Наконец-то мы остановились на небольшой площади и осмотрелись. В глаза бросилась небольшая темная табличка "CASA EBRAICA". Внизу, помельче, надпись на английском "Jewish Home". Рядом с табличкой был пришпилен кусок ватманской бумаги на которой печатными русскими буквами было выведено "ОБРЕЗАНИЯ ПРОИЗВОДЯТСЯ БЕСПЛАТНО В ЛЮБОЙ ДЕНЬ - 24 часа в сутки". Потом пониже уже от руки "кроме субботы".
"Итальянские евреи неплохо подготовились к приему советских эмигрантов" - подумал я. Вероятно местные ортодоксы рассудили, что советские евреи выбравшись из коммунистического ада первым делом побегут приобщаться к истокам иудаизма, что естественно заключается в обрезании. Мы подошли поближе, заглянули в окно. Очереди совершить обряд обрезания не наблюдалось. Пустая комната с несколькими стульями. Рядом с "обрезательным" объявлением громоздились многочисленные записки и рекламные объявления, писанные и печатанные на листках в клетку и линеечку, выдранных из советских ученических тетрадок.
"Курсы английского языка. Успех гарантирован." "Туристические поездки по Италии. Венеция - Флоренция - Сан-Марино." "Продается кассетный магнитофон. Почти новый." "Сдается комната - недорого."
Клочками надежд и горя выделялись неровно оборванные листки бумаги. "Лена, если вы еще здесь, найдите нас. Мама в больнице." Веселые объявления шутки "Куплю виллу с видом на море" валялись на земле. Видимо их кто-то обрывал, освобождая место для своих важных сообщений.
От "Casa Ebraica" в сторону моря вели две дороги. Одна пошире, упирающаяся в какой-то симпатичный платный пляж с лежаками, зонтиками, душем, кабинками для переодевания и, главное, с неимоверными ценами. Другая пыльная дорожка, даже скорее тропинка, вдоль какого-то развалившегося забора и зарослей кактуса алоэ, вела в сторону каменистого клочка земли возле моря, именуемого общественным пляжем. Пробираться к морю приходилось очень аккуратно, дабы не оцарапаться торчащими колючками кактусов. Судя по высоте и размаху зарослей - им было не менее сотни лет. Концы ветвей-лап кактусов были оборваны. Здесь похозяйничали наши эмигранты. По какой-то причине универсально чудодейственное средство "мумие" было запрещено к вывозу из Советского Союза. Поэтому кое-кто из эмигрантов, бывших лекарей-целителей решили изготовлять целебную настойку из сока кактуса алоэ. Средство "от всего" - натуральная замена мумие. Бизнес не пошел, столетний кактус уцелел.
В противоположную сторону от моря, на главной дороге пересекающий наш курортный город Санта Маринелла находилась главная достопримечательность эмигрантского сообщества - квартирное агентство, именующегося среди советских эмигрантов просто "У Терезы".
Терезой звали хозяйку этого заведения. Любые договоры о сдаче, пересдаче, найме жилья проходили через нее, поэтому это агентство, нам эмигрантам представлялось самым важным учреждением во всей Италии, сама агентша - богиней, властительницей жилого фонда и покровительницей русских бездомных эмигрантов, а её агентство - храмом, неким продолжением Олимпа. Зданьице этого агентство, выкрашенное в легкий, небесно-голубой цвет стояло на некотором возвышении. С трех сторон к нему вели вытянутые ступени. На них было очень удобно сидеть, хоть целый день, перемещаясь за тенью - единственным спасением от мало милосердного июльского солнца.
Вешать объявления на Терезино агентство было категорически запрещено. Тереза собственноручно срывала и уничтожала любую пришпиленную бумажку. Сидеть, впрочем, на ступенях она нам позволяла.
Во-первых, ступеньки были собственностью города и она ими не распоряжалась. Во-вторых, русские эмигранты расположившиеся на ступенях, служили неким ориентиром для итальянцев, настоящих клиентов этого агентства, желающих снять на месяц - другой виллу с видом на море.
Через открытые двери и окна этого агентства время от времени доносился визгливый голос Терезы. В звонких аккордах итальянской речи легко угадывались знакомые слова: блу каса, русо, идиотто. Видимо Тереза втолковывала очередному клиенту, как найти ее заведение - голубое здание и куча русских идиотов на ступеньках. Мы не обижались. На богинь обижаться нельзя и потом мы тогда еще думали, что мы не русские. Конечно мы все говорили по-русски, некоторые с акцентом. Мы все знали что прибыли сюда из семьи дружных и не очень народов, но всерьез полагали, что пятая графа в паспорте кому-то интересна. Потом мы разъехались по разным странам: в США, Израиль, Канаду, Австралию и поняли, что бы не путать собеседника проще именовать себя "рашн". Но это было потом, а пока мы сидели в тени и на солнце на ступеньках "У Терезы" и ждали каждый своего. Кому-то надо было срочно снять жилье, кому-то сдать. Кто-то хотел улучшить свои жилищные условия, а кто-то от безнадежности и безденежья был согласен подселить к себе "немолодую пару без вредных привычек". Кто-то подсаживался просто отдохнуть, кто-то хотел поделиться новостями, кто-то хотел просто поболтать, а кто-то хотел просто поглазеть на гуляющих беспечных итальянцев - красивых стройных девушек и шумных итальянских парней, на поток шикарных иностранных машин и помечтать, что когда-нибудь и он окажется за рулем такой же машины.
Тут же, рядом с агентством Терезы находился светофор. Время от времени машины останавливались создавая лакированную очередь, ожидающую зеленого сигнала. К ним тут же устремлялись мальчишки, вооруженные пластиковыми ведерками и палками с губкой и резинкой на конце. Орудие для мытья стекол. По выкрикам и поведению в них легко угадывалось русско-советское происхождение.
Это были дети эмигрантов, добравшиеся до возможности подзаработать.
В категории обеспеченности и материального благосостояния, семьи эмигрантов с бойкими мальчиками возраста 12 - 14 лет стояли почти на высшей ступени. Где-то сразу после перекупщиков и отпетых мошенников. Карманы этих ребят раздувались от шальных денег, падающих с Санта-Маринельского неба.
Судя по машинам, в этих местах путешествовали вовсе не бедные люди, которым было не страшно расстаться с какой-то мелочью. Вряд ли проезжающие автомобилисты нуждались в услугах мойщиков стекол, но деньги подавали - то ли от жалости, то ли от доброты. Этим и объяснялся возраст в 12-14 лет мойщиков стекол. Более старшим ребятам - повыше и покрупнее, с пробивающимися усиками и бородками, итальянцы ничего не давали, раздраженно отгоняя их от автомобилей. Мальчики десятилетки не могли так ловко лавировать между автомобилями и кроме того, получив по шее от законных владельцев перекрестка, отправлялись восвояси.
Здесь действовали волчьи законы капитализма с дефицитом рабочих мест. Банда юнцов, именующая себя по имени перекрестка - "Della Liberta" бесстыдно терроризировала останавливающиеся на перекрестке машины. Зажигается красный свет. К стоящим машинам устремляются эмигрантские ребята и выбрав очередную жертву начинают размазывать грязь по ветровому стеклу. Итальянец за рулем что-то возмущённо кричит, машет руками. Потом со вздохом запускает руку в карман, извлекает кошелек и выдает монету. Иногда мелких денег не находится. Тогда итальянец уезжает не расплатившись, либо извлекает купюру и передает ее в руки тринадцатилетнего бизнесмена. Счастливый пацан отбегает на обочину и победно подымает купюру над головой. К нему подбегают его друзья по банде. Поздравляют, хлопают по плечу и как-то странно касаются друг друга, сжатым кулаком о кулак.
Какой-то странный жест - обряд, пришедший видимо от итальянской мафии или из кинофильмов о бандах черных американских подростках. Осанка и поведение этих ребят словно говорили "уж мы то не пропадем." Еще бы. Такой вот паренек за пол дня работы с легкостью зарабатывал 50-60 миль [миля - тысяча лир, примерный эквивалент 1 доллара], что значительно превосходило весь дневной бюджет семьи среднего эмигранта.
Со ступенек Терезиного агентства было легко наблюдать за потоком машин и ловкой работой ребят. Время от времени к бегающим мальчишкам подходили мужчины средних лет, видимо папы юных бизнесменов. Отзывали кого-то в сторону и о чем-то беседовали. Издалека слов было не расслышать, но по жестам и выражению лиц, тема беседы легко угадывалась.
Папа - "Ну как Левочка сегодня день? Много заработал?"
Левочка - "Ну как, как. Как обычно. Некогда мелочь считать."
Папа - "Я просто узнать, не надо ли чего?"
Левочка - "Да ничего мне не надо. Надо что б от работы не отвлекал и не ходил тут. А то уж перед пацанами не удобно. Как маленький."
Папа - "Ничего, Левочка. Я сейчас уйду. Мама меня вот в магазин послала за продуктами. А денег то сам понимаешь ..."
Лёвочка, поняв намек папы, запускал руку в оттопыренный карман и несколькими ходками извлекал оттуда кучу мелочи. Потом они перебрасывались еще несколькими фразами. Левочка с брезгливой гримасой добавлял еще несколько бумажек.
Пристыженный папа на всякий случай задавал вопрос: "Когда домой? К ужину ждать тебя?"
Лёвочка - "Как получится, не ждите. Мы тут с пацанами после работы договорились в Мак Дональд. У Мишки день рождения празднуем."
Папа (извиняющимся тоном) - "Так может все к нам придете, вот и отпразднуем. Зачем вам Мак Дональд? Наверное дорого!"
Лёвочка (все больше раздражаясь) - "Ну какой у вас день рождения? Макароны с котлетами! Тошнит уже. Потом эта дура - Лялька со своими куклами. Бабуля с лекарствами ..."
И что бы уж совсем добить непонятливого папу добавлял - "Потом, может в бар пойдем. Пива выпьем."
Папа (испуганно) - "Мак Дональд, пиво - это ж алкоголь!"
Левочка (уж совсем негодуя) - "Да не паникуй. Пиво безалкогольное. Небось даже не слышал о таком. Ну ладно мне уж совсем некогда. Работать надо! Это тебе не студентов на кафедрах учить!"
Папа, слегка пристыженный и одновременно гордый за своего талантливого отпрыска, переходил улицу и по via Garribaldi отправлялся в сторону супермаркета "Conad".
Да, эти ребята явно чувствовали себя на высоте, хозяевами местной Санта-Маринельской эмигрантской жизни. Время от времени кто-то из них отправлялся в ближайшее кафе за Пепси-Колой. Проходил мимо "У Тeрезы", обводя сидящих на ступеньках презрительным взглядом.
Потом день уже начинал клониться к вечеру. Немилосердное июльское солнце начинало уходить за горизонт. Поток машин стихал. Банды юных бизнесменов - мойщиков стекол рассеивались. Из ближайших кафе уже неслись звуки живой музыки.
Потом появлялись наши граждане, явно выделяющиеся из местной публики своими манерами и одеждой. Сначала шли мимо Терезы по одному, потом потоком, громко галдя и пугая местных жителей своим грубым языком. Постоянно слышалось одно непонятное слово "Сходка".
"Сходка" - красивое слово. Когда слышишь его, ощущается нечто залихватско-казачье. Так и представляешь себе пыльную площадь с церквушкой, взмыленных коней, казаков в синих штанах с лампасами, Гришку Мелехова с чубом выпирающим из-под козырька казацкой фуражки, станичного атамана и громкие крики "Любо!"
Здесь в спокойной, тихой, курортной Санта Маринелле было все иначе.
Огромное количество нищих эмигрантов и дефицит жилья привели к тому, что люди постоянно, едва ли не раз в неделю переезжали с места на место. Своеобразным символом этого городка стал мужчина катящий коляску с горой чемоданов и его жена одной рукой держащая ребенка, а другой придерживающая эту гору. Эдакая скульптурная группа в особом Санта-Маринельском стиле. Найденное, даже ненадолго, жилье казалось вершиной счастья. Время растягивалось даже безо всякой теории относительности. Одна неделя в квартире, где можно было просто прилечь, вытянуть ноги, осмотреться - казалась бесконечным сроком. Естественно, что никто никому своих адресов не сообщал, да и уследить за ежедневными перемещениями тысяч людей было невозможно. Поэтому в каждом городке было установлено место, где собирались сотни эмигрантов за новостями, почтой и официальными бумагами.
Вначале это мероприятие именовалось собранием на открытом воздухе. Но это звучало глупо и нудно. Нормальное английское слово "митинг", сильно отдавало коммунистическим душком и воспоминаниями о советских митингах с флагами и транспарантами. Потом кто-то пошутил "сходка". И слово прижилось. С тех пор эти ежедневные, без выходных мероприятия так и именовались сходками, безотносительно к казакам и Тихому Дону.
Наша Санта-Маринельская сходка как раз располагалась на небольшой площади с ориентиром в виде Casa Ebraica и "обрезательным" объявлением. Сюда к восьми часам вечера, мимо Терезы и устремлялись толпы "бывших советских".
Начиналось все по раз и навсегда заведенному распорядку. В начале на небольшое возвышение взбирался почтальон, доставал пачку писем и начинал выкрикивать фамилии. К нему, расталкивая толпу, неслись счастливчики, кому повезло получить весточку, словно треугольник с фронта. Некоторые не могли сдержать слез получая долгожданные письма от родственников из Союза, где часто оставались больные родители. Потом на импровизированную трибуну взбирался представитель ХИАСа - еврейской организации осуществляющей связь между американским посольством и осевшими в Санта Маринелле эмигрантами.
"Получили разрешение - добро" - радостно объявлял он. И дальше громким победным голосом Левитана начинал называть фамилии счастливчиков - победителей.
"Господин Розенблюм" - звучал раскатистый голос - "разрешение!"
"Господин Фельдман. Разрешение!"
Паузы между именами часто прерывались поцелуями, объятиями, победными криками - "Я знала, я знала. Нам поверят!"
Дочитав радостный список, представитель делал длительную паузу и потом, уже скорбным голосом произносил: "Позвонить".
В этот момент наступала гробовая тишина. Утихали даже радостные вопли счастливчиков.
Выждав еще немного мужчина начинал скорбно читать: "Господин Мехлис - позвонить. Господин Лифшиц - позвонить ..."
Слово "позвонить" означало едва ли не смертный приговор. В 99% случаев это значило - отказ. Эмигранты отлично это знали и потому каждая фраза представителя ХИАСа, словно эхом отзывалась горестными вскриками, плачем. "Нет, не может быть!" - раздавался истерический крик неудачника - "Мы все правильно написали. Это тут в Риме, в посольстве напутали! Надо писать Рейгану, он разберется."
В эту минуту в голову лезли мысли о приговорах народных судов 37 года и списки зачитываемые товарищем Вышинским."
"Господа, господа, не отчаивайтесь!" - успокаивал бившихся в истерике людей представитель ХИАСа - "Не все потеряно. Вы позвоните, вам объяснят порядок подачи апелляций и все будет хорошо. Они разберутся."
"Разберутся, как же, аки Сталин разобрался!" - словно в подтверждении своих мыслей, услышал я голос рядом.
Я обернулся и увидел седоватого мужчину лет пятидесяти. "Лев Аркадьевич" - представился он, поймав мой взгляд - "можно просто Лёва". Так мы познакомились. Потом на других сходках мы часто стояли вместе, обсуждая последние события."
Выждав немного, пока улягутся скорбные крики и быстренько ответив на парочку вопросов, представитель продолжал.
"Господа, поговорите с товарищами, которые здесь давно в такой ситуации, вам все хорошо объяснять. Кроме того сразу после меня будет выступать господин Миша... Извините уж вечно забываю вашу фамилию" - обратился он к какому-то человеку.
"Не важно, просто Миша" - в ответ послышался голос.
"Конечно, конечно" - согласился представитель - "Очень рекомендую прислушаться к мнению Миши и по возможности следовать его советам."
"А теперь продолжим" - буднично и деловито продолжал Представитель.
"Транспорт!" - Затем сделав небольшую паузу - "Я еще раз хочу вам напомнить! Не больше двух чемоданов на человека. Небольшая сумочка с самым необходимым в салон."
"Предупреждаю!" - грозным голосом продолжал он - "Не пытайтесь связывать по четыре чемодана в один тюк. Вы тут никого не обманете и не подкупите. Впрочем, у вас и подкупать то нечем. Лишние чемоданы будут просто выбрасываться. Запомните. Это не советская таможня. Никакой колбасы, никаких итальянских фруктов."
Угрозы и советы продолжались еще минут пять, после чего Представитель быстро и по-деловому начинал зачитывать фамилии.
"Финкельштейн - сюда, быстро, расписаться, поздравляю. Зильберман - сюда, не создавайте толкучку ..."
В этот момент сходка уже гудела как улей. Кто-то что-то обсуждал, кого-то успокаивали. Новые неудачники уже искали старых и опытных товарищей по несчастью. Кто-то уже прокладывал путь домой. Толпа начинала потихоньку рассасываться. К этому времени зачитка транспортного списка заканчивалась и Представитель, довольный тем, что сходка прошла без особых эксцессов радостно объявлял: "На этом официальная часть собрания окончена и я передаю слово Мише, так сказать нашему внештатному сотруднику."
На возвышение быстро взобрался невысокий, полненький мужчина лет сорока, с аккуратной стрижкой густых черных волос.
"Господа, прошу не расходиться." - начал он - "Есть важное сообщение."
К этому времени собравшаяся толпа уже уполовинилась, но другая половина народа, наоборот, подошла поближе к возвышению, готовая внимательно слушать.
Миша был, как бы получше выразиться, неизбранным, но признанным вождем так называемых отказников. Кто такие отказники в Советском Союзе мы прекрасно знали. Кто такие отказники в Италии, мы познавали здесь в Санта Маринелле, на своей шкуре.
В Советском Союзе мы были уверены в одном неоспоримом факте. Стоит только нам покинуть империю зла, как нас тут же встретят радужные американцы, дадут отдохнуть, акклиматизироваться в гостеприимной Италии, потом наградят подъёмными долларами и увезут в желанную Америку. Вопрос "а на фига мы Америке?" - особенно не дискутировался, но ответ был в принципе готов. Подобен мыслям Шарика из Булгаковского "Собачье сердце" - "а на фига я понадобился профессору?"
"А может я красивый?" - думал Шарик.
"Наверное мы умные и красивые" - полагали советские евреи.
Насчет умные - это бесспорно. Насчет красивые, можно дискутировать.
К сожалению красивых в Америке было более чем достаточно, а места для умных были уже давно разобраны. Так что никто в Америке нас особенно не ждал, а весь этот несчастный "еврейский вопрос" на поверку лишь оказался еврейской козырной картой во времена противостояния двух сверхдержав.
С другой стороны, где-то на Ближнем Востоке, среди кучи арабских государств, затерялся маленький Израиль и большой друг Америки, для которого Советские евреи были позарез как нужны. Кроме того Израиль уж очень жал на Америку. Там прекрасно понимали, что если миллион советских евреев проскочит мимо Израиля, то потом на землю обетованную никого, никакими коврижками не затащишь.
Так сложился типичный любовный треугольник: Америка не любит советских евреев, но любит Израиль. Израиль не очень любит Америку, но очень любит советских евреев. Советские евреи очень любят Америку и совсем не любят Израиль.
Вопрос - "Как же заставить советских евреев полюбить Израиль?"
Умные люди в американском госдепе легко нашли решение этой проблемы.
Статистика отказов говорит сама за себя. Январь 1989 - 40% отказов, Февраль - 60%, Март - 80%. Потом задули другие ветры. Видимо итальянцы начали сильно жаловаться. Мы ж так не договаривались. Обещали, вот небольшую остановочку для эмигрантов на пути в Америку, а теперь глядите, что получилось Толпы русских шляютсся по курортам, торгуют водкой и матрёшками на всех углах, портят пейзаж. Так что, янки, пошевеливайтесь. И вот с апреля статистика начала улучшаться. Апрель - 60%, Май - 40%, Июнь - 20%, Июль - 10%. Впрочем, для десяти процентов эмигрантов, получивших отказ это было слабым утешением. Для тех же кто сидел в отказе, вообще никаких изменений не наблюдалось.
Продолжалась психическая обработка. Отказников вызывали в соответствующие организации и уговаривали бросить это безнадежное дело и отправляться в Израиль, где им сулили молочные реки с кисельными берегами. Кое-кто соглашался. Тогда за ними присылался автобус, выдавалась солидная сумма подъёмных и в тот же день, дабы человек не передумал, увозили в аэропорт. Для особо упорных были заготовлены другие средства. Их попросту снимали с пособий. Но отказники цеплялись за итальянскую землю, как когда-то защитники Бресткой крепости. В ход шла "тяжелая артиллерия". Снятый с пособия эмигрант хватал жену и малолетних детей, вваливался в ДЖОЙНТ [Еврейская благотворительная организация] и заявлял что никуда не уйдет. Слезы жен и плач детей делали свое дело. Сердобольные итальянки, работницы ДЖОЙНТа, позабыв о своих обязанностях суетились вокруг детей. И начальству, что бы сохранить порядок и свое лицо ничего не оставалось, как восстановить пособия. Впрочем, кое-кто из эмигрантов вылетал с пособий всерьез и надолго, и тогда оставалось лишь уповать на бога, да на партийного лидера Мишу. [При выезде из Советского Союза разрешалось вывезти 140 долларов на человека. Поэтому эмигранты на 100% зависели от минимальных пособий выдаваемых благотворительными организациями.]
Миша относился к своим обязанностям относился со всей серьезностью. Он тоже был из отказников. Где-то пол года назад он "влетел" в отказ. Многие деятельные отказники пошли по пути бизнеса. Открывали парикмахерские на дому, занимались скупкой и перепродажей вещей приезжающих соотечественников, открывали курсы английского языка. Существовали даже эмигрантские туристические бюро, которые катали материально обеспеченных счастливчиков по стандартному итальянскому маршруту Венеция - Флоренция - Сан Марино. У Миши с бизнесом было "не очень", но зато были необычайные способности к общественной работе. Вряд ли в Советском Союзе он был партийным деятелем. Тут подводила пятая графа, но определенно он ошивался на комсомольской и профсоюзной работе. Сам Миша этот факт своей биографии умалчивал и скромно утверждал, что был простым советским инженером.
Миша выждал еще секунду и произнес: "Господа у меня неприятные новости. Сегодня были лишены пособий еще несколько семей. Я не буду вам объяснять насколько это ужасно остаться без средств к существованию, без жилья, без еды. Поэтому я попрошу проявить милосердие и сдать в помощь нуждающимся хотя бы небольшую сумму."
Половина народа тут же бросилась врассыпную. Парочка человек из мишиного актива ходила по сходке, собирая деньги. Кто-то бросал доллары, кто-то отделывался фразой - "кошелек забыл".
В это же время шла полемика между Мишей и какими-то людьми в первом ряду. Это была Мишина оппозиция. Они его в чем-то обвиняли, Миша в чем-то оправдывался, иногда переходя в наступление.
"Мы добились восстановления на пособия четырех семей".
"Ну да" - кричали оппоненты - "они сами этого добились".
Наконец коробка с собранными средствами вернулась на трибуну.
"Немного" - подытожил Миша - "но в любом случае спасибо. Эти средства окажут огромную помощь нашим товарищам в беде. Надеюсь, что завтра я сообщу вам более приятные новости".
Потом он вдруг выбросил в воздух кулак, словно жест испанских коммунистов и громко произнес - "Борьба продолжается!"
Я слегка опешил.
"Во, во. Но пасаран. Этого еще здесь не хватает" - сообщил мой новый знакомый Лева. Потом, увидев мое недоуменное лицо добавил: "Ну ничего, вы тут еще новенький. И ни такого насмотритесь."
Лева был прав. Миша был личностью весьма неординарной. Но это как бы полагается любому вождю. Некоторые его действия безусловно заслуживали уважения, но другие его выходки не лезли ни в какие ворота.
Дни шли за днями. Все эмигранты были заняты своими повседневными делами. Санта Маринелла - Рим, подготовка к интервью, писание идиотских бумаг и "сочинений" на тему "Как я пострадал он рук КГБ", обустройство, пляж, больницы, стояние с советским барахлом на рынке, продажи и покупки, сделки и переделки и конечно же ежевечерняя Сходка.
"Товарищи! Произошла ужасная трагедия." - начал Миша срывающимся голосом - "Вчера погиб один из наших товарищей. Он ехал на мотороллере и неожиданно на перекрестке, на красный цвет выскочила машина, управляемая пьяным итальянцем и сбила его. Юноша скончался на месте.
Все притихли. "Вот это трагедия," - слышался шепот - "в расцвете лет, перед воротами Америки. И вот такая глупая смерть."
Действительно под колесами итальянских машин погибло немало наших эмигрантов. Сумасшедшие итальянцы носились на своих автомобилях, как угорелые." Переходя перекресток нужно было смотреть не на зеленый сигнал светофора, а на машины летящие на скорости 100 км в час на дорогах с максимальной скоростью в 30.
"Мы были в ДЖОЙНТе и ХИАСе" - продолжал Миша - "но эти мерзавцы отказываются отправлять тело на родину, в Ригу. Поэтому мы решили отдать последний долг нашему товарищу. Мы соберем деньги и отправим тело нашего погибшего товарища на родину."
В эту историю с отправкой тела на родину не особенно верилось. Огромная система ДЖОЙНТ, содержащая десятки тысяч эмигрантов-нахлебников, вдруг не может отыскать пару тысяч долларов на достойное погребение или отправку тела.
Но никто, естественно, эти вопросы не задавал. Никто привычно не шарахался от денежных коробок. Наоборот, доставали кошельки и бросали доллары и мили.
"Мы сделаем все возможное" - скорбно заверил Миша.
"Придумывает он это все" - шепотом сообщил мне мой новый товарищ Лёва. Я лишь пожал плечами, не желая дискутировать эту грустную тему.
Через день на сходке вновь появился цветущий Миша. В руках он держал новенький мегафон. Рядом с возвышением и трибуной были свалены какие-то палки и куски фанеры.
"Господа, нам удалось договориться и тело нашего товарища ДЖОЙНТ отправил домой. Мы же начинаем новую страницу борьбы с Америкой.
"Американским бюрократизмом" - поправил Мишу кто-то из его актива.
"Это я и имею в виду" - согласился Миша - "С завтрашнего дня мы начинаем пикетировать американское посольство с плакатами."
Далее, сделав многозначительную паузу добавил: "Громко" - с гордостью постучал по новенькому мегафону - "и безжалостно".
Народ с интересом начал прислушиваться к Мишиным идеям.
"На деньги собранные для нашего погибшего товарища мы приобрели вот этот вот мегафон, а также материалы для изготовления плакатов."
Толпа загудела от возмущения. Действительно это было очень не красиво. Деньги то собирались на похороны, а не на покупку мегафона со стройматериалами. Особенно свирепствовала Мишина оппозиция из первых рядов.
"Позор" - кричали они - "эти деньги попросту украдены! Вы обязаны были вернуть эти деньги людям!"
Но у Миши теперь было преимущество перед крикунами. Миша попросту навел мегафон на оппозиционеров, включил его на полную громкость и гаркнул: "Мы списки жертвователей не держим! А то что мы приобрели, будет памятником нашему павшему товарищу."
Оппозиция бросилась врассыпную, потирая заложенные уши. Силы явно были не равны. Остальные участники сходки расходились, кляня Мишу на чем свет стоит.
Надо сказать, что к чести Миши, он никого не обманул и деньги не присвоил. Он лично поехал к американскому посольству, провел рекогносцировку, переговорил с итальянским полицейским и приехал домой вооруженный ценной информацией. На следующий день он уже собирал боевую дружину, готовую биться под стенами американского посольства.
"Плакаты готовы" - вещал он через мегафон.
"Естественно мы все в стесненных обстоятельствах и денег на поезд до Рима у нас нет. Но у меня есть идея. Мы покупаем один билет и садимся в один вагон. Когда появляются контроллеры и спрашивают билет, вы показываете на меня. Я с ними буду разговаривать. А пока они разберутся, мы уже будем в Риме! Решено! Завтра ровно в восемь на вокзале."
Надо сказать, что план Миши прошел с блеском. В вагон вошел итальянский контроллер и попросил: "Il biglietto, per favore" [ ваш билет, пожалуйста]. Русские кивали друг на друга. Вежливый итальянец слонялся по вагону от одного мошенника к другому. Потом понял, что его дурачат и вскоре отстал.
На следующий день окрыленный Миша давал отчет о проделанной работе. Появление эмигрантов с плакатами привело к панике в Американском посольстве. То и дело оттуда выскакивали разъяренные работники и требовали от полицейского прекратить безобразия. Полицейский лишь улыбался и отвечал: "L'Italia e un paeso libero" [ Италия свободная страна] и учил наших ругаться по итальянски. Видимо у полицейского были свои счеты с янки. Следующий день прошел все так же удачно. На третий день, на сходке Миша был как бы "не в своей тарелке". Мямлил что все идет хорошо, по плану, но несмотря на непредвиденные трудности, Он - то есть Мы будем вести борьбу до полной победы. К этому времени начали подтягиваться мишины активисты. Половина из них была вымокшими и исцарапанными, другая половина были в пыли и красные как раки. Вскоре мы узнали, что собственно произошло. Как обычно в Риме на вокзале Миша купил один билет, остальные привычно погрузились "просто так". Но на этот раз итальянских контроллеров было побольше и подготовились они получше. На половине пути до Санта Маринеллы они поинтересовались насчет biglietto и не получив удовлетворительного ответа, остановили поезд в "чистом поле" и выкинули незадачливых русско-еврейских зайцев из вагона. Далее половина заговорщиков пошла вдоль моря, потому что так было короче, а другая половина потопала по проселочным дорогам, потому что так было надежней. В любом случае ни один из путей не оказался приятным. Тем, кто шел вдоль моря пришлось карабкаться на скалы и продираться сквозь колючий кустарник. Те кто пошел по пыльным проселкам, сгорели под нещадным итальянским солнцем. В любом случае обе группы были одинаково злы на Мишу. Сам же Миша, как обладатель единственного biglietto, прибыл в Санта Маринеллу быстро и с комфортом. Миша чувствовал себя виноватым и уже не орал в мегафон, а просил быть терпеливыми, не отступать перед трудностями и обещал как-нибудь решить транспортную проблему.
Постепенно все как-то успокоилось и превратилось в рутину. Пикетчики ездили в Рим, митинговали перед американским посольством. Мишины отчеты превратились в скупые сводки Совинформбюро времен затишья: "на всех фронтах велись бои местного значения."
Эта скукота продолжалась бы и дальше, если бы не скандал, случайным зачинщиком которого стала моя жена.
Сходка проходила по привычному сценарию - почта, разрешения, отказы, транспорт, отчет Миши о проделанной работе. Мы с женой и детьми стояли на краю сходки в пол-уха слушая ораторов. Рядом с нами стоял наш знакомый Лёва и как обычно чем-то возмущался. В этот раз он возмущался наглостью Миши и пикетчиков американского посольства.
"А почему нас Америка должна к себе пускать?" - Лёва начал излагать свою новую теорию - "У Америки полно мировых забот - голод в Африке, угроза глобального потепления. А тут еще евреи со своими проблемами. И потом, как это мы можем требовать? Мы можем лишь просить и терпеливо ждать."
С Мишиной теорией я был совершенно не согласен, а мою жену, со своими всепрощенщенскими идеями он начал слегка раздражать.
"Вот, очень хорошо" - сказала она - "давайте и расскажите всем что вы думаете. Поделитесь своими мыслями."
"Ну зачем это?" - отнекивался Лева.
"А вы что, боитесь?" - спросила моя жена.
Для 50 летнего мужчины услышать обвинения в трусости от красивой 25 летней женщины было выше любых оскорблений.
"Я, боюсь!" - возмутился Лёва - "Я никого не боюсь! Помню, как в нашем институте выступал зам директора по науке и ..."
Моя жена оборвала мемуарные воспоминания Лёвы.
"Вот видите!" - радостно сказала она. Моя жена была в исключительно хорошем настроении. Я то знал, что бывает, когда у моей жены хорошее настроение, а Лёва еще нет.
"Вы там работой рисковали" - подзуживала она - "а тут все свои!"
"Я конечно могу" - нудил Лёва - "хотя я хотел бы подготовиться."
"Ну вот и замечательно" - сообщила моя жена.
К этому времени Миша закончил свой отчет о проделанной работе и лениво спросил: "Вопросы есть? Кто-то желает высказаться?"
"Желаем, желаем!" - закричала моя жена - "Господин Лёва желает высказаться."
И словно в напутствие добавила - "Не бойтесь, все свои. Не разорвут же вас тут."
Вообще-то последняя фраза была слишком оптимистичной и через минуту мы в этом убедились.
Лёва пошел в сторону трибуны. Миша посторонился, жестом приглашая его подняться. Миша нуждался в поддержке простого народа и надеялся услышать какую-нибудь похвалу в свой адрес. Лёва поднялся на трибуну-возвышение, откашлялся и начал говорить то что нашептывал нам пять минут назад. Вначале его мало кто слушал из-за тихого интеллигентного голоса. Кто-то даже крикнул - "Громче!" Потом народ начал прислушиваться. По мере развития Лёвиных мыслей нарастал возмущенный гул переходящий в оскорбительные выкрики. Наконец разобравшись куда Лёва клонит, сходка уже буквально начала скандировать.
"Предатель, вон с трибуны!"
Миша молчал и не вмешивался удовлетворенно переводя взгляд с Лёвы на бушующую сходку. С таким же чувством удовлетворения обычно смотрит тренер по боксу на своего воспитанника, который "мочалит" слабака партнера.
Крики уже перерастали в действия. К Лёве уже устремились разъяренные отказники, желающие стащить его с трибуны. Лёва дожидаться не стал. Ловко, для своих пятидесяти лет он спрыгнул с трибуны и устремился в нашу сторону. Леву преследовали женщины отказницы, за ними едва поспевали их мужья.
Лёва юркнул за наши спины. Его определенно надо было спасать, исполнять свой гражданский долг, тем более что невольным провокатором этого инцидента оказалась моя жена. Мы выстроились в цепь, держась за руки, аля Никулин - Вицин - Моргунов из "Кавказской пленницы".
Слева стоял я, справа моя жена, посередине двое малолетних детей трех и пяти лет. Группа преследователей остановилась перед нами, пока еще не решаясь топтать детей.
"Ну и езжай в свой сраный Израиль!" - орали они, распаляясь все больше - "Сионист поганый."
Никто, ни президент Египта, ни террорист Ясир Арафат, ни король Иордании, ни кровавый диктатор Саддам Хуссейн не ненавидели Израиль больше, чем эта группа евреев. Кстати выехавшая из Советского Союза по израильскому приглашению. Я с трудом представлял себе, откуда взялось столько злобы. Израиль еврей можно недолюбливать, можно с чем-то не соглашаться. Но такое ...
Где-то за пол года до отъезда из Советского Союза я попал на посиделки. К каким-то нашим знакомым приехали родственники одновременно из Америки и Израиля.
Вот они и решили устроить пир горой, себя показать, да гостей просветить. Что б люди смогли воочию убедиться, да и получить информацию из первых рук. Родственниками там были - средних лет мужчина из Америки, непонятной профессии, проживающий на Брайтон Бич, а также доктор из Израиля, проживающим в каком-то маленьком городке с названием что-то типа Гуш Цион.
Родственник из америки абсолютно "забил" израильского доктора, не давая вставить ни единого слова. Он красочно описывал все прелести Нью-Йорка, Брайтон - Бич, замечательной русской комьюнити. Русская речь его была густо пересыпана американскими словечками - кар, сосидж, кводэр [автомобиль, колбаса, монета 25 центов]. Незнакомые слова - вэлфэр, гарбидж, фудстэмп [помощь неимущим, мусор, талон на продукты] - приятно ласкали слух. Оптимистичный настрой заражал. Так вот хотелось встать и немедленно ехать.
Абсолютной противоположностью ему был доктор из Гуш Циона. Но этот самый Гуш Цион представлялся нам какой-то провинциальной дырой типа Коростышева. Да и мы сами были доктора из всяких районных поликлиник. Нас этим не удивишь. А вот Брайтон-Бич - это совсем другое.
"Представляете" - вещал новый американец.
"Еду по Брайтон Бич. И на углу с одиннадцатой улицей стоит японский телевизор. Я остановился, погрузил в свой Форд стэйшн вагэн и привез к себе в аппартмэнт. Отлично показывает. Вот в Израиле у вас японские телевизоры стоят на улице?"
"Нет" - честно признавался израильский доктор - "Я телевизор в магазине купил."
"Ну что уж тут говорить." - презрительно продолжал американец, разводя руками - "А у нас, пожалуйста!"
"Вот глядите" - он хвастливо задирал рукав рубашки, демонстрируя свой Rollex с двумя буквами "l" - "Купил за десятку в китайском магазине."
Наверняка Лёвины преследователи бывали на таких вот посиделках. С огромным трудом пробирались они через ОВИРы. Тащили через таможню ценности и отсылали контейнеры за океан. Уже мечтали, что через годик - другой вернутся в Советский Союз, но уже не просто как советские граждане, а настоящими американскими туристами. Войдут в родное КБ и вот так вот, будучи в центре внимания будут раздавать грошовые американские подарки, демонстрировать французские платья и трясти часами Rollex. И вот, на тебе, на пути к сияющей американской мечте стал маленький Израиль, и этот провокатор Лёва - агент мирового сионизма.
Перед нами бесновалась толпа отказниц и отказников. Громко звучали угрозы. Еще секунда и они сомнут нашу хлипкую оборону.
В эту минут мне пришла спасительная мысль.
"Слышите" - закричал я - "Там Миша что-то про пособия рассказывает."
Толпа мгновенно развернулась и работая локтями отказники устремились обратно к трибуне.
"Миша, Миша! Насчет пособий повторите пожалуйста!" - орали женщины
"Какие пособия?" - удивился Миша - "я уже все сказал. Господа, повнимательней. Не отвлекайтесь на всяких провокаторов."
Воспользовавшись передышкой мы бросились бежать.
Не знаю, повлиял ли на Мишу последний скандал, или это был результат действия мишиной оппозиции, которая требовала конкретных результатов работы. Но на следующий день Миша явился с новой идеей.
"Господа, наша борьба с Америкой переходит на новый этап."
"Американским бюрократизмом" - привычно поправил его активист.
Миша, даже не стал извиняться.
"Мы решили объявить голодовку" - продолжил он - "Уже есть группа товарищей, готовых голодать перед Американским посольством. О голодовке мы напишем на наших плакатах и сообщим во все организации."
Потом он сделал паузу и хищно по заговорщически добавил - "Посмотрим, как они там запоют."
Надо сказать что Мишина идея сработала. Америка получила хороший удар под дых. Видимо слово "голод" было чем-то экстраординарным для сытой Америки. В сером здании засуетились. Вскоре из американского посольства вышел седовласый мужчина и сладко-елейным голосом на ломаном русском языке начал упрашивать свернуть плакаты и убраться подальше.
"Все очень скоро решится положительно" - уверял он. Ему никто не верил. "Пол года уж решаете" - слышались недовольные голоса.
Мужчина ушел и вместо него появилась наглая особа лет сорока. Видимо в посольстве решили использовать политику "кнута и пряника". Женщина говорила на чистом русском языке с едва заметным английским акцентом. Она уже угрожала, что если возмутители спокойствия не разойдутся, то и в Америку их никогда не пустят. "А нас и так не пускают" - орали ей в ответ, посылая подальше ненормативной лексикой.
Что-то гудело и варилось в американском посольстве. Миша чувствуя это решил развивать достигнутые успехи. Он явился через несколько дней и громким победно-трагическим голосом сообщил.
"Господа, внимание. Вы знаете что мы пикетируем Американское посольство. Вы знаете, что мы голодаем перед американским посольством. А теперь …"- он сделал многозначительную паузу - "Наш соратник наш товарищ Дима, который живет здесь уже больше полу года решил объявить Сухую Голодовку!"
Кто-то даже ахнул от удивления. Толпа зашушукалась. Мы уже привыкли к хулиганским выходкам Миши и его актива. Цену этой голодовки тоже прекрасно представляли. Слава богу нас этому научил какой-то американский деятель, год голодавший перед Белым Домом.
Поголодаешь перед посольством рабочий день с 9 до 6, потом возвращаешься домой в Санта Маринеллу и спокойно без свидетелей ужинаешь. Утром плотно позавтракав, можно снова отправляться на голодовку. Но сухая голодовка, на жаре, под итальянским солнцем. Тут уж действительно можно получить тепловой удар, если не "коньки отбросить". Кто-то из здравомыслящих участников сходки с места попытался вразумить Мишу. Миша лишь презрительно глянул на него, поднял сжатый кулак и уже без тени сомнения произнес - "Умрем, но не сдадимся".
Люди расходились, обсуждая этот странный поступок. "Да неужели они решатся на это?"
Дима решился. Видимо он был из породы людей, которые бьются за идею до конца, какой бы бессмысленной эта идея не была. К концу дня он потерял сознание. Перепуганные активисты бегали в посольство за водой. Естественно ничего не получили. Притащили таз воды из ближайшего кафе. Потом отмачивали и отпаивали несчастного Диму.
Американское посольство хранило молчание. Лишь изредка за окнами мелькали тени. Определенно чтo-то происходило за толстыми стенами и дверьми, которые стерегли двухметровые охранники.
Еще пару дней прошли без эксцессов и вдруг на сходке появился Миша. Он был чернее тучи. Взойдя на трибуну, и дождавшись тишины, Миша громко произнес: "Нас предали!" Перепуганные люди замолчали, уставившись на Мишу, ожидая самого худшего.
"Нас предали!" - повторил Миша - "Наши бывшие с позволения сказать, товарищи, сбежали в Америку.
"Как сбежали?" - послышались недоуменные голоса.
Можно было легко представить себе, что Мишины друзья сбежали от него в соседний курортный городок Ладисполь. Можно представить себе, что уставшие ребята решились на отчаянный шаг и уехали в Израиль. Но сбежать в Америку - это было нечто неправдоподобное, так же как сбежать на Луну. Тем не менее это оказалось правдой.
Все мы знали что Америка полностью прониклась страданиями несчастных советских евреев. Насколько же была озабочена Америка правом воссоединения еврейских семей, что любой сенатор приезжавший в Советский Союз на встречу с Генеральным Секретарем, считал своим долгом вывезти хотя бы парочку советских евреев. В советском Союзе поражались причудам американских сенаторов. Вместо того что бы увозить какую-нибудь казачью шашку, украшенную рубинами и бриллиантами, они зачем-то выпрашивали парочку еврейских семей.
Кроме того американцы не всегда действовали так вот по-доброму. Вечно подымали вопрос в ООН, подключали средства массовой информации.
Кто же не помнит эти ужасные фотографии облетевшие весь мир. Вот они - правозащитники, приковавшие себя к воротам советского посольства. Вот группа евреев на Красной Площади с плакатами "Выпустите нас в Израиль" Вот другая фотография, где советские милиционеры и люди в штатском избивают этих людей, тащат их в милицейские машины. А вот еще одна сероватая фотография из архивов КГБ. На ней хорошо виден очередной борец за права в смирительной рубашке и доктор с огромным шприцем. На заднем плане этой фотографии просматривается какой-то сосуд с надписью "Вата" и табличка "Айболит" на двери. Видимо работники госдепа, дабы не перепутать с американской психушкой, попросили специалистов из ФБР чего-то дорисовать русскими буквами.
Фотографии печатались во всех газетах. От жалости к несчастным советским евреям рыдали все действительные члены ООН, включая людоедские племена. И что же теперь? Как венец всему, еврейские эмигранты, так и не оценив своего счастья, торгуют самоварами и матрешками на Римском "круглом" рынке и расхаживают с плакатами возле ворот американского посольства. Фотографии этих счастливчиков уже публикуют разные газеты, а американские граждане, заходящие в посольство, начинают вежливо интересоваться "What the fuck ..." [ругательство]
Необходимо было что-то срочно предпринимать и в госдепе нашли мудрое решение. Группу "голодающих" пригласили в посольство. Миша попытался сунуться вместе с ними, но его отодвинул двухметровый охранник. Далее "голодающим" дали подписать заранее заготовленные апелляции. За 30 секунд их утвердили. Коротко объяснили что к чему. Посол лично пожал им руки и пожелал счастливого пути. Их отвели в подземный гараж, усадили в здоровенные внедорожники. Потом черная кавалькада машин выскочила из посольства и включив проблесковые маячки понеслась в Санта-Маринеллу. Таким почестям обычно удосуживались лишь президенты Соединенныx Штатов и самые большие террористы. Теперь черные бронированные гиганты несли в своих чревах группу еврейских возмутителей спокойствия - от греха подальше. В Санта-Маринелле им дали 15 минут на сборы. Подсадили членов семей, побросали внутрь чемоданы и унеслись в направлении аэропорта.
Никто из оставшихся на улице пикетчиков естественно ничего не знал. На караван черных машин с затемненными окнами внимание не обратили и продолжали ждать своих товарищей исчезнувших за дверьми посольства.
Прождали их до самого вечера. И лишь когда поздно вечером стало ясно, что никто уж из посольства не выйдет, недоумевающие возмутители спокойствия побежали на вокзал, чтобы успеть на последний поезд в Санта Маринеллу. На следующее утро Миша бросился к квартирам где проживали его исчезнувшие друзья. Все что он увидел - это распахнутые двери и валяющийся кругом мусор, как доказательство поспешного бегства. Соседи ничего не знали, лишь сбивчиво объясняли что-то насчет черных машин и спешки с какой бывшие голодающие закидывали в машины тюки и чемоданы.
Картина бегства и предательства прояснилась и теперь Миша стоял на трибуне и дрожащим от возмущения голосом рассказывал все детали этого чудовищного преступления. Реакция сходки оказалась неоднозначной. Кто-то кипел от негодования, кто-то сочувствовал Мише, а кто-то полностью поддерживал поступок бывших Мишиных соратников.
"Ну и правильно" - раздавались одобрительные возгласы - "Раз повезло, надо пользоваться!"
"Подлецы!" - уверяли другие - "Как это можно так сбежать, не попрощавшись, ни сказав ни слова".
Миша дождался пока шум сходки утихнет. Затем он начал говорить.
Сам того не понимая Миша сумел ухватить удачу за хвост. Сейчас ему бы нужно было продолжать начатое дело - давить на сонных американских бюрократов, лупить их эмигрантскими проблемами, составлять списки желающих поголодать у американского посольства.
Но Мишу понесло в противоположную сторону. Чувство потерянности и обида на предателей не давали ему покоя, эмигрантская молодость тащила его в "пламенный поход."
"Господа" - ледяным голосом начал он - "Поступили сигналы, что некоторые наши с позволения сказать товарищи, получив "добро" на отъезд и "транспорт" начинают торговать на улицах продуктами питания. Это отвратительно. Если вам уж повезло, то проявите гуманизм и пожертвуйте ваши продукты отказникам. Многие из нас сняты с пособий. Живут неизвестно где, питаются неизвестно чем."
Здесь Миша был абсолютно прав и любой нормальный человек мог бы подписаться под его словами. Беда Миши всегда заключалась в том, что он никогда не мог вовремя остановиться. Мишу опять "понесло".
"Господа с этим надо безжалостно бороться" - сообщил он - "С завтрашнего дня мы начинаем патрулировать улицы Санта Маринеллы и если мы увидим торгующих продуктами, будем принимать самые решительные меры. Продукты будут реквизироваться в пользу голодающих Санта Маринеллы!"
Многие были не согласны с последней частью Мишиного плана, но предпочли не высказываться, помня историю с оратором Лёвой.
"Решено" - сказал Миша - "Будем голосовать. Кто - за?"
Мишин актив привычно поднял руки.
"Единогласно!" - сообщил Миша, даже не посмотрев в сторону собравшегося народа.
===
Роза Львовна вместе со своим мужем стояла возле импровизированного столика на углу via Garribaldi разложив какие-то нищенские продукты. Пачку советских макарон в синей бумажной коробке, несколько банок тушенки, еще какие-то концентраты, купленные в здешнем универсаме Conad.
Роза Львовна была женщиной лет 50, выехавшая вдвоем со своим мужем недавно из Одессы. В категории материального благополучия она стояла на нижней ступеньке эмигрантской лестницы, разве что слегка повыше сумасшедших, которых благодаря усилиям американского конгресса, выписали из психиатрических лечебниц и выкинули из Советского Союза. В Одессе у нее остался сын, который наотрез отказался выезжать со своими родителями.
В Одессе Роза Львовна жила очень неплохо. Со своим мужем она проживала в полногабаритной четырёхкомнатной квартире на Дерибасовской. Розин муж был заведующим хирургическим отделением одной из одесских больниц. Сама Роза Львовна работала учительницей пения в какой-то школе на очень неполную рабочую ставку. Большую часть своего имеющегося в изобилии свободного времени она посвящала воспитанию сына. Результаты воспитания не замедлили сказаться. Лишь окончив школу, сын сбежал в общежитие от сумасбродной мамы, а после института, женившись, предпочел жить с женой и ребенком у ее родителей в крохотной двухкомнатной квартирке. Роза Львовна не успокоилась и теперь уже продолжала воспитывать своего мужа.
Женщина она была общительная и прогрессивная. Каждую субботу она собирала у себя в полногабаритной квартире своих подруг с мужьями на ужин и посиделки. Здесь в основном велись разговоры на тему "надо уезжать" и зачитывались радостно-оптимистичные письма с Брайтон-Бич.
"Ах, Америка" - восклицала Роза Львовна, закатывая глаза - "Машины, небоскребы. Все отдала бы, что б попасть туда. Полы буду мести, со столов убирать. Ах, увидеть бы все это!"
Роза Львовна буквально с мясом вырвала своего мужа, зав отделением из одесской больницы и увезла его прочь от Советского Союза к блистающим вершинам Америки. Теперь в Италии, Розе Львовне, было предоставлено все о чем она мечтала. Неприспособленные к жизни, Роза Львовна со своим далеко не блистающим здоровьем мужем, мучились без денег и нормального жилья, снимая даже не комнату, а угол с диваном, у какого-то проворного иммигранта. Единственное в чем повезло Розе Львовне, это то что в американском посольстве сжалились на ними и дали "добро", хотя толком объяснить как же КГБ "преследовало" обладателя 4;х комнатной одесской квартиры и зав отделением больнице, Роза Львовна не могла.
Теперь получив желанное "добро" Роза Львовна активно готовилась к отъезду и решила подзаработать пару долларов на торговле советскими продуктами.
К Розе Львовне не спеша приблизился Миша сопровождаемый двумя активистами.
"Та-ак" - сказал Миша голосом милиционера с колхозного рынка - "Значит нарушаем..."
До полного сходства с милицейским нарядом не хватало только форменной фуражки на Мишиной голове и красных повязок дружинников у Мишиного актива.
"Нарушаем что?" - не поняла Роза Львовна.
"А последние постановления сходки вам неизвестны. Или делаем вид?" - вопрошал Миша.
"Какие постановления?" - удивилась Роза Львовна.
"Постановление об изъятии продуктов питания в пользу голодающих отказников!"
"Не знаю я никаких постановлений!" - завизжала Роза Львовна.
"Незнание постановлений не освобождает от ответственности" - сообщил Миша и потянулся к пачке макарон.
"Не трогай, не твое!" - продолжала визжать Роза Львовна.
Сюрреалистическая картина материализовалась на углу via Garribaldi. Толстячок Миша тянул макароны в свою сторону. Роза Львовна вцепившись в них мертвой хваткой, тянула в свою.
Мишины активисты отступили на шаг назад. То что Миша обещал, что будет приятной прогулкой с реквизицией продуктов, превращалось в большой и мерзкий скандал.
"Розочка, да отдай ты ему эти макароны" - послышался мягкий голос Розиного мужа - "Зачем они тебе, в Америке?"
"Дурак, трус" - истерически заорала Роза Львовна - "Жену защитить не можешь! Ничего не знаешь, не умеешь! Кем бы ты был, если б не я!"
Силы 40-летнего мужчины и 50-летней женщины были явно не равны и смятая разодранная пачка макарон оказалась в Мишиных руках.
"Ах так, закричала обезумевшая от горя и обиды Роза Львовна - "Тогда всё забирай, всё!"
Она ухватила со столика латунно-золотистую банку с армейской тушенкой и швырнула ее в Мишину сторону. Описав небольшую дугу по Санта Маринельскому воздуху, банка приземлилась под левым глазом Миши.
"Сука!" - заорал Миша растеряв последние микроскопические крохи приличия. Он поднял кулак, готовый стереть в порошок несчастную 50-летнюю женщину.
В этот момент громко вякнула полицейская сирена. Рядом с конфликтующими резко остановилась белая легковая машина с надписью "Carabinieri". Из машины вышли двое полицейских. "Commercio ambulante e victate" [торговать на улице запрещено] дружелюбно начал полицейский, видимо решив что это небольшой конфликт между покупателем и продавцом. Двое Мишиных активистов развернулись и сделав вид, что они здесь не причем спешно ретировались. Роза Львовна смотрела на полицейских очумелыми глазами на белом от ужаса лице. Полицейский еще попытался что-то сказать, но потом сообразил что его все равно не понимают. Он порылся в памяти и достал единственную знакомую английскую фразу.
"Янки го хоум" - громко произнес он.
Роза Львовна и Миша бросив макароны с тушенкой устремились по домам. Дома, плачущая Роза Львовна все рассказала хозяину угла с диваном.
На следующий день владелец угла с диваном пошел на общественный пляж, где и поделился новостями о Мишином безобразном поведении с пляжущимися эмигрантами. Те в свою очередь сообщили отказникам, болтающимся на ступеньках "У Терезы". Теперь любой проходящий мимо Терезы оказывался в курсе макаронной потасовки. Ко времени начала сходки все уже были в курсе Мишиных безобразий.
Миша явился на сходку, как обычно, абсолютно не подозревая о надвигающейся опасности. Для него инцидент с Розой Львовной был лишь один незначительный эпизод постоянной борьбы за правое дело. Раздражал лишь синяк под глазом. Миша привычно вскочил на трибуну, но на этот раз он почувствовал не обычное равнодушие толпы, а весьма неприятное внимание к своей персоне. Толпа раздраженно шумела. Миша попытался призвать народ к порядку. Но кто-то из толпы весело крикнул: "Мишуля, расскажи-ка где ты бланж заработал!"
Миша потрогал синяк под глазом и соврал - "Вчера мы попытались взять штурмом американское посольство!"
Толпа встретила его слова хохотом и негодующими возгласами "Позор, вон, надоело!"
Мишу буквально стащили с трибуны. Понимая, что дело плохо Миша поспешно ретировался.
За суматохой даже никто не заметил как на трибуну взобрался невысокий, лысый человечек лет пятидесяти - один из самых крикливых Мишиных оппонентов. Люди немного успокоившись уже с любопытством взирали на странную личность. Лысый господин поднял руку и дождавшись тишины начал говорить громким слегка картавым голосом.
"Дорогие товарищи, господа. То о чем мы так долго говорили - свершилось! Я хочу выразить свое глубочайшее уважение Розе Львовне, которая своим героическим поступком помогла нам свергнуть эту зарвавшуюся шайку мошенников и тунеядцев!"
Тон речи нового вождя явно выдавал бывшего работника советской прессы, навострившегося строчить передовицы и некрологи.
"К сожалению ее сегодня нет с нами, поскольку она находится на пути в лучший мир."
Шепоток пошел по толпе. Кто-то ахнул - "Миша, неужели!"
Сообразив, что он ляпнул что-то не то, лысый человек широко улыбнулся и тут же исправился.
"Не беспокойтесь господа. С Розой Львовной все в порядке. Она сейчас находится в самолете на пути в Америку!"
"В лучший мир" - мечтательно прошептал он.
Лысый человек еще немного поговорил о подлости свергнутой мишиной власти, после чего начал представлять свой актив.
"Троцкий Лев Давидович" - сообщил он имя своего первого заместителя.
Я вздрогнул, ужаснувшись что следующим на трибуне появится Сталин Иосиф Виссарионович. К счастью на этом совпадения кончились. На очереди был человек с типичной, но нейтральной фамилией.
"Кац Моисей Абрамович" - продолжил новый вождь ...
Мы уходили не дождавшись конца митинга. Мы уезжали этой ночью и нужно было доделать последние дела, дособирать последние чемоданы. Мы шли по главной улице Санта Маринеллы. В маленьких кафе по сторонам играли оркестры, танцевали пары, люди пили вино, курили сигареты наслаждаясь теплым, уже сентябрьским вечером Как-то быстро пробежали два месяца Санта Маринельских приключений. Мы шли в последний раз разглядывая эти кафешки, полные беззаботных людей, и мне все чудилось что сквозь звуки оркестров я слышу далекие, но до боли знакомые сходкинские крики и декреты нового вождя "Заводы рабочим! Земля крестьянам! Мир народам!"
Мы вернулись в свою малюсенькую квартирку и начали второпях допаковывать чемоданы. Неожиданно в дверь постучали. Я пошел открывать. На пороге стояло человек двенадцать. Это была семья баптистов, которым мы пересдали нашу квартиру. Они должны были въезжать завтра, но пришли сегодня.
"Нам деваться некуда и ночевать негде" - виновато сообщил глава семьи, мужчина лет 40-45. Я лишь развел руками. "Что ж делать, заходите."
Наверняка это были настоящие баптисты, что говорится "без дураков". Мужчина - глава семьи, его молчаливая, казалось бы немая жена в темном платке, несмотря на жару. Двое пожилых людей. Видимо его или ее родители. И наконец восемь детей возраста от двух до шестнадцати лет. Все так же молчаливые и вежливые. Единственным говорливым человеком был мужчина - глава семьи. На радостях, что на сегодня так хорошо кончилось, что семья получила крышу над головой, он бросился нам помогать, пытаясь услужить чем мог. Нам предстояло превратить 20 чемоданов в 12 - разрешенную норму вывоза на самолете. Предстояло расстаться с множеством нужных и не очень вещей.
"Возьмете?" - спрашивали мы, вытаскивая очередную зимнюю вещь.
"Возьмем, возьмем" - радостно отзывался баптист Николай.
Было видно, что эта огромная семья по сути нищенствовала в Союзе. Кормить, одевать восемь человек детей в Советском Союзе было категорически невозможно. Словно ребенок он радовался каждому свалившемуся на его голову подарку.
Мы уже почти закончили складывать чемоданы, как в дверь опять постучали. На пороге стояла наша соседка. В руках она держала пятилитровую кастрюлю супа. Это была молодая женщина, румынка, вышедшая замуж за итальянца и была где-то на последних месяцах беременности. Она обожала играть с нашими детьми во дворике, но всегда была какая-то грустная и нам казалось, что живется ей здесь не очень хорошо. Теперь, прослышав что мы уезжаем, решила сделать видимо единственный доступный ей подарок.
Мы отказывались на смеси итальянских, русских и английских слов, жестами показывая, что с кастрюлей супа в самолет нам никак нельзя.
А она все грустно упрашивала: "Возьмите, возьмите." Наконец нашлось решение.
"Супу не хотите?" - спросили мы Николая.
"Возьмем, возьмем" - отозвался Николай радуясь очередному подарку судьбы, бесплатному обеду на всю его семью.
Наконец наша соседка ушла. Мы закончили с упаковкой, оставалось еще немного времени. Николай неожиданно сбегал в свою комнату и притащил совершенно великолепные итальянские фрукты.
"Угощайтесь, пожалуйста" - радостно сказал он.
Оказывается где-то в окрестностях Санта Маринеллы, Николай обнаружил мусорку куда выбрасывались слегка подпорченные и попросту не проданные фрукты с рынка. Теперь Николай гордо демонстрировал нам великолепные, вкуснейшие персики с прозрачной кожурой. Лицо Николая светилось от радости. В своей жизни я никогда не видел более счастливого человека чем баптист Николай. Из вечной нищеты какого-то маленького украинского городка, где он с семьей выживал на 140 рублей зарплаты и картошки с собственного огорода, он попал в солнечную Италию с ее бесплатными фруктами, в благоустроенную квартиру. Ему выдавали совершенно невообразимые в его понятиях пособия - 500 миль на главу семьи и по 250 на каждого члена семьи в месяц. С такими условиями и деньгами Николай чувствовал себя миллионером и был "на седьмом небе".
Часы уже показывали 2 часа ночи. Нужно было отправляться. Николай со старшими детьми похватали наши чемоданы и отправились провожать нас к месту отправления возле вокзала. Опоздав на полчаса, по обычному точному итальянскому расписанию, наконец прибыл автобус. Перекличка, проверка документов, пересчет багажа и наконец мы в автобусе. Еще минута, и автобус тронулся. Счастливчики пассажиры прильнули к окнам и махали руками немногочисленным провожающим.
Мы тоже махали провожающим нас баптистам. И те махали нам в ответ, желая счастливого пути. В каком сне можно было бы представить себе уезжающую еврейскую семью, провожаемую баптистами. Да, Америка поставила все с ног на голову, перевернула наши привычные представления.
Еще секунда, и автобус покатил по темной, лишенной пешеходов и автомобилей главной улице Санта Маринеллы.
Прощай сходка, прощай "великая революция", прощай Санта Маринелла, прощай гостеприимная Италия.