Дом в глубине двора

ДОМ  В  ГЛУБИНЕ  ДВОРА
                повесть

      Когда этот дом сносили - было это в году 1981-м - разобрали крышу, сломали кирпичные стены и начали срывать доски пола - под ними вдруг обнаружился маленький  сундучок с проржавевшими жестяными стенками, стянутыми позеленевшими медными поясами, и ржавым железным колечком на выпуклой верхней крышке. Сундучок доверху был заполнен старинными картонными папками, в которых лежали отсыревшие бумаги и покоробившиеся фотографии, среди них была Библия в полуистлевшем кожаном переплете и томик Евангелий, а на дне иконка в резном деревянном киоте с бисерным окладом с изображением Иисуса Христа. Бумаги оказались документами XVIII и XIX веков двух дворянских семейств Салтыковых и Лавровских, написанными витиеватым писарским почерком на плотных бумажных листах большого формата с двуглавым царским орлом сверху. С фотографий, наклеенных на картонные паспарту, смотрели строгие мужчины в сюртуках и соломенных канотье, сидели в креслах женщины в огромных шляпах на фоне туманных аллей, были снимки военных в офицерских мундирах с портупеями и темляками, у некоторых с флигель-адьютантскими аксельбантами. На одном снимке был старик с седыми усами и короткой бородкой в сюртуке и галстуком-бабочкой, под снимком шла надпись черными чернилами: «Профессоръ Г.Р.Лавровскій, СПб, Смольный институтъ благородныхъ девицъ, 1910». И поверх всего этого лежал раскрытый, синей обложкой вверх, простой советский школьный дневник за первое полугодие 1937 года. Чернила на его страницах выцвели и местами исчезли, но на обложке еще можно было прочитать: «Дневник ученицы 7-б класса Дины Каждан».
      Так как ничего заслуживающего внимания в сундучке не оказалось, весь ворох этих  бумаг и фотографий вместе с иконой и школьным дневником неизвестной Дины Каждан сгребли в кучу и сожгли в яме у забора.
                1
     Осенью 1940-го года Дина Каждан, весной  окончившая десятилетку, стала студенткой филологического факультета педагогического института. Произошло это не без волнений. Причиной было то, что зимой 1937 года были арестованы, как враги народа, ее родители. 
     Из-за этого приемная комиссия пытается найти любую зацепку, чтобы в поступлении Дине отказать. Официальных письменных указаний по поводу таких, как она, нет, более того, всем известны слова Сталина, «что сын за отца не отвечает». Всё это так, но есть устные, намекающие и уклончивые, рекомендации. «К сожалению, у нас уже заполнена норма приёма заявлений, вы опоздали, - говорят члены приемной комиссии. - Подавайте документы в сельскохозяйственный, у них недобор. Да и вступительные экзамены там легче».- «Нет,- упрямо говорит Дина.- В сельхоз я не хочу. Я хочу быть учительницей. Как моя бабушка». На лице председателя комиссии вежливое любопытство. «А что, ваша бабушка  учительница? Что она преподает?» - «Немецкий язык».- «Вот как? А как её фамилия?»- «Лавровская». Председатель вскидывает брови. «Лавровская? София Михайловна? Она ваша бабушка?» - «Да». Председатель  комиссии  усмехается. – «Ведь это моя школьная учительница! Правда, немецкого языка я так и не знаю. А вы знаете?» - «Знаю». Председатель на миг задумывается. Проходит несколько минут. - «Ладно, - говорит он. - Давайте документы. И передайте привет Софии Михайловне от бывшего её ученика Васьки Марченко. Когда-то по мальчишеской глупости я испортил ей немало крови. - Он усмехается. - И приходите на экзамены. Всё будет хорошо, обещаю».
      Так в сентябре 1940 года Дина Каждан становится студенткой педагогического  института. Вместе с нею туда же поступает её подруга Оксана Донченко. А третья их подруга, Людмила Ставицкая, тоже пытавшаяся поступить, по конкурсу не проходит. И подругам тайно завидует. Не так уж хотелось ей стать учительницей, как раздражает  факт, что она оказалась слабее.
      Впрочем, есть и другие причины, по которым им она завидует. Но об этом рассказ впереди.
                2 
    Конечно, София Михайловна Лавровская вспомнить бывшего своего ученика Васю Марченко не может. Тогда таких было много. По-видимому, это было в середине двадцатых, когда после смерти мужа, адвоката, застреленного в зале суда психически больным человеком,  она  оказалась в этом городке. После огромного Санкт-Петербурга, в котором она родилась и выросла, этот городок с бытом и нравами еще гоголевских времен, где жизнь текла лениво и монотонно, в стороне от русла большой культуры, её расстроил.  Но выбора не было. Здесь  уже жила  её  дочь Елена с мужем и дочкой Диной.
      Дело в том, что в этом городе начато строительство большого вагоноремонтного завода. За  годы  Первой мировой, а затем гражданской войн железнодорожный парк страны почти разрушен, его восстановление и обновление - это одна из важнейших государственных задач. Для этого сюда прислан Яков Каждан, муж Елены. Он главный инженер завода. И Елена работает  там же  в техническом отделе переводчиком. Это очень важно. Ведь вся техническая документация на закупаемые за границей станки, мостовые краны, материалы и различое оборудование изложена на немецком или французском языках, и нужны переводы на русский. Так что жизнь дочери устроена. Довольна София Михайловна и тому, что Елена  сумела заставить Дину хорошо овладеть немецким языком. Девочка бегло говорит, хорошо пишет и читает. В будущей жизни, надо думать, это ей  пригодится.
      А муж Лены, Яков, владеет лишь одним языком -  еврейским, идиш. И очень неважно  русским. Он это понимает и упорно учится. Читает русские книги и учит правила грамматики. Иной раз в доме  происходят  комические эпизоды: пока мать с дочкой о чем-то говорят по-немецки, он дремлет или читает. Но вдруг закрывает книгу и включается в их разговор - на идиш.  Оказывается, он  почти всё понял. Дина хохочет. А Елена затыкает уши и, смеясь, кричит: «Яшка, прекрати! Это разные языки!» Каждан иронизирует:  «Да ну? Странно. Ведь немцы и евреи почти родные братья!». Конечно, это шутка. Но о том, какую роль сыграет в будущей жизни  их дочери владение немецким языком, ни ему, ни Елене знать  не  дано. Об этом знаю лишь я, пишущий  эту повесть.         
      
      Он убежденный, пламенный большевик, Яков Каждан. Он верит в грядущее всемирное коммунистическое братство на всем земном шаре. Сомневаться в этом, спорить с ним нельзя.  Конечно, брак потомственной русской дворянки с простым парнем из еврейского местечка за чертой оседлости – это бесспорный мезальянс. Но теперь другое время, и никаких сословных соображений нет. Даже наоборот: трудовое происхождение теперь гораздо  предпочтительнее голубой дворянской крови. Исчезли старые предпочтения и понятия о жизненном успехе. София Михайловна всё это понимает и молчит. Он хороший человек, Яков Каждан, честный и порядочный, он красив и умен. Но он из другого мира. Мир его детства и юности – это мир традиционной еврейской семьи, почти полтораста лет  обитавшей за чертой оседлости, вне русской и мировой культуры.
     Но февральская революция 1917 года всё ломает. И семнадцатилетний Яков, невзирая на слезы матери и обиду отца, еще совсем плохо зная русский язык, бесстрашно уезжает в революционный Петроград. Там он знакомится с большевиками. И вскоре вступает в коммунистическую партию. А весной 1918 года он становится слушателем Высших ускоренных технических курсов ВУТЕХ.  Курсы эти организованы специально для таких, как он, малообразованных рабочих и крестьян, демобилизованных красноармейцев,  недоучившихся  гимназистов и студентов.  Принимают на курсы любого, кто хочет учиться, но с главным условием - трудовым происхождением и большевистской убежденностью. Остальному их научат. Страна нуждается в своих, не буржуазных, специалистах. Для этого двухлетняя программа обучения предельно упрощена. В ней отсутствует ненужная для  реальной  жизни  высшая математика, классическая механика и другие сложные теоретические науки, основной упор сделан на прикладных знаниях. И, само собою, овладении русским языком и теорией марксизма-ленинизма.
      Учиться Якову трудно. Особенно трудно ему с русским языком, но он не сдается. Таких, как он, много. Они выносливы и терпеливы. Русскому языку их учит старик Лавровский, профессор-филолог, получающий за каждый урок по буханке хлеба. Лавровскому помогает внучка Елена. Ей 18 лет, она бывшая ученица Смольного института благородных девиц. С учениками деда она ведёт практические занятия, задает им диктанты  и проверяет письменные работы. Она очень хороша собою. Особенно хороши глаза – очень светлые, почти прозрачные, и густые  волосы, лежащие на плечах золотистыми волнами. У нее стройная фигура, а серое форменное платье институток Смольного, в котором она приходит на занятия, ей к лицу. Здесь она знакомится с Яковом Кажданом.  Он красив, черноволос, заметно выделяется крупным ростом и широкими плечами, у него серые глаза под черными бровями, мягкая улыбка и глуховатый баритон. И еще добрый и спокойный характер. Он понимает свою необразованность, очень смущается и виновато улыбается. Но он старается. И заниматься с ним Елене нравится.
       Так незаметно приходит весна 1920 года. И в мае первый выпуск курсов. У Якова на руках уже имеется «Свидетельство» об окончании ВУТЕХ. Ему присвоена специальность «инженер-механик». Он очень горд. Еще не так давно парень из еврейского местечка стал инженером. Это было непросто. Из поступивших в 1918 году сотни человек до первого выпуска ВУТЕХ добралось меньше половины. Но он всё преодолел. Хотя то, что это не полноценное высшее образование, Яков сознает.  Впрочем, сейчас это не так уж важно. Молодой стране специалистов не хватает. И «Свидетельство» ВУТЕХ  равноценно  дипломам технологических институтов царской России. Так Яков Каждан получает назначение в далекий украинский городок, где начато строительство вагоноремонтного завода. Там он  будет главным инженером. Но в его жизни и это еще не всё. Он сумел завоевать сердце  Елены Лавровской. Летом того же 1920 года она становится его женой.
      Это на неё похожа Дина, героиня нашей повести. От мамы она унаследовала черты лица, светлые глаза и пышные золотистые волосы. А от папы рост, стройную фигуру и  добрый характер. Она очень красива, но об этом еще не знает.               
                3    
      Сейчас лето 1933 года, и Дина отдыхает в пионерском лагере «Юный коммунар» в пригородном селе Дубки. Год  жестокий и страшный, шестнадцатый год большевистского правления. По стране шагает небывалый голод, стоят с брошенными хатами  обезлюдевшие деревни,  воют своры одичавших собак,  невозделанные поля заросли бурьяном. Ветер заносит песком дороги, хаты и улицы. По улицам городов бродят в поисках пищи опухшие женщины с детьми на руках, на тротуарах умирают люди. Вечерами милиция их собирает и хоронит за городом в безымянных ямах.
      Лагерь в Дубках организован специально для детей работающих на заводе. Смены в лагере короткие, по двадцать дней, нужно за лето оздоровить побольше детей. Несмотря на трудности, лагерь снабжается продуктами относительно терпимо. Но и это непросто. Ношу эту Яков Каждан взвалил на себя. Это он «выколачивает» для лагеря лимиты на муку, картофель и жиры, взамен обещает помощь завода, с кем-то ругается и кому-то угрожает.
       В лагере у Дины появляются подруги  - Оксана Донченко и Людмила Ставицкая. Им по одиннадцать лет, они как раз перешли в 4-й класс. Рядом с Диной они будут до конца её жизни, но роли в ней сыграют разные. Именно об этом расскажет наша повесть. 
      Дина и Людмила учатся в школе при заводе, живут они тоже в заводском доме. Дом этот трехэтажный и квартиры коммунальные, каждой семье по комнате. Дина с родителями живет на втором этаже, у них две маленькие комнатки, но без соседей. В такой же квартире рядом живет директор завода, бывший красный партизан Савчук.
      До лагеря  Дина с Людмилой знали друг друга, а здесь подружились. Третья их подруга Оксана живет в центре города, далеко от завода. Её папа, дядя Артем, начальник инструментального цеха. Он парторг завода. С Яковом Кажданом они приятели. Они выходцы из бедных семей, и воспитание в детстве получили неважное. На главные праздники 1 мая или 7 ноября  семья Донченко бывает в гостях у Кажданов. Дядя Артем веселый и шумный, в разговоре он бесцеремонно перебивает собеседника, кричит и оглушительно хохочет, за столом иногда икает и утирает рот рукавом пиджака или ладонью. А у Люды Ставицкой папа начальник литейного цеха. Он всегда хмурый и неразговорчивый. Даже в жаркую погоду он ходит в пиджаке и черной косоворотке.
   Иногда на выходной день Дина остается у бабушки Сони. Живет бабушка в  одноэтажном  домике,  который  стоит в глубине двора Горисполкома. В доме живет его председатель Арам Вартанович Саркисян с женой Серафимой и двумя мальчиками-школьниками. От тяжелых чугунных ворот к дому с улицы ведет прямая, вымощенная булыжником дорожка, обсаженная по обеим сторонам низенькими кустами акации. В её конце  сарай,  приспособленный  под гараж. Туда на ночь ставят легковую машину Арама Вартановича. Это он  помог Софии Михайловне получить эту комнатку, переделанную из чулана, пристроить к ней крохотный тамбур-кухоньку, поставить печку и сделать крылечко из трех ступенек. В благодарность София Михайловна учит немецкому языку обоих мальчиков Саркисяна и помогает выполнять домашние задания Серафиме - студентке-заочнице  института  иностранных  языков «ИнЯз». Оставаться у бабушки Дина любит. Они вслух читают – по-немецки - стихи Генриха Гейне, Гёте и Шиллера. На этажерке лежат разные словари, немецкие книги и московские журналы «Internationale Literatur» с романом Леона Фейхтвангера «EXIL» - «Изгнание». Иногда эти журналы Дина пробует их читать, но это скучно, они для взрослых.   
    …Но вот до конца смены в лагере остается один день. Двадцать дней пролетели незаметно. Расставаться подругам не хочется. Они озабоченно шепчутся, что-то записывают и о чем-то уславливаются. В  школе нужно будет рассказать, как ты провел лето. Это неизменная  школьная традиция.  Утром заводской автобус развозит девочек по домам. Сегодня выходной день, родители дома. Но перед тем, как взбежать к себе на второй этаж, Дина на минутку забегает  к  Люде - нужно взять дневник, который  подруги  вели поочередно. Стоя в прихожей, Дина нетерпеливо ждет, и в эту минуту из комнаты  выходит Клава, старшая сестра Люды. Ей двадцать лет, она медсестра в заводском медпункте. Она коренастая, приземистая и, как отец, всегда хмурая и насупленная. Она видит Дину и поднимает  брови. «А ты чего здесь? Разве тебя еще на одну смену не оставляют?» Дина удивляется. . «Почему? Моя смена окончилась, прошло ровно двадцать дней». Клава презрительно хмыкает. «Так это же не для вас! Вы-то всегда сумеете  устроиться!». Дина непонимающе смотрит на неё. «Как? Кто это мы? И как  это - устроиться?»  Клава смеется. При этом у неё обнажаются верхние десна и становятся видны большие передние зубы. «Кто вы? А ты что, сама не знаешь? Жиды вы, вот вы кто.  Поняла?» Из комнаты в прихожую вбегает Люда. «Клавка, перестань! - кричит она. - Уйди, прошу!» Клава усмехается. «Чего мне уходить? Я у себя дома. Если кому не нравится, пусть себе уходит». На громкие голоса приоткрывается дверь соседской комнаты, оттуда на миг выглядывают глаза соседки, дверь тут же захлопывается. Дина стоит в растерянности. Она впервые столкнулась с такой  непонятной  злобой. Слов Клавы она не поняла, но слышит в них что-то  обидное. Она вылетает  на лестницу и мчится наверх, к маме. В прихожую выглядывает Ставицкий. Он спал, но от громких голосов проснулся и успел услышать. На заспанном лице злая гримаса. «А ну, марш в дом! -  шипит он, глядя на Клаву, и с опаской кивает на дверь соседки. - Ты что, сдурела? Хочешь, чтобы меня посадили?» Он впускает Клаву в комнату и захлопывает дверь. - Ты забыла, что мы живем  как на пороховой бочке? А если они поднимут  архивы? Ты что, забыла, кем я был до революции? Про полицию забыла? Никто этого, слава богу, не знает. А Каждан жид хитрый, он разнюхает.  Поняла, дура? Меня-то в тюрьму, а вас с Людкой куда? Её в детдом, а тебя? На улицу? Соображаешь, дура?»  Клава угрюмо молчит. «Да, -  бормочет она. - Только до чего ж я их всех ненавижу! Лавку деда на базаре отобрали, живут, как бары, дома  по  иностранному болтают. И две у них комнаты…и телефон…А по утрам машину ему подают. Ненавижу!»  Отец угрюмо молчит. «Ладно, Клавдия, - говорит он. - Всё так, но болтать не надо.  Доведешь нас до беды. Ох, дурёха!».   
     …А Дина влетает в дом. Захлебываясь от рыданий, она рассказывает маме о непонятных обидных словах Клавы. Елена в растерянности. «Она плохая девушка, эта Клава, я знаю, - говорит она. - Не здоровается, фыркает, старается задеть, толкнуть. Забудь об этом». У Дины снова вопрос: «Мама, но она сказала, что мы жиды. Что это такое?» Елена в затруднении.  Как ответить на этот вопрос? Но отвечать надо. «Это плохое слово,  оскорбительное, - говорит она. - Так называют евреев. Лишь за то, что они евреи. Это предрассудок, невежество». Дина пытается  понять. «Мама, а мы кто, евреи?» - «Нет, мы все  граждане  СССР. Русские, армяне, цыгане. И евреи, как твой папа». - «А кто ты?» - «Русская». – « А бабушка Соня?» - «Тоже русская». Дина задумывается. «А кто же тогда я?» - «Ты? Ты советская девочка, пионерка». Дина успокоенно кивает, слезы вмиг высыхают на её щеках. Елена её обнимает. Слава Богу, в СССР этой проблемы не существует. Никого не интересует, кто ты по национальности. Важно лишь то, что и как  ты делаешь. Вечером, когда Дина спит, Елена обо всем рассказывает Якову. Он мрачнеет. «Она дрянь, эта Ставицкая, я знаю, - говорит он. - На неё многие жалуются. В медпункте груба, хамит. Если бы не её отец, выгнал бы её к чертовой матери!».- «Причем тут её отец?» Яков качает головой. «Литейный  цех на нём, понимаешь? Он практик, самоучка, но дело знает. - Он на минуту умолкает и задумывается. –  И  заменить его пока некем».
      Проходит пять дней, снова выходной день. Накануне отъезда подруги условились встретиться в центральном парке у фонтана. Дина взволнована. На часах скоро двенадцать, и пора идти, Оксана, наверное, ждет. Но её нужно зайти за Людой. Так они договорились. Но от мысли о возможной встрече с Клавой у Дины начинает колотиться сердце. Сегодня она может быть дома. Дина в раздумье опускается на первый этаж и останавливается перед дверью Ставицких. Постучать? Или уйти? Дина  колеблется. А вдруг дверь откроет Клава? Нет, боюсь, не хочу!
     И Дина выбегает на улицу. Нужно поторопиться, автобусы в  центр ходят редко. Конечно, это плохо, она обещала зайти и Люда ждет. Но это из-за Клавы, Люде потом она всё объяснит.
    Автобусная остановка у парка. У фонтана стоит Оксана, она видит Дину и бежит ей навстречу. «А где Людка?» -  спрашивает она. Дина смущена. « Я не зашла за нею».-« Почему? Вы что, поссорились?»- « Нет…но я не могла…боялась…»  Оксана удивлена. Дина молчит, а Оксана ждет. «Дина, так что случилось?» - «Оксана, я тебе всё расскажу…но позже…». - « Ладно, - недовольно говорит Оксана. – Тогда идем к фонтану. Вдруг приедет Людка?» Проходит полчаса. В парк вбегает Люда. «А-а, вот вы где! - кричит она, уже издали увидев подруг. - А я сижу и жду! А они сговорились! Ладно, не надо!»  Она поворачивается и бежит к выходу. «Люда, постой! Люда! - кричит Дина.- Вернись, я тебе всё объясню!» Люда останавливается. «Не надо! - кричит она.- Обойдусь! Все вы такие! Правильно про вас сказала Клавка!» И убегает. «Какие это - мы? И кто такая Клавка? – растерянно спрашивает Оксана. - Что она сказала?» Дина молчит. «Хорошо, - говорит она - Я  расскажу». И она рассказывает Оксане об эпизоде в прихожей Ставицких. Оксана в недоумении. Смысл слов Клавы ей непонятен. Но слово «жид» она  слышала. И знает, что это плохое слово, повторять его нельзя.
      Конечно, девочки помирятся и забудут об этом эпизоде. Почти забудут. Они  еще будут встречаться, вместе ходить в парк и в кино, шептаться, хохотать, обмениваться секретами  и  интересными книжками. Но осадок на дне души Дины не растворится. 
                4               
      А время мчится.  Это уже февраль 1935 года. Зима этого года суровая, график подвоза угля на завод то и дело нарушается из-за снежных заносов на железнодородных путях, котельная работает с натугой и время от времени вызникают перебои с электричеством. Нередко по ночам в квартире главного инженера Якова Каждана тревожно звонит телефон, и внизу у двери шумит мотор ожидающей машины. На заводе что-то случилось  и требуется срочное его вмешательство.
     Февраль истекает. Утром директора завода Савчука и главного инженера Каждана телефонограммой срочно вызывают в Городское управление НКВД. Причина вызова не указана. Вестибюль заполнен людьми и стоит озабоченный гул голосов. Никто не знает причины вызова. Но вот всех просят пройти в зал. Окна задернуты шторами. Впереди  за столом двое: начальник ГУ  НКВД  Вахтанг Цанава  и первый секретарь горкома ВКП(б) Степан Трегуб. Трегуб приятель Каждана еще по Петрограду.
     Зал стихает. Цанава всматривается в лица сидящих. «Товарищи, - говорит он. Разговаривает он с легким грузинским акцентом, как сам товарищ Сталин. - Сейчас мы ознакомим вас с письмом Центрального Комитета партии  от 10 января. Это ответ на злодейское убийство товарища Кирова в декабре прошлого года. - Цанава делает паузу.- Но это, товарищи, не просто письмо. Это руководство к действию, наша боевая программа. Товарищ Сталин  и  ЦК требуют от нас быть безжалостными к врагам. Нам необходимо избавиться от слюнтяйской буржуазной гуманности. Программу действий вы получите в ближайшие дни».
     Чтение письма длится почти час. Уже ясно, что предстоит кампания по чистке рядов  партии. На обратном пути в машине Каждан молчит. Это тревожно. Главное, чтобы не перегнули палку, как иногда у нас случается. Еще не так давно прошла кампания по выявлению лиц непролетарского происхождения и перевода их в категорию «лишенцев».  Выявить их и лишить продуктовых карточек и гражданских прав. Правда, по конституции к этой категории относятся  только лица, живущие на нетрудовые доходы - частные торговцы, выходцы из буржуазии, представители духовенства, бывшие полицейские и умалишенные. А о честно работающих  там нет ни слова. Тогда это едва не задело его семью. Было известно, что Елена и её мать из дворян. Лишь  при содействии Трегуба удалось – притом, не без труда и бессонных ночей - отстоять Елену от увольнения. А Софию Михайловну спас Саркисян. Еще неизвестно, как это отразилось бы и на нем, Каждане, хотя он коммунист с 1917 года. Да еще пришлось побороться в защиту Ставицкого, начальника литейного цеха. Кто-то припомнил, что в годы НЭПа его отец имел на базаре лавочку. Но позже из Москвы дали отбой. Кого-то будто бы наказали и за перегибы даже исключили из партии. А  что будет теперь? 
    Проходит еще  два дня. Указания уже получены.  В ближайшее время начнется чистка партии. Задача поставлена жестко: выявить врагов партии, найти их корни и связи. Для этого при горкоме партии уже работает комиссия. В один из дней вызывают Якова Каждана. В состав комиссии входят первый секретарь горкома партии Трегуб, начальник ГУ НКВД Цанава, двое от профсоюзов и старик Наум Юдин от партийной организации общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Ни одно городское партийное мероприятие не обходится без него. Он всюду выступает, критикует или клеймит. Вот и сейчас, когда после ответов на вопросы комиссии Яков облегченно вздыхает, Юдин задает ехидный вопрос: «А скажи-ка нам, товарищ Каждан, как это тебя угораздило  жениться на классово-чуждом элементе - дворянке Лавровской? Что, не нашлось для тебя достойных девушек из нашей, рабоче-крестьянской среды? Разве ты можешь гарантировать, что в душе она не враг? И не будет заниматься антисоветской деятельностью?» Каждан вскипает, но  берет себя в руки. Вопрос вполне в духе Юдина. «Моя жена прекрасная  женщина, - говорит он. - И разделяет наши коммунистические идеи». Юдин иронически хмыкает. «Ну, а  теща? Тоже разделяет?» - «Конечно».  Юдин ухмыляется. «Я в этом не уверен, - говорит он.- Нам нужно хорошо подумать, имеем ли мы право доверить руководство советским предприятием человеку, у которого жена и теща дворянского происхождения. Я голосую против». Яков бледнеет. Пора переходить в защитную атаку. Он смотрит на Юдина и спрашивает: «Товарищ Юдин, а вы помните дело Бейлиса в Киеве в 1913 году?» Юдин непонимающе смотрит на него. «Да. А какое это имеет отношение к…» Каждан его перебивает: «Самое прямое! Мой покойный тесть был адвокатом Бейлиса. Это понятно? Это он вместе с другими адвокатами добились оправдания Бейлиса.  Надеюсь, товарищ Юдин, теперь вам понятна идеологическая платформа семьи моей жены?» Повисает пауза. Для членов комиссии это новость. «Это меняет дело, - бормочет Юдин. - Протест я снимаю». Поднимается Трегуб. «Всё. Товарищ Каждан, работай спокойно».
     Елене Яков ничего не рассказывает. Это дела сугубо партийные, о них пложено знать лишь коммунистам.               
                5
      Январь 1937 года, зимние школьные каникулы. Дина с бабушкой в Ленинграде. Она уже видела дом семьи Лавровских, места детства и юности мамы, Смольный институт, где мама училась. Несколько раз они гуляли по Дворцовой площади,  рассматривали Зимний Дворец и здание Генерального Штаба, любовались Адмиралтейством с золотой иглой, видели замерзшую Неву и  мосты, революционный крейсер «Аврора». Они побывали в Русском музее и в Эрмитаже, у них в программе еще квартира Пушкина на Мойке, а сегодня - дневной спектакль в театре имени Пушкина, там будут давать комедию Гоголя «Ревизор». И завтра вечером отъезд домой.
     Как ни грустно, но в нынешнем Ленинграде София Михайловна чувствует себя почти чужой. Те же улицы и здания, дворцы и проспекты, тот же Невский и та же Нева. Всё здесь знакомо, каждый уголок навевает воспоминания. Но это уже чужой город. Нет ни родных, ни друзей. Одних поглотило беспощадное время, другие исчезли за глухой стеной эмиграции, третьи просто бесследно пропали.
     И пока Дина в театре, София Михайловна решает съездить на кладбище. Тут  всё, как было. Время здесь не властно, здесь оно остановилось. Так же от входной арки убегает вперед прямая и пустынная, аллея, вся она в снегу, с обеих её сторон  снежные сугробы, из которых смотрят верхушки крестов и памятников, в конце темнеет часовня. Нигде ни души. И тишина, от которой закладывает уши.
      София Михайловна ускоряет шаги. Это от часовни, направо…Сугробы здесь выше колен, пробираться трудно, но найти нужно. Это здесь…еще один шаг, еще один…О, Господи, вот они. Это памятник мужу. А чуть дальше фамильный склеп Салтыковых. Тут лежат они все - мать, отец, сестра, братья. Нужно остановиться, вспомнить их лица, глаза, услышать голоса и смех, рассказать о жизни, обо всем…Да, она очень виновата, это долг, давний и мучительный.  И всё же…нет, она не суеверна. Но накануне их с Диной отъезда ей приснился сон.  Она проснулась с колотящимся сердцем и тревогой в душе. И вдруг  вспомнила -  этот  сон она уже видела. Это было очень давно. Накануне того страшного дня, когда в зале суда застрелили мужа. Тогда это был сон-предчувствие. Во сне она находилась  в какой-то темной коморке, держа в руке горящую свечу, от колеблющегося язычка пламени на стенах и потолке шевелились черные тени, а со всех сторон  её окружала серая паутина с сидящими в ней пауками. Она в ужасе проснулась. И до утра не могла уснуть. Предчувствие беды её не оставляло. Она всю жизнь страдала арахнофобией - боязнью пауков. Даже крохотные зеленые паучки, падающие с деревьев, внушали ей страх и отвращение. И вот этот сон приснился ей снова. Как раз накануне отъезда с Диной. Она никому не рассказала, но в глубине души поселились страх и ожидание неведомой беды.  Слава Богу, все прошло благополучно, завтра они уезжают домой.
      На обратном пути она решает заехать на Главпочтамт. Всё же напоследок нужно проверить почту «до востребования». Она почти ежедневно отсылает Елене и Якову открытки-отчеты о пребывании в Ленинграде. Ответов, конечно, нет, она их не ждет, письма идут долго. Но проверить нужно, на всякий случай. Она протягивает паспорт и спокойно ждет уже привычных слов «Вам ничего нет», и вдруг девушка в окошке поднимает голову и говорит: «Да, есть телеграмма».- « Что? Телеграмма?» Схватив её, София Михайловна дрожащими руками разворачивает бланк. Буквы прыгают перед глазами и колотится сердце. Она читает, перечитывает и не может понять. Текст короткий и непонятный, всего полторы строчки: «Связи ремонтом езжайте с вокзала Диной себе домой = Фима». Что? Каким ремонтом? И кто этот Фима? В недоумении она смотрит на телеграмму. И внезапно ее обдает ледяным холодом. Фима! Да это же Серафима, жена Саркисяна! Это она на что-то намекает, предупреждает.  Значит, там что-то случилось?  Но что? Как это узнать? Дать телеграмму? Но кому? Что же делать? Она смотрит на часы. Боже мой, нужно торопиться, спектакль у Дины  вот-вот окончится, девочка, будут ждать, волноваться. В растерянности София Михайловна  выбегает на улицу. Валит снег.  Когда же он начался, этот снегопад, еще недавно небо было чистым, а сейчас стемнело, горят фонари и ни одного троллейбуса. Похоже, что начинается метель, автомобили с включенными фарами  ползут в косой снежной круговерти, а до театра не близко…Такси.. но такси нет, и ждать троллейбуса тоже нельзя,  нужно что-то делать, скорее, скорее, Дина ждет…Ясно, что дома что-то случилось…Какая странная телеграмма, как разгадать её смысл? Ох, неспроста ей снились пауки!
      Наконец из-за поворота появляется троллейбус. София Михайловна  подбегает и едва успевает вскочить, правда, номер маршрута она не заметила, но сейчас важно не это, нужно что-то делать, слава Богу,  троллейбус сворачивает на Невский…А снег всё валит, здесь светло и многолюдно, горят витрины магазинов, вот и площадь Ломоносова, отсюда к театру ведет короткая улица Росси, в конце театр, фасад в огнях, на площади  фонари…Скорее, скорее…Задыхаясь, она подбегает, Дина бежит ей навстречу, она испугана, уже  совсем темно, а бабушки нет, и куда ей идти, и что делать, она не знает. Но вот они встретились, девочка успокоилась. С восторгом она рассказывает о спектакле, смеется.  София Михайловна заставляет себя улыбаться. Но мысли её далеко. Ох, не нужно было им ехать, не нужно было. Ведь предчувствовала беду. Но что там произошло? Что?
      Ночь. Дина спит, она устала, а София Михайловна спать не может. В душе не утихающие тревожные мысли. И тоска. О Господи, впереди такая долгая дорога в поезде - ночь, день и еще одна ночь, более тридцати часов мучительной неизвестности, лишь через два дня они будут дома…А что там их ждет? На что намекает телеграмма? Что могло произойти? Пожар? Катастрофа? Где Елена, Яков? Живы ли? Или в больнице? Почему нельзя везти девочку к ней домой? От всех этих мыслей у Софии Михайловны перехватывает дыхание, колотится сердце. В окнах сереет тусклый свет зимнего утра, когда она проваливается в тяжелый  каменный сон.               
               
                6
      Январь приснопамятного 1937-го года. Ушедший год 1936-й тоже был непростым. Сельское хозяйство не оправилось после опустошительного голода и невосполнимых человеческих потерь, в промышленности планы не выполняются, население испытывает нехватку продуктов питания и необходимых товаров. Всюду очереди за хлебом и  керосином, неслыханные базарные цены  и нищие, роющиеся в  мусорных ящиках в  надежде найти съедобные отбросы. И висящий над всем всеобщий страх, угроза необъяснимых ночных арестов.
      Газеты и радио усердно разъясняют: всему виной вредительство, диверсии и шпионаж. По стране катится волна разъяренных многотысячных митингов, завершающихся воплем - смерть врагам! Это из-за них пустуют магазины, происходят взрывы на шахтах, возникают пожары и наводнения, это они вредят работе почты и телеграфа, срывают графики движения железнодорожных составов и пассажирских поездов. Вот и сейчас поезд, в котором возвращаются домой Дина с бабушкой, задерживается в пути. Снег продолжает валить, пути занесены снегом, то и дело возникают долгие остановки среди заснеженных полей, состав едва ползет.
     В город поезд прибывает с большим опозданием. Пасмурно, снег валит, не переставая, всюду высокие сугробы. София Михайловна и Дина стоят на перроне у уже опустевшего вагона. Их никто не встретил. Перрон не расчищен, лишь протоптаны  дорожки к выходу на вокзальную площадь. Мимо идут люди, слышны голоса, разговоры, выкрики. А они стоят и ждут. Надежда их не покидает. Но перрон  опустел. Дина расстроена - ни мамы, ни папы нет. «Почему нас никто не встретил? - спрашивает она. - Как мы доберемся домой?» - «Они заняты на работе, - отвечает София Михайловна. – Доберемся и сами».
       Она тоже расстроена. До последней минуты в  её душе теплилась надежда, что страхи напрасны. Что Елена или Яков окажутся на вокзале. Но их нет. И страх перед неведомым несчастьем с новой силой  леденит её душу. А пока нужно добраться домой. О том, что они поедут к ней, София Михайловна Дине не говорила. Надеялась, что это не понадобится. Но надежда не оправдалась. 
      Увязая в снегу, они бредут к выходу на вокзальную площадь, у Дины в руке баул и сетка с апельсинами, София Михайловна волочит за собою чемодан. На противоположной  стороне  площади  вдоль ограды сквера стоят в ряд извозчики на санях. Они в длинных тулупах и башлыках, лошади укрыты попонами. София Михайловна машет им рукой. Один извозчик ответно кивает, прыгает в сани, разворачивается и подкатывает к ним.
      Скрипя полозьями, сани ползут по глубоким снежным колеям, лошадка тянет с трудом. С обеих сторон высокие сугробы, снежные шапки на ветвях деревьев, время от времени лица седоков обдает щекочущей снежной пылью, Дина смеется и вдруг с удивлением спрашивает: «Бабушка, а куда мы едем?» - «Ко мне». - «Как? Почему?» София Михайловна с усилием произносит: «Домой поедем позже. Сейчас ты мне  поможешь. Дом остыл, нам нужно затопить печку и приготовить еду». Дина недовольно молчит. «Ну вот! - говорит она. - А мама и папа будут ждать дома!» Она дуется, а София Михайловна тоскливо думает - что ей сказать? Ведь она и сама ничего не знает.
      Сани останавливаются у ворот. Двор тоже в сугробах, вдали у забора катаются на лыжах и перекрикиваются сыновья Саркисяна. Они видят входящих и тут же бросаются к ним. «Здравствуйте, София Михайловна! Привет, Дина!» У них раскрасневшиеся лица, они хватают вещи и тащат к дому. Тут же на крыльцо выбегает Серафима. Она без пальто, в накинутом на голову платке. Глаза её встречаются с глазами Софии Михайловны - это мгновенный безмолвный обмен тревожной информацией. На лице Серафимы нет привычной усмешки, она бежит навстречу и, приблизясь, спрашивает: «Как доехали, хорошо?».Это дежурный  вопрос, ответа на него не требуетсят.  Она смотрит на Дину. «Диночка, ты пока иди к вам в дом и распакуй вещи, а я отдам бабушке еду, что для вас приготовила».-«Хорошо»,-отвечает Дина. Но что-то в словах Серафимы её настороживает. Какая-то фальшивая нотка. Она вдруг видит необычную напряженность в лице бабушки. И вспоминает, что в последние два дня бабушка  очень изменилась. Стала молчаливой, ночью в вагоне плакала. Всё это Дина вспоминает, сопоставляет необычный голос Серафимы с отсутствием на перроне мамы и папы и вдруг осознает непонятную странность их приезда сюда, к бабушке, не домой. И душу её холодит догадка -  здесь что-то случилось. Оставив вещи на крыльце, она бежит вслед за бабушкой и Серафимой. И на крыльце слышит доносящиеся из тамбура приглушенные голоса. «Я догадалась, что телеграмма от вас, - голос бабушки дрожит. – Что же случилось? Говорите же!»  Короткая пауза, и Серафима  глухо  призносит: « Вы уехали 30 декабря, а ночью 31-го на заводе произошла авария - перегорел трансформатор в подстанции. И все цеха остановились. - Она на миг умолкает. - Сразу был созван митинг,  объявили, что на заводе совершена диверсия. Утром 1-го января  был арестован директора завода…И ваш зять.  А также ваша дочка».-«Что?! Но почему и её?» - «Я ничего не знаю…Говорят, будто трансформатор этот  был куплен в Германии, а при переводе технических документов с немецкого на русский сделаны ошибки…Ну, в смысле, умышленные, вредительские…Чтобы остановить завод. А переводила эти документы ваша дочка…Поэтому её арестовали…- Серафима умолкает. - Но это слухи. Даже мой муж узнать ничего не мог».
     Ошеломленная, ничего не видя, Дина сходит с крыльца. Сердце её колотится и в душе ужас. Значит, мама и папа в тюрьме. А они с бабушкой спокойно гуляли по Ленинграду, ходили в  музеи…Зачем?  Нужно было сразу всё бросить и  ехать домой.  Ведь случилось это в ночь на 1-е января, а сегодня 10-е. Что же делать, куда нужно идти, к кому обращаться? Как узнать о маме и папе? Она бредет к своему крыльцу, мальчишки её окликают, но она ничего не слышит. Она механически отпирает дверь, в комнате очень холодно, изо рта вылетают облачка пара. Тут же за нею в комнату входит бабушка. Она  пускается на стул и невидяще смотрит в одну точку. Проходят минута, две, три. Бабушка вдруг спохватывается. «Диночка, давай топить  печку, очень холодно», - говорит она чужим голосом. У Дины слезы на глазах. «Бабушка, я всё знаю…Я слышала, что говорила тетя Серафима…- Рыдания вырываются из ее груди. - Бабушка, почему мы не уехали  домой?» София Михайловна подходит к Дине. «Диночка, я тоже ничего не знала…Как раз накануне нашего отъезда прибыла телеграмма от Серафимы».  Она обнимает Дину, и обе плачут от горя и беспомощности.
     …Уже глухая ночь, но София Михайловна спать не может. Пугающие мысли, одна страшнее другой, теснятся в ее голове. Что, если в этом всегда бодрствующем НКВД, где   до рассвета горят все окна, решат, что и она  шпионка? Ведь доказать ничего нельзя. Ей хорошо помнятся 1917-1918 годы, тогда было ЧК,  страшное слово, краткое и смертельное, напитанное кровью и соленое от  слёз, острое, как удар кинжала. Она еще помнит ночные обыски, аресты, бессудные расстрелы, чувство всеобщей растерянности  и беззащитности. Позже ЧК переименовали  в ОГПУ, а теперь это НКВД, но суть та же. Даже среди дня, проходя мимо этого здания, ощущаешь холод и идущую от стен  неясную опасность, что-то безжалостное. А ведь она - мать «вредительницы».И бывшая дворянка. В их представлении  - классовый враг. Что будет, если они сюда нагрянут с обыском? Найдут старинные бумаги XVIII и XIX веков с двуглавым орлом, увидят фотографии братьев - офицеров царской армии?   Конечно, её  арестуют. А что будет с Диной? Куда её? В какой-нибудь  интернат? Или тоже в тюрьму?
     Уже светает, колотится сердце, её лихорадит. Нет, ждать обыска нельзя, нужно поторопиться, опередить их. Она уже знает, что  делать. Вскочив, она бежит в кухню. Под кухонным столом стоит жестяный сундучок с железным кольцом на крышке. Это старая вещь, еще из их дома, из Петербурга. Он давно не нужен, стенки  его местами проржавели и позеленели стягивающие медные пояса. Но выбросить рука не поднимается. Ведь это память о детстве, об исчезнувшем родном доме.
       Она вытаскивает его из-под стола, вытряхивает и тщательно моет, протирает и  выстилает изнутри клеенкой. Затем бежит к книжному стеллажу. На нижней полке под  старыми журналами и книгами в картонных папках лежат старинные документы семейств Салтыковых и Лавровских. Там и Библия, и карманный томик Евангелий, там же отцовская иконка Иисуса Христа.
      Всё это она торопливо кладет в сундучок, укутывает льняными полотенцами и облегченно вздыхает. Как раз всё вместилось. Хорошо бы еще что-то вложить сверху, чтобы крышкой прижать потуже. Она оглядывает комнату и замечает лежащий на полке школьный дневник Дины за 1-е полугодие 1937-го года. Он уже не нужен. Минуту она раздумывает, затем раскрывает его и кладет в сундучок,  переплетом вверх. И теперь опускает крышку, вдевает крючок в ржавую петлю. Всё. Остается решить - куда его спрятать, этот сундучок? Закопать во дворе под акацией? Или спрятать под полом? Второе, пожалуй, проще. И надежнее. В кухоньке доски пола отсырели, разбухли, приподнять их, вероятно, будет не очень трудно. Пока Дина спит, София Михайловна с помощью кочерги и топора приподнимает доски пола. От волнения ее познабливает. Она очень торопится,  хорошо, что земля здесь влажная, мягкая, вырыть ямку не трудно. Лопатка маленькая, но острая. Двадцать минут, и неглубокая ямка готова. Теперь София Михайловна тщательно укутывает сундучок старым мешком и опускает в ямку. Затем опускает доски пола и вбивает гвозди. Теперь она спокойна. Хотя для чего в этой стране нужно всё это хранить, объяснить она не может.
                7
     Проходит еще несколько дней. Новостей нет. Арам Вартанович разводит руками - он знает лишь то, что объявлено: на заводе была совершена диверсия.
     Но жизнь продолжается,  и ходить в школу Дине нужно. Правда, теперь школа далеко, у завода, добираться туда нужно городским автобусом, а он ходит нерегулярно. Но еще неприятнее для Дины то, что некоторые соученики заметно стали её избегать. На переменках куда-то исчезают, оставляют её в одиночестве. Даже Люда при посторонних с нею старается поменьше общаться. Правда, со стороны учителей этого нет. Скорее, даже наоборот. Некоторые смотрят на нее с молчаливым сочувствием и жалостью. Одна лишь  Оксана Дину не забывает, почти ежедневно  после уроков  ней забегает, передает приветы от дяди Артёма.
      Так минует еще одна неделя. И София Михайловна, скрепя сердце, решается. Идти в НКВД ей страшно. Но это необходимо. В  опечатанной  квартире остались личные вещи Дины. Без них девочка не сможет ни жить, ни учиться. Нужно просить,чтобы их отдали.  И попытаться узнать о Елене и Якове.
      Девять утра. Вестибюль НКВД пуст, на стенах с серыми масляными панелями висят портреты Ленина, Сталина, Ежова, Дзержинского, Ворошилова, кого-то еще. Несмотря на солнечный день, тут горит свет и окна зашторены. К Софии Михайловне приближается дежурный. « К кому? По какому делу?» Она в растерянности. К кому ей нужно, она не знает. «Я прошу, чтобы отдали вещи внучки, из опечатанной квартиры. И еще я хочу узнать о судьбе дочери и зятя». Всё это она сбивчиво рассказывает дежурному. «Сегодня приемный день у товарища Слипко, -  говорит он. - Дайте паспорт. Пальто  сдайте в гардероб».
      В приемной под дверью кабинета Слипко сидят трое - старик и две женщины. Приемная слабо освещена лампочкой под потолком. Вдоль стены стулья. София Михайловна здоровается, присаживается и осторожно поглядывает  на сидящих. Молодая  женщина всё время сморкается и  вытирает глаза носовым платочком. Вторая, пожилая, с запавшими серыми щеками неподвижно смотрит в одну точку и беззвучно что-то шепчет, будто молится. У старика измученное лицо. Все погружены в свои мысли.  Тишина. Из кабинета не доносится ни звука. Проходит четверть часа. Дверь распахивается, из кабинета выходит мужчина и за дверью скрывается старик. Проходит еще десять минут, старик выходит. Голова его дрожит, в глазах слезы. Сидящие с испугом и тревогой провожают его глазами. В их лицах страх. За стариком, на ходу вытирая слёзы, в  кабинет входит молодая женщина. И в приемной снова воцаряется напряженная тишина. Проходит еще двадцать минут. Женщина выходит. У неё невидящие глаза и белое лицо. Тут же вскакивает и вбегает в кабинет пожилая. София Михайловна волнуется. Сейчас  её очередь. Она снова и снова формулирует свои вопросы, пытается придать им краткость и точность.  Женщина выходит.  София Михайловна поднимается, входит и робко здоровается. Слипко молча смотрит на неё. Руки с переплетенными пальцами лежат на столе. У него узкое бритое лицо с опущенными уголками губ, в малиновых петлицах по одной шпале. На столе черный телефон, за спиной на стене портрет Сталина. Слипко заглядывает в  бумажку. «Лавровская? - он быстрым взглядом окидывает Софию Михайловну.- В чем дело?» София Михайловна начинает. Она торопится,  сбивается, повторяет одно и то же…«Понимаете, - говорит она. - Внучке необходимы её вещи…Обувь, платья…Ну, и книги, учебники. Сейчас еще зима, но весна не за горами». Она умолкает и с ожиданием смотрит на Слипко. Он молчит. Проходит минута. «Значит, так, - говорит он. - Личные вещи и учебники вашей внучки вам выдадут. Но только её личные! Вам это понятно? Список передадите дежурному. И запомните - никаких фотографий, записок, телеграмм, писем. Это тоже понятно? Что еще?» - «Еще я хотела спросить…узнать…о моей дочке…о зяте…»  Пауза.  «Идет следствие», - говорит  Слипко. «А  когда… и где… можно будет узнавать?» Уголки губ раздраженно ползут вниз. «Я же уже сказал - идет следствие. Это вам понятно? - Он размыкает кисти рук и хлопает ладонью по столу. - Всё,  Лавровская! Кто там еще? Никого нет? Тогда всё».
     София Михайловна выходит на улицу. Небо чистое, слепяще блестят на солнце снежные сугробы. Тишина, кусты и деревья застыли в белоснежных одеяниях, кажется, что во всем мире покой, нет ни злобы, ни отчаяния. Она идет медленно, припоминая разговор со Слипко. «Хам,  думает она, хам и грубиян, эти назойливые повторения “вам  понятно?», подчеркнутое неуважение, презрение. Возможно, у них это умышленный  стиль, чтобы сразу подавить волю человека, внушить ему чувство вины, показать, кто хозяин, а кто раб, жалкое насекомое. Да, нужно сегодня составить перечень вещей Дины, всего, что она помнит. Ей будет больно, но придется  смириться».
      Следующим утром она передает дежурному список вещей Дины из опечатанной квартиры.               
                8
      Незаметно приходит жаркое лето 1938-го. У Дины каникулы. Теперь почти всё свободное время она проводит с Оксаной. С будущего нового учебного года они будут учиться в одной школе, возможно, даже в одном классе. Школа эта в центре города, недалеко от горисполкома.
      В последнее время дружба с Оксаной окрепла, а с Людмилой  постепенно остыла. Люда живет далеко, и встречаются девочки только по выходным дням. Заметно уменьшился круг их общих интересов, да и внешне девочки изменились. Им уже по шестнадцать, они выросли и оформились. Оксана и Дина – рослые и стройные, у них уже появились  воздыхатели, которым иногда дозволяется их провожать до дома или двора исполкома. К тому же девочки очень разные: Оксана черноволосая и черноглазая, шумная, шаловливая   и  смешливая. А Дина иная – она светлоглазая, тихая и задумчивая, у неё пушистые золотистые волосы, она всё больше становится похожей на маму Елену в молодости. А Людмила почти не выросла. Но зато раздалась в кости, стала коренастой. И походка у неё тоже  иная.  Тяжеловесная и слегка враскачку. Она некрасива. У неё плоское лицо ,узкие глаза и  при усмешке некрасиво обнажаются верхние розовые десна с выступающими впереди  большими передними зубами. Поклонников у неё нет. И это тоже повод для зависти, хотя  она пытается это скрывать. Но получается у неё это не всегда. Вот на-днях в парке у киоска с мороженым подруги знакомятся с тремя курсантами военного училища. Вечереет, мороженого у продавщицы мало, и мальчики по-рыцарски  уступают  его  подругам.  Конечно, это мимолетное знакомство. У курсантов увольнительная до девяти. Все вместе они движутся по аллее в потоке гуляющих, вокруг голоса и смех, гремит радио. Курсанты шутят, девочки смеются, а Люда натужно улыбается. Она  раздражена. Всё внимание мальчики уделяют только Оксане и Дине, а её они почти не замечают. Она останавливается и говорит: «Ну всё, мне пора домой». - «Что? Почему, Люда? Ведь только восемь?» - «А мне пора, - хмуро говорит она, поворачивается и, не прощаясь, шагает к выходу из парка. «Что случилось? Она вообще какая-то странная», - с недоумением произносит один курсант.  «Чудачка…она что, обиделась?» - спрашивает второй. Дина и Оксана переглядываются. О том, что произошло, они догадались,  но такой демонстративной выходки от Людмилы не ожидали.
      Проходит неделя,  и всё забыто. Об эпизоде в парке никто не вспоминает. Девушки  втроем ходят в кино, вечерами они в городском парке. Конечно, это уже не та наивная полудетская дружба,  делиться секретами  и откровенничать с Людой у Дины и  Оксаны желания уже нет. К тому же в Люде появилось что-то скрытное и недоброе, шуток она не любит, улыбается редко. Обычно девушки болтают о том, о сём, но в их разговорах  появилось негласное табу - не говорить о родителях. У Дины это болезненная тема, душевная травма. И  касаться этой темы не нужно. Но в один из дней их дружбе приходит конец.  Это вечер, только что окончился сеанс в кино, и девушки выходят на улицу. Они разочарованы. Столько всюду говорили и писали в газетах об этом новом фильме, а он как две капли воды похож на прочие. В нем тоже стахановцы-металлурги, тайные вредители и герои-разоблачители. Всё это уже было. И не однажды. Но в этом фильме финал трагический. На собрании коллектива завода мать с трибуны проклинает своего сына-вредителя и требует покарать его смертной казнью. И Дина задумчиво говорит: «Нет, никогда не поверю, чтобы мать могла потребовать смертной казни для сына. Каким бы он ни был. В жизни такого быть не может». Оксана кивает: «Я согласна». А Люда молчит. Они прощаются, и вдруг, глядя в глаза Дине, она произносит: «А  по-моему фильм хороший. Всё правильно. Повсюду у нас засели эти проклятые вредители. Как  было и  на нашем заводе». Оксана удивленно поднимает глаза, а у Дины внутри всё обрывается. «Ты о чем?» - дрогнувшим голосом спрашивает она. Люда усмехается.-  «А тебе это лучше знать, - она насмешливо хмыкает. - А что, разве не так?»  Пауза.  Проходит минута.«Дура! - вспыхивает Дина, и её глаза наполняются слезами. - Какая ты злая!»- « И  дрянь! - гневно говорит Оксана. – Ты к нам больше не приходи!» - « Подумаешь! – насмешливо говорит Людмила. – Ах, испугала! Думаю, что твоего папашку, Оксана, тоже скоро посадят. Ведь все знают, что они были дружками с её папашей, главным вредителем. Ничего, доберутся  и  до вас!»  Она смотрит на бывших подруг, презрительно усмехается и неторопливо уходит. Через минуту её коренастая фигура растворяется в вечернем полумраке.
       Но уже скоро она снова появится на страницах этой повести. 
                9
       Это весна 1941 года. В Европе война, но у нас всё спокойно. Сегодня 22-е июня, воскресенье. Дина встает пораньше. Идет мелкий дождик, можно хорошо позаниматься.  Завтра последний  экзамен, а затем трехнедельная практика в институтской библиотеке и впереди свободное лето. Она сидит за письменным столом, за спиной на тумбочке мягко гудит радиоприемник. Как всегда по воскресеньям, он настроен на музыкальные передачи из Германии. Это вальсы Штрауса, танцевальные мелодии, песенки и шутки. Дина смотрит на часы  - уже пора бы  быть музыке, но сегодня её нет, а из динамика доносится какой-то невнятный шум и грохот, рёв моторов, возбужденные, что-то выкрикиваюшие голоса и треск стрельбы. Странно. Дина зовет бабушку. «Похоже, будто идут какие-то военные действия, - растерянно говорит София Михайловна. - Ты слышишь? Он кричит, что взорван  мост…и  русские бегут…Что  это?»
       Это война. Город притих, на стенах домов белеют приказы о мобилизации ряда возрастов и светомаскировке. Повсюду на оконные стекла клеют кресты из бумажных лент  -  предполагается, что они удержат  осколки  стекол при близких разрывах бомб. Во дворах роют «щели» - для укрытия во время бомбежек. С наступлением темноты улицы погружаются во мрак, нигде ни огонька, ни шороха, ни голосов людей. Лишь изредка прошумит машина с синими фарами, и снова тишина. Лишь конец августа, всего два месяца войны, но, судя по сводкам Совинформбюро, фронт приблизился к их городу.   
       Дина из института возвращается домой. Практика в библиотеке закончилась,она свободна до сентября. Но в душе тревога - что дальше? Когда остановят немцев? Где? Из сводок Совинформбюро ничего нельзя понять. В них сообщается об отбитых атаках врага, сбитых его самолетах, уничтоженых танках. А  Красная армия сдает город за городом. Но надежда на то, что сюда немцы не дойду, не угасает. Сегодня в институте Дина встретилась с Оксаной. Оксана расстроена. Прошлой ночью они с мамой провожали воинский эшелон, в котором уезжал на фронт отец. Он политрук, но вчера ему удалось на полчаса вырваться домой, чтобы попрощаться. Весь вчерашний день, вечер и последующую ночь  они с мамой в толпе провожающих находились на товарной станции, откуда должен  был отправляться этот эшелон, надеясь еще раз увидеть папу. Но эшелон ночью ушел, а папу они так и не увидели.
       Дина приближается к двору Горисполкома и с удивлением останавливается у ворот. Обычно они закрыты, но сейчас распахнуты. Во дворе много людей, слышен шум голосов. У двери исполкома стоит грузовик и несколько мужчин забрасывают в него ящики и  мешки. У кирпичного забора дымит багрово-черный костер, и несколько женщин, одна за другой выносят из здания и подбрасывают в него кучи  бумаг. Душные запахи горелой бумаги и гари разносятся по двору, порхают в воздухе клочки черной копоти. Сердце Дины взволнованно стучит. Что это? Эвакуация горисполкома? Она вбегает в дом. Бабушка уже дома, она тоже вернулась раньше обычного, она бледна и у неё растерянный вид. Такое бывает редко. «Ты видела? - говорит она. - Исполком эвакуируется, жгут бумаги. Ты понимаешь, что это значит? Значит, немцы близко, и город вот-вот сдадут. А что будет с нами?»
       Ответа на этот вопрос нет. София Михайловна хорошо помнит начало гибели старой России, распад жизни, всеобщий страх и растерянность перед близящимся хаосом и неизвестностью. Тогда тоже никто не знал, не мог предсказать, что будет впереди. И всё же это была Россия, взбунтовавшаяся, вставшая на дыбы, сломавшая вековые устои, сбросившая царя и бога, это был обезумевший её народ. А что будет сейчас? Немецкая оккупация? Жизнь под немецким сапогом? Они установят свои законы, будут карать и миловать, а нам придется покоряться? Как долго это продлится? Или будет навсегда? О, нет, с этим смириться невозможно, можно всё пережить и перетерпеть, но лишь бы знать, что это временно. Свою жизнь она прожила, скоро семьдесят, но что будет с Диной? Ведь её жизнь впереди, кем она сможет стать, как будет жить? Мысли эти кружат, вьются, она видит испуганные глаза Дины, но успокоить её нечем. Скоро стемнеет, уже пора закрывать окна и навешивать светомаскировку, но они не шевелятся. За окном жизнь, там голоса, люди, а здесь, в неизвестности, сидеть страшнее. Они молчат, и вдруг слышат под окном громкий шепот. Это Серафима. «София Михайловна, Диночка!». Несмотря на теплый вечер, на Серафиме теплое пальто, платок и осенние туфли. «Мы уезжаем, ждет машина, я хочу попрощаться. Арам Вартанович  уже в армии и просил передать, чтобы вы перенесли к себе наши дрова. Мы не успели их распилить и наколоть, но вы их заберите, кто знает, что будет зимой. И еще возьмите из нашей кухни канистру с керосином, там литров пять-шесть, сегодня ночью должны взорвать городскую электростанцию и света не будет». - «Спасибо, - растерянно отвечает София Михайловна. – Но это значит, что сдадут? А где же наша армия, наши власти, горком, НКВД, милиция? Они еще в городе?»- «Я не знаю,- с виноватым видом говорит Серафима. - Кажется, они уже уехали». - «Сбежали, - констатирует София Михайловна. - А людей бросили. Даже не предупредили». Серафима молчит. «Арам Вартанович тут ни при чем,-говорит она. - Ведь решал не он, он очень переживал за вас…за всех...- Она  умолкает. - Я не знаю, что вам сказать…что  пожелать. Надеюсь, что немцев  скоро разобьют, что это ненадолго…Ох, извините, меня уже зовут». Она убегает. София Михайловна и Дина отходят от окна. Через минуту они слышат шум отдаляющегося автомобильного мотора, звуки затихают и гаснут.
        А к вечеру порывы западного ветра доносят глухой гул артиллерийской  канонады. Ближе к ночи гул усиливается. Ночное небо озарено зловещим багровым светом, по мглистым облакам время от времени пробегают трепещущие алые отсветы.  Ровно в два часа ночи со стороны городской электростанции один за другим доносятся мощные взрывы и в домах гаснет свет. К утру гул канонады стихает и отдаляется. Теперь он доносится с востока. Немцы уже в городе.               
                10 
     Конец сентября. Дни стоят серые и промозглые, небо серое и низкое, по подоконнику равномерно стучит дождь. Порывы ветра срывают с деревьев  последнюю желтую листву.    Дина с бабушкой живут в своей комнатке в глубине двора бывшего Горисполкома. Пока их никто не трогает. Надолго ли это? И что будет потом? Как им жить дальше? Работать? Где и  кем? Об этом жутко думать. Еще немного денег есть, нужно экономить. Выходить из дому они стараются как можно реже, только на ближнюю  улицу, где с утра образуется небольшой рыночек, туда и обратно. И потом сидят дома. О том, что происходит в городе и мире, они не знают. И всё же есть и новости. Одна, и очень тревожная та, что несколько дней назад в квартиру Саркисянов вселился немецкий офицер с солдатом-ординарцем. Это произошло вечером. Почти стемнело, когда во двор въехал военный грузовичок, несколько немецких солдат сгружали и вносили в дом вещи. Затем въехала черная  легковая машина, из неё вылез долговязый немец в длинной шинели, а машину поставили в гараж Саркисяна. София Михайловна и Дина, погасив свет и затаившись, сидели с бьющимися сердцами.
      Ночь и следующие дни проходят спокойно, никто ими не интересуется. Они видят, как по утрам, в половине девятого  ординарец офицера бежит через двор, распахивает ворота и водитель выводит машину на улицу. Вечерами офицер возвращается домой. Ворота запирают и машину ставят в гараж. И наступает тишина.
      Вторая новость, тоже неприятная, состоит в том, что в здании бывшего Горисполкома  разместилась  Городская управа. С улицы у входа стоят черные легковые машины, на ступенях снуют какие-то люди, а напротив, у ворот бывшего Центрального парка установлена немецкая зенитка.  Над ступенями главного входа колышется на ветру  красное полотнище с белым кругом, в его центре черный паук - свастика. Здесь София Михайловна впервые видит полицаев. Среди них есть молодые и постарше, худые и толстые, но в их лицах одинаковое выражение  самодовольства, как у хозяев. На них черные куртки с висящей на поясе кобурой пистолета, шаровары, заправленные в голенища, на головах шапчонки с каким-то значком. Их много. Одни стоят у двери управы и проверяют документы входящих, другие слоняются по улице и рынку.
       Рыночек  небольшой, торгуют там с рук или с земли. Тут можно купить картошку, спички, керосин, семечки, свечки, гвозди, разные мелочи. Иногда продают и вещи - сапоги, шинели, какое-то тряпье. Среди торгующих прохаживаются полицаи, иногда они о чем-то говорят с продающими, по-видимому, чего-то требуют. Их все боятся. Среди  них сбежавщие из тюрем уголовники, дезертиры из Красной армии, ворьё.
      Минует неделя. Внешне в жизни Софии Михайловны и Дины ничего не изменилось, но душевного покоя нет. Днем и ночью они находятся в тревожном ожидании чего-то непредвиденного. Но сегодня всё иначе. Полдень. Обычно в это время немецкого офицера дома нет. Но сегодня он нежиданно среди дня возвращается домой. София Михайловна видит, как он неуклюже вылезает из машины и направляется в дом. Он высокий и сутулый, шинель сидит мешковато, на носу очки. На вид ему лет под пятьдесят, и походка у него совсем не офицерская. Он замечает  Софию Михайловну, кивает и механически произносит: «Guten Tag!». От неожиданности София Михайловна теряется. И лишь через минуту вдогонку растерянно отвечает «Guten Tag!». Дома об этом она рассказывает Дине. «Странно, - говорит она с недоумением.- У немца вполне интеллигентное лицо. Даже не верится, что он фашист».
      Проходит еще два дня. В четверг София Михайловна возвращается с улицы взволнованная и расстроенная. Повсюду на стенах домов висят листки с приказом немецкого коменданта: всем жидам города, независимо от возраста, образования и состояния здоровья послезавтра, в субботу, с вещами, документами, деньгами, ценностями  и  двухдневным запасом пищи  явиться на Солдатский плац для переселения на новое место жительства.  У листков толпится народ, люди обсуждают приказ, кто-то говорит: «Ты гляди, как жидам повезло. Наверное, ожидаются бомбежки, вот их и спасают. Это американцы дали немцам деньги, заступились за них». Другой голос из толпы насмешливо хмыкает: «В рай их переселяют, вот куда. В других городах их уже “переселили”». Женский голос неуверенно спрашивает: «Как? Убили? Не может быть».- «Увидите сами». Кто-то ужасается: «Всех?!А детей?» Кто-то из толпы равнодушно произносит: «А что? Жиденят туда же».
       София Михайловна в волнении выходит из толпы. «Что это значит? - думает она. - Неужели приказ касается Дины? Мать её русская, а в паспорте записано «еврейка», по отцу. Прежде об этом никто и не думал. Конечно, Дина не пойдет. Паспорт и метрическое свидетельство нужно сжечь, а других документов с указанием национальности у Дины нет. Но выход ли это? Неужели все разговоры об каких-то еврейских гетто в оккупированных городах Европы правда? А если это так, то почему советские власти не предупредили евреев, чтобы они успели уехать? И куда немцы собираются их переселять? Ведь это дикость, средневековье, этого не может быть».
      Дине она ничего не рассказывает, не хочет пугать. Вся наша жизнь, думает она, прошла  в страхе, ожидании неведомой беды. Когда-то это был страх перед ЧК и ОГПУ, потом перед НКВД, а теперь перед гестапо. Конечно, нужно было эвакуироваться. Но ведь никто не верил, что немцы сюда дойдут. Это её вина, она не проявила настойчивости. От волнения ее знобит,  в доме холодно, пора протопить печку. Дрова есть, их оставил Саркисян, есть пила и козлы, но бревна нужно распилить, а кругляки наколоть. Когда-то для этого нанимали пильщиков, теперь придется сделать самим.
     В ватниках, обвязавшись платками, София Михайловна и Дина стоят у дома, на козлах полутораметровое  бревно. Пилят они неумело, работа требует навыка и сил. Им жарко, болят спины и руки, а дело движется плохо. Пила то и дело выскакивает из распила, на ладонях, несмотря на рукавицы, уже вздулись волдыри. Они не замечают, как из гаража выехала машина немецкого офицера. Поравнявшись с ними, машина останавливается и опускается стекло. София Михайловна слышит, как офицер подзывает ординарца. «Эрих, - говорит он. - Помогите женщинам». Ординарец кивает. «Слушаюсь, господин полковник». София Михайловна разгибается и вытирает рукавом потное лицо. «Спасибо, -  говорит она.- Надеюсь, что мы и сами справимся, научимся». Немец удивленно поднимает глаза. «Вы  немка?» - «Нет, русская». Пауза. Офицер молчит, о чем-то думает и внимательно всматривается в Софию Михайловну. «Хорошо, - медленно говорит  он. - Сейчас я тороплюсь, а вечером мы поговорим. Мне нужны русские, владеющие немецким языком». Он поднимает стекло и машина уезжает.
     Эрих им помог, в доме тепло. Но у Софии Михайловны  в  голове  мысли только о приказе немецкого коменданта. Что это за срочное переселение евреев? Куда? В чем его смысл? На постоянное местожительство или временно? Ведь на подготовку к переезду людям даны сутки, приказано взять с собою только необходимые вещи. Но какие? Зимние? А кухонную утварь, белье, посуду брать? А что будет с квартирами, где остается мебель, ковры, годами нажитое имущество? Их что, будут охранять? А как быть с домашними животными - кошками, собаками, птицами? Их бросить, оставить и уйти? И как всё это донести, дотащить, ведь общественного транспорта нет, мужчины в армии, остались женщины, дети и старики, среди них больные и лежачие? Но в приказе об этом ни слова. Всё непонятно. И самое главное - неужели приказ касается Дины?
     День кончается. На столе вполсилы горит лампа, София Михайловна дремлет, сидя в кресле, Дина читает. Вернее, пытается читать. Мысли её скользят мимо текста, то и дело возвращаются к реальностям  жизни. Она пытается представить себе - что же дальше? Как им жить, что делать? С кем поговорить, посоветоваться? 
     Еще рано, всего около девяти, но уже темно. И неживая, застывшая тишина. Будто всё вымерло, ни людей, ни машин, ничего…Дина гасит лампу, отодвигает штору и подходит к окну. Глухая темень, черное небо. Вероятно, ночью опять будет дождь. Радио не работает, газет нет, что происходит на фронте и в мире, неизвестно. Спать ложиться рано, а читать она устала. Она томится, и вдруг, замерев, слышит негромкий стук в дверь. Это в их дверь. Дина перестает дышать. Тихо. Может быть, послышалось?  Проходит минута. Стук повторяется. Да, теперь понятно, что кто-то стучит в их дверь. Кто это может быть? «Бабушка, - испуганно тормошит она задремавшую Софию Михайловну.- Бабушка, к нам стучат!» София Михайловна вздрагивает. «Что? Стучат? К нам?» - она вскакивает и бежит к двери. Это полтора десятка шагов, но вихрь мыслей, одна страшнее другой, проносится в её голове. Дина стоит за её спиной. «Darf  ich eintreten!» (разрешите войти), - слышат они мужской голос. Это голос Эриха, ординарца немецкого офицера. София Михайловна и Дина переглядываются. Что делать? Открыть? Дрожащими руками София Михайловна отпирает замок. В двери Эрих. Немецкий солдат в их двери. Кто еще недавно мог бы о таком подумать?! «Фрау, вас просит зайти господин полковник, -  говорит Эрих. -  Прямо сейчас». София Михайловна растерянно смотрит на него. Она еще не пришла в себя  после  пережитого испуга. Проходит минута. « Конечно, - облегченно выдыхает она. От волнения голос её охрип. – Хорошо…Я буду через пять минут».
                11
     София Михайловна входит и останавливается в двери. От волнения её знобит. Офицер сидит за столом, на столе лампа и раскрытая книга. Рядом пачка сигарет и пепельница с окурками. В комнате пахнет сигаретным дымом. Мундир немца у ворота расстегнут, редкие волосы с залысинами зачесаны назад, у рта морщины. Теперь видно, что он не молод, ему явно за пятьдесят. Он кивает Софье Михайловне и показывает на стул напротив себя. «Вы русская? Но владеете немецким языком. Откуда?»- «С детства. Позже я преподавала немецкий язык». Немец кивает. «Вы одна?» - «С внучкой. Ей девятнадцать лет, она студентка…Была». - «А где её родители?» - «Их нет, они умерли». Офицер молчит и о чем-то думает. Проходит минута. «Мне нужны русские, владеющие немецким языком,  - говорит он и после короткой паузы добавляет: - Я врач, возглавляю военный госпиталь. Мне нужен перевод на немецкий язык некольких страниц из русских медицинских книг. - Он протягивает Софии Михайловне книгу. - Из этой. Закладками всё отмечено. Вы беретесь?»  София Михайловна раскрывает книгу на закладке, читает и задумывается. «Надеюсь, что смогу». - «Ну что ж, - говорит немец.- Тогда попробуем. Я дам вам два дня, до понедельника. Если получится, то поговорим о дальнейшем».- «Я постараюсь, - произносит София Михайловна. - И мне поможет внучка». Немец вскидывает брови. «Что? Внучка? Она тоже владеет немецким языком?» - «Да. Очень хорошо». Немец улыбается. - «Ну что ж. Конечно, пусть помогает. А кем были ее родители?» - «Мать, моя дочь, была переводчицей,  с немецкого и с французского. А её отец был инженером». - «Хорошая семья, - говорит он. – А как зовут вашу внучку?» - «Дина». Немец удивленно поднимает глаза. «Дина? Разве это русское имя?» София Михайловна  колеблется. У немца  интеллигентное лицо, он внушил ей доверие. «Не совсем.  Дело в том, что отец девочки был еврей». Лицо немца застывает. Он снимает очки, закрывает глаза и пальцами растирает переносицу. Проходит минута. Не открывая глаз, он глухо говорит: «Вам  следовало уехать». И опять умолкает. Проходит минута, другая, он молчит. Потом открывает глаза и надевает очки. Сердце Софии Михайловны колотится. Как сквозь слой ваты до неё доносится голос офицера. «Работайте, - говорит он. - У вас есть два дня».
                12
     Утро понедельника. Перевод окончен, текст был не слишком  сложным. Конечно, Дине было нелегко, опыта перевода с русского на немецкий у неё еще нет. Но она очень старалась. София Михайловна кое-что подправила и уточнила. В русском тексте было много медицинских оборотов речи и построений фраз, но выручил опыт. И перевод, в общем, приобрел завершенность. София Михайловна смотрит в окно. Она ждет Эриха. Обычно после отъезда полковника он выходит во двор, вытряхивает коврики, чистит посуду и возится у гаража. Сейчас он  туда направляется. София Михайловна поспешно выходит на крыльцо и окликает его. Эрих удивленно оборачивается. «Пожалуйста, господин Эрих, - говорит она. - Передайте книгу и тетрадь господину полковнику». Она протягивает ему тетрадь с переводом и книгу с закладками. «Хорошо,- отвечает Эрих. Он берет и добавляет: - Вы разговариваете, как настоящая немка». - «Я учительница» - отвечает она. Эрих улыбается. «И у вас очень красивая внучка. Настоящая Лореляй». София Михайловна  смотрит с удивлением. «Вы знаете песнь о Лореляй?» - «Конечно, - говорит Эрих.- Ведь это наша любимая народная песня». София Михайловна кивает. О том, что это стихотворение великого немецкого поэта Генриха Гейне, Эрих не знает. Возможно, он даже не слышал это имя.
      Она возвращается в дом. Дина спит. Прошедшая ночь была неспокойной, в половине третьего  вдруг загрохотали зенитки, в небе шарили  лучи прожекторов. Может быть, это был налет советских самолетов? И, значит, война не проиграна, наши оказывают сопротивление? К сожалению, всё вскоре стихло, но до утра уснуть они уже не могли. Как узнать, что происходит на фронте? Где наши и где немцы? Остановили ли их? Или - так хочется в это верить! - их погнали назад? Она возится у плиты и с тревогой думает о позавчерашней  субботе и приказе коменданта. Еще в прошлую пятницу начался  дождь, он длился весь день и всю ночь на субботу. С утра в субботу в воздухе  висела туманная морось, день был сырой, промозглый. Так что же происходило в городе? Как там всё было? Ведь Солдатский плац, куда людям приказано собраться, находится далеко,  на окраине города. Мощеных дорог туда нет, лишь ґрунтовки, вероятно, раскисшие от дождя,  вокруг огороды, пустоши, за ними глубокий овраг. Два  года назад, летом 1939 года учителей городских школ и техникумов возили туда на смотр военной подготовки учащихся. Там был  каменный плац между солдатскими казармами, построенными еще до революции. Здания  были  пустыми, без окон, местами не было и крыш. Неужели немцы решили устроить там гетто? Как там разместить несколько тысяч людей, женщин и детей, стариков, лежачих больных? Но если решили переселять, то для чего собирают в стороне от вокзала? Куда их будут перевозить, на чём? Всё непонятно и тревожно. И всё время всплывающая  мысль - Дина. Неужели  она должна  была явиться туда, на этот плац? 
               
                13
       Понедельник кончается, темно. Немец их не позвал. Утром София Михайловна выходит на крыльцо. Офицер уже сидит в машине, шумит мотор. Опустив стекло, он подзывает Эриха. Они о чем-то негромко разговаривают, и вдруг София Михайловна слышит: «Эрих, еще вот что. Если сюда придут солдаты или полиция и будут спрашивать этих женщин, в дом без меня никого не впускать. Это приказ».
     Стекло машины поднимается, немец уезжает. София Михайловна всё еще стоит на крыльце. Значит, опасность реальна, немец это знает. Значит, Дине выходить из дому нельзя. А она рвется на улицу. Она тоскует по людям, по родным улицам, её томит неизвестность, она хочет узнать, что происходит в городе и на фронте, кто из знакомых уехал и кто еще в городе. О грозящей опасности она не подозревает. Значит, держать и дальше её в неведении нельзя, опасно. И София Михайловна рассказывает Дине обо всем. О приказе немецкого коменданта и утреннем распоряжении офицера. Дина со страхом смотрит на бабушку. «Что же будет с нами? - спрашивает она. - Неужели нас могут переселить в гетто?» София Михайловна молчит. Что ответить девочке, она не знает.   
      Уже полдень, пасмурно, в доме тепло. Дина впервые читает роман Леона Фейхтвангера «Exil» («Изгнание»). Так вот что такое фашизм! До сих пор все довоенные газетные сообщения и даже фильмы «Семья Оппенгейм», «Болотные солдаты» и другие казались чем-то далеким, не имеющим отношения к нашей жизни. У нас было всё спокойно, мы верили в надежность наших границ и в мощь Красной армии. И вдруг враг оказался в центре страны. Как это произошло? Кто может объяснить?
       А София Михайловна думает о сегодяшнем утреннем эпизоде. Было лишь около девяти утра, когда она увидела во дворе группу людей, человек двадцать пять -тридцать. Это были мужчины и женщины разного возраста в обычной городской одежде.  Кто они?
       София Михайловна сразу вышла из дому и направилась к ним. Главной её мыслью было узнать - что происходит на фронте? Где наши? И где немцы? Стоявший в центре толпы мужчина держал листок с каким-то списком и громко вызывал номер, на который кто-то отликался. Он посмотрел на приблизившуюся Софию Михайловну. «Вы к нам?» - «Нет, я в управу, но еще рано. А что это за список?» Мужчина усмехнулся. «Это фамилии  фольксдойче, этнических местных немцев, арийцев. Теперь нам положены льготы. А вы  немка?» - «Nein, aber ich bin Lehrerin». Мужчина недоуменно открыл глаза. «Что? Я что-то не понял».- «Как? Вы немец, и не понимаете по-немецки?» Мужчина  смутился. «Еще выучу! -  сказал он. – Вот окончится война, и поеду в фатерлянд». - «Когда она еще окончится!» - с умышленным сарказмом проговорила София Михайловна. Мужчина оживился. «Да что вы! - воскликнул он. - Разве вы не слышали сегодняшней сводки командования? Ведь наши войска фактически в Москве. Вчера фюрер сказал, что Россия  разбита, еще неделя-две  - и войне конец!»  Сейчас София Михайловна со страхом вспоминает его слова. Неужели это правда?! Немцы в Москве? Если это так, то конец  всей их жизни.  Дина…что будет с нею?
      Приходит вечер вторника. Темнеет уже рано и пора навешивать светомаскировку, по улицам и дворам рыщут полицейские патрули. София Михайловна с беспокойством вслушивается - не приехал ли  немецкий полковник? Посмотрел ли перевод? И главное - что будет дальше?
      Уже девять, когда в дверь стучат. Это Эрих. «Господин полковник просит вас зайти». Как и в прошлый раз офицер сидит за столом, перед ним лежит их тетрадь с переводом. София Михайловна с волнением смотрит на немца. «Садитесь, - говорит он. - Перевод меня устраивает.  Внучка вам помогла?» София Михайловна с облегчением вздыхает. «Да.  Перевод она сделала почти самостоятельно, я, конечно, ей лишь помогала, проверяла и кое-что уточнила». Немец удовлетворенно кивает. Он достает из ящика стола чистый лист бумаги и протягивает Софие Михайловне. «Пожалуйста, напишите по-русски и по-немецки точные имя и фамилию ваши и вашей внучки». София Михайловна непонимающе смотрит на него. Спросить она не решается. Проходит минута. «Вот, господин полковник». Он читает и удовлетворенно кивает головой. «Завтра вечером я буду вас ждать. Эрих вас пригласит, вместе с   внучкой».
      Дома София Михайловна рассказывает Дине разговор с офицером. Для чего ему понадобились их имена и фамилии? Что это значит? Всё странно и тревожно. А из головы Софии Михайловны не уходят тревожащие мысли о завтрашней  встрече с офицером.   
      Утро. Бабушка на кухне, и Дина вдруг замечает бродящую под их окном женскую фигуру в темной одежде и платке. Женщина всматривается в окно, нерешительно постукивает пальцем по стеклу. Дина удивленно поднимает глаза. «Оксана! - кричит она, вскакивает  и стучит в ответ. - Бабушка, это Оксана!» Щелкает замок, и через минуту София Михайловна видит обнявшихся, плачущих подруг. Они входят в комнату, садятся, смотрят друг на друга, смеются и  слезы текут по их щекам. Но Софие Михайловне не терпится узнать, что  происходит на фронте. «Оксана, это правда, что немцы взяли Москву? – со страхом спрашивает она. - И Ленинград? И  Киев, Минск? А где Сталин?» Оксана отрицательно качает головой. «Нет, Москву они не взяли. И Ленинград тоже. И не возьмут! – зло говорит она. - А вот Киев и Минск они захватили. Но это ненадолго! Теперь нам помогают Англия и Америка, шлют самолеты и танки. Немцы пишут об этом со злобой, они боятся. А Сталин в Москве». - «Слава Богу! - успокоенно вздыхает София Михайловна. - Значит, война не програна и есть надежда. А у нас тоже новость». И она рассказывает Оксане о  соседе, немецком офицере, и о работе, которую он им поручает. Оксана кивает. «Как видно, и среди немцев есть нормальные люди, - говорит она. - А вот нам в квартиру управдом - теперь он называется по-немецки «блокварт» - вселил полицая. По утрам  он входит в кухню, кричит «хайль гитлер» и требует от всех такого же ответа».      
      Они говорят еще о том, о сем, перескакивают с одного на другое. Они взволнованы, переполнены радостью встречи, рассказами, впечатлениями. Время убегает незаметно, уже стемнело и Оксане пора уходить. В восемь жизнь города замирает, наступает комендатский час.
       Но чем ближе вечер, тем настойчивее в голову Софии Михайловны  приходят тревожные мысли о предстоящей встрече с немцем. Она волнуется, мечется, то и дело выходит в кухоньку и стоит у темного окна, возвращается в комнату, пытается читать. Скоро девять, а немца, как назло, нет, обычно в это время он уже дома. Бесконечно тянется время, проходит еще полчаса  и наконец-то у ворот коротко сигналит машина. Слава Богу, офицер приехал. Слышно, как хлопает дверца, доносятся невнятные мужские голоса, знакомым скрипом откликаются петли на воротах гаража. И всё стихает. Проходит еще около часа. В дверь стучат. Это Эрих.
                14
       Немец сидит в кресле, перед ним лежит листок бумаги. София Михайловна и Дина входят и робко здороваются. Офицер показывает на стулья у стола и смотрит на Дину. «Ваш перевод, фройлейн, сделан хорошо, - мягко говорит он. - Расскажите о себе». Дина смущена. Лицо у немца симпатичное, доброе, но это ни о чем не говорит.«Мне девятнадцать лет, - произносит она. - Я студентка педагогического института…Вернее, была…» Она с вопросом смотрит на бабушку - что еще нужно сказать?  «Хорошо, - говорит немец после короткой паузы.  -  Вы хотели стать педагогом?» - «Да».- «А какие книги  вы читали? Я имею в виду немецкие». Дина оживляется. «Разные. У нас есть сочинения Гёте, Гейне и Шиллера. И даже есть роман Леона Фейхтвангера…и другие».
      София Михайловна застывает. Девочка забыла, что Гейне и Фейхтвангер в Германии запрещены. Но кто мог предвидеть, что разговор примет такой оборот? Немец кивает, в его  глазах мелькает  ироничная искорка. «У вас хорошее произношение, - говорит он. И после паузы продолжает: - Сейчас трудное время. Мне хотелось бы вам  помочь». Он придвигает к Дине бумажный листок. «Возьмите это, фройлейн Диана, - говорит он. - Это аусвайс, удостоверение личности.  Согласно ему вы, Диана Каждан-Лавровская, являетесь моей личной переводчицей». Дина растерянно смотрит на немца, а София Михайловна розовеет. Это типографский бланк, под немецким орлом крупным шрифтом напечатано «AUSWEIS», ниже машинописный текст и подпись начальника военного госпиталя  полковника, доктора  медицины.  Подпись скреплена красной печатью со свастикой в центре. Текст на двух языках - вверху на немецком, ниже на русском. «О Боже, - шепчет София Михайловна. - Лишь Бог знает, что вы сделали…»  Слезы бегут по ее щекам, капают на руки, но она не замечает. Немец хмурится. «Я  не политик, я врач, - говорит он. - Но всё же советую вам не слишком полагаться на эту бумагу. Вам нужно сменить эту квартиру, переселиться туда, где вас никто не знает. - Он делает паузу. – Завтра, к сожалению, я уезжаю на  неделю. Но по возвращении мы вернемся к этому разговору».
                15
       Сегодня хорошая погода, небо ясное, но похолодало. Конец октября, время идет к зиме, скоро начнутся морозы и снег. Дина впервые решается выйти из дому, походить   поблизости, увидеть дома, улицы, людей, небо. Она спокойна. У неё есть документ, к которому никто не может придраться. Но София Михайловна недовольна. Желание Дины выйти на улицу её волнует.  Мало ли что может случиться. Но она понимает - бесконечно держать девочку взаперти невозможно. Дина надевает осенние туфли, ставшее чуть коротковатым синее пальтишко и голубой берет, из-под которого золотой волной лежат на плечах волосы. Пальто слегка отдает нафталином, она давно его не одевала, но это не беда. Во внутренний карман Дина прячет аккуратно сложенный аусвайс и спокойно идет к воротам. А бабушка стоит у окна и смотрит вслед. Дина улыбается и успокоительно машет ей рукой.
       Волнуясь, она выходит на улицу. Как давно она здесь не была! На первый взгляд здесь ничего не изменилось - те же дома, тот же парк с бетонной чашей фонтана, всё прежнее…Она останавливается. Нет,  всё же что-то  не то. Над ступенями исполкома свисает красное полотнище со свастикой, у парка стоит зенитное орудие и рядом немецкие солдаты. Они  не обращают внимания на прохожих, громко переговариваются. У них самые обычные голоса и обмениваются  они обычными словами и фразами. Трудно поверить, что эти парни могут творить зло и убивать невинных людей. А по улице идут люди, у некоторых озабоченные лица, вот плетется старуха в черном платке с палкой и кошелкой, на углу женщины торгуют семечками и махоркой…всё, как раньше. 
        Но у Дины странное ощущение – чувство непричастности к этой, уже чужой жизни, чувство отстраненности от неё. Это чувство приезжего, впервые оказавшегся  на  улице  незнакомого  города. Она в легкой растерянности. Ведь это её город, её улица, но она уже  чужая. Никто её не знает, и она не знает никого, и идти ей тоже некуда. Вернуться домой? Но так хочется  подышать осенним воздухом, увидеть людей, свою улицу…Дина  пересекает площадь и входит в парк. Он пуст. На аллеях и влажных скамьях лежат опавшие желтые листья, вдали чернеет раковина эстрады. Еще не так давно они тут были  с Оксаной…Знать бы, что она дома, можно было бы зайти, это близко, сразу за парком. Но  нужно проявлять осторожность. В квартире Оксаны живет полицай, да и соседи её знают, это опасно. Дина  замедляет шаги, неспешно обходит сухую чашу фонтана и направляется  к  выходу. Ей грустно.  Она неторопливо приближается к воротам парка, и в этот момент её окликают. В недоумении Дина оборачивается. Людмила! Она хорошо одета, на ней  серое пальто с меховым воротником, на голове модная шляпка и в руках серебристая сумочка. Глаза бывших подруг встречаются. Они с удивлением рассматривают друг друга, и на губах Людмилы появляется удивленная ухмылка. «Чудеса! - говорит она.- Ты что, в городе? Не уехала? И не боишься?» От неожиданности Дина теряется. «Чего я должна бояться?» Людмила насмешливо хмыкает. «Чего? А что, не знаешь?» Она єхидно смеется. Дина непонимающе смотрит на неё. «Люда, я работаю, - говорит она. - И ничего не боюсь». Людмила иронически усмехается. «Ты работаешь? И где же. интересно узнать, ты работаешь?» - «Где? У начальника немецкого военного госпиталя, полковника. Я его личная переводчица». Людмила презрительно фыркает. О том, что Дина владеет немецким языком она знает. Это еще в школе было предметом зависти, а теперь особенно важно. «Ух ты! - язвительно говорит она. - Переводчица! У немецкого полковника! Гляди-ка! А то, что ты жидовка, он знает?» Дина вспыхивает. «Люда, ты что? Ведь мы были подругами…»  Людмила усмехается. «Были…что было, то сплыло. Кончилось, подруга, ваше время. Теперь поживем и мы как люди. Умоего папаши теперь магазин, а у меня квартира в центре города, три комнаты с балконом, с коврами и роялем! - Она торжествующе смеется. -  Поняла, подруга? И  Клава, моя сестра, служит в управе. Поняла? Вот так-то, подруга. А ты и вправду работаешь? Или соврала?» Дина краснеет.  «Я никогда не вру. Вот, смотри  сама, - она вынимает из кармана аусвайс. Руки ее дрожат от волнения. – Читай!»  Людмила пробегает глазами документ, видит печать со свастикой. Глаза её злобно вспыхивают. «Ох, ну до чего ж вы хитрая нация! - говорит она. - И тут сумели устроиться! - Она вдруг умолкает, смотрит куда-то за спину Дины и громко кричит: - Стас! Стас, я тут! Иди сюда! - И добавляет: - Это Станислав, мой муж. Он офицер полиции». Дина оборачивается. Со ступеней управы  сбегает невысокий коренастый полицай. Он слышит голос Людмилы, находит её глазами и ответно машет рукой. Он уже приметил высокую стройную девушку рядом с нею. Она на голову выше Людмилы, золотистые волосы лежат на плечах. Не отводя глаз, полицай приближается. Оценивающим взглядом он окидывает Дину, удивленно хмыкает и со смешком спрашивает: «И кто же это у нас такая? А? Это почему я не знаю?» Людмила хмурится. «Бывшая  моя соученица по школе», - угрюмо говорит она. «Да ну?! - усмехается  полицай. - А что ж ты прятала её от меня?»  Глаз от Дины он уже не отводит.  Людмила это видит. Рядом с Диной хорошо заметна её широкая, приземистая фигура, короткие  ноги. Дина растерянно смотрит на полицая. «Жаль, что не знал раньше, -  посмеиваясь,  продолжает он. - А то б на ней женился, ей-богу!» Людмила багровеет. Сейчас она похожа на разъяренную гарпию, готовую вцепиться мужу в горло. Полицай смеется. «Гы-гы, шуткую я, шуткую, крыска ты моя!». Он пытается взять Людмилу под руку, но она руку злобно выдергивает. «А ты женись! - яростно кричит она. - Женись на жидовке! И деток заведешь, жиденят! Катись от меня!» С лица полицая сбегает усмешка. «Что? - произносит он. - Что ты сказала? Она что, жидовка? А ты не врешь?» - «А ты проверь! - кричит Людмила. – Или  научить тебя, как это делается?» - «Не надо, - медленно говорит полицай. - Не-ет, учить меня не надо…- Он смотрит на бледную Дину. - Документы есть? Давай!» Дрожащей рукой Дина протягивает аусвайс. Полицай читает,  перечитывает и возвращает Дине. Видно, что бумага произвела впечатление. «Ладно, - говорит он. - Это мы еще проверим…- Он оборачивается к Людмиле.-  Адрес её знаешь?»- «Знаю! - выкрикивает Людмила. На Дину она не смотрит.- «Тогда порядок, - говорит полицай. Он смотрит на Дину и ухмыляется. – Так что жди нас в гости,  переводчица. Ты поняла?»       Он берет Людмилу под  руку и, не оглядываясь, они  уходят.
                16
     Плача, Дина рассказывает бабушке о случившемся. «Именно этого  я боялась, - говорит София Михайловна. - Ох, чуяло мое сердце! Нельзя было тебя пускать!» Она обнимает дрожащую девочку. Но в её душе безнадежность. Говорить не о чем, и нет слов успокоения. Теперь их ничто не спасет, идти некуда и  не к кому обратиться за помощью, спасением…Они обречены.  День медленно гаснет. Уже стемнело и приходит ночная тишина. Обманчивая, вязкая тишина, наполненная  ожиданием неотвратимого, от чего нет спасения. И чувство беспомощности, безысходности. Они гасят лампу и молча, не раздеваясь, ложатся, глядя в темноту и не смыкая глаз. Они не плачут, слез у них нет, и  сил жить тоже нет. Во тьме чернеет оконный переплет, дребезжит под порывами ветра жестяный навес. Каждый непонятный шорох во дворе, шум проехавшей машины, какие-то неясные звуки и отдаленные голоса - всё заставляет замирать от страха. Уже ночь, темень, и лишь мысли, те же давящие мысли, круговерть мыслей. Как это случилось? Можно ли было предотвратить? Или они были обречены? Что делать сейчас, есть ли выход?
      Приходит темный рассвет. Низкое свинцовое небо набухло дождем или снегом. В доме холодно, пора подняться, зажечь лампу, затопить печку, умыться, вскипятить чайник. Всё это они делают. Но мысли их далеко. Спасения нет, остается ждать. Ждать того, что может случиться в любой час дня или ночи, сегодня, завтра или послезавтра. Уйти им некуда, спрятаться тоже негде. Они обречены. Они молчат, но в душах леденящий ужас, от которого холодеет и замирает сердце.
      Происходит это следующей ночью. Замерев от  страха, они слышат, как под  их окном останавливается машина. Шумит невыключенный мотор, слышатся мужские голоса. И сразу раздается стук в дверь. Входят трое. Старший, с нашивками на рукаве, Стас, муж Людмилы  Ставицкой. «У нас есть аусвайс! - в отчаянии кричит София Михайловна. - Его выдал нам немецкий полковник!» Полицай насмешливо хмыкает. «Предъявите его господу богу! - говорит он  и оборачивается к Дине. – Эй, переводчица, давай шевелись! - Он толкает её к двери. - А ты, бабка, отойди! Ты нам не нужна». - «Нет! - кричит София Михайловна. Она хватает Дину за рукав пальто, пытается удержать. - Я с нею!»       Полицаи переглядываются. «Тебе, бабка, тоже жить надоело? - Они весело гогочут. - Ладно, поехали, нам не жалко!» Хлопают двери, и грузовик с потушенными фарами медленно движется к воротам.
      И  безмолвный силуэт дома в глубине двора сливается с ночным мраком.