Глава 23
Поначалу Генералитетская комиссия приговорила: «казнить бывшего регента смертью, четвертовать!». Но император из колыбели вынес кровавому Бирону снисхождение: не казнить, а «по отписанию всего имения на Нас в вечном заключении содержать». Регентша на это пожала плечами: помнится, Меншикова сослали в Сибирь? Туда и герцогу свергнутому дорога. 30 декабря ленивая Анна Леопольдовна изволила кабинет-министрам указать: с сего времени называть его Бирингом и послать в Сибирь. В Пелым было решено послать особливого гвардии офицера, чтобы выстроить там хоромы, а вокруг огородить высокими и крепкими палисадами из брусьев, чтобы каждая стена острога была по сто сажен, а ворота одни. Бирон продолжал сидеть в крепости и давать показания. Это пугало Елизавету. Бирон мог утащить за собой и её, мог также и Миниха. Анна Леопольдовна признавалась ей, что боится покорителя Данцинга, Хотина и Очакова. Что ему стоит? Она стала плохо спать по ночам и удвоила караулы, да всё равно, раз преображенцы фельдмаршала любят. Захотят и …поставят правителем. Умишком Анна Леопольдовна не была сильна, но интуиция женская. Но к счастью, герой Миних простудился и заболел. Он хвалился, что легко переносил тяготы стольких походов и продолжал ездить во дворец через Неву с Васильевского острова, из своего дома. Заходя к правительнице с ветру и жестокого морозу, кашлял в платок, глаза его лихорадочно блестели, со щёк не сходил румянец. Поневоле он скоро слёг и оправлялся медленно от болезни. У него признавали нервную горячку. Зная фантастическую его жадность к деньгам, правительница послала ему «на лечение» двести тысяч рублей, а его сыну подарила дом рядом с Зимним, чтобы всегда находился рядом с императором. Но сама осталась без первого министра. Как, она вынуждена теперь сама принимать доклады сановников и других министров?! Анна Леопольдовна расстроилась и заплакала. У неё и так дел полон рот. Она уволила всех шутов и приживалок покойной императрицы с хорошей пенсией и теперь была занята разборкой обширнейшего гардероба и кладовых, с которых сняли печати. Сюда же добавились богатства четы Биронов. Анна Леопольдовна лично выбирала подарки всем тётушкиным пенсионерам, своим камер-юнгферам, фрейлинам и статс-дамам. Любимой статс-фрейлине и подруге она подарила четыре парадных кафтана бывшего регента и три его старшего сына Петра. Юлия тут же отдала их золотых дел мастеру – выжечь золото. Она открыто хвасталась всем, что мастер её уверил: из полученного золота можно отлить четыре шандала, шесть тарелок и две шкатулки. Анна Леопольдовна порадовалась за подругу и принялась изменять убранство своих покоев. Художник Луи Каравакк, по прежнему остававшийся другом Елизаветы Петровны, показал ей лично выполненный эскиз кровати для правительницы. Елизавета рассмеялась: «Ну и ну! Чистое произведение искусства, а уж размеры! Для какого количества человек? Принц Антон Ульрих не гигант». Сумрачная регентша с нею поделилась: «Он только и умеет делать детей!». Анна Леопольдовна обнаружила у себя признаки новой беременности и огорчилась. Переносить всё это такая мука! Елизавета кое-что помнила из своего опыта и согласилась. По вечерам регентша не любила бурного веселья. Она охотнее усаживалась за карты. Маленький император был ею поручен бывшей камер-фрау покойной тётки Анне Фёдоровне Юшковой. Она выбрала себе в заместительницы старшую из девиц Менгден Анну-Аврору, и обе не могли надышаться на питомца. Штат нянек и кормилиц был огромен. Каждая из придворных дам, только и рвались понянчить маленького владыку. Не была исключением и цесаревна. Она входила к племяннику лёгкими шагами с чарующей улыбкой и одна заставляла его смеяться и пускать пузыри. Ребёнок шёл к ней и резво прыгал у неё на коленях. И всё-таки, государь-младенец рос хилым. У него постоянно случалось несварение желудка, и он кричал от боли в животике. Мать уделяла ему внимания гораздо меньше, чем разговорам с Юлианой и картам. Ну, о каких министрах ещё речь? Анна Леопольдовна пожаловалась своим фавориткам, среди которых вторую и третью скрипку играли две особы, враждебные Елизавете – статс-дамы Лопухина и Ягужинская. Потом пожаловалась супругу. Принц Антон поддержал её:
- Государственные дела не дремлют. Анна, жена моя, тебе присягали, но и я имею к императору отношение: я его отец. Если болезнь этого заносчивого старика столь серьёзна, то это для нас удача. Мы с тобой можем пригласить на роль первого министра опытного государственного человека.
- Кого? – поморщилась регентша.
- Я говорю о графе Остермане! – принц вспылил. – Фельдмаршал Миних – солдафон и грубая скотина, он умеет только командовать, уж поверь мне, а в государственных делах ни черта не понимает. Остерман же у руля гражданских и политических дел давно, со времён Петра Первого.
- Но он такой, … ф-фу! – сморщилась Анна Леопольдовна. – Грязнуля! Чихает, кашляет, без конца нюхая табак. Глаза закатывает и ими вращает. Плюётся. И жена у него мерзкая.
- У него хронический коклюш и пожизненная подагра, но ведь тебе, Анна, дражайшая моя, не целоваться же с оной особой! – настаивал Антон Ульрих, краснея и заикаясь.
- Увы, увы, однако целоваться с противной для себя особой мне не в диво, - задумчиво проговорила принцесса.
И вот фортуна снова повернулась к Остерману улыбчивым ликом. Его призвали во дворец. Так началась в России «остермановщина». Маркиз Шетарди, встретившийся с ним на личной аудиенции поделился с Лестоком своим мнением о новоявленном первом министре.
- Хитрый и двуличный человек в целой России, - сказал он, попивая своё шампанское, - Вся его жизнь – сплошная комедия. Во время дворцовых бурь он притворно страдает с судорогой в глазах, а после пристаёт к победителю. Тишина в правительстве есть для него лекарство. Понимает ли это её высочество цесаревна?
Прекрасно понимает, - ответил Жано, - её высочество с юности презирает Остермана. Когда-то он легко предал её старшую сестру.
Для Елизаветы наступило трудное время. Она по сути своей, не заговорщица, однако надо было принимать и выслушивать обоих послов. На Новый год Шетарди вместе с Нолькеном явился поздравлять Елизавету, но был не очень разговорчив. Цесаревна, выслушивая его, рассмеялась. Она пригласила его покататься на санках. Она не хотела и боялась давать обещания, затягивавшие её в омут. Стать императрицей, чтобы потом угодить в вечную зависимость, точно муха в паутину? Шведский посол донимал её тем, что втягивал её в самое, что ни есть, подлое дело – пересмотр, в случае её воцарения, завоеваний её отца – Ништадтского мира! Он предлагал подписать обращение к шведскому королю с просьбой о помощи. Шведы помогут, если она напишет, что готова одобрить все меры правительства и короля. А шведы собирались начать войну против России, захватить Петербург, и тем самым облегчить Елизавете вступление на престол. Она же обязана отдать по их требованию завоёванные отцом земли. Ах, сукины сыны! Чего захотели! Король предложил и деньги – сто тысяч экю. И был такой момент, когда Елизавета согласилась. Она в решении своём положилась всё на ту же сказку: «Дай, пообещаю, а потом не дам». Так она стала играть вторую, тёмную роль заговорщицы. Послу она показалась даже, чересчур смела, когда попросила сначала деньги, а потом, мол, подпишет и бумагу. Нолькен заупрямился. Тогда Шетарди осмелел и присоединился к интригану и интриганке третьим. Так и пошло. Каждый ломался и притворялся, обещал и увиливал. Обычная грязная игра. Обмен тухлой рыбой, с обещанием помощи и земель за помощь. «Кукиш вот вам, - думала про себя Елизавета, - как я согрешу против батюшки родимого? Уж лучше бы это дело бросить. В то же время она боялась отказывать интриганам прямо. Тогда – ни от кого и никакой поддержки. Страшно оставаться без доброжелателей и потом одной, только с горсткой преданных ей «мальчишек», совершить действо. Она чувствовала, что придётся когда-нибудь! Посему Елизавете в голову пришла идея устроить спектакль, в стиле «Арлекиновых переодевок». И она выбрала себе роль мышки – трусихи. Лестоку поручила роль проныры-слуги. Разумовскому досталась роль дурачка-любовника с бандурою и бутылкой. Воронцов, Шуваловы и учитель музыки Шварц пока на сцену не выпускались. Ездить во дворец к регентше продолжали ежедневно. Надо же быть на виду. Цесаревна потребовала к себе лучших модисток, куафера и ювелиров. Как раз, кстати, прибыло несколько новых платьев, выписанных из Парижа. Она появлялась в Зимнем дворце нарядная, молодая, весёлая. За ней следовал камер-юнкер – образец мужской красоты. Уже не юноша, но весёлый и беззаботный, музыкант и певун. Они больше не скрывали свои отношения, да и зачем сие, когда Анна Леопольдовна советуется с цесаревной, как лучше устроить дрезденского любовника в Петербурге? Мать императора, сама третья, с Юлией Менгден и цесаревной уединялась в опочивальне, чтобы поговорить - о Линаре. О своём младенце-императоре она говорила сквозь зубы и неохотно. Боится, догадалась, Елизавета, как бы не сглазили? Иоанн Антонович от рождении имел слабый желудок, но аппетит достался ему хороший. Он постоянно требовал грудь (не материнскую, а кормилкину), кушал кашки, мясные кисели, о чувстве голода возвещал громким криком, и рос бледненьким и пухлым. У дитяти случались запоры через день, и каждый день и то и дело он заливался плачем – от колик. А после запора – всегда понос. Анна Леопольдовна побаивалась и отравы. Кто знает? Не уследишь, как заведётся среди кормилиц отравительница, или шпионка. Правительница русским не доверяла и окружала себя немками и курляндками. Кормилиц набралось уже сорок человек – всё время новые румяные лица, чаще всего плоские, чухонские. Придворные дамы и фрейлины были те же, что и во времена покойной тётки Анны. Семейство Менгден по-прежнему пользовалось наибольшим доверием. Из русской знати регентша до -веряла Головкиным. Екатерина Ивановна, княжна-кесаревна Ромодановская, по матери Салтыкова, замужем за Михаилом Гавриловичем Головкиным, их дочка Маша и молодая вдова Павла Ягужинского, Анна Гавриловна, сестра опять же Михаила Головкина, были в большой силе. Для болтовни нередко призывалась Наталья Фёдоровна Лопухина, дочь Балкши, любовница Левенвольде и враг цесаревны Елизаветы. Но вот что любо, ни малютке-царю, ни правительнице, ни к чему были теперь Натальины издёвки над Елизаветой. Один агукал в колыбельке, а другая, в полусне, слушала болтовню подружек, но пребывала всё равно где-то в своём мире. Она, как и прежде, продолжала пренебрегать туалетами, на куртагах появлялась без фижм, иной раз во время малого выхода, или в церкви, появлялась с головой, обвязанной беленьким платочком. Изящным наперсницам за неё было стыдно, да скажешь как? Юлиана каждое утро вместе с камеристками раскладывала в опочивальне правительницы наряды, роскошные парижские туалеты, прелестные пеньюары и кружева.
- А зачем мне? Хорошо и так! – отмахивалась от неё Анна Леопольдовна, кривя губы. – Ах, Юля, что же он никак сюда-то не доедет? Ах! Тоскливо мне, одну только кислую рожу муженька своего и вижу. Погляди, не едет ли Лиза? Вот у неё хорошая любовь! Жалко, что они не смогут пожениться. Лиза должна выйти замуж непременно за какого-нибудь принца. Ну, не мне же одной мучиться с муженьком-идиотом? Ох, надоел! Нынче ночью его иметь возле себя не желаю. Запри дверь и оставайся ночевать со мной. Останешься?
- Ах! С радостью, дорогая моя Анна, конечно!
Юлия, в самом деле, часто оставалась спать с Анной и о них поползли мерзкие слушки по столице. О богопротивной якобы связи двух баб. Но это была чистая неправда. Правительница в эти дни почувствовала себя беременной, снова от мужа. А от кого ж? И принц Антон ходил весьма гордый. Всё-таки он муж и отец императора! А Юлиана Менгден, черноволосая, смуглая красавица, весёлая болтушка, утешалась подарками за свои услуги приживалки. Её лет двенадцати привезли в Петербург из Лифляндии и поместили к племяннице царицы. Сонной, хмурой, нелюдимой, неразговорчивой, застенчивой Анне и нужна была именно такая подружка, весёлая и живая, как огонь. Однако с годами характер Юлианы тоже переменялся, она становилась степенной, важной и гордой, расчетливой и даже холодной. Она сознательно шла навстречу судьбе. Планы, которые строила, относительно её регентша, требовали от неё именно таких качеств. А какой ещё быть жене фаворита? Анна Леопольдовна готовила для красавицы Юлианы брак с Линаром.
Для Елизаветы Петровны уже намечался младший брат принца Антона. Она узнала, что принцу 21 год от роду, и что его собираются провозгласить герцогом Курляндским. Но ей о перспективе такого супружества не говорили. Этого принца ей представили в начале марта, но не как жениха, и она не нашла его даже интересным. Так прошли первые месяцы регентства Анны Леопольдовны – в величайшем согласии между нею и цесаревной. Они посещали друг друга без церемоний и жили дружно. В гостиной правительницы Алексей Разумовский играл на гитаре, или лютне и напевал вполголоса теперь не украинские, а итальянские и французские песни, он выучился французскому языку, но говорил не охотно. Хорошенькая Якобина фон Менгден больше не плакала и строила ему глазки. Цесаревна убила б её, если могла, но пока не была властна. Терпение, терпение! Придёт и её время. Алёша отлично вёл роль красавца и хохла-простофили. Аврора фон Менгден поджидала Лестока и уединялась с ним в альковах. Пора было и тут думать о свадьбе, но пришли другие заботы.
Высокомерие фельдмаршала Миниха, в конце концов, отдалило от него Анну Леопольдовну и её супруга настолько, что этим воспользовался Остерман. Ему удалось столкнуть отца императора и первого министра. Дело в том, что Миних рассчитывал за свой подвиг получить звание генералиссимуса, а оно уплыло – к принцу Антону. Фельдмаршал стал со злости обращаться с принцем грубо, безо всякого почтения на людях. Принц Антон, при всей своей апатии, испугался и поехал сначала к графу Головкину, а от него к Остерману. В доме последнего три сообщника тайно соединились и пришли к единому решению - уговорить правительницу забыть о признательности фельдмаршалу. Напрасно Миних, как напишет потом Манштейн, воображал, «что никто не посмеет предпринять что-либо против него. Он ошибся». Анна Леопольдовна послушалась своих конфидентов и передала иностранные дела Остерману, а внутренние – Михаилу Гавриловичу Головкину. Узнав об этом, Миних вспылил ещё пуще и наконец сорвался. Он подал в отставку. Случилось это в начале весны, третьего марта. В ответ последовал немедленный указ младенца-императора: Миниха по его просьбе «за старостью, и что в болезнях находится и т. д. и т. д. его от воинских и статских дел уволить …» Вот так!
На следующий день утром на всех перекрестках и при барабанном бое было извещено, что Миних добровольно оставляет все должности ввиду старости и болезни. А между тем, ему было только 56 лет и был он здоров, что и доказал последующей долгой жизнью.
- Остерман, чтоб ему! – выругалась Елизавета. – Теперь хитрая жаба завладеет всем, свергать больше некого, кроме … - и тут она прикусила губу и задумалась.
Разумовский подошёл, поцеловал её в нежную шейку:
- … императора, - шепнул он.
- А я, друг мой сердешный? – пролепетала Елизавета. – Всё мечусь между двух огней, что будем делать?
Они вместе навестили выпущенного на свободу вольнодумного Тверского епископа Феофилакта Лопатинского, заточенного Анной Иоанновной. Старика, еле живого, полуслепого, перевезли на Новгородское подворье. Елизавета преклонила перед ним колени.
- Владыко, ты меня узнаёшь ли? - дрожащим голосом спросила она.
В ответ сухие губы прошелестели:
- Ты искра Петра Великого!
Цесаревна поцеловала пергаментную ледяную руку. Старик явно был уже не жилец. Перевозить его к себе – значит, убить до срока. Елизавета оставила монахам триста рублей ему на лекарства, а оказалось – на монастырь. Мёртвый, да не воскреснет. Ещё в дороге её нагнали и сообщили: умер святой великомученик Феофилакт.
Но слова его, брошенные шепотом, пошли звенеть по Петербургу:
«Искра! Искра Петра Великого!».
Значит, есть, кому осветить тьму в лихолетье.
В Зимнем дворце Анна Леопольдовна тоже обо всём услышала и огорчилась. Она посетовала своей дорогой подружке:
- Ах, Лиза – искра? А я, значит, зола? Я же освободила старика! Я бы дала ему на лекарства побольше! Почему не надоумили? Жаль, что он не благословил моего малютку. Почему Лиза опять меня обскакала?
Уж эта Лиза!
Елизавета интриговала нерешительно и тянула время, как только могла. В начале мая в Петербург приехал Линар, дворов венского и дрезденского посланник и поселился в хоромах, отведённых ему регентшей. Елизавету воротило от таких красавцев. За пять лет граф почти не изменился и оставался всё таким же молодым, хотя ему исполнилось сорок. Блондин с зеленоватыми глазами и белой кожей, он так ухаживал за своей внешностью, что на ночь обильно смазывал лицо и руки кремом и спать ложился в маске и перчатках. Взор его был задумчив и томен, движения изящны. С дамами он мурлыкал, как кот. Будучи высоким и гибким, Линар казался лет на десять моложе своего возраста. Отношение правительницы к прежним гостям резко переменилось. Она теперь целые дни проводила только с Юлией и возлюбленным. Сразу прошёл слух, что они живут плотски. Но Анна была беременна на седьмом месяце! Конечно, их связывали пока отношения в духе рыцарского романа. Из этого Линар извлекал свои выгоды и мечтал о будущем могуществе, а дурочка принцесса во всеуслышание называла его своим Героем. Она воображала себя Брунгильдой, Фредегондой, Рикардой. Мужа правительница теперь не пускала на свою половину. В самом деле, муж ни рыба, ни мясо! Бирон как в воду глядел, цинично говоря о принце, что его предназначение «производить детей, но и на это он не настолько умён. Надобно только желать, чтобы дети, которые могут, пожалуй, от него родиться, были похожи не на него, а на мать».
В обществе беременная принцесса теперь появлялась после ужина, неряшливая, в помятом платье и с пресловутым платком на голове. Обычно она усаживалась за карты с Линаром, венским посланником маркизом Боттой, английским посланником Финчем, сыновьями Миниха и своим жалким супругом. Чаще всего, эти вечера происходили за закрытыми дверями в апартаментах Юлии Менгден.
Дружба Анны Леопольдовны с цесаревной оказалась не долгой. Елизавета решилась попросить регентшу, тайно от Разумовского, послать в Сибирь на поиски несчастного арестанта Шубина, её бывшего сердечного друга. Она продолжала печалиться об его участи, хотя уже разлюбила. В Сибирь были посланы запросы, но надежды было не много. Тяжелее было сознавать, что самой ей угрожает опасность. Ушаков, вероятно, знает, или догадывается о конъюктурах двора цесаревны.
Однажды она обратилась шуткой к суровому «инквизитору»:
- Андрей Иваныч, а чем худа была бы из меня императрица?
- Всем, - буркнул под свой нос первый палач империи и отвернулся.
Потом ей рассказала Салтыкова, что принц Антон лаской и деньгами пытается расположить к себе гвардейских офицеров, хорошо с нею знакомых. Шпионы продолжали по-прежнему шататься возле её дворца и разъезжать за ней по всему городу.
Значит, правительница с мужем её бояться, стараются лишить цесаревну верных друзей!
Елизавета испугалась за свою свободу. Перспектива оказаться в монастыре опять замаячила перед её взором. Ей обрезают косы, власяница врезается в её нежное тело.
Она так испугалась, что, когда к ней нагрянул Нолькен с визитом, упала в обморок на руки Алексея. Пришлось прибегать к кровопусканию. Слава Богу, можно было теперь отговариваться, что заболела. Во дворец она стала ездить только в церемониальные дни. Однажды, увидев в Летнем саду маркиза де Шетарди, Елизавета шарахнулась от него в сторону. Она даже рассказала об этом Анне Леопольдовне, и та одобрила:
- Да ты вообще избегай, Лиза, с ним встречи! Этот галан хочет на весь свет опозорить тебя. Ты не спала с ним?
- Нет, конечно!
- Ну-ну.
Что, правда, то, правда.
Лесток продолжал пугать Елизавету:
- От маркиза мне передали, что если вы не решаетесь, то и не надо. Вместо вас они объявят вашего племянника, Петрова внука и возведут его на престол. Что вы тогда будете делать? На пункт о его обязательном переходе в православие наплюют, да и только. Подумайте!
Она и так уже понимала, что ничего не добьётся без французских денег и шведских войск, но всё равно медлила. Гвардия-то верна, да нету у неё полководца, такого, как у Аннет-сони - Миних. Миних, правда, в последнее время интересовался ею, но ей по-прежнему нужна была, прежде всего, свобода, а не зависимое положение слабой интриганки. Миних – враг. Она его попросту не уважает. Нет, она хочет подальше держаться от немцев. Солдаты уже кричали, требовали, чтобы она не сидела на месте, а добывала себе корону. Она должна сама. Значит, нужны деньги. Она будет благодарна за помощь маркизу, но и только. Никаких письменных обещаний шведам, за подписью и печатью.
Жемчужные белые ночи плыли над весенним Петербургом. В саду Смоляного дворца бурно цвела черёмуха, как и во всех бесчисленных садах столицы. Черёмухины холода недолги. Зацвела сирень, свешивая над оградами розовые, белые и лиловые гроздья. Сладко пах молодой берёзовый лист, да цвет липовый. Манил смоляной луг, золотой от одуванчиков. Река около дворца цесаревны пахла смолою, пенькой и дымом.
Днём Елизавета Петровна отправлялась на прогулку по набережной, по Невской перспективе, где прогуливалось дворянство, и можно было наблюдать выставку новых туалетов. Владельцы модных лавок широко распахивали двери и кланялись цесаревне. Все кланялись её золоченой открытой карете, в которой она сидела со статс-фрейлиной Шепелевой и одной из кузин, по очереди. Разумовский гарцевал на черном жеребце с правой стороны, а с левой Воронцов или младший Шувалов. На запятках стояли арапы в зелёных ливреях, расшитых серебром. Ещё чаще, она сама скакала верхом в роскошной амазонке, впереди кавалеров. Её тут же окружали блестящие офицеры и составляли свиту. Но, стоило ей свернуть с Невской перспективы, как к ней толпами бросались унтера и простые гренадеры. Они называли её матушкой и кумой, а она отвечала им ласковой улыбкой, задорной шуткой, а то бросала такое слово, что Маврушка осеняла себя крестом, а остальные смеялись. Она была действительно матушка, своя, родная, дочка капитан-бомбардира. По вечерам, когда солнце опускалось за Васильевский остров, и свет из золотого становился жемчужно-белым, Смоляной дворец наполнялся дорогими гостями. Цесаревна принимала у себя весёлых гвардейцев, и в саду зажигались гирлянды бумажных фонариков. Как просто и как мило. В саду вовсю заливались соловьи. Чёрные дрозды отвечали им из рощи. Елизавета со всей компанией рассаживались в шлюпки и катались по реке с музыкой.
Что и говорить, тяжелые месяцы, омраченные смертью императрицы, свержением Бирона, арестами, пытками и ссылками миновали. Общество волновали только слухи, что шведы затевают войну. Цесаревна тоже боялась и не хотела участвовать в предательском союзе. Она постепенно входила в тесный комплот и с гвардией, через Салтыкову. Графиня Марья стала опытной и храброй разведчицей. У неё в казармах был и свой интерес, любовники, кумовья и даже подруги среди солдаток. Собственные её дети уже подросли, и были на попечении учителей и гувернёров. Во дворце при Анне Иоанновне её принимали только из-за мужа. Нынче генерал-полицмейстер, муж её получил отставку, и Елизавета чувствовала, что он тоже её сторонник и скоро проявит себя. Другим таким сторонником являлся принц Гессен-Гомбургский, женившийся на вдове князя Кантемира. Их семейство часто навещало цесаревну. Нарышкина, после замужества потерявшая значение при дворе, часто сопровождала Салтыкову в её прогулках. Из казарм обе дамы выносили жгучие воспоминания. В казарменных избах они были своими.
И всё же, Елизавета знала, что за нею следят. Остерман и принц Антон подстерегали её, как волчицу. Альбрехт и Крамер неожиданно получили отставку, а следить за цесаревной принц Антон поручил офицеру Чичерину, с десятком гренадёров. Они размещались обычно близ того дома, в котором находилась Елизавета. Их одели в незаметные серые кафтаны и инструктировали очень строго: следить за каждым движением её и придворных, а также гостей. Чуть позже их полку прибыло на двоих – аудитора Барановского и сержанта Обручева. Это была уже не шутка. Ожидать можно всего, вплоть до похищения цесаревны и пострижения её насильно в одном из отдаленных монастырей.
Во дворце на Елизавету стали коситься. Такого с ней даже при Анне Иоанновне не бывало! Она ждала ультиматума: монастырь, или брак с братом принца Антона.
Чего она ждёт? Кажется, пришла пора действовать?
В конце июня проныру Нолькена отозвал его король. Стало ясно, что Швеция готовится к войне. Нолькен сделал последнюю попытку вытянуть из Елизаветы письменное обязательство, но она опять притворилась, что ничего не поняла, но шепнула послу на ухо:
- Я ожидаю выступления ваших войск, господин Нолькен. Завтра Лесток навестит вас.
В карете Нолькен потирал руки:
- Виктория!
На другой день Лесток в самом деле, явился к нему с пакетом. Это было письмо Елизаветы, адресованное племяннику.
В июле она уехала в Саарское с Разумовским и не давала о себе знать весь месяц.
Шетарди теперь остался один. Он в своей резиденции, недалеко от Зимнего дворца, а графиня Марья Салтыкова в Преображенских казармах, тоже рядом с домом, всё лето плели более-менее прочные сети заговора.
Как вдруг до Саарского дошли вести, что французский посол чуть, было, не последовал за своим шведским коллегой. Остерман что-то унюхал, и маркиза отставили от двора. Он переехал за город и там поселился на даче.
Елизавета немедленно приехала в Петербург и отправила к маркизу де Шетарди Лестока. Но тот вернулся ни с чем. Она перепугалась. Маркиз никого не принимает? Болен? Или отступился? Лесток ещё дважды стучался к нему в дверь и не был принят. Тогда цесаревна решила проплыть мимо сада посла на лодке – его сад выходил как раз на Неву. Она велела трубить в рог, чтобы привлечь его внимание и ничего не добилась. Уж не купить ли дом с нм по соседству? Нет, опасно. Тогда цесаревна решилась подослать к маркизу камер-юнкера Воронцова. Хороший ход. Воронцов пробрался ночью в сад маркиза и попросил его немедленно прибыть для встречи с цесаревной на Петербургскую дорогу, в восемь часов пополудни. Но в нужную минуту она снова перепугалась и осталась дома. Ей-богу, она над ним не потешалась, но передумала, так как пришлось бы подписывать обязательство Нолькена, оставленное Шетарди. Так ничего и не выходило. Оставалось лишь уповать на гвардию и любовь народа.
Между тем, 6 августа в Коллегию иностранных дел поступила эстафета из Риги: в Стокгольме обнародован манифест об объявлении Швецией войны России. Через два дня секретарь шведского посольства официально уведомил российский кабинет о разрыве дипломатических отношений. Война! Неужели? Она ведь ничего не подписала! Её страшно сделаться ненавистной своему народу! Призвать ради короны шведов! Тех самых, коих разгромил отец! Или тут сыграли роль французские деньги, и ей верят на слово? Но вот уже во главе русских войск поставили фельдмаршала Ласси и начались военные действия против шведов совместно с Финляндией.
Маркиза де Шетарди призвал к себе на аудиенцию Остерман, и поинтересовался:
- А вы, господин посол, не удивились? Вы уже приготовились ко всему?
Остерман держался решительно и явно не собирался падать в обморок.
Шетарди замялся, и был вельми обнадёжен лукавым царедворцем:
- Его величество примет вас, господин маркиз, на тайной аудиенции.
Французскому послу была возвращена милость императора и двора.
Елизавета узнала об этом и опять назначила ему свидание, на сей раз, возле крыльца своего дома на Красной улице, будто бы на пути в дом Линара. Послу надо было идти пешком мимо её окон. Но помешал дождь. Елизавета трижды перекрестилась. Всё-таки, легче было заигрывать с гвардией, раздавать деньги и подарки. Но надо было как-то объясниться и с французом. Нет, лучше продолжать прежнее – избегать его и подумать.
В то же время, русский двор продолжал посильно развлекаться. 12 августа поздравляли императора с первой годовщиной со дня рождения. На другой день состоялось обручение Юлии Менгден и Линара.
Глава 24
Анна Леопольдовна хмурилась, сидя в глубоком роскошном кресле и наблюдая, как придворные танцуют менуэт. Она терпеть не могла сборищ! Общество, более чем из трёх человек, её уже угнетало и раздражало. Она не любила наряжаться, но сегодня блистала бальным туалетом. На ней была роба из серебристой парчи, золотая мантия и через плечо красная с золотой каймой лента ордена святой Анны. Под левой грудью сияла бриллиантовая звезда. Она не надела фижмы, но позволила убрать волосы под завитой белый парик и украсить причёску бриллиантовым букетом, в тон таким же серьгам и ожерелью. Но в целом её костюм выглядел по привычке небрежно. Правительница еле-еле оправилась от родов, и всё ещё недомогала. 26 июля она родила дочь, которую назвали Екатериной. Лицо молодой матери, смертельно бледное, хмурилось, губы беззвучно шевелились. Рядом с ней лежали на алой бархатной подушке держава и скипетр. Возле сих атрибутов власти восседал на высоком креслице и сам властелин, одетый в алое платьице и мантию, расшитую золотыми орлами и обложенный такими же подушками. Личико императора было серьёзно, рот полуоткрыт. Ему уже надоело сидеть, как кукла, и он готовился зареветь. За спинкой его кресел присутствовал молодой Миних – дежурный камергер, по обе стороны стояли бонны, курляндки, в пышных белых робронах. Только вчера император отметил свой первый день рождения, а сегодня благословил на брак свою крестную и названую любящую тётю баронессу Юлию фон Менгден с австрийским подданным графом Морицем Карлом фон Линаром. Сразу по его прибытию, правительница пожаловала ему из своих рук орден святой Анны и принимала по утрам в своей спальне, где он задерживался на весь день. Она была беременна, на сносях и переваливалась при ходьбе, как утка, так что о большем говорить не приходилось. Единственно, чем утешал Анну фаворит, так это рыцарским ухаживанием, которого ей очень не хватало. В день крещения новорожденной принцессы Линар получил Андреевский орден, и это вывело из себя принца Антона: Линар же не русский подданный, чёрт его подери! Принц отважился силой прорваться в покои супруги, куда ему вход был с весны заказан и бросился осыпать Анну упрёками. Супруга мотивировала свою милость тем, что саксонский посланник таковым останется только до своей свадьбы, а потом перейдёт в русское подданство и получит звание обер-камергера. Но супруг этим не утешился и продолжал браниться. Он кричал, что ему доподлинно известно: под троном, на котором восседает его малютка сын, давно копают яму, а она - дура! Врач цесаревны Лесток опять спрашивал у лейб-медика Фишера о здоровье венценосного малютки. Сама цесаревна ещё весною заключила тайный договор со Швецией, и этот Нолькен, льстец и проныра, увёз в Стокгольм её обязательство служить шведам. Надо ждать объявления войны! Английский посол Финч ещё весною предупреждал! Анна Леопольдовна слабо отмахивалась от мужа. Она знает, но она слаба после родов, а цесаревна румяна, весела и напоминает толстую кошку, слопавшую канарейку. Она пошила себе новые платья, потому что старые не лезут. У неё немалые долги. Вероятно, красавец Алексис наградил её брюхом, вопреки противозачаточным настоям и бычьим пузырям пройдохи Лестока. Принц Антон в ответ только развёл руками.
- Нельзя ей быть беременной, - отчаянно заверещал он, - я каждый день выслушиваю доносы своих шпионов и говорю, надо как можно теснее привязать её к нашему семейству браком с моим младшим братом Людвигом. Для чего мы и вызывали сюда этого вертопраха! Пускай даром хлеб не ест и женится на мятежной цесаревне. Чтобы поднять престиж Людвига, надо бы и ему тоже пожаловать Андреевский
орден в день рождения нашего сына и предложить его кандидатуру в герцоги курляндские. Пускай цесаревна родит двоюродного брата императора, а ещё лучше – сестричку.
Регентша пожимала плечами, но в душе соглашалась со своим супругом. Возможно, корона герцогини Курляндской Лизу утешит.
- А война со Швецией, - говорила она принцу – это на твоей совести, ты ведь у нас генералиссимус, друг мой. Вместо того чтобы делать детей, занимайся армией, командуй, назначай способных людей на посты. И отвяжись ты от меня ради Бога! Лиза не похожа на заговорщицу. Она живёт ради удовольствий. Мы даже не будем удалять от неё Алексиса после замужества, а женим его, на той, которую назначим на должность статс-дамы герцогини Курляндской. Лиза навсегда удалится из Петербурга, исчезнет из поля зрения гвардии, отойдёт от опасных связей.
- Да, неплохо бы завести в доме будущей герцогини Курляндской свою шпионку, - сказала Юлия.
- Какая ты умница, дорогая, вот ты и займись выбором кандидатуры, - кивнула Анна Леопольдовна.
И вот цесаревна, едва появившись во дворце, сразу же и заметила подвох. Ей готовили брак! Она решила пока сделать вид, что не понимает авансов худосочного юнца и не отказываться от брака в грубой форме. Но с регентшей они поссорились, едва начался разговор и, если бы не характер Анны, то было бы дело плохо. Елизавета пришла в её покои с одной Маврушкой, чтобы посмотреть на новорожденную и вручить подарки. Граф Линар, завидев её, сразу вышел, довольно небрежно поклонившись. Елизавета расцеловалась с Анной Леопольдовной и подошла к колыбели. Принцесса была хорошенькая. Цесаревна поцеловала её в лоб и протянула свой палец, за который тотчас уцепилась крошечная ручонка. «Катенька», - выговорила Елизавета певуче.
Анна Леопольдовна заулыбалась, качая колыбель:
- Вот бы и тебе такую, Лиза. Я знаю, что тебе хочется. Выходи замуж.
- За кого?
- За принца Людвига, дорогая. Он молод, но не так глуп, как мой благоверный и заикается совсем немного. За тобой дадут большое приданое, какое полагается всем русским принцессам, и ежегодно будешь получать пенсион, какой и сейчас имеешь – пятьдесят тысяч рублей. Твоему мужу будут даны во владение Курляндия, Ливония и Сенегалия. Разве это плохо?
- Может быть, и нет, но всем и тебе, племянница, хорошо известно, что я решила никогда не выходить замуж, - напомнила Елизавета. – В декабре мне пойдёт тридцать третий год. Подумай, какая же я невеста?
- Ты ещё достаточно молода, - не уступила регентша, - ты получишь мужа!
- Но и только? Экая же это прибыль-то, - рассмеялась цесаревна, - он будет властелином, а не я! Я бы попросила ваше высочество меня не оскорблять. Я никому не собираюсь подчиняться!
- Господи помилуй! – всплеснула руками Анна. – Да ты скоро его приберёшь к рукам! – и понизила голос. – Наверное, всё дело в Алексисе? Я не стану разлучать тебя с ним. Он получит должность камергера и также достойную супругу. Вы будете жить вместе.
Они были одни – Юлия Менгден и Маврушка Шепелева не в счёт – и цесаревна дала себе волю.
- Вчетвером! – вскричала, забывая про младенца, Елизавета. – Ох, до какого позора вы все тут докатились-то! Ой-ей-ей! Право, молодое поколение русских великих княгинь делает невероятные успехи! Уж где до нас парижским кокоткам! Анна Иоанновна жила сама третья, а ты – сама четвёртая! Что ты предлагаешь-то мне? Алексей Григорьевич ни в коем случае не развратник, он, пожалуй, оскорбится и не поедет.
- Ну, так я найду ему и тут место! – Анна Леопольдовна повысила голос, чего с нею никогда не бывало.
Елизавета как огнём полыхнула в ответ:
- Ваше высочество, в чем я провинилась, что вы хотите разлучить меня с человеком, который давно и верно мне служит?! К тому же, я считала, что вопрос о моём замужестве исчерпан! За столько лет я не принесла никакого вреда короне, живя своим домом. Я не легкомысленное создание, прошли те годы! Извольте объяснить причину вашей настойчивости!
- Изволю! Не одной же мне влачить тяжкий крест в лице никудышного супруга и рожать деток! Сама подумай, императору ещё не сравнялся год, а у него уже есть сестрица! Ты не ведаешь, как это – рожать каждый год! Когда сама попробуешь, так меня вспомнишь! Кроме того, между мной и Морицем Карлом ничего не было, только одно рыцарское ухаживание. – Она распустила губы.
- Ох, Анна, Анна, - Елизавета наклонилась к ней и утёрла слёзы, - ты жалостливое создание, но ты никого не любишь, а только себя. Я не такая!
- Почему? – всхлипнула регентша.
- Да потому, что ты обрекаешь любимую подружку, на роль подставной супруги. Вправду ли ты её любишь? Она вынуждена будет жить обманом, а это мерзко. Я очень прошу тебя передумать. Если надо, то я могу удалиться в деревню - навсегда. У меня имения под Москвой и даже на Украине. А уж если тебе нужно своё ухо в моём дому, то тут подойдёт фрейлейн Аврора, выдай её за Лестока.
- За заговорщика! – выпалила Анна.
- Какой же он заговорщик?
- Пожалуйста, Юлечка, позови Аврору!
Юлиана быстро обернулась с Авророй. Регентша спросила, хочет ли та стать женой доктора Лестока? Девушка была согласна.
- Ох, да он же такой толстый и старый, да пузатый! – поморщилась регентша.
Аврора низко присела:
- Я его люблю, ваше высочество, для меня его внешность значения не имеет. Мне нравится его быстрый ум, ласковые руки. Да я уже не в том возрасте, чтобы котироваться на ярмарке невест.
- Назначьте дату свадьбы, - попросила Елизавета.
- Я подумаю, но в обмен на твоё, Лиза, обещание тоже подумать.
- Хорошо, я подумаю!
Ничего другого и не могла сказать Елизавета.
Дома она была встречена несколькими гвардейцами, жаждущими её увидеть.
- Сумасшедшие, - сказала она им, - сидите дома и ждите.
Цесаревна серьёзно забеспокоилась и решила передать де Шетарди и секретарю шведского посольства Карлу Лагерфлихту, что подпишет бумагу, если дело пойдёт хорошо. Отлично было бы также составить манифест, что шведы идут воевать, чтобы защитить наследство Петра Великого. Тогда русские солдаты сами пропустят их. Приняв у себя де Шетарди, она пожаловалась ему, что шведы, объявляя войну за её права, не поставили во главе войск молодого герцога Голштинского.
- Нолькен это мне обещал, - уверяла она.
- Но герцогу - всего тринадцать лет! – возразил посланник.
- Не беда, он будет знаменем борьбы, - решила Елизавета. – Русские солдаты не станут стрелять в наследника отеческого престола, внука императора Петра Алексеевича.
- Пуля, ваше высочество, не разбирает, - забеспокоилась Маврушка, - ох, мой Петрушенька, я же его, голубчика, на руках носила. Он теперь круглый сирота. Ох, бедненькая моя Аннушка Петровна! Герцог, непутёвый, умер, баламут, а жалко и его…
- Не ной! – прикрикнула на подружку Елизавета.
На следующий день праздновали годовщину рождения маленького государя. Во время обеда в банкетном зале принцы Антон Ульрих и его брат Людвиг были посажены за стол обер-гофмаршалом, а цесаревна только гофмаршалом. Она оскорбилась, но не подала виду, а потом узнала, что это фантазия Линара. Он уже распоряжался и унижал цесаревну! И сегодня, на торжестве в честь помолвки этого сукиного сына с Юлианой, она опять танцевала с Людвигом Брауншвейгским. Они шли вслед обрученной паре. Елизавета уже знала, что всё потеряла, по мнению двора, и её предполагаемая помолвка – это милость. Ей следует поскорей сочетаться браком, или уйти в монастырь. Вся Европа посчитает и то, и другое справедливым. Но правительница не давила больше на цесаревну. Анна Леопольдовна на всё смотрела сквозь пальцы. Линар собрался уезжать, чтобы уладить в Германии свои дела, связанные с наследством. Во дворце тайно передавали, что он увезёт с собой мешок золота и бриллиантов, чтобы продать и выручить деньги на подкуп сторонников новой императрицы. Елизавета внимательно следила за Анной, Юлией и Линаром. Саксонец всем любезно улыбался. Самые остроумные петербуржцы уже поздравляли друг друга с «линаровщиной». Самой Анне Леопольдовне хотелось, чтобы всё кончилось как можно быстрей. Она стремилась исчезнуть с глаз своих весёлых придворных, уйти к себе, напялить старое засаленное платье и присесть к чайному столику с Юлианой и фаворитом. Одиночество втроём – нет ничего лучше. Четвёртого человека в компании она уже не переносила. Не её вина, что она не родилась деятельной и честолюбивой, что не способна править, на то есть Остерман и другие. «Хорошо бы, сын был сейчас в таком возрасте, когда мог бы сам править» - вчера обмолвилась она Елизавете. Сейчас от цесаревны не ускользнуло, как регентша сонными глазами глядит на своего младенца, тянущегося обеими ручками к державе, затем таким же взором обводит залу и что-то говорит старшей бонне. Та наклоняется и поднимает императора. Это был сигнал, чтобы музыка тотчас остановилась. Все дамы и кавалеры низко присели перед царственным малюткой. Его понесли на руках в покои и следом двинулись его мать, вновь обрученные и свита, состоящая из его камергеров и пажей. Когда они удалились, вновь раздалась музыка. Начались танцы.
И тут Елизавета всех удивила: она не стала танцевать и решила поиграть в карты. За стол она села с Людовиком и принялась играть против принца Антона. Молодой принц сегодня не сводил глаз с прекрасной партнёрши. Грудь её была выставлена напоказ настолько, что рисковала выскочить наружу из пены розоватых кружев, которыми был обшит лиф робы из золотистого шелка. Шею обвивало великолепное ожерелье из желтых бриллиантов. Волосы были скромно зачесаны назад, посыпаны золотистой пудрой и украшены бриллиантовым букетом. На пальцах сверкало несколько колец с изумрудами и бриллиантами. Елизавета щурилась, глядя мимо карт и поверх головы принца. Её довели почти до сумасшествия, подсунув этого юнца. Чёрт побери, что за нравы! Комок в горле мешал ей острить с двумя неладными принцами. Ну, кто бы ей помог? Цесаревна отпустила своих придворных плыть по течению. Они были недостойны участвовать в партии принцессы и двух принцев. В замешательстве цесаревна повернула голову и поискала глазами Разумовского. Её дыхание перехватило. Ох! Чёрт побери! Дружок сердешненький прогуливался по залу под руку с красивой смугляночкой, Якобиной фон Менгден! Вся кровь бросилась в лицо Елизавете. Конечно, не он прихватил под руку эту стерву! Но неужели и ей всё же, придётся разыгрывать квартет по стопам Анны Леопольдовны? Да ни за что на свете! Она живёт без венца с мужчиной, грешница, но не до того же, чтобы жить вчетвером!
Цесаревна уставилась на пару, любезно беседующую возле окна. Её голубые глаза стали тёмными от гнева, лицо закаменело, маленький рот сильно сжался.
У юного принца Людовика отвисла челюсть.
- Вы не внимательны, но, между тем, мы выиграли, ваше высочество.
- Да, сколько?
- Тысячу рублей, но у меня нечем заплатить за проигрыш, - сообщил отец императора.
- Тогда запишите, и … простите меня. У меня голова сильно разболелась, - поднялась цесаревна. – Здесь печи дымят!
- Ваше высочество, какие печи летом?
Елизавета не дослушала и быстро пошла к дверям. В сильном волнении она становилась неуправляемой и знала это. Жена? Она – жена этого мозгляка? Снова здорово! Она заслужила хозяина и повелителя! Чтоб его! … А дружок сердечный её, Алёшка? Похоже, ему доставляет удовольствие болтать с Якобиной! Сукин сын! Она выругалась сквозь зубы и стрелой бросилась по лестнице. Кругом неё все развлекались и флиртовали.
В больших сенях её нагнал Разумовский.
- Матусенька, - шепотом позвал он, - слушаюсь вашего приказа …
- Бабник!
Она резко размахнулась и ударила его по щеке. Зарыдав, упала головой на его грудь. Мимо них пронеслась длинная цепочка придворных, танцующих кеттентанц, покружилась немного и опять умчалась на лестницу.
- Прости, Алёшенька! Это всё моё собственное бессилие!
- Вы простите меня, светлая цесаревна, не в моих силах…
- Молчи!
Пользуясь всеобщим праздником и тем, что веселье выплеснулось на аллеи Летнего сада, они вместе выскользнули из дворца и пешком добрались до дома на Красном канале. Здесь Разумовский сам запряг лошадь в двуколку и подсадил в неё цесаревну. Они отбыли в Смольный дворец и не показывались в обществе почти две недели. За это время маркиз де Шетарди несколько раз навестил её ночью, и о них заговорили. «У цесаревны с французским послом роман!». Однако это не убедило Остермана. Андрей Иванович сказал английскому посланнику Финчу: «Посещения Шетарди не напоминают амуры. Я думаю, у её высочества затеваются конъюктуры. Надо усилить за цесаревной надзор». Право, очень своевременно и очень кстати! Но Шетарди не унимался: «Ваше высочество, сам Левенгаупт, талантливый шведский фельдмаршал, готовится идти на Петербург, чтобы изгнать немецкое правительство – ради вас!». – «Обещанного три года ждут!» - парировала Елизавета. Она не предвидела, что дальнейшие события почти сведут её иностранных сообщников со сцены.
23 августа фельдмаршал Пётр Ласси, ирландец, на русской службе с 1700 года, разбил шведскую армию и взял в плен генерала Врангеля со многими офицерами. Со стороны шведов насчитывалось четыре тысячи погибших. Русские войска заняли город Вильманстранд. В Санкт-Петербурге победу отметили салютом. Елизавета Петровна смотрела на торжество из окна своего дома на Красном канале. Она не услышала, как к ней приблизился Воронцов. Он с поклоном вручил цесаревне плотный лист бумаги со стихами.
- Что это, Михайла Илларионович?
- Ваше высочество, не откажитесь прочесть: ода, посвященная нового царствования первым трофеям. Наше русское оружие опять берёт верх над шведским. Виват! Мы все думаем, что не шведам возносить вас на престол отцовский!
Она вздрогнула. В маленьком зале воцарилась тишина. Свечи слабо потрескивали, оплывая. Цесаревну окружили со всех сторон её камер-юнкеры, фрейлины, секретарь и доктор.
Елизавета подняла глаза и протянула руку.
- И кто автор?
- Молодой адъюнкт академии де сиянс, Ломоносов, - сказал опять Воронцов, - он, помните, сочинил оду на взятие Хотина? Большой талант!
- Ну, так прочтите, велела Елизавета. – Алексей Григорьевич, ты у нас мастер читать. Почерк ясный! Прочти, пожалуйста!
Разумовский не стал отказываться. Он встал, принял из рук цесаревны бумагу и с большим чувством прочитал оду, и перечитывал её потом, по просьбе цесаревны, ещё два раза.
Российских войск хвала растёт,
Сердца продерзки страх трясет,
Младой орёл уж льва терзает …
- Младой орёл – Иоанн Антонович, - проговорила Елизавета, - лев, которого он терзает – Швеция. Где же моё место? Кто я? «Сердца продерзки» - сказано обо мне и де ла Шетарди, точно! Вот я и получила! Не хочу больше видеть маркиза де ла Шетарди! Пожалуйста, Жано, возьми на себя французского посланника, веди вместе с Михайлой Ларионовичем переговоры и информируй меня. Я не хочу совсем отказываться от союзников, но всё же, не должна предать родину, отдать завоевания отца шведам. Чёрт побери! Вот им! – она сложила маленькую руку в изящный кукиш. – 30 августа я ещё должна присутствовать в Александро-Невском монастыре на молебне, а там – свободна. Поеду в Саарское на охоту, приглашу с собой самых заядлых охотников, отпраздную именины. О политике не пойдёт и речи. Думаю, что до начала следующего года не побеспокоюсь.