в часы, дни, годы. Это и будет торжество одухотворенного живого времени. А иначе — восторжествует время мертвое, в котором уже вообще ничего не будет.
В той же Речи Достоевский навсегда растревожил, озадачил, ошеломил нас своими последними словами: «Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем».
Он сам умер в полном развитии своих сил, всего через семь месяцев после этой Речи, не дожив до шестидесяти (известные нам «Братья Карамазовы» — это лишь первый роман, а «главный роман» — обещал Достоевский — второй; а еще были обещаны романы «Сороковины», «Русский Кандид»…).
Но почему-то усиливается у меня такое чувство, что он-то сам все-таки разгадал эту тайну (то есть имел свое убеждение о ней), «видел истину», что она есть в Речи и порой — проступает, мерцает, дразнит и вдруг снова исчезает. А иногда даже мерещится (страшно и признаться в этом), что она заявлена там яснее ясного… Почему же тогда сказал: «разгадываем»?
И действительно — разгадываем. Больше ста лет разгадываем эту тайну, в сущности, двойную тайну Пушкина — Достоевского, разгадываем без них, уклоняясь, сбиваясь и порой — даже очень, настолько, что и вовсе забывали о ней, забывали и о Пушкине, и о Достоевском, «силились не понимать» их (и очень даже успешно) и предавали обоих анафеме, а стало быть, и саму эту тайну, а стало быть, и самих себя.
Когда же разгадаем? Это ведь тайна о России, о ее судьбе, назначении и, может быть, как выяснилось вдруг, больше всего — о России в нынешнем мире, стоящем на самой черте жизни и смерти.
Только очень уж мало времени остается для разгадки. И совсем уж почти нет его для того, чтобы и дальше уклоняться и сбиваться.
Не «уголок» ли этой тайны проглядывает в таких словах из той же Речи: «Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. <…> наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей»? (26; 147).
Не приоткрылась ли эта тайна сама — именно в том зале, именно в ту самую минуту, когда о ней было сказано, именно непосредственным живым отношением тех людей к только что услышанному?
Не воплотил ли ее сам Достоевский, осуществивший в эту минуту свой идеал искусства в его «восполненной целости», сливший искусство с жизнью в одно-единое — в ответственность за судьбу России, за судьбу мира?.." (Ю.Ф.Карякин "Мы на земле недолго..." // Эл-й ресурс).

И вот теперь вслушаемся в слово Игоря Волгина:
"...В своей, казалось бы, чисто публицистической Пушкинской речи Достоеский "вдруг" вступает в многомерное художественное пространство, чтобы именно ТАМ получить санкцию для своей идеологической системы...
"Если наша мысль есть фантазия, - говорит Достоевский, - то с Пушкиным есть по крайней мере на чем этой фантазии основываться". Ссылка на Пушкина - не только указание на его художественный опыт. Это - указание и на САМОГО Пушкина, на его личность, на всю грандиозность его явления. Но дело в том, что "сам Пушкин" выступает у Достоевского как определенная художественная величина.
В Пушкинской речи ОБРАЗ Пушкина играет не меньшую роль, чем образ его любимой героини. В течение каких-нибудь 45 минут Достоевскому удалось убедить Россию в мировом значении Пушкина - убедить не путем логических доказательств, а силой искусства...
Пушкинская речь была, пожалуй, первой попыткой "глобального" прочтения Пушкина, попыткой "перевести" его из литературного контекста в сферу этико-историческую.
Но парадокс заключается в том, что "перевод" этот был осуществлен как раз ЛИТЕРАТУРНЫМИ средствами.
..."Разгадка тайны" производится не путем логической расшифровки, а в категориях художественного мышления.
Пушкин и его судьба воспринимаются как некая художественная данность, как "миф", обладающий собственной онтологической жизнью...
...Эта "дополнительность" и создала предпосылки для многоаспектного, плюралистического, восприятия Речи, её выхода за пределы сиюминутной "практической" полемики - в иную историческую глубину.
Именно так была воспринята Речь в момент её произнесения...
Скрытая художественная природа Пушкинской речи явилась провоцирующим моментом для разразившейся вслед за ней журнальной бури. Речь, притворившаяся, публицистикой, и была воспринята в качестве таковой. Критики Речи не делали поправку на жанр. Но, вычленив из Речи те или иные моменты и без особого труда их опровергнув, они не могли не чувствовать некоторой неудовлетворенности...
"Не беспокойтесь, скоро услышу: "смех толпы холодной", - пишет Достоевский С.А.Толстой (вдове А.К.Толстого) через четыре дня после Пушкинской речи. - Мне это не простят в разных литературных закоулках и направлениях"...
"На другой день" как бы опомнились. Гармонию следовало поверить алгеброй. Началось разложение художественного смысла Речи. Естественно, что при этом все её внутренние связи были нарушены, и здание, еще недавно казавшееся столь величественным, бесславно рухнуло - к вящему удовольствию истолкователей.
Спор о Пушкине откатился к вековечным русским вопросам: "что делать?" и "кто виноват?".
Пушкинская речь ставила вопросы, "делая вид", что отвечает на них. Она была... пунктиром, трассирующим в исторической мгле. Но - только пунктиром. То, что, казалось бы, должно было удовлетворить всех, не удовлетворило никого...
Пушкинская речь была таким же "пророчеством и указанием", как и сам Пушкин...
Расшифровка Речи была предпринята русской критикой в категориях внехудожественного мышления: "перевод" оказался неадекватным...
Правомерно ли обвинять Достоевского в отвержении реального дела, в обольщении пустыми иллюзиями и даже в том, что его призыв вылился "в самую ординарную проповедь полнейшего мертвения"? Может быть, "вторичная реакция" на Речь более справедлива, чем первоначальный стихийный порыв?
Но, в конце концов, ведь не малые дети наполняли 8 июня Колонный зал московского Благородного собрания: неужели все были "загипнотизированы" Достоевским?
Нет, слушатель 1880 года был не так прост. Произошло то, что должно было произойти. Несколько одновременно сработавших факторов дали непредсказуемый эффект.
Пушкинская речь - художественный концентрат всего того, что пытался выразить Достоевский в своем "Дневнике писателя". Это и есть "Дневник" - только художественно обобщенный, достигший своего собственного предела к которому он всегда стремился. ...Пушкинская речь сохраняла поразительную целостность ни ином уровне. Это - всеобъемлющее и мощное единство явленного в ней мирочувствования. Это - неделимость её категорического императива, её нравственного устройства, её могучего духовного подтекста. Это, наконец, сфокусированность всех периферийных и мировых линий в одной художественной точке - в Пушкине.
В Речи сказались характернейшие черты творческого гения Достоевского: его этический максимализм, его обостренное восприятие русской истории и русского человека, его скорбь и его мировой порыв...
Её пафос оказался созвучен жгучему чувству исторического ожидания. Эта конгениальность и вызвала "резонансный эффект".
Можно предположить, что речь Достоевского отвечала еще и более отдаленным историческим ожиданиям. Россия, "стеная и скорбя", вступала на мировую авансцену: ей было суждено остановить на себе "зрачок мира". Пушкинская речь прозвучала в момент перелома, на перепутье: у страны еще был выбор. Трагедии 20 века могло бы не быть. Судьба России сложилась не так, как мечтал Достоевский, а так, как он предчувствовал...
История восприятия Пушкинской речи поучительна и драматична. С восторгом принятая СЛУШАТЕЛЯМИ, она "на другой день" предстала совсем в ином качестве перед своими ЧИТАТЕЛЯМИ...
Итак, круг замкнулся. Охранительный лагерь отнюдь не принимает Речь как свою. Потенциальным союзникам (да и то не всем) она нужна только как временное подспорье, как идущая в руки карта в их тактической игре. И когда К.Леонтьев обрушивается на Пушкинскую речь (он "чистый" идеолог, а не реальный политик, он может себе это позволить!), Победоносцев (осторожно, без комментариев) спешит довести его негодование до сведения Достоевского. А первый публикатор Речи Катков "за глаза" над ней СМЕЁТСЯ. Для них всех Речь - "не событие".
Событием Пушкинская речь была для России.
"Знаю, слишком знаю, что слова мои могут показаться восторженными, преувеличенными и фантастическими", - говорит автор Речи. Слово "фантастический" произнесено вновь...
Крайности сходятся.
"Сон смешного человека", эта грустная и красивая утопия, назван "фантастическим рассказом". Но точно так же именуется и "Кроткая", в основе которой лежит реальнейшая бытовая драма.
Пушкинская речь имеет строгий жанровый подзаголовок: "Очерк". Её автор мог бы смело добавить: "фантастический".
"Если наша мысль есть фантазия, - еще раз повторим слова Достоевского, - то с Пушкиным есть по крайней мере на чем этой фантазии основаться".
Пушкин - последний (и, может быть, единственный) АРГУМЕНТ Пушкинской речи. Ибо он - самое фантастическое из всего, что породила русская действительность. И тот же Пушкин - её высшая реальность.
"Тьмы низких истин..." - сказал Пушкин"
      (И.Л.Волгин "Последний год Достоевского", 2010).   

И вот, действительно, КРУГ ЗАМКНУЛСЯ. Два разных исследователя-мыслителя, как Ю.Карякин и И.Волгин, сомкнули свои взгляды к одной "фантастической" Точке, в котором Миф о Пушкине и самый Миф Достоевского - совпадают. Ибо Достоевский в глазах пишущей общественности оказался Смешон, а его Речь, как якобы "смешная и нелепая" фантазия крайнего "утописта". Действительно, в истории России, на мистическом уровне, свершилось мифотворение в виде произнесенной Речи Достоевского, после действия которой самого автора сначала возвели почитанием и лавровым венцом, а после (в последующие дни) одни отвернулись молча, а другие оклеветали и, насмехаясь, профанировали и Речь и её автора, возведя в ранг Смешного. Речь для Достоевского стала одновременно и Триумфом, и Голгофой. Разве над Иисусом не смеялись и не потешались также, как и, спустя 19 веков, потешались над Достоевским, которого даже недоброжелатели возвели в "пророки русской революции". Как Иисус на Голгофе, так и Достоевский после Речи оказались в молве людей в качестве Смешного человека. И, действительно, круг замкнулся и произошло в истории России то, к чему неизбежно и надрывно её толкали - рухнула, ОБВАЛилась Империя российская, а ПРОРОКА Достоевского назвали не МИРОТВОРЦЕМ, к чему он сам стремился, но "пророком" "русской революции", от которой он предостерегал всех, ибо "волна революции" застала и накрыла всех без исключения, "волна" эта прошла по всему миру.
Иисус на Голгофе в глазах еврейской общественности (в верхах общественности) оказался Смешон и уничижен, как и Достоевский после Речи в глазах российской общественности (в верхах) оказался Смешон, ненужен, излишен и в итоге уничижен. Российская общественность не приняла Слово Достоевского - Слово всепрощения и примирения, что в итоге обратилось сначала в убийство царя (Александра-2) и в кровавые революции, результатом которых стали жертвы царской семьи и миллионы загубленных душ.
Иисус и Достоевский - Смешной человек в глазах и на устах смеющихся злопыхателей.
Ведь, что это - как ни мистическое вырвалось из уст И.С.Тургенева, когда он произнес: "и я еще не закричал: "Ты победил, галилеянин!"...".
Ведь, это, действительно, нечто мистическое вырвалось из уст писателя И.С.Тургенева. Если для И.С.Тургенева Достоевский - "галилеянин", то для профессора И.Гарина Достоевский - это Смешной ретроград, националист и охранитель, которого наши либеральные "всечеловеки" стремятся изжить каленым железом. Именно, духовные стези выпрямились и круг замкнулся, исходя из уст либералов-западников (И.С.Тургенева и И.Гарина): "галилеянин" и Смешной охранитель сошлись в одном образе - в Достоевском. И у либералов-западников (особенно у профессора И.Гарина) для "гилилеянина" и для Смешного остается только одно - это презрение, оклеветание, посмеяние и уничижение. И для этой главной цели профессор И.Гарин применил весь свой талант: склизский и лукавый (сначала, раздробить образ Достоевского по частям, а после разрисовать и вывести из него монстра "русской идеи"), а в целом направленный к профанации образа Достоевского.

Стоит заметить, что профессор И.Гарин в своих книгах и статьях любит апеллировать к образу "Грядущего Хама" Д.С.Мережковского, но сам-то профессор и не замечает, что КАК этот монстр "ХАМ" вселился в нем самом и повелевает им в словах. Ведь, тО, чтО сказано Мережковским в образе, то это сказано о профессоре И.Гарине, как и о А.Синявском, сочинившем пасквиль на Пушкина. Заметьте, если еще слово футуризм, что был моден во времена Мережковского, сопоставить со словом постмодернизм, как направление мысли, из которого исходят и А.Синявский, и И.Гарин.
Например:
"...НАДРУГАТЕЛЬСТВО НАД ПРОШЛЫМ, ОТРИЦАНИЕ ИСТОРИИ -
    сущность дикарства, сущность футуризма...
    Да, возможна ОДИЧАЛОСТЬ В КУЛЬТУРЕ...
    Футуризм - новый шаг Грядущего Хама. Встречайте же
    его, господа эстеты, академики, культурники. Вам
    от него не уйти никуда. Вы сами родили его:
    он вышел из вас, как Ева из ребра Адама. И не спасет
    вас от него никакая культура. Для кого Хам, а для
    вас Царь. Что он захочет, то с вами и сделает:
    наплюет вам в глаза, а вы скажете: Божья роса"
                (Д.С.Мережковский).

Сопоставим из Пушкина:

"...Посмотри: вон, вон ИГРАЕТ,
    Дует, ПЛЮЕТ на меня..."
          (А.С.Пушкин).

Как А.Синявский "играет" с образами Пушкина, дует и плюет на Поэта, одновременно, стреляя Поэту в спину, даже и словом стреляя, так и профессор И.Гарин "оплевывает" и оклеветничает образ Достоевского. И уже некоторые начинают и А.Синявского, и И.Гарина почитать за "божью росу".

Действительно, пророческие слова Дмитрия Мережковского в адрес тех, кто почитает и поклоняется таковым "божьим росам", как А.Синявский и И.Гарин:

"...Для кого Хам, а для
    вас Царь. Что он захочет, то с вами и сделает:
    наплюет вам в глаза, а вы скажете: Божья роса"
                (Д.С.Мережковский).
      
Когда уходят ПРОРОКИ?..

"...Он умирает на взлете: в момент величайшего проявления своей духовной мощи - после недавнего московского триумфа, едва успев дописать последние страницы "Братьев Карамазовых". Он уходит в час, когда, по его собственным словам, "вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной", уходит, не ведая, что всего через месяц после его кончины будет оборвано 25-летнее царствование Александра-2...
Он умер в годину великих потрясений и великих надежд.
Россия стояла "на какой-то окончательной точке": чаша весов колебалась.
Будущее было открытым..." (И.Л.Волгин "Последний год Достонвского", 2010).

Так начинает и заканчивает свою уникальную книгу Игорь Волгин. И слово Достоевского, и слово автора книги "Последний год Д." как бы вскользь касаемо и про Россию 21 века, про Россию современную. Ибо и в начале 21 века Россия проходит на новом витке, изживает проблемы второй половины века 19-го. Конечно, многое смешалось в душах и умах за полтора столетия, но основные духовные стези выпрямляются, а потому и сегодня для некоторых из интеллигенции ( как профессор И.Гарин) Достоевский - Смешон, как "ретроград" и "охранитель". И Достоевского (благодаря таковым интерпретаторам как И.Гарин) всячески профанируют, искажают его мысль, уничижая при этом его вечный Образ человека. Впрочем, они уничижают сами себя, но не вечный образ человека в Достоевском.   

Другой вопрос: откуда в профессоре И.Гарине такое неистовство, такая нетерпимость и таковой оскорбительный тон в адрес своих коллег, ученых-исследователей, называя их не по имени и отечеству, а по-хамски и пренебрежительно, как мол вот такие-сякие эти "карякины" и "сараскины", не оттого ли, что Юрий Карякин пишет о Достоевском правдиво. И это тоже, но есть также и другие соображения некоторых читателей и авторов "Прозы.ру". Например:

"...Что будет в сухом остатке, если отбросить витиеватое наукообразие бесконечных трудов Игоря Исаковича? Насколько я понимаю, отправная точка всех его изысканий это восприятие западно-европейской цивилизации как идеала и образца для безоговорочного подражания (кажется, мы с Вами в этом вопросе солидарны). Гарин (И.И.Папиров) – «яркий» представитель прозападной либеральной интеллигенции, чаяния которой кратко сформулированы Александром Ципко: «Наша либеральная интеллигенция - как жила, так и продолжает жить надеждой на полную и окончательную денационализацию России, надеждой на ту Россию, где не будет ни традиций православия, ни традиций великодержавия, ни традиций, связанных с патриотизмом, воинской славой, со ставкой на собственные вооруженные силы». Всё остальное – вторично и лишь служит достижению цели. Хотя и способствует осознанию того, с кем имеем дело. Вот тут картина интересная и подчас действительно парадоксальная. Раз от разу изобличая «русский фашизм» и антисемитизм, Гарин сам скатывается к идее о расовой неполноценности русских. А, сравнив русское государство с чудовищем, которое «обязательно надо ликвидировать», интереснейшим образом реагирует на ответное «русское хамство»: «выучившиеся и научившиеся кое-как писать господа шариковы, не согласные с твоим образом мысли, не просто выливают на тебя ушата грязи, но припоминают твоих папу и маму, их национальность, места, куда тебя следует послать». Помните анекдот, как Петька предлагает набить лицо Фурманову? «А если он нам?» «А нам-то за что?» В чём «цимес»... вот ещё пассаж: «Я сделал несколько открытий в науке, создал новые материалы для атомной и космической техники, написал 122 книги, в 30 лет защитил докторскую диссертацию, а мне эти придурки пишут...» «Вот оно что, Михалыч!» Гарин уже возвёл себя в ранг мессии, учителя с непререкаемым авторитетом и правом на неоспоримую истину в последней инстанции. Все попытки спорить с ним, пытаясь переубедить – уже бесполезны.
P.S. Ещё о "мессианстве: "Это не мое творчество - это записи "разговоров с Богом" или с ангелом за плечом. Так ныне именуется этот жанр: тетрадь подставлена - струись..." И.И.Гарин..."  (Михаил Ливанов // Эл-й ресурс).

Так и, касательно "Прогулок..." А.Синявского (Абрама Терца), все-таки и вопреки (слащенным либеральным мнениям), и по слову И.Шафаревича, "А.Солженицин угадал"?..

Именно, А.Солженицин УГАДАЛ! и разгадал загадку "прогулок" Синявского, в которых увИдел "признаки "переосмысливания" Гоголя, Достоевского, Толстого, Лермонтова..." и понял, что закладывается здесь широкая концепция - как у России не было истории, так не было и литературы, т.е. не было глубокой мысли и высочайшего Смысла у творцов искусства...

А вот свидетельства И.Р.Шафаревича, свидетельства, которые сегодня некоторые из интеллигенции очень не любят.

Например:
"...Та или иная оценка России, русского народа всегда связана с оценкой его культуры, особенно литературы. И здесь аналогичная картина. Например, "Прогулки с Пушкиным" Синявского я упомянул вскользь еще в моей старой работе, тогда это был небольшой скандал в эмигрантской среде... Теперь же "Прогулки" печатаются здесь в многотиражном журнале. Как ни объяснять их происхождение: желанием ужалить русскую культуру, патологическим амбивалентным отношением любовь-ненависть к Пушкину, стремлением к известности через скандал - у читателя все равно остается чувство, что нечто болезненное и нечистое соединяется с образом того, кто до сих пор озаряет светом нашу духовную жизнь. В статье об этих "Прогулках" Солженицын обратил внимание на признаки такого же "переосмысливания" Гоголя, Достоевского, Толстого, Лермонтова и высказал догадку: не закладывается ли здесь широкая концепция - как у России не было истории, так не было и литературы? И угадал!..
Уже в последние годы в здешнем журнале встречаем: "Вот у Гоголя тоска через несколько строк переходит в богатырство, как у Пушкина - разгулье в тоску. Так они и переливаются, жутко сказать, из пустого в порожнее, из раздолья в запустенье - на всем протяжении русской гордящейся мысли". "Пустота, неутолимый наш соблазн, сама блудница вавилонская, раздвигающая ноги на каждом российском распутье". И дальше отрывок из Блока: "О, Русь моя, жена моя!.." Очередь дошла и до Солженицина. Синявский, его соредактор по журналу Розанова, Сарнов, В.Белоцерковский и многие с ними заняты этим делом. Недавно в "круглом столе" журнала "Иностранная литература" было высказано много серьезных упреков литераторам, что боятся они (кого или чего - интересно?) разъяснять бесталанность и реакционность Солженицина. Но раньше уже отличился Войнович целым романом - грязным пасквилем на Солженицина. "Помрачение рассудка", "пятая колонна советской пропаганды", "проповедь о великорусском национализме" и "черносотенные инсинуации" - это Б.Белоцерковский о Солженицине, в таком же точно духе, что давние доносы Биль-Белоцерковского на Булгакова! И других современников не минуло. "Главное - в астафьевском мировоззрении, основная черта которого, на мой взгляд, - беззастенчивость". "Примитивный, животный шовинизм, элементарное невежество" (о нем же). "Мракобесие Распутиных...". "Белов лжет...". "Лад" - ложь". Так: от Пушкина до наших дней...
...Когда-то в связи со скандалом, вызванным публикациями Синявского, и в частности "Россией-Сукой", в оправдание ему вспоминали, что и Блок-де назвал Россию чушкой. В письме в парижскую "Русскую мысль" один не раскрывший своего имени автор из СССР обратил тогда внимание на то, что Блок написал это в дневнике, а Синявский в журнале "Континент"; Блок - в России, умирая с голоду, а Синявский - в Париже, отнюдь не голодая. И Блок, назвав Россию чушкой, назвал и себя поросенком, а Синявский, написавший "Россия - Мать, Россия - Сука", не пожелал сделать из этого напрашивающийся из этого о нем самом вывод...
...Но послушаем и другую точку зрения! Это написал Розанов в 1914 году, когда наш 74-летний эксперимент был еще в стадии подготовки: "Дело было вовсе не в "славянофильстве и западничестве". Это - цензурные и удобные термины, покрывающие далеко не столь невинное явление. Шло дело о нашем отечестве, которое целям рядом знаменитых писателей указывалось понимать как злейшего врага некоторого просвещения и культуры, и шло дело о христианстве и церкви, которые указывалось понимать как заслон мрака, темноты и невежества; заслон и - в существе своем - ошибку истории, суеверие, пережиток, то, чего нет (...).
Россия не содержит в себе никакого здорового и ценного звена. России собственно - нет, она - кажется. Это ужасный фантом, ужасный кошмар, который давит душу всех просвещенных людей. От этого кошмара мы бежим за границу, эмигрируем, и если соглашаемся оставить себя в России, то ради того, единственно, что находимся в полной уверенности, что скоро этого фантома не будет, и его рассеем мы, и для этого рассеяния остаемся на этом проклятом месте Восточной Европы. Народ наш есть только "средство", "материал", "вещество" для принятия в себя единой и универсальной и окончательной истины, каковая обобщенно именуется "Европейской цивилизацией". Никакой "русской цивилизации", никакой "русской культуры"... Но тут уж дальше не договаривалось, а начиналась истерика ругательств. Мысль о "русской цивилизации", "русской культуре" - сводила с ума, парализовала душу"..." (И.Р. Шафаревич / Сочинения в трех томах, 1994).

Да, брат, такие дела вот. И теперь вот не только "Прогулки..." печатаются в многотиражных журналах, но и по творчеству Синявского, по его учению пишут диссертации, собирают "круглые столы" конференций, на которых изучается "новое учение" постмодернизма.
Скажут: "что ж, везде культура и наследие А.Синявского тоже часть русской культуры"...

Безусловно, но вот только меня возмущает, что некогда "альтернативное" учение постмодернизма сегодня некоторая интеллигенция превращают в "передовое" мировоззрение...
Спрашивается: с какой стати так происходит?.. Из подполья, из черных ходов, в которых всё высокое, величественное и возвышенное в русской культуре подвергается осмеянию и оплевыванию и из которых тайком "стреляют" в Пушкина, то сегодня это самое "вчерашнее подполье" шествует по красной дорожке парадной с физиономией довольной и наглой ухмылки... Вот изнанка времени!..

А.Синявский и И.Гарин - это те "летописцы"-писатели, которых в свое время Достоевский называл «самооплевники наши». И к которым еще подобает такой эпитет, как "клеветники наши", т.е. которые из ненависти к России и к народу возводят лживую клевету на всё русское. 

Может быть, отсюда мы будем искать сходства "многоликости Пушкина" у А.Синявского и "многоликости Достоевского" у И.Гарина. Ведь, постмодернистский и нигилистический подход к классикам русской культуры у одного интерпретатора, и у другого одинаковы в главном - замаскировать свое "тайное учение" и тайный умысел в переиначивании, как в смысле профанации русской культуры.
Вот вопрос и проблема,
впрочем, которые мы и рассмотрим...

                2.

                "Конечно, и до настоящего времени продолжаются,
                в сущности, 60-е годы. Они продолжаются уже потому,
                что ничто после них не хлестнуло по русской душе
                с равною силою; не хлестнуло и не выхлестнуло их
                из души... И теперь, и до сих пор, в сущности,
                тон всей литературы есть тон 60-х годов"
                (В.В.Розанов "Мимолетное. (Извлечения)").

                "У нас, в сущности, была одна революция, эти
                "60-е годы": и она была так огромна, что
                выдерживает совершенно параллель и сравнение с...
                революцией..."
                (В.В.Розанов "Мимолетное. (Извлечения)").

                "Пришел табор дикарей, шайка хулиганов, скандалит,
                бесчинствует, и все подымают "руки вверх", как
                сидельцы в лавке, которую грабят эскпроприаторы...
                Дикари пожирают своих престарелых родителей.
                НАДРУГАТЕЛЬСТВО НАД ПРОШЛЫМ, ОТРИЦАНИЕ ИСТОРИИ -
                сущность дикарства, сущность футуризма...
                Да, возможна ОДИЧАЛОСТЬ В КУЛЬТУРЕ...
                Футуризм - новый шаг Грядущего Хама. Встречайте же
                его, господа эстеты, академики, культурники. Вам
                от него не уйти никуда. Вы сами родили его:
                он вышел из вас, как Ева из ребра Адама. И не спасет
                вас от него никакая культура. Для кого Хам, а для
                вас Царь. Что он захочет, то с вами и сделает:
                наплюет вам в глаза, а вы скажете: Божья роса"
                (Д.С.Мережковский).

"...Почуя, что признают его господство, он перестал уже и чиниться с людьми. С дерзким бесстыдством смеется в глаза им же, его признающим; глупейшие законы дает миру, какие доселе еще никогда не давались, - и мир это видит и не смеет ослушаться. Что значит эта мода, ничтожная, незначащая, которую допустил вначале человек как мелочь, как невинное дело и которая теперь, как полная хозяйка, уже стала распоряжаться в домах наших, выгоняя все, что есть главнейшего и лучшего в человеке?.. Что значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит исходящая снизу нечистая сила, - и МИР ЭТО ВИДИТ ВЕСЬ и, как очарованный, не смеет шевельнуться? Что за страшная насмешка над человечеством!.."
(Н.В.Гоголь "Выбранные места...").

                "Революция - предательство. Это - раскол, дробление,
                "две части", "мы и вы". А человечество - я. Субъект.
                Единое...
                "Литературная революция, да и общественная... рухнет
                в один прекрасный день вся и без остатка...
                Она УМРЕТ ЭСТЕТИЧЕСКИ"
                (В.В.Розанов "Мимолетное. 1915 год").

                «Некрасивость убьет»…»
                (Ф.М.Достоевский "Бесы").

                ***

 Если предположить (с долей иронии и юмора), что "мистеры" А.Синявский и И.Гарин - это нечто сродное с архетипом "мистера Сэконта", что из фильма "Человек с бульвара Капуцинов", то...

вот последняя сцена из фильма "Человек..." как раз подходит к постановке проблемы и вопроса в данной публикации...

"- Мистер Фёрст, отныне и навсегда, мой кольт и мои кулаки к вашим услугам. Но, прежде, чем мы отправимся отсюда с вами, я должен отомстить мистеру Сэконту, он осквернил имя синематографа, он сеет зерна ненависти в души зрителей. Он должен умереть...
 - Не надо, Джек, каждому своё... Будущее нас рассудит. В дорогу!.. Наш зритель ждет нас!.."
(Из фильма "Человек с бульвара Капуцинов" // в роли "мистера Фёрста" - Андрей Миронов, в роли "Джека" - Михаил Боярский)... 

                3.

                И последнее, и главное.

Нет, не мной сказанное, но мной услышанное и увиденное слово и Образ, что летописцы возвышают сердца к Смыслу. А "коли услышится, то и отзовется...", как сердцем потаенным на вечный Зов...

«Всё в будущем столетии… Россия – новое Слово…» – записывает Достоевский в свою тетрадь. ...но слово – ему хотелось верить в это, – слово его переживет те времена и пространства всемирных потрясений, которые не то что предвиделись, но явно ощущались им. И пусть только там и тогда услышится его слово, все-таки коли услышится, то и отзовется…» (Ю.И. Селезнев, с. 435-475, 1990).

И ведь сбылось пророчество Достоевского, ведь Слово Правды отозвалось в сердцах сквозь кромешную мглу времен.

"...Это и была речь Великого Смешного человека. Это и был глагол Пророка.
После Речи он и прочитал «Пророка». Его заставили прочесть еще раз.
Он и сделался вдруг автором одной из самых великих минут России.
И на эту минуту все там, в зале Дворянского собрания, соавторами его сделались, стали такими же Смешными. И словно им всем был один и тот же сон — общий сон Смешных человеков. Но ведь — наяву! наяву!
Вот все и сошлось: «Сон смешного человека», «Пророк», Речь о Пушкине. А Белкины ее записали, эту речь, записали главное, свое впечатление от нее...
Невдомек, что Речь Достоевского (как и речь Смешного) — это не политическая программа, не идеологическая декларация, это прямое обращение художника к людям с программой гуманистической, поэтической, это небывалый духовный взрыв живого поэтического слова, великий факт победы великого искусства. Невдомек, что если б был он последователен, этот «самооплевник», то с таким же садизмом должен топтать и минуты концерта Баха, Моцарта, Бетховена, Мусоргского: там ведь тоже на минуту сбывается главное предназначение искусства — единить, мирить людей, восстанавливать в человеке человека; единить, мирить — именно таким восстановлением. Да ведь, если угодно, Речь Достоевского и была таким «концертом», таким «исполнением» собственного произведения, о котором и мечтал Скрябин: когда музыка творится прямо в душах людей и — преображает их. Невдомек тому «самооплевнику», что тогда надо растоптать и те святые минуты, когда Пушкин читал людям свои стихи, «Бориса Годунова» читал, когда они сами читают Пушкина. Невдомек, что надо тогда и все искусство, всю культуру вытоптать: она ведь вся — из таких минут. И что же — она вся не сбылась?
Эта минута — прообраз спасительного «вдруг», прообраз вдруг-подвига. Она из тех, которые готовятся веками и сами предуготовляют века. Из тех, которые — и спасут мир.
Мало еще таких минут в истории России и мира всего — тем они драгоценнее, святее. Чем были бы мы без них?.." (Ю.Ф.Карякин "Мы на земле недолго..." // Эл-й ресурс).

"...В Пушкинской речи ОБРАЗ Пушкина играет не меньшую роль, чем образ его любимой героини. В течение каких-нибудь 45 минут Достоевскому удалось убедить Россию в мировом значении Пушкина - убедить не путем логических доказательств, а силой искусства...
Пушкинская речь была, пожалуй, первой попыткой "глобального" прочтения Пушкина, попыткой "перевести" его из литературного контекста в сферу этико-историческую.
Но парадокс заключается в том, что "перевод" этот был осуществлен как раз ЛИТЕРАТУРНЫМИ средствами.
..."Разгадка тайны" производится не путем логической расшифровки, а в категориях художественного мышления.
Пушкин и его судьба воспринимаются как некая художественная данность, как "миф", обладающий собственной онтологической жизнью...
...Эта "дополнительность" и создала предпосылки для многоаспектного, плюралистического, восприятия Речи, её выхода за пределы сиюминутной "практической" полемики - в иную историческую глубину.
Именно так была воспринята Речь в момент её произнесения...
Пушкинская речь была таким же "пророчеством и указанием", как и сам Пушкин...
Расшифровка Речи была предпринята русской критикой в категориях внехудожественного мышления: "перевод" оказался неадекватным...
Правомерно ли обвинять Достоевского в отвержении реального дела, в обольщении пустыми иллюзиями и даже в том, что его призыв вылился "в самую ординарную проповедь полнейшего мертвения"?..
Пушкин - последний (и, может быть, единственный) АРГУМЕНТ Пушкинской речи. Ибо он - самое фантастическое из всего, что породила русская действительность. И тот же Пушкин - её высшая реальность.
"Тьмы низких истин..." - сказал Пушкин"
      (И.Л.Волгин "Последний год Достоевского", 2010).   
 

(Продолжение следует...)

      (начато 17 декабря 2014)