- "Валентин! Ты там сапоги просил поменять? Пойдём посмотрим."
Два брусовых домика геологоразведочной экспедиции на четыре квартиры, ещё светленькие, пахнущие скипидаром сосны, стояли торцами друг к другу. Два крылечка одного смотрели на два близнеца соседнего. Метрах в десяти. Начальник партии из соседнего диагонального входа приглашал меня к себе. Не богатый склад Геологоразведочной партии находился прямо у него дома, в не большой кладовке, специально отведенной под мелочевку. Пара геодезических реек, теодолит, штуки три нивелира, спальные мешки, спецодежда(телогрейки, брезентовые костюмы, сапоги кирзовые, резиновые), какие-то коробочки с геофизическими инструментами, металлическая мерная лента и что-то россыпью. Все было свалено по углам, что-то висело на стенах, пылилось, путалось в паутине - в общем, никакого порядка. Покопавшись среди сапог вытащил новые кирзачи: - "Меряй!" Я сел на ступеньки крыльца и натянул обновку. Добротные, с тиснением под настоящую кожу голенища. Резко отдающие пропиткой. Постучал каблуками в пол: - "Нормально!" Эрнест Кирилыч из глубины пыльного барахла, прокричал: - "Погоди-ка! Примерь эти. Они не числятся - бросил кто-то". Вынес на свет пару офицерских сапог. К одному уху на просаленной бечевке привязана картонная этикетка. Она гласила: сапоги юфтевые, размер (фиолетовыми чернилами) 43. Настоящие офицерские, яловой кожи, на толстой подошве (полевой вариант). И подкладка-то кожаная, серо-молочного цвета. Стер пыль, ухватился за ушки - как для меня шитые! В ведомости расписался как за изделие Кировского завода.
На дворе стоял мутный, сопливый октябрь. Городские дороги перемешаны «Колунами», ГТешками, леспромхозовскими тракторами. Самый легкий транспорт - гужевой. Им развозили по Пудожу, чуть красноватую воду из реки Водла. Марать такой раритет было «западло» и я засунул сапоги под кровать. Подсушит — вот тогда и обновлю.
В начале ноября закончилась осень. Завьюжило, позаметало. Работы было не много и времени заниматься охотой было предостаточно. Излюбленным местом были угодья в пойме реки Сума, впадающей в Водлу и протекающая в двенадцати-пятнадцати км, параллельно дороге на Колодозеро. Норка, выдра, куница. Из птицы: глухарь, тетерев, рябчик. Различная речная рыбешка. Лучшего и не пожелаешь. Набил несколько путиков, раскидал приманку, поставил десятка два капканов, промышлял. Сразу после нового года, неожиданно перебросили в деревню Порженское, на границу с Архангельской областью. Там вела работу партия буровиков - сверлили землю на бокситы и срочно была нужна привязка скважин. Мой небольшой, всего из трех человек, топографический отряд этим и занялся.
С шофером автобуса передал письмо знакомым охотникам в Пудож. Попросил их захлопнуть мои капканы, чтобы не портить зверьков. Приеду, сбегаю соберу. Окунулись в работу и не заметили, как наступила долгожданная весна. Солнце теснило зиму, тяжелило снег на лапах елей, гулко обрушивало его, мочило влагой южную сторону деревьев, на пнях обнажая брусничник, с крупной, темно-бордовой, прошлогодней ягодой. Зима огрызалась сорокаградусными утренниками, густым, черным, ночным небом, скалилась слепяще-белым серпом новолуния. Занастил март. По лесу - бегай не хочу. Легко, хрустко. Даже лоси, покинув оседлые из за многоснежья места, перемещались не проваливаясь.
Отзвонили последний профиль, привязали последнюю буровую. Быстро свернулись и посовещавшись, во второй половине дня стали выбираться к Заозерью. Наш вездеход -трехостный ЗИЛ-157, на котором в военном фургоне оборудована каротажная лаборатория. С правого бока дверь, как в автозаке. На задней двери огромное запасное колесо и какие-то зонды в специальных креплениях. Дверью этой никогда не пользовались, так как с внутренней стороны, по стене были расположены полки с геофизическими приборами и небольшая металлическая печка, работающая на солярке. Соляра подавалась на форсунки самотеком из бачка, закрепленного под потолком фургона. Завершала конструкцию труба, собранная из чугунных канализационных элементов. По бокам фургона две пары овальных окошек. Километров восемь продирались по метровому замерзшему снегу, пробивая дорогу по лесному бездорожью. Прорубали, пропиливали просеку, накатывали колеи и к полуночи вырвались на чищенный тракт. В Заозерье решили не заезжать (кого там будить ночью?), нацелились сразу на Пудож, домой. В фургоне двое моих рабочих, три геофизика и лохматый дворовый пес Верный, мой крестник (в щенячестве купировал ему прибылые пальцы). Я занял место в кабине, рядом с шофером, Виктором Пильгасовым. До Пудожа километров семьдесят - часа за два с половиной управимся.
В желтом, проржавелом, дребезжащем свете фар, побежала неширокая вихлявая дорога, с высокими нагребенными снежными бордюрами, с редко торчащими дощечками километровых столбов, на которых различались полустертые черные цифры. Мотор уверенно гудел, ЗИЛ упирался всеми тремя мостами в накатанную повехность, гудя карданными валами. Шофер профессионально вкатывался в очередной поворот, машина отзывалась небольшим напрягом и подергиванием, сопровождающимся тупым пощелкиванием раздолбанных крестовин. Наверное со стороны было интересно наблюдать несущийся под звездным безлунным небом, сверкающий желтыми курсовыми, белыми бортовыми и красными задними огнями, весь в снежном вихре, оставляющий за собой шлейф дыма из печной трубы, повисающий в воздухе, мощный дредноут, терзающий белую, замороженную тишину.
Печка еле согревала ноги и я, укутавшись в высокий воротник белого офицерского полушубка, полузадремал, полузаснул, позавидовав ребятам в фургоне, где можно было вытянуть ноги, наслаждаться теплом ракрасневшейся печурки.
Видно сон сморил не только меня, так как на очередном повороте машина почему-то не вписалась в радиус, а пробив бампером сугроб, поднимая перед собой мерзлый снег, устремилась в кювет, стала заваливаться на правый бок. В лицо ударил жесткий снег, проломив ветровое стекло, рассыпавшееся на сотни мелких осколков. Шофер свалися на меня и изрядно помял, пока принимал вертикальное положение. -"Ты жив?" - спросил (стоя на мне). -"Вроде" - ответил я. -"Это что же? Я заснул что ли?" - это опять он. И тут мы одновременно услышали доносившиеся из фургона крики: - "Горим!!!!". Виктор уперся в меня ногами и выпрыгнул, с силой отбросив водителскую дверь. Я ринулся за ним и, получив сильнеший удар по голове внутренней ручкой спружиневшей двери, свалился снова вниз. Повторил попытку и вылез из кабины. Шофер, через маленькое окошко над кабиной, которое удалось открыть, уже передал внутрь фургона не большой огнетушитель. Внутри горело. Разлился бачек с соляркой. Через боковые окошки были видны красные всполохи, слышались испуганные голоса, дурниной орал пес. Ребята видать справились с огнетушителем, который в свою очередь не подвел - пламя утихло, но зато из всех щелей повалил едкий дым. Наши товарищи оказались запертыми в ловушке. Машина лежала на правом боку, напрочь прижав единственную открывающуюся дверь. Через чего можно было хоть как-то добраться к заложникам это два боковых окошечка на левом, оказавшимся сверху, боку фургона. Стекла оказались прочными и не поддавались ударам наших валенок, пока мы не воспользовались ломом, оказавшимся за спинкой сидений в кабине. К пробоинам тут же припали черные лица и жадно, с всхлипами стали глотать свежий воздух. Пахло сгоревшими проводами, жженой солярой, горелым тряпьем. В окошко просунули морду Верного и я выдрал его наружу, сбросил в снег. Пришла очередь наших пацанов. Как можно разломали ломом одно окошко, ребята помогали изнутри плечами. Поскидывали с себя всю одеженку, совали руки в образовавшийся проем, а мы с Виктором вытаскивали их, оставляя остатки маек и куски кожи на рваных краях. Почти голые, грязнущие, замерзшие, с кровоточащими ранами, собрались в кучу, обнялись. Долго кашляли, умывались колючим снегом и , посовещавшись, решили бежать до поселка Кривцы. До него, по нашим подсчетам, оставалось километров пятнадцать. Побежали гуськом, энергично работая руками и подбадривая себя ором. Пильгасов немного задержался, подлез под мотор, открыл какой-то краник, слил воду с радиатора, догнал нас. В Кривцы прибыли к восьми утра, как раз к открытию леспромхозовской столовой. На нас подивились, посмеялись, вошли в положение и приодели. Так что за столом мы сидели уже почти отмытые и при параде. Собачке взяли, как и самим, по две порции второго. Котлеты из лосятины и пюре с обалденной подливой. После завтрака в конторе попросили трелевочник и к полудню наш помятый, обгоревший ЗИЛ был готов к дальнейшему передвижению.
В Пудоже вечером навестил друзей охотников. Они передали мне две шкурки норки и одну куницы. «В твои попались». Капканы позакрывали, не нашли, не успели проверить четыре капкана поставленные на куницу по дороге к избушке на реке Сума. Что бы не лежал на душе груз, решил завтра же сбегать и собрать не проверенные капканы.
В полночь повалил мягкий снег. Растеплило. К утру снег превратился уже в дождик. Успеть бы по насту, сбегать налегке, переночевать в избушке и вернуться домой. Покидал в рюкзак банку тушенки, полбуханки хлеба, топор, приготовил тулку. Подумав, достал из под кровати офицерские сапоги и на первом автобусе доехал до лесовозной дороги, которая вела на старые вырубки вдоль реки. Шофер на минуту притормозил, выпуская меня и умчался по маршруту. Старая дорога угадывалась просветами в лесном массиве, провалами снега по колеям, пробитыми лесовозами. Одеженка легкая, военная безворотниковая телогрейка, сапоги скороходы, пустой рюкзак, притертое к плечу ружье. Пошагал быстро, оставляя четкие следы на залежалом, посеревшем снегу.
Первый капкан был где-то в полукилометре. Установлен на разлапистой елке по всем правилам - на высоте человеческого роста, так что попавшийся зверек повисал над землей, быстро засыпал и был не доступен для вездесущих мышей, которые состригали пух, портили добычу. Капкан был захлопнут, но стоял на срезе сучка, закрепленный ниткой, не потревоженный. Между дужками зажата посиневшая, свернутая в трубочку бумажка. Малява. Развернул отсыревшее послание и с трудом разобрал расплывшийся текст: -«Экспедиция! Во время снимай капканы!» Вот так. Стыдобища! Сунул капкан в рюкзак и поспешил дальше. Второго капкана не оказалось на месте. Тросик был аккуратно отвязан, приманка разворована сойками. Воришек хватало. Третий капкан располагался на берегу незатейливого ручейка, журчавшего даже в лютые морозы. Пробираясь к нему заметил, что проваливаюсь в снег уже выше щиколотки. За три часа хода снег здорово сдал и местами уже не держал. Стал аккуратней ставить ногу, нащупывать твердость, то и дело срываясь в ставшую податливой толщу снега. Сердце сжалось - в капкане повисла мокрая тушка куницы. Попалась видно давно, под нее намело, хвост почти касался поверхности и до нее добрались грызуны, набив грязных тропок в разные стороны. Бока и пузо зверька были голыми. Освободил куницу, снял капкан и побрел дальше. Еще через час уже проваливался выше колен, еле перетаскивал ноги, весь вымок, в сапогах хлюпало, подустал. Затосковал, оглянулся - назад уходила глубокая борозда с черными частыми дырами. Может вернуться? - мелькнула нехорошая мысль. Взяв себя в руки, стал пробиваться дальше. Последний капкан оказался не тронутым. В сумерках, почти ползком, вышел к избушке. Дрова были. Растопил печку. За избушкой плотина и мост по ней. Вода падала с трехметровой высоты, шумела, звенела струйками, перемешивала пену с веселыми льдинками и никогда не замерзала. Ледяные сталоктиты, сталогмиты, закуржавелый иней хлопьями. (Моне-северный вариант). Набрал в чайник воды. Металлическая огромная печка быстро накалилась, согрела избушку. Чайник быстро вскипел. Заварил литровую кружку индийского чая, разогрел банку тушенки, стянул с себя раскисшие сапоги, мокрую одеженку, подвесил над печкой на проволочки, специально натянутые для сушки, приспособил сапоги. Сел ужинать. Куски хлеба намазывал расплавленной тушенкой и запивал ароматным чаем. Добавил в печку дров. Дверцу не закрывал, смотрел на огонь, ласкающий полешки, иногда стрелявший искрами, любовался, обдумывал завтрашний обратный путь. Предстояла трудная дорога и я, поправив сушившуюся одежду, сапоги, зарылся в какие-то тряпки на нарах, пригрелся, заснул. Спал крепко, сном уставшего, измученного человека. Проснулся рано, бодрым, отдохнувшим. В избушке пахло высохшими тряпками и горелой кожей. Ночью брезентовые брюки сорвались с проволочки, задели, стоящие на примитивной полочке над печкой сапоги и они напрочь зажарились на плоском железе. Кожа на них съежилась, кое-где лопнула, покорежилась, носы загнулись кверху, голенища напоминали смятые жестяные трубы, каблуки расслоились. Запах от них исходил тошнотный. Вот попал!
Попробовал размять сапоги. Смачивал теплой водой, обстукивал поленом на пеньке -никакого результата. Тогда в отчаянии психанул и обухом топора разнес сапоги в дым. Лопнули где можно и где нельзя, подошва еле держалась. Навернул портянки и натянул остатки, когда-то великолепной обуви, на ноги. По полу избушки ходить в этих жестких, фанерных колодках было не выносимо. Края затвердевшего каллогена впивались в щиколотки, ступни повторяли форму изогнувшейся подошвы. Еле передвигаясь собрал рюкзак, прихватил ружье и вывалился за дверь, с надеждой, что по мягкому подтаявшему снегу идти будет лучше. Надеялся,ч то кожа сапог размокнет и не так будет досаждать при ходьбе.
Уже, примерно через полчаса после барахтанья в снежной каше, стало ясно, что надежды не оправдались. А идти (тащиться, ползти, кувыркаться) предстояло еще километров двенадцать. Лег на спину и стал смотреть в весеннее голубое небо, на редкие кучевые облака, похожие на ангелов, на верхушки корабельных сосен гудящих ветром, слушал просыпающийся после зимней спячки лес. С надрывом орала бесноватая сойка, поползни щекотали кору елей, тенькала синица. Гулко разорвала мокрый воздух деревянная трель дятла. Красота-то какая! Еще потеплеет и будет слышно, как лопаются иголки на сосновых ветках, задурманит смолевым угаром, по утрам, в дремотной рани, захлебнутся любовным шепотом в урманниках глухари, запищит, закричит кочевая птица, потянутся стаи-косяки на Север. Природа сделает еще один виток в бесконечной спирали времени. Жизнь прекрасна!
Снял телогрейку и без сожаления, ножом, отпластал от нее рукава. Стянул с ног огрызки и обулся в стеганые ватные кисы. Из клапана рюкзака достал пару пакетиков бинтов и обмотал мягкую обувку, надежно закрепив ее на ногах. Шаг стал уверенней, побежали назад трудные метры, километры. Ещё одно испытание пройдено. Еще раз жизнь проверяла меня на прочность. Урок получен.