Сегодня 15 октября — ровно пятнадцать лет, как нет моего папы. Взяла на работе отгул, чтобы съездить на кладбище, положить на могилу белые хризантемы - любимые папины цветы. Небо над кладбищем беспросветно серое, ветер гораздо сильнее, чем в городе, пронизывающий, злой. Замёрзла очень, но автобуса не пришлось долго ждать. Выбрала место сзади - вторник, утро, и автобус почти пустой — еду, понемногу согреваюсь, вспоминаю.
Странно, но каждый год в этот день вспоминается одно и то же — последнее папино лето. Лето солнечное, в меру жаркое, с грозовыми ливнями и радугами, с хорошим урожаем клубники и яблок, в жизни нашей семьи оказавшееся тёмной полосой. Потому что тогда на нас обрушилась грязная и недостойная человека вещь — клевета.
В первый день отпуска устроила детям праздник: полдня гуляли в парке, потом обедали в кафе, купили давно обещанную игровую приставку «Денди», кроссовки к новому учебному году и в заключение отправились в кино, смотреть «Звёздные войны».
Дома ждал торт «Муравейник», который испекла накануне, а на чай к нам пришла соседка Света с младшим сыном Димкой — одноклассником моей Полины. За хорошим угощением и душевными разговорами засиделись допоздна.
На следующее утро, хорошо выспавшиеся и бодрые, отправились с детьми на рынок: пришла пора делать заготовки на зиму.
Дома нас встретил очень встревоженный и расстроенный дедушка:
- Понимаешь, Маша, женщина к нам приходила, немолодая уже. Она так кричала! Якобы наш Даня вчера столкнул её внука с лестницы на стадионе, тот упал и сломал ногу. Она в суд подать грозится! Я пытался с ней поговорить, но она так кричала, так кричала!
- Никого Данька не толкал! И вообще он ничего такого вчера не делал! - Полина уже стояла на полшага впереди брата, загородив его плечом и крепко взяв за руку.
Даня стал белый-белый, только огромные тёмные глаза, он, кажется, и дышать престал.
- Папа! - крикнула я. - Дети вчера весь день были со мной, они не гуляли одни! Зачем ты выслушивал всю эту чушь?!
- Забыл старый идиот! - папа схватился за голову. Потом метнулся к Дане, обнял его: - Даня, мальчик мой, дедушка не смог тебя защитить!
Даня молчал.
- Ну мама! - проговорила Полина с упрёком, глазами показывая на Даню.
- Так, пойду разбираться, - я постаралась придать своему голосу как можно больше уверенности, обулась, взяла сумку.
- Доченька! - окликнул папа, когда уже спускалась по лестнице. - Ты там смотри поосторожней: женщина эта какая-то...
Я оглянулась: папа растерянно и виновато смотрел мне вслед, похудевший, сгорбленный, совсем седой.
Выйдя на улицу, задумалась: куда дальше? Мальчика звали Жора, жил он в соседнем доме — больше ничего не знаю. Обошла соседний дом, походила по двору, присела на скамейку. Через несколько минут из подъезда вышла маленькая старушка и заулыбалась, увидев меня. Это была тётя Шура - мама моего одноклассника и соседа по парте Женьки Короткова.
Как только я начала рассказывать о случившемся, тётя Шура воскликнула: «Клавка из тридцать второй, вот стерва!» Мне хотелось поскорее добраться до Клавки-стервы, но пришлось выслушать тётю Шуру. Оказывается, муж этой самой Клавки прошлой осенью повесился в саду на яблоне. Все соседи считали, что она его довела: если приходил выпивши, била чем ни попадя, не пускала домой, и он не раз ночевал во дворе, в беседке.
- Ты там смотри, Маша, поосторожней, а то она какая-то... - и тётя Шура неопределённо поводила рукой возле своего виска.
Дверь тридцать второй квартиры открыла тётка лет под шестьдесят хорошего мужского роста с выкрашенными в невозможный морковный цвет волосами. Она была в спортивном костюме, который обтягивал очень странную фигуру: узкую в бёдрах, необычайно расширявшуюся к плечам и украшенную небывалого размера бюстом.
- Можно увидеть Жору? - спросила я. На лице тётки появилась какая-то удивлённая и недоверчивая полуулыбка.
Пол в коридоре был жутко грязным, в углу кучей навалена немытая обувь, не только летняя, но и ботинки, зимние сапоги на меху. Заметив мой брезгливый взгляд, тётка поджала губы. Не ожидая приглашения, я прошла, стуча каблуками.
В тесно заставленной мебелью комнате было не убрано, душно, стоял запах нестираного белья. На диване, вытянув ногу в гипсе, сидел темноволосый мальчик чуть помладше моего Дани. Его майка по сравнению с белоснежными бинтами казалась серой, наволочки на подушках тоже были несвежие.
Поздоровавшись с мальчиком, я взяла стул и села возле дивана.
- Болит? - спросила, указывая на ногу.
- Болит, - пожаловался мальчик и показал: Здесь. А ещё вот здесь.
- И температура повысилась? (лицо мальчика было неестественно румяным, глаза блестели).
- Тридцать семь и четыре, - угодливо подсказала бабка. Я оглянулась: полуулыбка, с которой она встретила меня, превратилась в улыбку. С чего бы это ей улыбаться?
- Жора, я — Мария Андреевна Снегирёва. Ты знаешь моего сына — Данила Снегирёва?
Мальчик, с интересом смотревший на меня, кивнул.
- Ты ни с кем не перепутаешь его?
- Нет.
- Дело в том, что Данил не гулял вчера во дворе и никак не мог тебя толкнуть. Понимаешь? Ты будущий мужчина и должен знать, что обвинять безосновательно нельзя: это очень плохо.
Мальчик, бросив быстрый взгляд на бабку, отвернулся и стал смотреть в окно.
- Бандит! - раздался хриплый крик за моей спиной. Я вздрогнула и обернулась.
- Бандит, бандит! - сжав кулаки и топая ногой, кричала старуха. - Ваш сын бандит! Вся округа знает, что он бандит!
Встав со стула, я с недоумением смотрела на неё.
- На что лечить? Я инвалид, инвалид! - бабка метнулась к столу и стала совать мне какую-то маленькую книжечку, потом приложив раскрытую книжечку к своему лицу, закричала: - Что похожа? Это я, я! Я инвалид, инвалид!
Она не говорила связными предложениями, а выкрикивала отдельные слова: "Бандит, бандит!" " Суд! Суд!" " Инвалид, инвалид!"
Я посмотрела на мальчика. Он сидел неподвижно, отвернувшись к окну. Понятно: с ребёнком была проведена соответствующая работа.
- У меня зять — майор милиции! Он разберётся! Разберётся! - продолжала кричать старуха, притопывая ногами.
- Вы мне угрожаете? - спросила я. Старуха, замолчав на мгновение, снова подняла крик:
- Бандит, бандит! Суд разберётся! Зять разберётся! Суд!Суд!
Огромная рыжая фурия орала и бесновалась предо мной. Так вот о чём предупреждали меня папа и тётя Шура! Нет, она не была психически больной, а крики и беснование не вызывали у меня никакого страха, потому что маленькие светлые глазки на её мясистом красном лице были вовсе не безумны, напротив, он смотрели очень здраво: холодно, оценивающе.
Взглянув ещё раз на неподвижно сидящего мальчика, вышла в коридор. Старуха бежала за мной, продолжая что-то выкрикивать.
Перед дверью остановилась и повернулась.
- Всё, что вы говорите - клевета, - медленно и раздельно произнесла я, - то есть распространение заведомо ложных слухов с целью опорочить. Я очень сочувствую вашему внуку. Но не могу обещать, что не подам на вас в суд за клевету.
Потом повернулась и вышла, провожаемая хриплыми криками старухи.
Домой сразу не пошла, чтобы подумать, успокоиться. Успокоиться не получалось: внутри всё клокотало от ненависти к мерзкой бабке, клевещущей на моего ребёнка. И папа расстроился. А ему никак нельзя расстраиваться: полгода назад его поставили на очередь в Бакулевском центре, теперь мы ждали вызова на операцию. Папе срочно нужен кардиостимулятор: это наша последняя надежда...
На старуху определённо следовало подавать в суд. «Подлецов надо учить», - любит говорить один мой старый знакомый. Правильно, а заявление поможет составить Татьяна, бывшая одноклассница, она судья по гражданским делам.
В моём положении обязательно надо было действовать, и я поспешила к телефонной будке. Домашний телефон Татьяны не отвечал. Конечно, она же собралась на юг с мужем и девочками! Набрала другой номер, знакомый ещё со школьных лет. Трубку взяла мама Татьяны, тётя Аня, сказала, что приезжают они из Анапы завтра поездом в 10.30. Значит, в одиннадцать я буду у них.
Домой возвращалась в очень взвинченном состоянии, размышляя, что и как говорить домашним, чтобы успокоить их.
Вошла, открыв дверь своим ключом, и застала в коридоре совершенно немыслимую картину: на расстеленных газетах возвышалась куча мусора, высыпанного из ведра, и в этом мусоре рылась дочь в моих резиновых перчатках, натянутых до локтей.
- По-ли-на! - только это я и смогла произнести.
- Данькино алиби! - она торжествующе протянула мне вчерашние билеты в кино, которые обнаружила в мусорном ведре. Ай да Полина! Ай да Шерлок Холмс!
Я постаралась в юмористическом ключе рассказать о встрече с бабкой, но смеялась только Полина. Даня молчал, а папа с тоской смотрел на него. Сын оживился только тогда, когда я сказала, что собираюсь подать на бабку в суд за клевету, а тётя Таня мне посоветует, как это правильно сделать.
Дети не захотели гулять и занялись рисованием, а я пошла к Свете жаловаться. Ей рассказала всё как есть, не скрыв, как подавлен произошедшим Даня, как расстроен папа.
Вечером, поужинав и напившись чаю с остатками «Муравейника», дети быстро уснули. А меня ждала, скорее всего, бессонная ночь: произошедшие сегодня события крутились в голове, вспоминался хриплый голос бесноватой бабки: «Бандит! Бандит! Суд! Суд!»... Очень тревожно было за папу: как он с его сердцем перенесёт такой стресс? Лежала в постели, прислушиваясь к звукам в папиной комнате. Прошло довольно много времени, и у него зажёгся свет: значит, он не спит, ему плохо.
Накинув халат, взяла ампулу кордиамина, коробочку с простерилизованным шприцем и пошла к папе. Он лежал на диване с книгой в руках: «Не спится, решил Зощенко почитать, - он показал мне обложку книги, - а сердце не болит, всё в порядке, всё нормально».
Взяв его руку, привычно посчитала пульс: 52 удара в минуту — для папы вроде бы и ничего. Уговорив, всё-таки сделала укол. Папа смотрел грустно, вздыхал.
- Ах, Маша, как я виноват перед Даней! - начал он. - И хватит ли у меня времени, чтобы как-то загладить вину?..
- Да в чём твоя-то вина? - не поняла я.
- Понимаешь, нельзя мне было начинать этот разговор при Дане. Нам нужно как-то самим разбираться в подобных ситуациях, чтобы не ранить детей. Боже мой, как они беззащитны перед жестокостью взрослых! Как Даня расстроился! Он заснул?
- Да, дети давно спят.
- Полина-то какая молодец! Пока дед охал да вздыхал, она уже алиби брату обеспечила... А я! Сорок лет учил чужих детей, лекции родителям читал, как детей воспитывать... А сам дурак дураком оказался... - папа махнул рукой.
Мы проговорили до трёх часов ночи и решили, что завтра утром я пойду в милицию. Зачем? Тогда нам показалось, что это хорошая мысль: может быть, участковый поговорит с бабкой, усовестит её или припугнёт уголовной ответственностью за клевету.
Рано утром была в РОВД, узнала у дежурного, как фамилия нашего участкового, и отправилась разыскивать кабинет 76. Долго бродила по коридорам незнакомого здания, а когда наконец нашла нужный кабинет, оказалось, что участковый пару минут назад ушёл. Может, я его и встретила в коридоре, но в лицо-то не знала...
Ну что ж: первый блин комом. Но я уже решила, кого буду искать дальше — инспектора по делам несовершеннолетних: кто-то ведь должен защищать детей от взрослых.
Инспекцию по делам несовершеннолетних возглавляла женщина-майор, лет чуть-чуть за сорок, красивая, с модной причёской. Я поздоровалась, представилась, сказала, что пришла за помощью и советом.
- Буду слушать вас и писать, видите: все в отпусках, так что ничего не успеваю делать, - она указала на два пустых стола в кабинете.
Я начала излагать свою историю, стараясь быть краткой. «Все матери защищают своих детей», - небрежно заметила инспектор, не поднимая головы и продолжая писать.
- Она мне не верит! - молнией мелькнула мысль. Появилось острое желание встать, сказать что-либо резкое и уйти. Подавив усилием воли это желание, я продолжала тихо и подчёркнуто медленно: - В этом собственно и заключается предназначение матери. (Ручка дёрнулась и на мгновение остановилась). Но я пришла к вам не за советом, как выгородить хулигана, я пришла с просьбой помочь защитить ребёнка от клеветы. Дело в том, что у нас сохранились вчерашние билеты в кино.
- Фильм двухсерийный? - инспектор положила ручку.
- Да.
- От кинотеатра до вашего дома долго добираться?
- Если с транспортом повезёт, то полчаса.
- Вы ведь в ГУМе были, покупали что-то, чеки сохранились?
- Конечно, на приставку «Денди» обязательно надо хранить чек, - я уже поняла ход её мыслей и говорила как о чём-то само собой разумеющемся. - Обувь детям купили, чеки тоже лежат в коробках, а на чеках - дата и время.
Инспектор, уже смотревшая на меня с интересом и симпатией, на секунду задумалась, как будто что-то решая, а потом спросила:
- Мария Андреевна, а в плане финансов ваша семья достаточно обеспеченная? - наверное, в моём взгляде она прочитала крайнее недоумение, потому что поспешно добавила: - Понимаете, таким способом сейчас часто вымогают деньги.
У меня в голове точно цепь электрическая замкнулась и вспыхнула яркая лампочка: в один миг я увидела всё произошедшее совершенно под другим углом: деньги! конечно же, бабке нужны деньги! Сразу стали понятна и её странные улыбки, и многое из сказанного. Но неужели нашу семью кто-то считает богатой?
- Я провизор, - начала я размышлять вслух, - заместитель заведующей девяносто третьей аптеки. На зарплату не жалуюсь, но у меня двое детей, алиментов от бывшего мужа практически не видим (было стыдно сказать, что за семь лет мы получили от него четыре денежных перевода на незначительные суммы). Живём с моим папой, он инвалид войны, пенсия у него хорошая, но всё уходит на детей. Так что вряд ли нас можно назвать обеспеченными людьми...
На прощанье инспектор посоветовала не оставлять детей без присмотра во дворе: со стороны старухи возможны провокации, если она решит до конца добиваться денег. Насчёт же решения подать в суд высказалась скептически: «Доказать факт клеветы в суде очень трудно, почти невозможно».
Я была ей искренне благодарна, и, распрощавшись, отправилась к Татьяне: она уже должна быть дома.
Я и не могла представить себе, что Татьяна меня так удивит. Едва начала свой рассказ, как она перебила и дальше продолжала сама: «Бабка не следила за ребёнком, он получил травму, и, чтобы выгородить себя перед дочерью и зятем, решила найти виноватого, да ещё и денежками разжиться, запугав интеллигентных, неконфликтных людей».
Не скрывая восхищения, я смотрела на подругу: «Как ты это могла всё сразу раскрутить?»
- А что тут раскручивать, - вздохнула она. - Я уже семь лет судья по гражданским делам, и такого наслушалась... А до этого ещё пять лет секретарём суда работала, ты сама знаешь...
Подавать в суд Татьяна тоже решительно не советовала: клевету очень трудно будет доказать, бабка от своих слов откажется... Кроме того, для папы суд был бы большим стрессом. «Подумай о здоровье Андрея Даниловича: если ему станет хуже, операцию отложат, и что дальше», - против этого уже нечего было возразить.
- И что же теперь, эту клевету проглотить?
- Почему проглотить? - удивилась Татьяна. - Не проглотить, а стряхнуть как старый, драный тапок с ноги. Перешагнуть и идти дальше своей дорогой.
Вечером того же дня в гастрономе встретила Даниного одноклассника Мишу с мамой Ольгой Ивановной. Жили они в том же доме, что и бесноватая бабка.
- А почему Данька во двор не выходит? - был первый Мишин вопрос.
Мои дети дружили с Мишей ещё с детского сада, Ольгу Ивановну, женщину очень порядочную, мать троих детей, я тоже знала давно, поэтому, ничего не скрывая, стала рассказывать о нашей проблеме.
- Надо же, теперь Жоркина бабка и с вас деньги трясёт! - перебил меня Миша.
В ответ на моё удивление он рассказал прошлогоднюю историю.
Жора поссорился с ребятами во дворе, они не стали играть с ним, и от скуки он залез высоко на дерево. А когда стал спускаться, сорвался, напоролся на сук и порвал губу. Ему потом в травмпункте зашивали. В это время во дворе были и дети, и взрослые, все видели, что мальчик сам упал с дерева и его никто не толкал. Однако бабка стала обвинять Мишу, приходила к его родителям, грозила судом и требовала денег. Успокоилась только после того, как отец в прямом смысле слова спустил её с лестницы.
Ольга Ивановна подтвердила всё рассказанное Мишей, но дополнила ещё одним небезынтересным фактом: весной бабка подошла к ней и как ни в чём не бывало попыталась заговорить, что поразило Ольгу Ивановну до глубины души.
Слушая нашу историю, она страшно возмущалась. А потом решила, как отомстить бабке.
- Я шепну будто бы по секрету соседке Анне Кузьминичне, что на Клавку в суд подают за клевету, - решила Ольга Ивановна. - У Анны Кузьминичны вода в одном месте не держится, и завтра про это будет говорить весь двор.
Когда дома рассказала, какую месть задумала Мишина мама, Даня улыбнулся в первый раз за два дня.
Играть во дворе дети отказывались наотрез, выходили на улицу только со мной или с дедушкой.
Даня немного оживился, но часто задумывался, был рассеян. Умница Полина не давала ему скучать, постоянно придумывала занятия: то они вместе вытирали пыль на книжных стеллажах, то оборачивали книги и подписывали тетради к новому учебному году, то рисовали. Полина с готовностью помогала мне по хозяйству и к каждому делу подключала Даню.
Случившееся очень медленно уходило из нашей памяти, и мы старались поменьше о нём говорить. А если и вспоминали, то со смехом. Полина придумала старухе прозвище - «бабка-клеветуха», и Даня над этим прозвищем очень смеялся. Так прошла неделя.
Как-то утром папа пошёл в гастроном и вернулся расстроенный. Мы отправили детей поиграть к Диме, и папа рассказал, что в магазине его окликнула женщина, мывшая полы. Она представилась кумой и подругой бесноватой бабки и сказала, что мы не должны подавать на бабку в суд, потому что у неё тяжёлая жизнь.
Неумная женщина, заполучив слушателя, выложила о своей подруге всё, что знала: что у кумы умер муж, но она не очень об этом горевала, что ей не хватает денег и она вынуждена работать на огороде, а потом продавать овощи, что у дочери, живущей в другом городе, не складываются отношения с мужем, тот постоянно ругает её за лень и нечистоплотность, грозит разводом...
- Ваша дочь не должна подавать на Клавку в суд, должна простить её, - настаивала тётка.
Папа не сдержался и завёл свой любимый разговор - о совести.
- Совесть, совесть, - грубо перебила его неожиданная собеседница. - Когда деньги нужны, кто об этой вашей совести думает!
А ещё через неделю приехал старший брат Николай с женой и пятилетним сынишкой. Каждый день брат сажал детей в машину и вёз в лес, или на речку, или в деревню к нашей тёте — папиной младшей сестре. Если было не особенно жарко, то к ним присоединялся папа.
Я оставалась дома, варила обеды и ужины на всю большую семью, занималась заготовками на зиму. Эта работа меня нисколько не тяготила: нашей мамы уже восемь лет не было в живых и я давно привыкла брать на себя все заботы о детях и папе. Главное, что дети были под присмотром, отдыхали, радовались солнцу и лету. Даня за месяц загорел, поправился, и мы часто слышали его смех.
Наступил сентябрь. Полина пошла в седьмой класс, Даня — в пятый. В школу дети ходили теперь другой дорогой, подальше от дома, где живёт бабка-клеветуха. Во дворе бывали редко: Полина после уроков спешила в художественную школу, Даня попросил записать его в секцию греко-римской борьбы.
Все наши мысли были о дедушке: приближалось время операции, на которую возлагались такие большие надежды. Дети начали робко мечтать о новогодних праздниках. О весне, когда дедушка поправится после операции, окрепнет и сможет подолгу гулять с нами в парке, ездить за город, ходить в кино.
Но нашим мечтам не суждено было сбыться. Папино слабое, изболевшееся сердце остановилось 15 октября, в такой же пасмурный, ветреный день ровно пятнадцать лет назад. Вызов из Бакулевского центра пришёл через неделю после того, как мы похоронили нашего папочку и дедушку. Я, брат, наши дети — все мы до сих пор верим, что, если бы не клевета подлой старухи, он дожил бы до операции.
А бесноватая старуха жива-здорова доныне, и прошедшие годы не очень её изменили. Ей уже порядком за семьдесят, но она торгует на мини-рынке у супермаркета в двух остановках от нашего дома окрошечным квасом, летом свежими овощами, а зимой консервированными огурцами и помидорами. Я очень редко бываю в том районе, но каждый раз, проходя, вижу сидящую за прилавком громадную старуху, возвышающуюся над всеми остальными торговками.
Бабка тоже меня помнит и всегда пристально разглядывает мою одежду. Прошлой зимой, когда я вышла из супермаркета, она буквально «приклеилась» взглядом к шубе (не шикарной, не норковой, нет — каракулевой), никак не могла оторвать глаз. Я прошла мимо, а она встала, повернулась и смотрела мне вслед.