В последний, остававшийся перед выпиской, день в палату с обходом зашел Пемски, в сопровождении врачей отделения. Естественно, он ждал этого посещения и готовился к нему. Перед отъездом в Германию он купил в книжном магазине шикарно изданный фотоальбом с видами Петербурга и его пригородов. Первоначально он намеревался подарить книгу Гюнтеру, но дальнейшее развитие событий изменило эти планы и, узнав, что ему предстоит операция, он решил приберечь подарок из России для своего будущего хирурга.
Вчера, обдумывая свое прощание с Пемски, он решил все-таки надписать книгу, чтоб память о нем, как о русском пациенте и коллеге, была более конкретной. Хотелось написать что-то оригинальное, но как назло в голову лезли тривиальные фразы, похожие на те, что в свое время благодарные больные писали ему самому. В конце концов он решил сочинить четверостишие на немецком, крохотный панегирик, понимая при этом , что подобное стихоплетство у умного человека может вызвать только притворное умиление. Но он все-таки написал - по крайне мере будет оригинально.
« Nach Pemski ganz vergass mein Herz
Was ist der Angst, was ist die Schmerz,
Und ewig wird in meinem Herzе
Dankbarkeit brennen, wie die Kerze».
Но получив книгу, Пемски стал листать ее с середины и не увидел написанного на первой странице. Посетовав, что никогда не бывал в России, Пемски вежливо пообещал обязательно воспользоваться полученным сейчас приглашением и приехать в гости к своему пациенту, в Петербург.
«Еще одна история»
Через семь лет своей первой супружеской жизни я развелся. И летом того же года уехал в отпуск один, в Сочи. Я традиционно проводил свои отпуска на море и всегда в Сочи. Мне все нравилось , и железная дорога, когда проезжаешь Донбасс и ростовские станицы, и утро последнего дня пути - часа три дороги по берегу моря, когда вид загорелых отдыхающих на пляжах в районе Дагомыса или Лазоревского дарит предвкушение близкого превращения тебя самого в таких же счастливцев, и залитый в часы пик несносным солнцем город с его толпами, курортным проспектом, морским портом, холмами.. С запахами перегретой тропической флоры и гниющих в мусорных баках опавших листьев магнолий… С часовыми очередями в столовых самообслуживания, с перенаселенными пляжами, с наконец-то наступавшим блаженством вечерней прохлады под музыкальный грохот ресторанных оркестров и танцплощадок, с черной тьмой разрываемой неоновыми огнями вывесок… Город, где вечерняя жизнь резко отличается от дневной, уже этим необычен и интересен. . Днем все голые, ночью одетые; день на южном курорте - мучителен и предопределен посещением пляжа, ночь - отдохновение, свобода и непредсказуемость.
Впервые я попал на море в пятнадцатилетнем возрасте. Отец, которому на службе предоставили путевку в санаторий министерства обороны им. Ворошилова в Сочи , взял меня с собой. Я впервые летел на самолете - винтовой «ИЛ-14». Перед полетом меня предупреждали, что пассажиров часто укачивает, и поэтому, когда стюардесса предложила мне бумажный пакетик, я не отказался. Но пакетик не пригодился, полет я перенес нормально и на всю жизнь запомнил, открывавшуюся в иллюминаторе, безраздельно залитую солнцем, арктическую горизонталь неба над белым ковром облаков, где единственным предметом, допущенным в это пустынное пространство, был наш самолет. И, спускаясь по трапу в аэропорту Адлера, впервые ощутил на себе палящий зной настоящего юга.
Санаторий располагался на Бытхе – белые корпуса с плавными обводами очень красиво смотрелись на живописном склоне горы, покрытом темно-зелеными кипарисами. Вниз, к пляжам ходил фуникулер; параллельно рельсовому полотну , по обе стороны с вершины горы к подножью, к морю, вели широкие белокаменные лестницы. Меня отец устроил жить к санаторной кастелянше , одинокая, пожилая и заботливая женщина , она сдавала комнату в своей квартире неподалеку от территории санатория, кроме меня, у нее жил еще один постоялец –взрослый мужчина, кажется, отставной офицер. Питался я в городской столовой, а на закрытый санаторный пляж проходил по оформленному для меня отцом пропуску, На фуникулер продавались талоны.
С отцом мы встречались утром на «мужском» пляже ( был еще и общий- семейный), на втором этаже соляриса, где на реечных топчанах обосновались компании преферансистов. Запомнилось, что при игре они пользовались расписанными типографским способом «пулями» с набранными по углам листа петитом поговорками , типа : «Король, десятка, валет - взятка», «Нет хода - ходи с бубей», «Под игрочка с семачка, под вистующего с тузующего», « Держи карты ближе к орденам» , « Висты - чистые деньги» и т.д. Отец не был заядлым игроком и редко вливался в их компанию, но среди картежников было много его знакомых, с которыми судьба сводила раньше, бывших сослуживцев. Я помню Яшу – высокого, красивого мужика, лет сорока, который приехал позже нас и узнал отца в тот момент, когда тот пил воду из питьевого фонтанчика на пляже. Подкравшись сзади, звучно шлепнул отца по голой спине ладонью - «Здорово, бандит!». Вот Яша был фанатом преферанса, к морю он, кажется , вообще не спускался и в первый день сгорел до мяса, но стойко переносил муки ожогов, восседая за картежным топчаном с наброшенным на облезшие плечи полотенцем. Был летчик, с обширными, келоидными рубцами после кожной пластики на лице, сбитый во Вьетнаме. Любимым его словечком было - «высотеночка», которое он то и дело вставлял в свою речь Был неприметный, среднего роста , седовласый мужичонка, носивший клетчатую рубашку-бобочку на выпуск. Потом отец откроет мне тайну, что это наш раведчик-нелегал, полковник ГРУ. Вообще, ниже полковника в этот санаторий не попадали. исключением был разве что отдыхавший в это же время старший лейтенант Арменак Алачачян - баскетбольная звезда ЦСКА тех времен.
Вскоре у отца завязался роман не роман, а так - легкий флирт с соракалетней и дородной дамой, отдыхавшей в санатории вместе с сыном, который .был старше меня на два года. Высокий, мускулистый парень, увлекавшийся спортом. Мы с ним часто уходили на дикий пляж в сторону Хосты, и плавали с маской, охотясь на крабов. Мой новый приятель то и дело проверял, не слабак ли я . Так однажды, когда мы забыли продлить пропуска на пляж, он предложил пробраться к солярису по железнодорожному мосту; надо было перелезть через заграждение и держась за него с внешней стороны, метров тридцать пройти боком по узенькой полосе с краю моста, высоко нависая над бетонным руслом речки. В другой раз предложил состязание - кто быстрее добежит до верхней стоянки фуникулера по лестнице, днем, на самом солнцепеке. Я проиграл, но до вершины добежал, обливаясь потом снаружи и с клокочущей кровью изнутри. Но плавал я не хуже его. Я любил море. Любил нырять с волнореза, подолгу плавать, купаться в шторм. Мне нравились краски моря в любую погоду, но особенно, когда все небо затянуто одним сплошным серым облаком, моросит дождь, и никакого ветра. Вокруг всеобщее уныние, а мне нравилось. Море словно предлагало взглянуть на него «на холодную голову», прочувствовать его будни. Жару я не выносил и, слоняясь в сиесту по санаторному парку, не мог дождаться, когда наступят сумерки. Развлечений для меня там особых не было, до танцплощадок я еще не дорос, а в парковом кинотеатре крутили «Дело пестрых».. В один из дней отец пригласил свою даму и нас, юношей, в экскурсию на Ахун, где мы посидели в ресторане, дегустируя грузинские вина.
Но под конец нашего пребывания я нашел для себя отдушину, совершенно случайно. Я открыл для себя читальню на первом этаже центрального корпуса, стоявшего на вершине холма, куда приходил фуникулер. Вечерами, когда вокруг становилось черным-черно и в окнах корпусов санатория зажигались огни, и загорались фонари под пальмами на уложенной плитами верхней площадке и на каменных лестницах, я приходил в библиотеку. Она была крошечной и почти всегда пустовала. Усаживался на мягкое кресло возле книжных полок, под торшер, и брал с полки Хемингуэя. Черный двухтомник, с двумя косо расходящимися лучами на обложке, был первым книжным изданием Хемингуэя у нас. Я слышал имя этого автора раньше, но не имел никакого представления о нем. Чтение захватило меня с первых страниц. Это был настолько незнакомый мир, настолько незнакомые мне герои, но которые сразу стали для меня кумирами. Я был счастлив и пленен этим текстом. Теперь мне хотелось только одного, чтоб поскорее пришел вечер, когда я смогу снова, уютно устроившись в кресле, погрузиться в тишине в этот открытый для меня Хемингуэем мир, где утверждалось главное достоинство человека - способность сопротивляться, отстаивать себя до конца. В тот год я уже курил в открытую, и , делая перерыв в чтении, выходил с сигаретой на площадку рядом с фуникулером, с которой открывался чудесный вид на ночное море внизу, почти невидимое в темноте, только слышимое, в обрамлении огней берега, мерцавших, как светлячки в кустах. Наверное, также мерцали вдали огни Гаваны перед глазами одинокого старика в лодке, обессиленного борьбой с гигантской рыбой. Из глубин парка, с танцплощадок, эстрад доносилась музыка, смех… Ну, что ж.. это их дело. Им не нужны другие миры, они даже не подозревают, что существуют другие миры. Ну, что ж.. их дело. Много позже, очутившись в гостях в одном немецком доме, я стал свидетелем такого эпизода - хозяин дома, безгранично уважаемый и любимый мною пожилой человек, образованный и интеллигентный, как-то вечером смотрел вместе со мной телевизор; показывали голливудский фильм, поставленный по «Фиесте». В комнату вошла жена, принеся нам на подносе чай и пирожные. Бросив взгляд на экран, она спросила мужа, о чем фильм? « Главный герой получил неприятное ранение во время войны и стал импотентом.». Таков был ответ, формально совершенно точный. Но я был поражен. Об этом роман?
Не было в моей жизни другого писателя, о новой встрече с которым я так бы мечтал. На первом курсе института, зайдя как-то осенью в книжный магазин в Новой деревне, где мы жили тогда, я увидел на прилавке белую книжицу в бумажном переплете - «Праздник, который всегда с тобой». Я долго не мог простить себе, что потом дал почитать эту книгу своей однокурснице, книгу она не вернула, не то потеряла, не то еще что-то… для меня это была нестерпимая утрата. Следующей встречей был роман «За рекой в тени деревьев», потрясающая книга, я знал наизусть множество строк и даже целых абзацов, касавшихся военных воспоминаний полковника Кантуэлла. «Так вот об этом сволочном прорыве… В первый же день мы потеряли убитыми трех батальонных командиров. Для какого-нибудь военного корреспондента это сухие цифры потерь. Но хорошие командиры батальонов не растут на елках. Даже на рождественских елках, которых было не счесть в тех лесах. Не помню точно сколько мы потеряли ротных, но если бы понадобилось , я мог бы установить и это, а их тоже не пекут и не выращивают, как картошку. У нас было кое-какое подкрепление, но помню мне тогда думалось, что проще и целесообразнее пристреливать их на месте, а не везти за столько миль к нам, где их все равно убивали, и нам приходилось отвозить их трупы назад и хоронить там по всем правилам. А, чтобы копать могилы нужны люди, чтобы возить раненых нужны люди и эти же люди должны ходить в атаку и подставлять под свинец грудь». Через три года вышел четырехтомник, тоже черный, где, наконец, был опубликован и «По ком звонит колокол». За бешеные деньги я приобрел собрание у книжных спекулянтов. Как сразу, с первой страницы, когда Роберт Джордан осматривает в бинокль лесопилку и мост, который ему предстоит взорвать, погружаешься в текст и не хочешь с ним расставаться до последней строчки. Я много раз за свою жизнь перечитывал роман, и всякий раз мне хотелось вырвать из него треть страниц, что по моему мнению пошло бы тексту только на пользу. Особенно страниц, посвященных советскому корреспонденту Карцеву, прототипу Кольцова. Но в целом, роман - это шедевр. В мировой литературе, на мой взгляд, нет ничего написанного сильнее, чем 27 –ая глава, где Глухой принимает бой на вершине холма. И воспоминания Пилар о казни фашистов в ее родном селе, конечно, тоже. И каким неожиданным счастьем стала посмертная публикация в «Иностранке» «Островов в океане». Но это была последняя встреча, подведшая черту. С того света уже не напишешь. «Самое страшное в смерти, видишь ли, это - молчание» - говорит Кола Брюньон…
Долгое время я мог читать только иностранную литературу. Когда я открывал отечественные литературные журналы, то сами имена персонажей наших современных романов – Владимир Николаевич, Сергей Иванович, Петр Павлович и т.д. вызывали во мне какое-то отторжение. После лейтенанта Генри, Пилар, негра из Сьен-Фуэгэс…все эти Никифоровы, Петровы, Ольги Викторовны… a priori не могли быть литературными героями. Тем более, что они только и делали, что «садились на стул… открывали дверь…ждали автобуса на остановке…брали со своего стола книгу…здоровались…».
Но довольно цитат, и , вообще, я намеревался рассказать совсем о другом. Вернемся к первоначальному замыслу.
Я сошел на переполненный перрон сочинского вокзала, где со всех сторон сыпались предложения о сдаче комнат. Меня подхватила какая-то пара - он и она, с не очень опрятной внешностью, выдававшей в муже и жене супругов-собутыльников, видимо, недавно зарекшихся пить. Сбивчиво, но убежденно они описали преимущества комнаты на улице Чехова, рядом с автобусной остановкой, где я буду проживать совершенно один, правда, квартира коммунальная, но соседи приветливые и тихие. А плата совсем не высокая. Цена действительно показалась вполне приемлимой, район этот был мне известен, и я согласился поехать и посмотреть. Меня все устроило - просторная комнатенка с окнами в сад, две койки и посредине квадратный стол с трогательным букетиком полевых цветочков в банке на скатерти. Сама квартира построена по принципу общежития - много комнат, умывальники в ряд, несколько цементных толчков, общая кухня, пользоваться которой я и не собирался. Получив предоплату, хозяева мои удалились, пожелав мне хорошего отдыха.
Я решил пользоваться «театральным» пляжем, до которого можно было без пересадок доехать на автобусе от нашего дома. Раньше мы снимали комнаты в районе «Светланы» и ходили на пляж пешком. Большой разницы не было – та же толчея на пляже, также надо покупать лежак, также негде по-человечески перекусить или попить пивка. По соседству с «театральным» находился пляж от гостиницы «Жемчужина», он был закрытым, только для постояльцев отеля, и отгорожен решетками от городских пляжей. Вот там жили, как люди, - чисто, дорожки, уложенные плитами, сколько хочешь топчанов, шезлонгов, зонтов.. Ветер доносил оттуда запахи чудных, французских парфюмов, в которые, наряду с махровыми полотенцами, были окутаны томные, изнеженные матроны кавказских мафиози с золотыми цепями на шеях. Простым смертным попасть туда было невозможно, но в ресторан отеля вход был свободным. Устав за неделю от однообразия своей холостяцкой жизни, я решился поискать приключений и в надежде испытать острые ощущения от случайной встречи с прекрасной незнакомкой заказал место за столиком на вечер в ресторане. Приодевшись, как подобает, (для этой цели у меня был взят с собой новый финский костюм серого цвета ) я отправился в Жемчужину. Сэкономленные на дешевом жилье деньги позволяли мне «оттянуться». Поднявшись в шикарном лифте на этаж, где находился ресторан, я заметил в пустом холле молодую женщину, блондинку, в светлом вечернем платье, державшемся на плавных, загорелых плечах на тонких лямках, как сарафан. Стоя перед большим зеркалом, она расчесывала длинные, ниже плеч остриженные , прямые волосы; глядя на них, напрашивалось сравнение, как льняные. Крупное лицо, отражавшееся в зеркале, сразу обращало на себя внимание каким-то сходством с внешностью польских красавиц в моем представлении– большие, голубые глаза, крупный прямой нос, прямые, отточенные губы и великолепный загар. Рядом стояла ее подруга - нескладная, темноволосая дылда с невзрачным лицом и некрасиво выпяченными губами. Закончив свой туалет, подруги поспешили в зал ресторана, словно опаздывали к началу спектакля, я прошел вслед, чтоб проследить, за какой столик они сядут. Моими же соседями оказались пожилые супруги, всецело занятые собой, и в течение вечера мы не общались друг с другом. А за соседним столиком веселилась шумная женская компания, мое внимание привлекла молодая девица с очень смазливым личиком и аппетитной фигуркой, невероятно сексапильная. Я не сводил с нее глаз., дожидаясь, когда водка придаст мне храбрости, и я подойду к ней и попытаюсь познакомиться. Но, когда заиграла музыка и начались танцы, я подошел не к ней, а к блондинке, замеченной мною в холле. В танце она положила свою, совершенную по форме, обнаженную руку ко мне на плечо, и тут я почувствовал, какая это роскошная женщина. Отвечая на мои расспросы, она сказала, что ее зовут Люба, что она из Москвы и сюда приехала с подругой, живут они в «Чайке».
- А где вы живете в Москве?
- В Кунцево.
- Единственно, что я знаю о Кунцево, это «Пионеры Кунцева, пионеры Сетуни, пионеры фабрики Ногина» - как идиот, процитировал я Багрицкого.
- Это по Кутузовскому проспекту, за «бородинской» панорамой.
- Вы позволите пригласить Вас на следующий танец?
- Хорошо.
В паузу мы остались стоять на пятачке, дожидаясь нового танца, но перерыв у музыкантов затянулся и мы вышли на балкон покурить, после чего я отвел ее к столику, взяв с нее слово, что следующий медленный танец мой. Я не мог поверить своему счастью, что так запросто познакомился с такой красавицей и получил от нее первые гарантии своей благосклонности. Вернувшись на свое место, я продолжил личную трапезу, уже не заглядывался на, сидевшую напротив, разбитную девицу, не ставшую , впрочем , за это время менее привлекательной.
В жизни приходится мириться с самыми разнообразными потерями, но в молодости обиднее всего, когда обещанная и предвкушаемая, близкая встреча с женщиной, в которую ты только что по уши влюбился, вдруг срывается. Ты - обманут. Как же ты был самонадеян! Вместо того, чтоб не спускать с не глаз, позволил себе беспечно выпивать и закусывать в ожидании подходящей музыки. Почему она так внезапно исчезла в самый разгар вечера? Что могло стать причиной бегства? Ведь ничто не предвещало такого краха. Ты даже не удосужился спросить, в каком номере они остановились в Чайке. Осел и болван. Какие у нее плечи, руки… точеные. Какие глаза.. Конечно, эта женщина не про тебя, куда тебе до нее, у нее одно платье стоит больше, чем твои отпускные.
Вечер был безнадежно испорчен. Кажется, я не так переживал свой развод, как этот уход от меня незнакомой женщины. В ресторане я просидел до закрытия, много не пил, просто разглядывал публику и слушал музыку, но утешения мне это не принесло.
Когда я вышел из отеля, город уже был во власти ночи, быстро опустев и стихнув. Отойдя совсем немного от Жемчужины, я присел на скамейку под фонарем, освещавшим брусчтаку дороги, огибавшей здание гостиницы, и закурил, обдумывая, как лучше добраться до дома. Напротив меня, на другой стороне улицы, остановилась парочка - совсем юный грузинский парень и женщина, в которой я признал одну из сидевших за столиком вместе с понравившейся мне, той самой , молодой красоткой. Было видно, что парень о чем-то упрашивал женщину, но та, заметив меня, сидящего на скамейке, сделала юноше ручкой, и перейдя мостовую, подошла ко мне и, попросив закурить, села рядом.
- Двадцать пять рублей предлагал. Такой лапотуля. – по-простому объяснила женщина сцену, наклоняясь с сигаретой к моей зажигалке. Разглядев вблизи и при свете огонька ее лицо, я с сожалением отметил, что женщина не в моем вкусе. На вид ей было лет тридцать, грубоватые черты лица, некрасивый пухлый рот, плотная кожа, очерченные больше, чем надо, глазницы. Хотя, умело наложенный макияж скрадывал недостатки, позволяя, при желании, не обращать на них внимания. Кавказский отрок какое-то время ждал на другой стороне улицы, видимо, все еще надеясь. но не решался подойти к нам, и в конце концов отвалил.
У нас завязался разговор, и я поведал ей, что видел их компанию в ресторане и что мне понравилась ее молодая подруга.
- Ларка? Моя племянница. Мне муж ее навязал с собой, одну не хотел сюда отпускать.
- Кого, ее или вас не хотел отпускать?
- Меня, лапотуля, меня. Он у меня чемпион Ростова по боксу, в среднем весе. Мы из Ростова. а Ларка… Вот девка. Девятнадцать лет всего, а так и смотрит, кто б ее отодрал. Только одно в голове. Если хочешь, могу познакомить.
- А где она сейчас, вы же вместе были?
- А они купаться пошли. Знаешь, некоторые любят ночью. А я спать хочу, пора баиньки.
Складывалось впечатление, что в этом мире ей давно все осточертело.
- Давай такси ловить, лапотуля. Мы с Ларкой на Чехова комнату снимаем.
- Так и я на Чехова.
- Правда?
- Да, Чехова 12.
- Это рядом с нами, напротив.
Машин на этой ночной улочке долго не появлялось никаких, но в конце концов нам повезло, мы остановили какой-то грузовик и, в тесноте уместившись в кабине, добрались до места. Окна домов были погашены, светили только уличные фонари.
- Сейчас хозяйка скандалить будет, что ее ночью разбудили.
- Вы можете переночевать у меня, в моей комнате есть свободная кровать, я живу один.
- Так ты ведь е…ть захочешь. - нисколько не веря в чистоту моих помыслов, произнесла она устало и обреченно. Но , видимо, присущий ей пофигизм , усиленный сейчас алкоголем, склонил ее к менее осложненному варианту добраться до постели, и она пошла со мной. Не зажигая в коридоре свет, мы добрались до комнаты, легли каждый в свою кровать и заснули.
Проснувшись утром, я все-таки решил не упускать свой шанс ощутить рядом с собой голое женское тело. Залезая под одеяло к еще спящей, своей случайной спутнице, я не был уверен, что во мне вспыхнет желание заняться с ней любовью. Но утренняя эрекция была налицо, подхлестнутая первым соприкосновением моих ног с женскими. Спросонья почувствовав меня, женщина вяло пыталась отодвинуться, рассчитывая еще поспать, но уже смиряясь с тем, что ей придется уступить. На ней были только трусы и лифчик, но меня что-то останавливало приступить к решительным действиям. Я понял, что по-настоящему я не хочу ее и что, соверши я это сейчас, я обреку себя на продолжение отношений и тогда уж наверняка не познакомлюсь с Ларой.
И тут раздался стук в дверь. Нахальный, требовательный, уверенный в моем присутствии в комнате. Выпрыгнув из кровати, и в спешке натянув на себя брюки, я открыл замок. В комнату даже не вошли, а как-то одномоментно впихнулись человек десять граждан, под предводительством заскорузлого пенсионера в старой соломенной шляпе. Одеты все были вызывающе неброско, если не сказать бедно. Представившись комиссией по контролю за соблюдением правил прописки отдыхающих, они потребовали от меня паспорт и , внимательно изучив документ, стали ждать от меня объяснений - на каком основании в комнате находится посторонний человек, да еще женского пола? Штамп о разводе в моем паспорте , надо думать, несколько охладил их пыл; кто знает к каким воспитательным мерам прибегла бы общественность, получи она в руки доказательства моей супружеской измены. Некоторое разочарование читалось на их лицах. Отставник в соломенной шляпе и в старой форменной рубахе цвета хаки все-таки решил продолжить охоту на ведьм и приступил к допросу девушки. Но та, послав его подальше, демонстративно отвернулась к стенке. Кто-то из свиты предлагал сообщить в милицию.
- Придется сообщить. - напоследок припугнул меня главный общественник, нарочито негромко и бесстрастно.
Они удалились, оставив после себя тревожную многозначительность партсобрания. Господи, как же я ненавидел наше государство, нашу страну! Но ведь и государство ненавидело меня. И мы оба лицемерно прикидывались, что почитаем друг друга. Сейчас не время, я не буду сейчас развивать эту тему.
Я вывел девушку на улицу, и мы попрощались возле автобусной остановки. Вид у нее был довольно помятый, и она сказала, что «пошла досыпать». Вернувшись к себе, я сварил кофе и, раскрыв окно, устроился с чашечкой на подоконнике. Критически оценивая свое вчерашнее поведение, я понял, что будет лучше поскорее уйти куда-нибудь из этой комнаты, вид которой действовал на меня сейчас угнетающе и только усиливал возникшую во мне опустошенность. Мне нужно было выйти к людям, затеряться в толпе, или просто пойти на пляж, совершить омовение. Но, сев в автобус с намерением доехать до «театральной» я вылез у гостиницы Чайка. Было около десяти утра и я подумал, что у меня есть пусть небольшой, но все-таки шанс повстречать у входа Любу, когда она пойдет на пляж, вряд ли она рано встает. У меня сложилось впечатление, что эта женщина любит комфорт и негу. И мне повезло - не успел я выкурить и пары сигарет, сидя на каменном бордюре у входа, как из отеля вышла Люба в сопровождении своей вчерашней подруги. Почему-то они не удивились, увидев меня, словно наша встреча здесь была оговорена вчера и именно в это время. Свое вчерашнее исчезновение из ресторана они объяснили тем, что Полина внезапно почувствовала себя плохо. Это было похоже на правду - вид у Любиной подруги был действительно болезненный, и на верхней губе пламенели свежие высыпания герпеса. Несмотря на простуду она была полна решимости идти на пляж. По пути к остановке девушки задержались у ларьков, покупая фрукты, а я тем временем решил утолить жажду домашним крестьянским вином -«Александриури», которым в розлив торговали за гостиницей, как пивом, из бочки, разливая в такие же пивные кружки. Кисленькое, дешевое вино – это было то, что нужно.
На пляже я притащил лежаки и шезлонг, и мы устроились у высокой бетонной стены набережной. Мне нравилось, что мой статус сразу был всем понятен, никто не сомневался в том, что я романтически влюблен в Любу и от меня не требуется никаких признаний на эту тему, мне милостиво дозволяют находиться рядом, не придавая этому большого значения. Естественно, что мы познакомились более обстоятельно, я рассказал о себе - кто я, откуда, чем занимаюсь, о Любе я узнал, что она родом с Украины, родители живут на Хортице, в Москве закончила Иняз и сейчас работает в Интуристе. Родители купили ей квартиру в Москве. Как я и предполагал, в жилах у нее текла польская кровь по материнской линии. Ох, уж мне эта польская кровь! У вас, если я не ошибаюсь, тоже ведь предки из Польши.
Море в тот день было на редкость спокойным и чистым, когда прозрачная вода приобретает зеленоватый оттенок и морское дно просматривается в мельчайших деталях, до самой крошечной ракушки. Вот только медуз было больше обычного, как всегда после шторма. Люба хорошо плавала и вообще в ее фигуре чувствовалось спортивная подтянутость, плотное, тугое тело без лишнего жирка, но и без лишней мышечной массы. Оказывается, она занималась художественной гимнастикой, имела первый разряд.
К сожалению я был не единственным, кого ранила польская красота… За пару дней до моего появления, с Любой познакомился японец - солист группы «Роял найтс», гастролировавшей в Сочи. Они тоже появились на пляже и расположились неподалеку – четверо парней. Самый щуплый и низкорослый отделился от компании и подошел к нам, вежливо поприветствовав нас. Он уселся на песок рядом с Любиным лежаком и, обхватив худенькие коленки руками, заговорил с ней по-английки. Приятели звали его купаться, но влюбленный самурай уходить не хотел. Он только на секунду отошел к своей сумке, достал оттуда кипу журналов и вернулся к нам. Кажется, это были какие-то западные каталоги одежды, которые он передал женщинам. Через какое-то время он предложил Любе искупаться, и она поднялась и пошла с ним в море. Мне это совсем не понравилось.
Полина выдавила из тюбика порцию ацикловира и принялась обрабатывать свою чудовищно обезображенную герпесом губу. При этом она почему-то решила выразить мне сочувствие и предупредить, чтоб я не строил особых иллюзий в отношении Любы.
Мне показалось, что она намекает на какую-то специфичность ее образа жизни, а не просто на обычную ветреность красавицы, но я до конца так и не понял от чего она меня хочет предостеречь и решил, что эта забота вызвана просто завистью к пользующейся успехом у мужчин своей подруге.
Искупавшись, японский квартет , сверкнув в нашу сторону вежливыми азиатскими улыбками, покинул пляж, спеша на репетицию. Мы тоже стали собираться, на обед. Я рассчитывал, что мы, как все нормальные люди, пообедаем в какой-нибудь городской столовой самообслуживания, но не тут-то было.. Спутницы мои предпочитали пользоваться рестораном Жемчужины, куда мы и направились. Очередей там естественно не было. Догадываясь о моих волнениях, вызванных изучением цен в меню, девушки предупредили , что за себя они будут платить сами. Потом я проводил их до Чайки, мы расстались, договорившись, что завтра встретимся на пляже.
Дома меня ждала записка на столе, на тетрадном листочке в клеточку. «…, вот этого мы от тебя не ожидали! Оставь завтра свой паспорт и десять рублей на прописку».
Но на следующий день придя на пляж, я застал там только Полину. Она сказала, что Любе вечером позвонил «ее» японский вздыхатель и пригласил на прогулку в город, он хотел бы сфотографироваться вместе с ней, на память. Вернулась она поздно и сейчас отсыпается. Естественно, что эту информацию Полина преподнесла, как доказательство правоты своих предостережений, высказанных мне вчера. Раздосадованный необходимостью общаться с Полиной не менее, чем отсутствием Любы, я поспешил в море и постарался подольше не вылезать из него. Люба появилась на пляже после полудня. Она принесла с собой фотографии, сделанные вчера в фотоателье. Одну подарила мне - цветная фотография, где она в длинном, на лямках, синем, вечернем платье стоит вполоборота, опершись на одно колено, скрестив обнаженные, точеные руки на другом. Расчесанные на пробор волосы плавно ниспадают на голые, загорелые плечи, лицо спокойное – царица. Такой же снимок, надо думать, достался и японцу. ( Я долго хранил эту фотографию, запрятав ее в том Лорки, но в конце концов она исчезла куда-то).
С приходом Любы Полина заторопилась домой, в гостиницу и ушла, оставив нас вдвоем. После пляжа мы прогулялись по набережной, дойдя до Светланы, где в небольшой забегаловке перекусили «а ля фуршет» за мраморными столиками сосисками и стаканом сметаны. Сейчас, вспоминая свою скороспелую влюбленность и анализируя ее, я могу определить ее основную отличительную особенность. Между нами не было никакой духовной связи, мы оба не были открыты друг другу в этом смысле и не стремились узнать внутренний мир каждого из нас. Как личности мы не интересовали друг друга. Может, это возникло бы позже, но сейчас нас вполне устраивали наши поверхностные отношения, приставшие к нам , как южный загар, что к зиме сойдет на нет. Я совершенно не помню, о чем мы говорили и даже приблизительно не могу восстановить в памяти возможную тематику наших бесед. Рядом с ней я чувствовал себя баловнем судьбы, вознагражденным за несправедливость, допущенной в отношении меня в прошлом. При этом я не страдал и не ревновал. Завести роман с такой женщиной - мне опять повезло. Ни в чем мне не везло в жизни, кроме любви… Я чувствовал, что Люба вполне осознанно подстраивается под мою интеллигентскую неискушенность в законах современного мира, закрывая глаза на мою явную неспособность стать для нее опорой и обеспечить тот уровень жизни, к которому она привыкла. Ей нравилось, что рядом со мной, она может позволить себе какие-то простые чувства, не обремененные алчными запросами реальной жизни. Вечером того дня мы целовались на скамейке в сквере перед Чайкой. Я называл ее «Лю» и говорил, что в красоте ее лица есть что-то напоминающее красоту льва, не львицы, а именно льва.
Потом была морская прогулка на «Ракете» в Пицунду. Потом неудавшаяся попытка сближения в ее номере в Чайке, когда нам помешали внезапно нагрянувшие Полина со своим кавалером – футболистом донецкого «Шахтера», решившие отметить свое знакомство бутылкой Шампанского в нашем обществе. За день до своего отъезда я пригласил Любу в ресторан, выбрав для этого свою излюбленную «Светлану». Довольно скромный ресторан, ничего примечательного. И вот казалось бы – тебя ожидает прекрасный вечер с красивой девушкой, медленный танец в полумраке, ее голые плечи.. «Сегодня наш прощальный день в приморском ресторане…» и вместо этого ты напиваешься, как свинья, элементарно не рассчитав дозу, и единственное, что ты в состоянии вспомнить об этом вечере – это какую-то ссору в мужском туалете, едва не окончившуюся дракой, и то, как Люба раздраженно впихивает тебя в такси и отвозит до твоего дома на Чехова.
Но я был прощен, вернее - никто даже не вспоминал мое вчерашнее поведение, сделав вид, что ничего особенного не произошло, более того - мне позволили остаться на ночь в их номере. Люба снесла «этажерке» какие-то подарки, чтоб та закрыла глаза на нарушение распорядка гостиницы, но, уладив дело, вернулась в номер раздраженной и что-то сердито выговорила Полине, жалуясь на неуступчивость дежурной по этажу, видимо, запросившей за свой нейтралитет слишком много. Полине предстояло спать на своем месте, а мы с Любой устроились на раскладушке, выставленной на балкон. Некоторое время я лежал один и, ожидая прихода Любы, всматривался в звездное небо над головой, ощущая себя космическим пришельцем, впервые попавшим на Землю, чудесным образом выброшенным на балкон девятого этажа гостиницы Чайка. Когда в номере погас свет, пришла Люба. Я чувствовал, что она все еще находится в каком-то раздраженном состоянии. Она легла рядом, сразу повернувшись ко мне спиной, не произнеся ни слова. Она так и не проронила ни слова, пока я наслаждался ею в этой позе, словно терпеливо выполняла супружеский долг или какую-то, наложенную на себя, эпитимью. Мне показалось, что она тем самым расплачивается со мной за что-то, но за что я не мог понять.
Утром, прощаясь с ней, я смущенно прошептал ей на ухо, чтоб она не вздумала делать аборт, если окажется беременной после сегодняшней ночи. Мы договорились, что в ближайшее время, я приеду к ней в гости, в Москву. На улице я обернулся и, отыскав глазами в балконных сотах фасада гостиницы нужную ячейку, увидел Любу, она помахала мне рукой.
Осенью, кажется в октябре, я приехал в Москву. Мы встретились на Патриарших прудах. На ней был шикарный, черный, кожаный плащ и сапоги на высоких каблуках. Она показалась мне еще эффектней , чем была на юге. Мне опять польстило, что рядом со мной женщина, одетая с таким вкусом и шармом, такая красивая женщина, которая безусловно давно освоилась среди дорогой жизни столицы и чувствует себя в ней вполне комфортно. Мы посидели на скамейке, на знаменитой аллее, красочно оформленной осенним листопадом, вспоминая свой курортный роман. Свидание наше вышло скорее дружеским, чем любовным, при встрече мы избегали страстных объятий и поцелуев - они внесли бы какую-то фальшь в наши отношения, которым в сущности еще только предстояло развиться во что-то большое и важное для нас обоих. Я смел думать, что она рада моему приезду, но полной уверенности у меня не возникло. То, что она позволила мне приехать, можно было отнести и на счет ее хорошего воспитания, доброго характера, не позволявшего просто так, без достаточных оснований отказать мне во встрече. Потом мы прошли к Главпочтампту, где Любе надо было получить бандероль от родителей, потом сели в такси и поехали к ней домой. Довольно долго ехали по Кутузовскому проспекту, до новостроек на улице маршала Тимошенко. Однокомнатная квартира показалась мне очень уютной, наполненной современным комфортом - новая, импортная мебель, западная сантехника, специальный коврик перед унитазом, в унитазе дезодорант с голубым красителем…и еще много из того, что пришло в обиход много позже, а тогда было в новинку для большинства наших граждан. На стене в коридоре висел плакат с героями «Звездных войн», на вешалке висела дубленка. Все в квартире свидетельствовало о необычайно высоком достатке, который скорее всего обеспечивали своей единственной дочери ее родители, жившие на Украине. А чем еще можно было объяснить такое финансовое благополучие молодой девушки, проживающей одной в Москве? Не понимал я тогда…
Из холодильника на журнальный столик были выставлены закуски и большая - 0,7 бутылка «сибирской» водки, считавшейся тогда одной из самых лучших марок, с этикеткой изображавшей лихую «тройку», несущуюся по снегу. Глядя на картинку, хотелось самому очутиться седоком в этих разгульных санях. И я опять не устоял, не рассчитал… с удовольствием и без всякого внутреннего сопротивления погружаясь в атмосферу непривычного для меня комфорта, уюта под модные записи «Бони М». И ночью, в широкой постели оказался не способен ни на что, кроме обожания и лизания. А Люба была роскошна, в каком-то обалденном, коротком пеньюаре, а я… я опять обокрал сам себя из-за своей невоздержанности в другой страсти.
На следующий день я должен был уже возвращаться в Ленинград, вечером, на «Красной Стреле». С утра мы погуляли в парке Фили, потом пошел дождь и мы спрятались от него в «Бородинской панораме», где Люба , уходя, забыла зонтик в гардеробе. Потом мы пообедали в старом «Национале», меня несколько удивило ее свободное общение со швейцаром в холле, который почему-то знал ее и передал от кого-то привет. Напротив нас сидела компания во главе с Олегом Ефремовым. Он был коротко острижен, с сильной проседью в волосах.. в хорошем настроении, шумно провозглашал тосты. Глядя на него и завидуя его славе, я пил водку. Вот убей меня, я не помню, о чем мы говорили с Любой за эти два дня. Я чувствовал, что ее интерес ко мне тает. Еще бы… ничего из себя не представляющий пьянчужка, без каких-либо серьезных перспектив. Когда мы вышли на улицу, она попросила меня подождать ее, пока она сходит в соседний, новый «Националь», где у нее была назначена встреча с какими-то иностранцами, по поводу организации экскурсии. Минут сорок я ждал ее, стоя на каменной лестнице отеля, разглядывая шикарную публику, проходившую мимо меня.
Она проводила меня на вокзал и усадила в поезд. Пока мы были одни в купе, я , разомлев от выпитой водки, полез целовать ее колени, задирая юбку… Она в испуге оттолкнула меня и поспешила покинуть вагон. Поезд тронулся и я, всматриваясь в толпу провожающих на перроне, не увидел ее».