Часть 1. ЖЕЛЕЗНЫЙ ЯЩИК
1. Предчувствие
Я взглянул на Нинусю и понял, что вскоре с ней что-то должно случиться, что-то неприятное и, возможно, страшное. Самое страшное. Когда конкретно и как — не знал, но ощущение того, что это непременно и, буквально на днях, должно произойти, меня не покидало.
Она была еще относительно молодой — ей только недавно исполнилось 48-и, на мой взгляд, очень привлекательной женщиной. Ее зрелая красота, высокий рост, упругая полнота тела и какая-то особенная грация, свойственная некоторым полным женщинам, заставляли и молодых парней оборачиваться ей вслед. Но лицо, вернее, выражение лица, тревожный взгляд темно-серых глаз, излом бровей и напряженная линия рта выдавали ее внутреннее беспокойство. Может, поэтому я решил, что что-то скоро случится. Что-то необратимое.
- Нинусь, у тебя все в порядке? - спросил я ее, когда, случайно встретившись в кафе «Чайная ложка», мы разговорились за чашкой неожиданно очень хорошего черного чая, поданного расторопной улыбчивой девочкой в оранжевой униформе.
Она опустила голову, прикусила нижнюю губу, по-детски трогательно рассеченную посредине вертикальной складочкой, несколько раз брякнула ложечкой по краю чашки, медленно размешивая давно растворившийся в чае сахар. Потом подняла на меня глаза. Я вновь поразился, как поражался всегда, всю свою жизнь, их бездонной, завораживающей глубине и необыкновенно чистому серому цвету. Такой цвет может быть только у глаз, мне кажется, что человек еще не создал похожей краски.
- Я не знаю, - проговорила она, наконец. И, помолчав немного, повторила:
- Не знаю... Все, вроде, в порядке... Но здесь, - она чуть прикоснулась кончиками пальцев к груди, - здесь что-то непонятное...
Она вновь опустила взгляд, отодвинула от себя чашку, из которой не сделала еще ни глотка, да так и застыла, придерживая чуть вздрагивающими пальцами блюдечко. Ноготь на указательном пальце правой руки был значительно короче остальных — сломала, видимо.
- Такое чувство, - проговорила она негромко, - что впереди у меня какие-то неприятности.
Я мысленно вздрогнул: значит, я прав!
- Хотя, что такого может произойти? - Нина взглянула на меня, как бы ища у меня защиты, взглянула так, как смотрит семилетняя девочка, которой предстоит сложная операция, на папу, ожидая от него заверений, что все-все будет хорошо, что ей нечего бояться, и что скоро-скоро она вернется домой совершенно здоровой. Но папа знает, что диагноз серьезный, что исход операции непредсказуем, и слова поддержки в его устах звучат торопливо и не искренне.
Я же просто пожал плечами. Что я мог ответить?
- Вот и я не знаю, - Нинуся печально вздохнула. - Ладно. Поживем — увидим...
А я уже почти перестал сомневаться в том, что она «это переживет и увидит»...
Я отставил пустую чашечку и взглянул на часы:
- Нинусь, мне пора! Ты звони мне, если что, хорошо?
Она кивнула.
Я вышел на улицу, и мелкий дождь, зарядивший с утра, облепил мне лицо. Я люблю дождь, люблю его запахи и шелест, умиротворение, которое он всегда приносит с собой. Но сегодня вид улицы в серой пелене нудного уже осеннего дождя, хотя за окном стоял еще август, давил на психику.
Что такое с Нинусей, что происходит? Может быть, просто усталость или депрессия? Хотя депрессия — это уже не просто, но, впрочем, и не смертельно. Редко, во всяком случае. И почему я чувствую приближение трагедии? И знаю: сделать что-то, предотвратить — невозможно.
Было уже так. С Матвеем. Я увидел, прочитал на его лице это. И через неделю он разбился на машине. Говорят, заснул за рулем. Все может быть, он тогда работал как проклятый на двух работах и еще диссертацию писал. Но я услышал о его гибели и не удивился.
И со смертью Валентины Ивановны я тоже не ошибся. Я помнил, как вот также, как у Нинуси, вздрагивали ее пальцы, когда она держала сигарету. Перед смертью она очень много курила — одну сигарету за одной... Прошла неделя и у нее случился обширный инфаркт.
И теперь Нинуся! И что, ей тоже осталась неделя?!
Я торопливо шагал, почти бежал по вечерней улице, разрывая телом паутину дождя. Почему именно она? И как быть мне теперь, как пережить эту неделю?
***
Может, позвонить Вадиму, ее мужу? Но что это изменит? И как я скажу ему это? Что он подумает? В лучшем случае, что у друга детства его жены поехала крыша. Ладно были бы мы на короткой ноге, а то едва знакомы, и сближаться ни у меня, ни у него нет особой охоты.
Я помнил лицо Вадима, когда Нинуся представила меня ему. В его глазах плескались неприязнь и ревность. «Знаю я этих друзей!» - читалось в них.
Нет, предполагать возможность романа между мной и Нинусей было бы просто смешно. Она, практически, была мне старшей сестрой. Когда я родился, Нинусе было пять лет, она жила со своими родителями в одной коммуналке с нашей семьей. Нинуся была моей нянькой и первой учительницей. Она сажала меня, годовалого, на горшок, вытирала попу, меняла мокрые штаны, кормила кашей, умывала, гуляла со мной во дворе и играла. Как можно ревновать человека, который вытирал предполагаемому предмету страсти задницу? Вадим, похоже, этого не понимал. Ну и ладно. Чего мне с этим Вадимом, детей крестить? Да и не муж он Нинусе, в общем-то, сожитель. Может, поэтому и бесится.
А настоящего Нинусиного мужа — Леню — я знал прекрасно: в одном дворе выросли. Классный был парень — Маришка вся в него пошла: и лицом, и характером. Только однажды Леня просто не пришел с работы домой. Не пришел — и все. И никто его больше никогда не видел. Нинуся подала на росыск — бесполезно. Как в воду канул. Предполагали, правда, что исчезновение было связано с его работой следователем, но от этого нам всем было не легче.
А потом этот объявился — красивый, успешный, при больших деньгах. И, надо сказать, не дурак. Хотя, нет: появился он раньше — работал когда-то вместе с Леней и даже, как он говорит, дружил. Впрочем, все равно Нинусин выбор я не одобрил: не подходит ей этот мужчина - деловой, расчетливый. Сухарь какой-то.
Так, ладно... А Маришка? Может, она что знает? Точно: завтра, с утра - к ней!
2. Ты чего несешь, Капустин?
Маришку я увидел сразу, как только зашел в лабораторию. Она торопливо шла, почти бежала к дверям, мне навстречу, держа в каждой руке по чашке Петри. Миниатюрная, изящная как японская фарфоровая куколка. Короткий белый халатик, кокетливо открывающий круглые коленки, только подчеркивал это сходство. Нет, ничего ей от мамы не досталось: разве что глаза — огромные, серые, неимоверно чистые.
- Капустин, привет! Ты ко мне? Подожди, я сейчас, только культуры завлабу покажу! - затараторила Маришка, сунув мне под нос стеклянные посудины, под крышками которых просматривались какие-то мутные пятна. - Придержи-ка дверь! И садись там, за шкафом.
Маришка выскочила в коридор и поцокала каблучками по кафельному полу. Я зашел за шкаф в крошечный закуток, где стоял стол, заваленный какими-то бумагами и заставленный химической посудой, и пара расшатанных стульев.
Минут через пять Маришка прицокала обратно.
- Ждешь, не убежал еще? А у нас — запарка! Статью готовим серьезную вместе с шефом. Тема — обалдеть! Уже почти все готово — последние штрихи... Я, дура, когда меня сюда пригласили, еще сомневалась, идти — не идти, плесневые грибы — не мой, вообще-то, профиль, а сейчас!.. - Маришка восторженно закатила к потолку глаза. - Не работа — мечта микробиолога!
- Мариш, у меня дело к тебе...
- Денег, что ли, занять? Нету у меня — послезавтра зарплата, вот тогда и заходи.
- Не, деньги у меня есть. Тут другое... Ты маму свою давно видела?
- Маму? С ней что-то случилось? - встрепенулась Маришка.
- Пока нет, но, боюсь, что может...
- Ты чего несешь, Капустин? С чего ты взял?
- Я видел ее вчера. В кафе. Странная она какая-то, вся в себе, пальцы дрожат. Говорит, что какие-то предчувствия у нее нехорошие... - про свои предчувствия я решил пока помолчать.
- Блин! Да какие, к черту, предчувствия! С Вадимчиком своим, наверное, опять поцапалась. Он же ревнует ее к каждому столбу! Это маму-то! А он даже к папе... А от того уже три года ни слуху — ни духу... Да! Переезжают же они: Вадимчик дом за городом купил. Сейчас у них в квартире все вверх ногами — пакуются. Может, она из-за этого психует?
- Может быть, - я сделал вид, что согласился. - Только почему-то она мне об этом не рассказала?
- А, с ней так бывает: не хочет других напрягать своими проблемами.
Стукнула дверь лаборатории.
- Марина Леонидовна, вы здесь? - раздался мужской голос. - Мне нужно с вами посоветоваться...
- Шеф! - восторженно выдохнула Маришка и выпорхнула из-за шкафа. - Да, я здесь, Андрей Андреич!
Я вышел следом и заметил, как по лицу стоящего у двери мужчины средних лет пробежала гримаса недовольства.
- Марина Леонидовна, простите, что напоминаю, но у вас в помещении — посторонний... Вы знаете правила!
- Извините, Андрей Андреич! Больше не повторится. Это мой очень близкий знакомый, и он пришел по неотложному делу.
- В лаборатории должна соблюдаться стерильность. Имейте это в виду! И на будущее: предупредите всех ваших потенциальных посетителей, что в течение рабочего дня с вами предпочтительнее общаться по телефону, что впрочем, тоже нежелательно.
Маришка виновато опустила глаза.
- Проводите вашего знакомого и зайдите ко мне! - шеф резко повернулся, полы его белоснежного халата распахнулись как лебединые крылья, и он исчез за дверью.
- И чего тебе за шкафом не сиделось? - буркнула мне Маришка.
- Прости, не знал, что у вас тут так строго, - промямлил я. - Ну ладно, я пойду... У меня ведь тоже: работа и начальство.
- Пока! Я к маме заеду. Проверю, что там у них, потом тебе позвоню, - отрывисто сказала Маришка, видимо, все еще расстроенная выговором.
3. Буратино
Назавтра мне позвонила встревоженная Маришка и, всхлипывая, сказала, что Нинуся уже вторую ночь не ночует дома. Нинуся не объявилась и на следующий день, и через день. Вадим, Маришка и я заявили в милицию, обзвонили все больницы и морги в округе, облепили столбы объявлениями; Маришка даже выпросила две минуты на местном телевидении и обратилась за помощью к жителям нашего городка. Все было напрасно: Нинуся исчезла так же бесследно, как и Леня.
Я ошибался, думая, что у меня в запасе, как минимум, неделя; ошибался, предполагая, что Нинусю можно еще было спасти. Я корил себя за то, что не пошел в тот вечер ее провожать. Где она теперь, что с ней? В страшное верить не хотелось.
Надо было отдать должное Маришкиному шефу, не такой он был, оказывается, зануда, каким показался мне в первую нашу встречу, - он отпустил Маришку во внеочередной отпуск и достал у каких-то спонсоров денег на поиски Нинуси.
Но все было напрасно.
Шли дни, недели. Наша жизнь, выбитая из колеи исчезновением Нинуси, постепенно входила в привычное русло. Надо было жить дальше и надеяться на чудо.
Теперь я часто приходил к Маришке в гости. Мне было без Нинуси так же плохо, как и ей. Мы молча сидели перед телевизором, пили чай или смотрели старые фотографии, на которых еще все были живы, были вместе и были счастливы.
Однажды войдя в Маришкину квартиру, я чуть было не упал, споткнувшись о большой картонный ящик, стоящий в коридоре.
- Эй, что это у тебя тут? Барахло на помойку выкидываешь? Давай, я вынесу! - спросил я вышедшую мне навстречу Маришку.
- Это Вадим принес. Говорит, что тут какие-то бумаги мамины, в кладовке были. Ему они в новом доме не нужны. А выкидывать не стал, говорит, может, что важное есть для меня. Говорит, что мама их недавно перебирала. А я прикасаться к ним боюсь. Может, ты глянешь? А, Капустин? Вдруг там, правда, что ценное?
- Ладно, посмотрю...
Я утащил коробку домой.
Я долго не мог решиться перерезать ножом мохнатую веревочку, которой была перевязана коробка. Мне казалось, что это короткое движение блестящего лезвия навсегда отсечет надежду на Нинусино возвращение. Я понимал Маришку: перебирать эти бумаги, значит признать факт смерти их владелицы, и я тоже этого не хотел. Но Маришка попросила... Я тяжело вздохнул и принялся за работу.
В коробке вперемешку лежали старые журналы, какие-то газетные вырезки, большей частью, с рецептами блюд, выкройки, пачка фотографий из нашего с Нинусей детства (ее я сразу отложил в сторону), несколько книг по кулинарии и вязанию и какие-то скучные официальные бумаги — еще, видимо, Ленины.
На дне коробки я нашел маленький переносной сейфик, какими часто пользуются продавцы на базарах — стальную коробочку синего цвета. Ключика от сейфа не было. Но для меня не было проблемой открыть такую консервную банку: мой отец был первоклассный слесарь, и мы с ним частенько работали вместе в гараже.
Сейфик оказался почти пуст. Только в одном из отделений лежало что-то, завернутое в мягкую тряпочку. Я развернул сверток: там был ключ, обычный, серебристо-стальной. И больше ничего.
Я взял ключ и положил его к себе в бумажник. Сломанный сейфик завернул в пакет и выкинул в мусорку. Оставшуюся макулатуру сложил обратно в коробку и перевязал веревочкой — потом отвезу этот хлам Маришке, пусть сама решает, что с ним делать. А ключик? От какого он замка? От какой двери? От какого секрета? Я почувствовал себя, как Буратино. Интересно, кто выступит в роли черепахи Тортиллы? И найдется ли такой человек?
Что-то подсказало мне, что про эту находку я не должен Маришке рассказывать. До поры — до времени.
***
- Петрович, привет!
Петрович, старинный папин друг, снял защитные очки и вышел из-за верстака.
- Капустин-младший, здорово! Давненько не виделись. Ну, рассказывай, как дела? Про Нинусю слышно че-нибудь? Или так, с концами?
- Похоже, что с концами... - я присел на продавленный и до черноты засаленный диван, который стоял, сколько я себя помню, в гараже Петровича. - А ты? Как Анна Семеновна?
- Да мы-то что, скрипим... - Петрович привычным щелчком выбил из пачки сигарету, чиркнул спичкой (он почему-то не любил зажигалки, называя их буржуйскими бирюльками) и, держа горящую спичку в горсти, прикурил. - Пенсионеры... Че пришел-то? Неужто просто так, проведать?
- Ты знаешь, Петрович, последнее время я думаю, что не грех друг друга и просто так проведывать, без повода. Мало ли что.
- Да что с нами, стариками, сделается? Мы водкой проспиртованы, куревом прокопчены, нас болячки не берут, еще сто лет всем надоедать будем, - Петрович внимательно посмотрел на меня сквозь поволоку сигаретного дыма. - Ты давай, выкладывай, че там у тебя!
- Ну, ты прямо человек-рентген! - я рассмеялся, пожалуй, впервые за два месяца, прошедшие с исчезновения Нинуси. - Вот, глянь, чего я в Нинусиных бумагах нашел.
Я достал из кармана ключ и положил его на лопату Петровичевой ладони.
- Как ты думаешь, от чего он может быть?
Петрович пошкрябал черным от рабочей пыли ногтем ключ, почесал затылок.
- А кто его знает! Но, похоже, не от входной двери. Может, от шкафа какого или сейфа.
- От какого сейфа?
- Откель мне-то знать? - фыркнул Петрович. - Что я тебе, сыщик, Шерлок Холмс? Ясно только, что не от сложного, от простого. Знаешь, бывают такие, маленькие — одному унести можно.
- Ладно, спасибо за подсказку, - я поднялся с дивана. - Пора мне... А вы с Семеновной не сдавайтесь — скрипите дальше!
Петрович проводил меня до порога и на прощание похлопал своей лапищей меня по плечу.
- И ты не хворай! И в гости заходи: хоть просто так, хоть не просто, мы тебя завсегда видеть рады...
4. Когда мужчина плачет
Итак, ключик неизвестно от чего. И это неизвестно что неизвестно где находится. Впрочем, результат визита к Петровичу изначально был предрешен. Хоть Петрович и гениальный слесарь, но не провидец же.
Ладно, оставим эту тему.
Я положил ключ в ящик стола и собрался было идти в кровать, на дворе уже была ночь, как в дверь позвонили.
Недоумевая, кто бы это мог быть, я выглянул в дверной глазок: на лестничной площадке топтался Вадим.
- Ты что к телефону не подходишь? - недовольно бросил он вместо приветствия. - Мне поговорить с тобой надо!
- Не работает у меня телефон — в ванну случайно уронил, сушится теперь.
- Ну ладно, - Вадим бросил куртку прямо на пол в коридоре и прошел на кухню. - Чай или кофе есть? Дубак на улице.
Я включил чайник.
- Сейчас будет... Так что там у тебя случилось?
- У меня-то ничего, - Вадим уселся на мое любимое место у окна и устало взглянул на меня. - Маришка наша с ума сошла.
- В смысле?! - я чуть было не выронил кружки, которые в этот момент доставал из посудного шкафа.
- В прямом. Ну, почти в прямом: замуж собралась. Представляешь?! Сейчас, когда Нинуся... - голос его дрогнул.
Вадим отвернулся, прикрыв рукой глаза.
Вот это да! Новость, действительно, хоть стой — хоть падай! Я подождал, пока он немного успокоится и спросил:
- Кто хоть жених-то?
- Коммерсант какой-то. Мужик ей в отцы годится. Откуда взялся — хрен знает, не встречал его здесь ни разу.
- И что, уже назначена дата?
Вадим обнял горячую кружку красными от холода ладонями.
- Пока нет, но она хочет как можно скорее. Говорил я с ней, чтобы не торопилась — не слушает. Она и раньше ко мне не очень-то тепло относилась, а сейчас вообще — на дыбы встала. С чего-то взяла, что из-за меня Нина пропала, говорит, что я ее ревностью довел. А не ревновал я ее! Просто она тогда, перед своим исчезновением, действительно с кем-то несколько раз встречалась! Домой вся взвинченная, нервная приходила. Я, естественно, знать хотел, помощь предлагал. Не захотела: «Мои, - сказала, - проблемы»... Может, ты с Маришкой потолкуешь? Тебя-то она уважает. Я, собственно, не против, чтобы она замуж вышла, только за, но не так скоропалительно — ведь не дело через пару недель после знакомства в загс бежать!
- Поговорю, конечно. Завтра как раз к ней собирался заехать, барахло вот это отвезти, - я кивнул в сторону перевязанной бечевкой коробки, стоящей в углу.
- Что-нибудь интересное там есть? - поинтересовался Вадим.
- А, бабская макулатура: выкройки, рецепты... Ленины какие-то протоколы... Вот только несколько фотографий старых нашел, где мы еще детьми сняты. Я пока их у себя оставлю, если ты не возражаешь.
- Да, конечно, сейчас мне не до этого. Я все Нинусины вещи убрал, чтобы не видеть. На сердце и так — камень пудовый, а наткнешься взглядом на ее платок или туфли... - Вадим резко поставил кружку на стол, так что из нее выплеснулся чай, и снова отвернулся, прикрыв лицо ладонью.
Человек, которого я считал сухарем и занудой, плакал.
Я осторожно встал и вышел из кухни. Тяжко смотреть на плачущего мужчину.
Я прошел в комнату и сел на диван. Не могу сказать, чтобы на душе у меня было спокойно, нет, совсем наоборот — там творилось черт знает что! Я-то думал, что я могу читать по лицам, что делается у людей в душе, и почти считал себя психологом-ясновидящим. А на самом деле? Оказывается, не ведаю ни сном, ни духом, что происходит с самыми близкими мне людьми! Ладно, переживания Вадима, с которым я не был по-настоящему знаком, и его забота о Нинусе, ошибочно принятая за ревность, но Маришка! Ее влюбленность осталась мною незамеченной, хотя я бывал у Маришки не реже раза в неделю.
Капустин, ты — слепец и воображала.
В комнату вошел Вадим. Лицо его было припухшим, веки покраснели.
- Мне пора. Как поговоришь с Маришкой, позвони мне, - он старался не смотреть в мою сторону и я, щадя его чувства, сделал вид, что что-то разглядываю в газете, лежащей на столе.
- Ага...
Хлопнула входная дверь, Вадим ушел. Я поднял глаза от ненужной мне газеты.
Так... Получается, перед нашим последним чаепитием в кафе, Нинуся с кем-то встречалась. Может быть, поэтому такая потерянная и была. А я не догадался ее расспросить, не настоял на том, чтобы она поделилась тем, что ее волнует. Ну и тупица же я!
5. Секрет Полишинельши
Я позвонил в Маришкину дверь. Раз, еще раз, минуту спустя — снова. Пришлось долго ждать, покуда она, наконец-то, появилась на пороге. Наспех одетая, с растрепанной прической.
- Ой, Капустин, привет! Коробку мне принес? Вот спасибо! - в голосе ее слышалась плохо скрываемое раздражение: я, по всей видимости, заявился не вовремя.
- Как видишь, - пробурчал я, протискиваясь мимо хозяйки и, похоже, помимо ее воли в прихожую. - Куда поставить-то?
- Да здесь, возле двери и брось, что с ней сделается? - нарочито небрежно ответила Маришка. - Чай будешь? Тогда проходи на кухню!
Я мысленно рассмеялся: конспираторша! И направился по указанному Маришкой маршруту, успев приметить на вешалке мужскую куртку, а у порога — мужские туфли.
Маришка тем временем шмыгнула в спальню и чем-то там зашуршала. Я прислушался: «...Я его скоренько выпровожу!..» - удалось разобрать сквозь шуршание. Ну-ну! Это мы еще посмотрим! Я взял чайник, наполнил его водой и поставил на плиту. Затем по-хозяйски открыл шкаф и стал вынимать сахар, печенье и конфеты. Я люблю сладенькое, а чая не пил с самого утра, так что, Маришенька, чаепитие, я думаю, затянется!
Наконец, шебуршание стихло, и Маришка, одетая и причесанная, выпорхнула на кухню.
- Ты извини, я спала.
«Ага, спала! Как же!»
- А чего так? На работе умаялась? - я уселся за стол и вытянул свои журавлиные ноги почти на середину кухни. - Я сегодня тоже, как савраска, целый день в бегах. Даже, представляешь, пообедать не удалось (тут, я признаюсь, маленько приврал), шеф, собака, как с цепи сорвался: «Сделай то, сделай это, срочно, одна нога здесь — другая там!». Запарился! Хоть сейчас в тишине спокойно чайку попить.
Маришкино лицо вытянулось.
Я налил чаю в самую большую кружку — себе. Маришке — в ее любимую чашку с голубенькми цветочками.
- Ну, чего у тебя новенького? - спросил я, краем уха отметив, что за дверью спальни что-то вновь зашуршало.
- А, ничего особенного, все по-старому, - деланно равнодушно сказала Маришка. - Работа, дом, работа.
Я ухмыльнулся:
- Мариш, ну от меня-то что скрывать, когда все знают.
- Что знают? - почти испуганно воскликнула Маришка, а за дверью, похоже, что-то даже упало на пол.
- Знают, что у тебя друг есть. А ты мне — ни гу-гу. Я что, у тебя уже из доверия вышел?
- Ну, Капустин... Нет, конечно... Не вышел... Просто ты так из-за мамы переживаешь, а Вадим, как узнал, вообще меня чуть не прихлопнул... Ну я и решила пока тебе ничего не говорить, думала, что ты со мной потом вообще ничего общего иметь не захочешь.
- Понятно, спасибо за заботу. А сейчас-то что ты его в спальне прячешь?
- А... Откуда?.. - выдохнула Маришка, от удивления широко разинув рот. Я никогда бы не подумал, что выражение «челюсть упала» на самом деле может быть настолько буквальным.
- Мариш, я не глухой и не слепой! Выводи мужика!
От вышел сам. Высокий мужчина лет сорока — сорока пяти, мой ровесник. Неплохо сложен, кареглазый, с правильными чертами смугловатого лица, с аккуратными усами. Я встал и протянул ему руку:
- Будем знакомы! Капустин.
Он широко улыбнулся:
- Игорь Петрович. Для вас — просто Игорь, - и крепко пожал мою ладонь. - Вы уж извините, что нам таким забавным образом пришлось познакомиться, зато будет, что потом вспомнить!
Мы все рассмеялись.
Маришка налила Игорю чая и присела рядом с ним — радостная, счастливая, такой я ее давно не видел.
- А почему вас все зовут «Капустин»? - спросил меня Игорь. - Почему не по имени?
- Когда я был маленький, то не мог своего имени — Константин - выговорить. И на вопрос взрослых, как меня зовут, просто называл свою фамилию: «Капустин». Так и повелось. Зато клички ко мне не приставали.
- А ко мне какие только не прилипали... - Игорь покачал головой. - Мне даже кажется, что мои друзья-приятели настоящего моего имени не знали — только прозвища разные.
- Ой, Игорь, а какие? - возбужденно заелозила Маришка. - Скажи!
- Ну, Ковбой На Палочке, Гобой, Хлыст, Пузырь Соплей Перешибешь...
- Как? - Маришка залилась смехом.
- Я худой был, как оглобля, вот ребята и подкалывали.
Время в такой веселой кампании бежало незаметно. К моменту закипания второго чайника мы с Игорем были уже на «ты». А он ничего — нормальный оказался мужик, к себе располагающий. Зря Вадим нервничал. А возраст... Ну что тут такого? Любви ведь все возрасты покорны.
- Слышь, Капустин, - повернулась ко мне Маришка. - Что там, в маминой коробке?
- Хлам, старые папины бумаги, журналы всякие. Можешь спокойно на помойку выкидывать.
- Вот пойдешь домой и захватишь до контенера!
- Я вынесу! - вызвался вдруг Игорь. - Капустину уже, наверное, надоело твои коробки туда-сюда таскать!
Я с благодарностью взглянул на нового знакомого.
- Это правда!
И мы снова рассмеялись.
После чая я отправился восвояси. Не хотелось мешать Маришке и Игорю — они так друг на друга смотрели, что я позавидовал им белой завистью: в моей жизни вряд ли уж такое случится.
Все, что мне нужно было узнать, я узнал. Надо теперь поговорить с Вадимом, успокоить. Ведь действительно, когда люди друг друга любят — это не так уж страшно; и Маришке положительные эмоции в теперешней ситуации уж точно не помешают.
6. Волшебные слова
Через пару дней мой утопленник-телефон заработал. Здорово! А я хотел было уже новый покупать. За несколько дней молчания в мобильнике накопилась куча сообщений, в числе которых SMS-ка от мамы: «Дрова привезли».
О, эти чудодейственные слова: «Дрова привезли»! Почти как: «Сезам, откройся!». Согласно велению этого удивительного заклинания, для меня в ближайшие выходные отменяется долгий утренний сон, отменяются все назначенные встречи и тусовки; и эти два дня, предназначенные для отдыха, я проведу в Сычовке, на свежем воздухе.
В пятницу вечером я сел на электричку и поехал к маме, пилить и колоть дрова, которые ей как правило, привезил каждую осень лесник дядя Федор, старинный папин знакомый. Честно говоря, я, хоть и не испытывал особого восторга от предстоящей тяжелой для офисного служащего работы, но был рад возможности уехать из города, стоящего по щиколотку в ноябрьской снежно-водяной грязной каше. В деревне же сейчас — красота! Первый снег, пахнущий арбузной корочкой, чистые поля, графика предзимнего леса, легкий морозец.
А после работы мама непременно приготовит баню, а потом накормит пельмешками и мы будем сидеть у самовара, будем смотреть, как в печурке догорают дрова; будем смотреть как угли, похожие на глаза дракона, будут покрываться серой поволокой пепла. Дракон уснет в своей пещере-печке и мы с мамой тоже пойдем на боковую. Почему у мамы такая мягкая перина? Никогда и нигде мне не спится так сладко и безмятежно.
И все было именно так.
Вечером мы уселись у самовара, и мама, прихлебывая чай из блюдечка, которое она держала по-купечески на растопыренных пальцах правой руки, вдруг спросила:
- Костя, а ты чего не женишься?
Я поперхнулся горячим чаем.
- Мам, ну ты чего?
- Костя, а все-таки? У моих подруг уже внуки женятся, правнуков им дарят.
- Ты же знаешь, я уже пробовал. А обжегшись на молоке — на воду дуешь.
- Больно долго, дружок, дуешь! Уж сколько времени после «молока» прошло!
Мама явно обиделась. «Дружком» она называла меня только в таких случаях.
- Я же не специально. А внуки... Вон, Маришка наша — разве тебе не внучка? А замуж выйдет — еще и правнуков нарожает!
Мама вздохнула.
- Ну, как знаешь... А, кстати, хорошо что напомнил: я тут кое-что для Маришки нашла. Вот память-то, решето, а не память! Пока в чулане барахло перебирать не стала, да не наткнулась, так и не вспомнила. Сейчас, погоди-ка, принесу!
Мама поспешно выскочила в сени. Минуты через две она вернулась, неся в руках что-то, завернутое в мешковину.
- Еще Леня это здесь оставил, попросил припрятать. Ну, я и припрятала. А потом, сам знаешь, какие дела завертелись, не до того было. Забыла. А раз Леня уж который год не объявляется, так, видать, это Маришке надо передать. Только ключа к нему нет, потерялся, наверное.
Мама протянула мне сверток. Я положил его на стол и откинул дерюжку: там был небольшой металлический сейф с двумя ручками по бокам и замочной скважиной на передней стенке.
- Хорошо, мама, передам! - я снова завернул ящик в тряпку и уложил в свою дорожную сумку.
- Ну, вот и ладно! - мама направилась к столу, чтобы продолжить чаепитие, но неожиданнно охнула и схватилась рукой за пояницу. - Ох, ядрит тя через коромысло! Опять стреляет!
Я помог ей сесть на стул.
- Знаешь, мама, у меня к тебе тоже вопрос на засыпку: ты еще долго в тут одна куковать собираешься? Когда ко мне переедешь? С твоей-то спиной в деревне...
- Пока на ногах, здесь буду. Не хочу жить там, где Павел умер! Тяжело... А здесь мне кажется, что он просто куда-то уехал. В городе долго я не протяну.
Мама замолчала и опустила голову. Я тоже молчал. Она права: трудно жить в том месте, где ты видел смерть близкого человека. Папа умер в нашей квартире, ночью, в кровати, мама лежала рядом. Она, как будто почувствовав, успела проснуться, успела включить свет, успела заглянуть в его глаза, успела уловить последние слова, произнесенные едва слышным шепотом: «Помоги мне...». А вот помочь она ему уже не успела.
А я в это время гулял в гостях. И пришел только под утро, когда папу уже увезли. Пришел «на бровях». И с той поры воспоминание об этой ночи лежит тяжелым камнем на моей совести.
Мы все, наверное, живем так, как будто впереди у нас целая вечность: тратим время на пустые разговоры, на водку, на ненужные и ни к чему не обязывающие связи, на шумные тусовки, не задумываясь о том, что жизнь - наша единственная, неповторимая, уникальная жизнь — течет мимо, ускользает, убегает, растворяется в прошлом. И не остается даже памяти о бесцельно потраченных годах. Только пустота. Черная холодная пустота.
Нам кажется, что впереди - вагон времени и торопиться некуда, успеется! А когда спохватываемся, то бывает уже безнадежно поздно.
После папиной смерти мы купили этот домик в Сычовке — мамино спасение от тяжких воспоминаний.
- А если поменяю квартиру, переедешь? - спросил я.
- Подумаю... Ну, только в том случае, если ты не женишься, а то мешать буду.
Я улыбнулся: у мамы только одно на уме.
Я подскочил раным-рано, по будильнику: чтобы не опоздать на работу, надо было успеть на первую электричку. Я чмокнул маму в раскрасневшуюся от сна щеку, подхватил баул и вышел за дверь.
7. Ларисина шея
За окном электрички еще только-только занимался рассвет, а я уже подъезжал к городу. У меня был в запасе целый час, чтобы забросить сумку домой, переодеться, побриться и немного перекусить перед работой.
Всю дорогу в поезде у меня в голове крутилась мамина фраза: «...а то мешать буду...» Не знаю, кто кому тогда помешал, но у мамы, действительно, не сложились отношения с Ларисой — моей женой. Или у Ларисы с ней?
Я еще учился в институте, когда встретил ее — Ларису Селезневу — «девушку с почтамта», как ее стала называть мама. Я с ней там познакомился, на переговорном пункте. Она работала телефонисткой. И я ждал ее вечером после смены и провожал в общежитие, а однажды вместо общежития привел к себе домой.
Для родителей это почему-то оказалось сюрпризом. И как в последствии выяснилось, не совсем приятным. В нашей двухкомнатной квартире маме и Ларисе было тесно. Чуть ли не каждый день Лариса плакала в ванной, мама пила валерьянку, папа нервно курил на балконе, а я не знал, как помирить этих, любимых мной людей.
Лариса не выдержала: уехала, завербовавшись куда-то в Мурманскую область, и подала на развод. Я не стал возражать, хотя очень скучал по ней и часто видел во сне ее улыбающееся лицо с конопушками на полупрозрачной коже.
Она и сейчас иногда мне снится, только вижу я ее образ уже не так отчетливо, как много лет назад, а просто знаю, что это — она, Лариса, знаю, что она рядом. А просыпаюсь — никого. И ничто уже не напоминает о ее пребывании в нашей квартире: не осталось ни вещей, ни фотографий. Только сны иногда возвращают меня в прошлое, в то время, когда меня любила юная женщина с зелеными глазами, когда она целовала меня и шептала на ухо милые глупости, когда я чувствовал умопомрачительный запах ее кожи и волос; в то время, когда я был счастлив.
Я жду этих снов и боюсь их — так потом щемит сердце!
Ну и как жениться после такого?
Нет. Пусть уж другие. Маришка вот, к примеру.
***
Вечером после работы я стал разбирать свою сумку. Мамины вкусности — варенье и квашеную капусту - я оставил на кухне.
Ленин железный ящик я приткнул в коридоре у двери — как-нибудь завезу его Маришке: пускай сама со своим наследством разбирается.
И завалился спать.
И мне опять приснилась Лариса. Ничего странного: сегодня только про нее и думал, про нашу неудавшуюся семейную жизнь, про маму, про папу... Про то, что, может быть из-за того, что мама была к Ларисе не очень-то терпелива, не очень-то ласкова, у нее и не появились внуки, о которых мама теперь мечтает.
Во сне Лариса сидела на нашей кухне. Ее волосы были собраны в узел на затылке, высокая шея была открыта. «Для поцелуев!» - всегда, смеясь, говорила она, делая такую прическу. Ночная Лариса молчала, смотрела в окно и лица ее, залитого ослепительно ярким солнечным светом, было невозможно разглядеть. Она играла тонкой цепочкой, золотистым ручейком стекавшей с ее шеи в ложбинку на груди. Я пристально смотрел на эту цепочку, на светящуюся Ларисину кожу, на ее тонкие пальцы... Лариса опустила руку на стол и я увидел, что на цепочке вместо кулона висит простой ключик.
Я проснулся.
Ключик!
Я его уже видел!
Я выпрыгнул из постели и побежал к столу, включил лампу и выдвинул ящик. Да, точно! Ключик с Ларисиной шеи — вот он! Лежит среди всякого мелкого хлама. Маленький, серебристого цвета, тот самый, который я нашел в Нинусиной коробке.
Я взял ключик и задумался: и к чему это все мне приснилось? Причем здесь Лариса? Это что, ее ключ?
И вдруг меня осенило: воспоминания о Ларисе — это итог поездки в деревню, откуда я привез запертый железный ящик!
Шлепая босыми ступнями по холодному полу я побежал в прихожую, схватил сейф и выволок его на середину комнаты.
Ключик подошел.
Я поднял крышку. Внутри были бумаги. Просто бумаги. Даже фотографий не было. Я просмотрел несколько листов: речь шла о криминальной структуре, контролирующей торговлю наркотиками и проституцию в области. Оружие, заказные убийства... Досье на какого-то авторитета... Видимо, это были документы, с которыми работал Леня.
Ладно. Разберемся.
Я закрыл ящик и задвинул его в угол, под вешалку.
8. Седина в бороду
Через пару дней мне позвонила Маришка.
- Слушай, Капустин, у меня для тебя такая новость! Сядь, а то упадешь! - весело защебетала она в трубку. - Угадай, какая?
- Нобелевскую премию за свои поганки получила? - попытался я «угадать».
- Во-первых, плесневые грибы, а не поганки! А во-вторых - мимо! Бери круче!
- Две Нобелевские премии?
- А, Капустин, перестань юморить! Я серьезно!
- А раз серьезно — то сама докладывай!
- Игорь мне предложение сделал! В субботу приглашаем на помолвку! Кафе «Ярославна», в восемнадцать ноль-ноль! - радостно выдохнула Маришка.
- А чего же так скромненько: в кафе, чего не в ресторане? Жених-то, небось, не бедный.
- Свадьбу в ресторане забабахаем, а сейчас решили собраться только самым узким кругом, родственники и самые-самые близкие. Человек десять, не больше. Ты, чтоб кровь из носу, пришел!
- Приду, конечно.
В субботу я привел себя в порядок и направился по указанному Маришкой адресу. В кафе, действительно, собрались только самые близкие: жених с невестой, Вадим, я, Маришкина подружка Зойка, Маришкин шеф Андрей Андреич и пара незнакомых мне парней — друзей жениха.
Мы разместились в углу зала за двумя сдвинутыми столами, и торжество началось. Маришка сияла, ее глаза блестели, пожалуй, поярче бриллиантов в сережках и колечке — подарков жениха к помолвке. Жених в безукоризненно подогнанном костюме благоухал дорогим парфюмом. Остальные гости, включая меня, были радостно возбуждены, только жениховские парни держались немного напряженно, видимо, еще не освоились в незнакомой компании, да Вадим сидел в дальнем конце стола, мрачнее тучи. Убедить его, что Маришка все делает правильно, мне так не удалось. Вадим молча пил водку и сверлил счастливого жениха волчьим взглядом.
Часа через полтора обстановка за столом стала совершенно праздничная. Парни оказались весельчаками — наперебой сыпали такими анкдотами, что мы все просто падали со стульев. Андрей Андреич делился случаями из своей научной жизни, которые по комизму мало чем уступали шуткам парней. На угрюмо поедающего салаты пьяного Вадима уже мало кто обращал внимания.
- Ой, ребята, не могу больше! Уморили! - воскликнула раскрасневшаяся от смеха Зойка. - Перекур! Кто со мной?
Курильщиков собралась целая толпа: за Зойкой увязались оба парня и Андрей Андреич. Вадим, покачиваясь, побрел в сторону туалета, Маришка и Игорь ушли к эстраде и, прижавшись друг другу, поплыли в медленном танце. За столом я остался один.
Две официантки — молоденькая и средних лет, воспользовавшись тем, что за столом почти никого не осталось, стали менять тарелки. Я смотрел, не отрываясь, на танцующих и любовался ими. Повезло Маришке — классный все-таки мужик, этот Игорь!
Официантка постарше, составив использованную посуду на каталку, тоже посмотрела на танцпол.
- Вот мужики! - вдруг проговорила она с какой-то досадой в голосе. - Правду говорят: седина в бороду — бес в ребро! Ровестница-то ему, видать, не понравилась - стара оказалась!
- Ровесница? - я вопросительно взглянул на женщину. Она поймала мой взгляд и, ничуть не смутившись, продолжила:
- Летом он здесь с другой встречался, с полной такой, статной женщиной лет за сорок, а теперь - вишь ты — молоденькую подцепил! - официантка брезгливо сжала губы и быстро пошла, ловко маневрируя дребежащей посудой каталкой между столиками.
Я бросился вслед за ней в подсобку.
- Простите, - я тронул ее за плечо. - Вы не ошиблись насчет женщины? Видите ли, я очень близкий знакомый невесты и мне бы не хотелось, чтобы...
- Вообще-то, сюда посторонним нельзя, - безразличным тоном проговорила официантка. - А по поводу мужиков у меня глаз наметанный: не первый такой случай вижу. И меня саму когда-то один парень так же вокруг пальца обвел. Помирать буду - не забуду! - женщина зло сузила глаза и снова так крепко сжала губы, что те побелели несмотря на густой слой яркой помады. - А та дамочка видная была: высокая, глазищи большие, серые... Встречались они здесь раза три. Я уже подумала, что дело к свадьбе идет — бумаги какие-то она ему отдавала, он ей ручку целовал. Правда, она чего-то все время не очень веселая была, я еще думала, почему... А теперь вот понятно стало: соперница молодая ее обошла!
Серые глаза! От страшной догадки у меня сдавило грудь, перехватило дыхание.
- Погодите!.. - я выхватил из бумажника фото Нинуси, которое с момента ее исчезновения всегда носил с собой. - Эта женщина?
- Эта! - удивленно воскликнула официантка, и повернув фото к свету лампы, уверенно повторила: - Точно эта! Только тут она в костюме, а к нам в платье, в синем таком, приталенном, приходила.
Похоже, что Вадим все-таки был прав! Нинуся встречалась-таки с мужчиной! И не просто с мужчиной, а с Игорем! И у них «не срослось». А вдруг и у Маришки с Игорем «не срастется»? И после всего того, что случилось, как она это переживет? А Игорь? Он же знает, что Маришка — Нинусина дочь. У Маришки вся квартира ее фотографиями завешана. И вот так, со спокойной душой, он перепрыгнул от мамы к дочке?
На ватных ногах я вышел в зал. Все наши, кроме Вадима, уже были за свеженакрытым столом. Я сел на свое место, один из парней сказал зажигательный тост, все выпили, я автоматически опорожнил рюмку, чем-то закусил, размышляя о том, как же быть дальше.
Моя новая знакомая подошла ко мне и, склонившись, тихонько сказала на ухо:
- Там, в туалете, ваш друг... ему помочь надо.
Я кивнул и вышел. Вадим сидел на полу возле раковины, голова его покоилась на мусорной корзине. Он спал. Н-да, дела... Я вернулся к столу и сказал, что нам с Вадимом придется раньше времени покинуть компанию. Честно говоря, я был даже рад, что Вадим так набрался: у меня появился повод уехать. После разговора с официанткой мне было совсем не по себе.
9. Прощальное соло Гобоя
Я взял такси, отвез Вадима домой и остался у него ночевать — было уже достаточно поздно. Я уложил его на кровать, сам устроился в комнате на диване, включил тихонечко телевизор. Спать не хотелось, хмель почти выветрился, а в ушах все еще стояли слова официантки. Вадим сопел на кровати, что-то бормотал, иногда вскрикивал почему-то очень высоким голосом.
Да... И как нам теперь быть? Что сказать Маришке? Поверит ли она?
Надо бы побольше раздобыть информации про этого Игоря. Что мне на самом деле о нем известно? Да почти ничего: приблизительный возраст и то, что он занимается продажей пиломатериалов. Живет в соседней области; в нашем городе есть филиал его фирмы, поэтому он сюда и ездит. Ну, и к Маришке теперь... Знаю, что он приятный в компании человек и... все!
О, черт! Я даже фамилии его не знаю! А вдруг он - брачный аферист? Хотя, что у Маришки взять? Ее крошечную квартирку? Может, он — аферист, так сказать, из любви к искусству: поматросить и бросить? Пополнить список своих побед очередной жертвой? И такие казановы есть.
И я, дубина стоеросовая, смотрел с разинутым ртом, как этот тип пудрит девчонке мозги и ничегошеньки не понял! Да, Капустин... Как знаток человеческих душ ты окончательно деградировал.
Впрочем, фамилию его я сейчас выясню: у меня же в кармане приглашение на помолвку! Я встал с дивана, прошел в прихожую и вынул из кармана пальто конверт с открыткой-приглашением.
«Марина и Игорь будут рады видеть...»
Никаких фамилий. Только розовые сердечки.
Придется подождать до завтра, когда Вадим очухается — у него спрошу.
Вадим проснулся утром злой, как собака. Долго пил холодную воду прямо из-под крана на кухне, потом проглотил пару таблеток аспирина и рухнул в кресло напротив меня.
- Ну чего, доволен? - процедил он, уставясь на меня тяжелым взглядом. - Вместо того, чтобы девку облагоразумить, сам ее под этого прощелыгу подсовываешь?
- Вадим... - начал было я, но Вадим перебил:
- Дуй-ка отсюда, Капустин, пока по шее не схлопотал. Поганое у меня сегодня настроение.
Я решил оставить его в покое — не до разговоров сейчас — и поехал домой.
Выходя из автобуса, я увидел на остановке вчерашних парней — приятелей Игоря. Они разговаривали с каким-то крепким мужчиной в кожаной куртке. Парни стояли ко мне почти спиной и меня не заметили. Что-то подсказало мне, что лучше к ним не подходить. Я поднял воротник пальто, втянул голову в плечи и направился в сторону дома, как вдруг услышал, как один из парней сказал мужику в коже:
- ...вчера у Гобоя на помолвке гужевались...
- У какого еще Гобоя? - спросил мужчина.
- Да Красавина! Девку себе очередную оторвал — закачаешься!
- Ой, только не говорите мне, что Игорек взаправду жениться собрался!
- А кто его знает! Похоже на то. Хотя надолго ли его хватит? - все трое противно захохотали.
Внутри у меня все похолодело и я быстро пошел, почти побежал прочь. Хорошо, что они меня не видели!
«Красавин!» - вспыхнуло в мозгу.
Красавин! Не может быть! Только не это!
Прибежав домой, я, не раздеваясь и не разуваясь, бросился к железному ящику.
Вот оно: досье!
Так и есть: Красавин И.П.! Глава местной криминальной группировки, терроризирующей область уже добрый десяток лет.
Я медленно, одну за одной, читал бумаги из Лениного сейфа. Каждый новый документ, вынимаемый мной из ящика, добавлял мрачных красок к и так не очень-то привлекательному портрету Красавина. Картина вырисовывалась жуткая: Игорь был пострашнее любого брачного афериста. Маришкиным женихом оказался бандит, на совести которого была не одна загубленная жизнь.
И где я был раньше? Почему поверил этому красавчику? Почему не поинтересовался его прошлым? Хотя что он бы мне рассказал? Официальную версию?
На наше счастье Игорь заказал банкет в кафе, где он летом встречался с Нинусей, и где работает официантка с хорошей памятью, обиженная на весь род мужской.
Я сложил бумаги внутрь сейфа и захлопнул крышку.
Мне стало все абсолютно ясно: Леня раскрутил его дело до конца, но Красавин следователя опередил — и Леня исчез, замолчал навсегда. Красавин было успокоился, но потом решил на всякий случай прощупать Нинусю, для виду стал за ней ухаживать и выяснил, что досье на него существует. Под каким-то предлогом ему удалось заполучить от Нинуси часть бумаг - это видела официантка. Завладев документами, он убрал Нинусю, как свидетельницу, но зная, что в руках у него еще не все досье, стал копать дальше. Решил действовать через Маришку, но тут на сцену вышла моя мама с Лениным сейфом.
Все оказалось просто, как чашка Петри.
***
Я запаковал досье в пакет и отнес его Вадиму, он, как-никак, в прокуратуре работает, ему и карты в руки.
Вадим долго, присвистывая и матерясь, разбирал бумаги:
- Ну и зачем Ленька их у себя держал? Тут материалов на Красавина, как минимум, на два пожизненных! Или он еще не все собрал? Ничего, нам и этого хватит, чтобы хотя бы Маришку спасти. Я завтра отнесу его в прокуратуру сам, скажу, что нашел у себя на крыльце, мол, подбросил кто-то. А там они разберутся, кому это все передать.
***
Красавина брали через день, у Маришки. Но он как учуял: лишь только брызнул резкой трелью дверной звонок, вскочил с дивана, схватил с вешалки куртку, нырнул в туфли и одновременно с фразой «Откройте, милиция!» высадил ногой окно и сиганул со втрого этажа. Ребята, которые караулили около подъезда, не успели и глазом моргнуть, как он нырнул в толпу людей, валившую из дверей концертного зала с рок-концерта. И растворился в ней, как в воду канул.
Часть 2. ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ!
1. Бес в ребро
Как ни странно, известие о том, что жених оказался бандитом, Маришка пережила довольно спокойно. Внешне, по крайней мере. Несколько дней просидела дома, односложно отвечая на мои телефонные звонки. Жива, мол, жива, руки на себя не наложила и накладывать не собираюсь, отстаньте только от меня, оставьте в покое. Потом вышла на работу и стала, как одержимая, торчать до полуночи в лаборатории, проводить опыты и эксперименты, одну за другой писать статьи про свои плесневелые грибы и читать заунывные доклады на научных конференциях и симпозиумах.
Мы с Вадимом были этому рады — пусть работает, пусь завязнет в своих «поганках» по самые уши или даже лучше зароется в них с головой, чтобы не было времени думать о другом.
Вызывало опасение другое: Красавин. Вдруг он догадается, что за его провалом стоим мы, и начнет мстить? Вдруг пострадает Маришка? Но шли недели и месяцы, а бывший жених не давал о себе знать, видимо, очень глубоко залег на дно, а скорее всего, спрятался за границей в специально подготовленном для такого случая месте и ходит где-нибудь по Риму или Нью-Йорку под именем синьора Франческо или мистера Смита. Но потом и эта забота, как бы ни была она серьезна, стала понемногу отступать на второй план: с глаз долой - из сердца вон.
Жизнь постепенно входила в почти привычную колею. Несуетливая, снежная и морозная зима этому способствовала — по вечерам мы большей частью сидели по домам, смотрели телевизор или за неспешной беседой часами пили чай на кухне.
Да и работа, конечно, отнимала время и занимала ум. Работа, работа... И в том, что случилось со мной той весной, именно она виновата. Ну, и я сам, наверное.
***
Был мартовский, уже по-весеннему тревожный день, когда по небу, хаотично перемешиваясь, неслись легкие облака, когда то выглядывало солнце и с карнизов начинало капать, то набегала тучка и рассыпала по грязным, истоптанным собаками сугробам мелкое снежное пшено. В этот день, когда на душе под стать погоде было одновременно немного тревожно и странно весело, наш шеф Филиппыч вызвал меня к себе в кабинет — небольшую комнатушку в конце коридора, заваленную подшивками газет, рулонами рекламных плакатов, коробками с бумагой для принтера и еще каким-то хламом — наша редакция ютилась в небольшом помещении, с превеликим трудом выцарапанном у администрации, и в котором даже для простой кладовки не было места.
Шеф был не один: на стуле, стоящем сбоку его широкого стола, в полоборота к дверям, сидела девушка. Прямая спинка, коленочки, обтянутые по моде вытертыми джинсами, на коленях — сумочка, которую посетительница тискала побелевшими от волнения пальцами. «Маникюр умеренный, не вызывающий», - машинально отметил я про себя. Терпеть не могу девиц с разноцветными когтями, по длине мало уступающими длине пальцев. Что руками с таким маникюром можно сделать — ума не приложу. Волосы девушки, светлокаштановые, оттенка густой меди были схвачены резинкой в «конский хвост» на затылке.
Услышав мои шаги, девушка повернула голову в мою сторону, взмахнув ресницами, брызнула на меня снизу вверх светом невероятно ярких, прямо каких-то кошачьих глаз и... сразила наповал - такой дуплет безболезненно пережить было просто невозможно.
- З-здравствуйте... - промямлил я растерянно.
- Знакомься, Капустин, - шеф, опершись на стол, слегка приподнялся над продавленным креслом, - Елена Аркадьевна Ефимова, наша новая сотрудница, стажер. Будет работать под твоим началом. Прошу любить и жаловать. Елена Аркадьевна, - продолжил Филиппыч, опускаясь в нагретое обширным тылом место, - Константин Павлович, наш ответственный секретарь, введет вас в курс дела. Желаю успехов!
Я стоял, смотрел на свою новую подчиненную, на небогатую россыпь веснушек на молочной коже щек и почти не слышал слов Филиппыча: передо мной все плыло в легком зеленоватом тумане, как будто исходившем от ее взгляда; внутри, где-то в животе, стало жгуче тепло, как от хорошей порции доброго коньяка.
- Эй, Капустин, - Филиппыч слегка повысил голос и постучал карандашом по крышке стола, - чего ждешь? Показывай человеку рабочее место!
- Какое рабочее место?! - спохватился я. - Алексей Филиппыч, ты что, забыл: ребята и так друг у друга на головах сидят! Стул лишний некуда воткнуть, не то что стол!
- Как это - некуда? Ты сам полкомнаты занимаешь! Вот пусть рядом с твоим столом и Елена Аркадьевна разместится, компьютер для нее Валера уже подготовил, стол я в бухгалтерии попросил, у них один лишний небольшенький такой есть. Так что давайте, ребята, пошевеливайтесь... - Филиппыч помахал рукой, выпроваживая нас, и поднял телефонную трубку. - Не задерживайте, некогда мне тут с вами!
Елена Аркадьевна встала со стула, накинула ремешок сумочки на правое плечо и, процокав каблучками, вышла в коридор. Я вышел вслед за ней, любуясь ее невысокой аккуратной фигуркой.
- Ну что, пойдемте в наш сарай, - вздохнув, проговорил я, прикрыв за собой шефскую дверь
- Пойдемте! - ответила новая сотрудница и я заполучил второй убийственный выстрел: голос ее, мягкий, негромкий, звучал невероятно мелодично. Еще один крепкий глоток густого коньяка разлился по телу, горячей хмельной волной захлестнул сердце и голову.
- Вы меня можете просто Леной звать, мне до Елены Аркадьевны еще расти, - девушка улыбнулась и протянула мне руку. - Будем знакомы!
- Будем знакомы, Лена... - почти прошептал я, задохнувшись от прикосновения легкой прохладной ладошки.
Вот так я, совершенно неожиданно для себя, и попал в капкан.
Нет, поначалу я немного подергался: зачем, мол, мне такая морока — девчонка вдвое меня моложе! Да и ей это ни к чему. Старик я для нее, молодых парней вокруг — пруд пруди. Но чем дольше я себя уговаривал, тем чаще и чаще смотрел на сидящую за соседним столом Лену (Леночку! Леночку!), любовался ее чистым профилем, длинными ресницами и густыми волосами, вспыхивающими розовым золотом в потоке солнечного света, падающего из окна. С каким-то умилением глядел, как она, прослушивая диктофонную запись, набирала на компьютере текст будущей статьи или интервью, как раздосадованно прикусывала губу, когда что-то не получалось, и как довольно поводила плечами и покачивала головой, когда все складывалось так, как ей хотелость. И чем дольше я на нее смотрел, тем больше мне казалось, что девушку эту я знаю давным-давно, мне казались знакомыми ее жесты, мимика, привычка закладывать за ушко прядь волос, манера в раздумье накручивать на палец тонкую цепочку кулона. Даже походка казалась такой знакомой-знакомой.
И чем чаще я смотрел на Леночку, тем чаще я стал ловить на себе ее ответный взгляд.
2. В шаге от счастья
Однажды, апрельским вечером, мы оба задержались на работе допоздна, а потом я, конечно, пошел ее проводить до квартиры, которую она снимала — не отпустишь ведь девчонку одну идти через весь город в час ночи! Мы брели по улицам, уже пропахшими ароматом тополевых почек и оттаявших газонов, и мне хотелось, чтобы эта прогулка скозь весеннюю пахучую ночь никогда не закончилась, чтобы всегда рядом со мной - всю жизнь! - звонко стучала каблучками рыжеволосая девушка с кошачьми глазами.
В ту ночь я ее даже не поцеловал, только надолго задержал ее замерзшие ладони в своих руках. А потом, как сумасшедший, летел домой по пустынным улицам и что-то пел. Пел! Это я-то!
Так и начался наш роман. И был он довольно странным: мы вечерами и ночами гуляли по городу, держась за руки, любовались звездами, распускающимися на деревьях листьями; когда шел дождь, мы сидели в кафе или в беседке на набережной. Прошел месяц с начала наших встреч, а мы все еще только робко целовались. Мне почему-то казалось, что если случится что-то большее, вершина будет уже достигнута и отношения пойдут на спад. А мне этого ой как не хотелось! Похоже, что и Леночка моя была со мной согласна, как-то она обронила, что воспитана в очень строгих правилах: до свадьбы — ни-ни! Наш такой несовременный подход к вопросам добрачных отношений нисколечко не мешал нашему общению.
***
Был теплый вечер, плавно переходивший в душистую весеннюю ночь. Мы стояли на берегу городского пруда и смотрели на затихший город, на небо, на звезды.
И тут я совершенно неожиданно для себя спросил, согласна ли она выйти за меня замуж. Лицо Леночки вспыхнуло, глаза распахнулись, засияв невероятным изумрудным светом: бог ты мой, как она была красива! — такой красивой я ее никогда не видел!
- Да, я согласна! - прозвучало как музыка, как звон свадебного хрусталя.
Через несколько минут, отдышавшись после поцелуя, Леночка сказала:
- Но ты должен еще поговорить с моей мамой, она послезавтра приезжает меня навестить.
- Почему только с мамой? Я готов просить твоей руки у всех твоих родственников!
- А у меня — только мама, - сказала Леночка, печально улыбнувшись. - Когда мне было десять лет, папа от нас ушел. Мама рассказывала, что он очень сына хотел, а после моего рождения мама сильно болела, а потом уже не могла родить. Несколько лет она и лечилась, и к бабкам ходила, и по святым местам ездила - ничего не помогло... А теперь у папы два сына. А с нами он давно не общается, даже с Днем рождения не поздравляет.
- У меня — тоже только мама, мой отец умер, - сказал я. - Но еще есть Маришка и Вадим, с которыми я тебя обязательно познакомлю.
- Хочешь знать, почему я сюда, в Свиридов, приехала? - неожиданно спросила Леночка. - Почему сбежала от мамы, подруг, знакомых?
- Ну только если ты хочешь мне это рассказать, - я обнял Леночку за плечи и усадил ее на скамейку.
- Знаешь, что мне в тебе нравится? Что ты не лезешь с расспросами. У меня подруга была, так та непременно все-все хотела у меня выпытать, до самых последних мелочей. А я не люблю, когда у меня выпытывают. И теперь у меня этой подруги нет... зато ты есть! - Леночка тихонечко прикоснулась губами к моей щеке. - А уехала я потому, что там, в Екатеринбурге, у меня был парень, мой однокурсник. Он мне очень нравился, и я даже думала, что любила его. А может быть, и любила. А он почти с первого нашего свидания стал требовать от меня, чтобы я с ним спала. А я так не могу. И однажды, после особенно настойчивых приставаний, когда я с трудом от него вырвалась, он обозвал меня дурой и ушел. А потом стал рассказывать про меня всякие гадости своим дружкам, как будто я по ночам на панели подрабатываю, а те стали смеяться, в сумочку мне презервативы подкидывали. Один раз даже использованный подложили. Как все это противно было! И когда я случайно натолкнулась на объявление, что в вашу газету требуется стажер, то так обрадовалась! Перевелась на заочное, собрала чемодан и уехала. И как хорошо, что я так сделала. По маме вот только скучаю.
- Ничего, она скоро приедет.
- Ой, скорее бы!
3. Мы всегда были на «ты»
Я узнал ее сразу, еще с порога кафе, где мы с Леночкой договорились встретиться — туда моя невеста должна была привести маму.
Она сидела у столика, стоящего возле окна, лицом к входной двери. Когда я вошел, она вскинула голову и взглянула на меня так, как будто я ее окликнул. Она совсем почти не изменилась за двадцать с небольшим лет, которые прошли с нашего с ней расставания, только стала изящнее, утонченнее, что ли.
Она, Лариса, моя бывшая жена.
Сердце мое странно вздрогнуло то ли от радости нежданной встречи, то ли от какого-то непонятного мне предчувствия. Я окинул взглядом помещение: Леночки с мамой еще не было, я появился немного раньше назначенного времени, и я подошел к Ларисиному столику.
- Здравствуй...
- Здравствуй, Костя.
- Можно? - я положил ладонь на спинку стула.
- Да, конечно, - Лариса улыбнулась такой знакомой улыбкой. - Только ненадолго: у меня здесь назначена встреча.
- У меня тоже.
Я сел напротив Ларисы и прямо взглянул на нее.
- Ты почти такая же как прежде, даже еще красивее.
- Правда? - Лариса, опустив взгляд, помешала ложечкой кофе, потом подняла на меня глаза. - Ты тоже мало изменился, только вот немножко седины появилось. Как живешь? Женился, детей завел?
- Нет, детей нет, а жениться только-только собрался, кстати, сейчас именно моя невеста должна сюда прийти.
Лицо Ларисы вдруг исказила странная гримаса, ложечка выпала из руки в чашку с кофе.
- Лариса, что с тобой, тебе плохо?
- Капустин, как зовут твою невесту? - чуть слышно выдохнула Лариса. - Лена Ефимова?
- Д-да... - растерянно проговорил я. - А откуда ты знаешь?
Лицо Ларисы стало белее мела.
- Леночка — моя дочь.
- Не может быть! - я даже задохнулся от такой новости. - Это что же получается: ты будешь моей тещей? Ты?
- Нет, Капустин, не буду, - отрезала Лариса.
- Почему?
- Потому что ты не женишься на Леночке.
- Что, слишком стар? Или боишься повторения прошлого? Не волнуйся, моя мама в мою жизнь больше не вмешивается! А потом, я люблю Леночку, и она - меня! - я вскочил, резко отодвинув, почти отбросив, стул.
- Сядь, Капустин! - Лариса дернула меня за рукав.
Я шлепнулся на стул, кипя от возмущения.
- Ты не смеешь указывать своей дочери...
- Нашей дочери, Костя.
- Что???
- Да, ты не ослышался: Леночка — твоя дочь. Я была беременна, на третьем месяце, когда от тебя уехала. С мужем моим, Аркадием, познакомилась, когда Леночке меньше годика было. Он ее удочерил. А потом ушел от меня, когда я не смогла ему его собственного ребенка родить. И Леночка не знает о том, что Аркадий - не родной ее отец.
Я молчал. Я никак не мог поверить в то, что говорила мне Лариса. Этого не могло быть! Этого просто не могло быть!
- А где Леночка? - наконец выдавил я.
- Скоро придет. Она забежала по дороге в косметический салон. Захотела обновить маникюр. - Лариса немного помолчала. - Давай, пока ее нет, обсудим, что делать будем.
- А что тут сделаешь? Правду надо говорить.
- Наверное, ты прав. Да, кстати, - Лариса немного замялась, - ты с ней уже... ну, это...
- Нет, не спал, если ты это имела в виду.
- Да... Ну хоть тут ничего страшного не произошло.
Лариса тяжело вздохнула. Я тупо смотрел в стол, пытаясь осознать происшедшее. Как же так! Как же так могло случиться! Какой я идиот! Почему я не поинтересовался родителями Леночки? Ведь любое знакомство начинается с просмотров семейных альбомов! Кретин! И как переживет это девчонка? Как я ей в глаза-то теперь посмотрю?
Распахнулась дверь, раздался такой знакомый мне веселый перебор каблучков, который казался мне теперь стуком молотка по гвоздям, забиваемыми в крышку гроба, в котором оказалось мое счастье.
- Ой, а как вы догадались? Что, уже познакомились? - радостная, немного запыхавшаяся Леночка ткнулась холодными губами в мою щеку. - Я не думала, что там будет так долго. Вы что, сердитесь на меня? Почему такие лица мрачные? Что-то не так?
- Сядь, дочка, - Лариса положила ладонь на руку Леночки. - Сядь. Нам с Костей нужно кое-что тебе сказать.
- С Костей? Так вы уже на «ты»? Быстро!
- Мы всегда с ним были на «ты», Лена. Знакомься: Константин Капустин, мой бывший муж, твой настоящий отец.
Лена медленно повернула голову в мою сторону.
***
Как бы много я дал за то, чтобы никогда в жизни не пережить той минуты! Не видеть огромных Леночкиных глаз, ее враз побледневшего лица. Мир обрушился, солнце померкло, сердце обожгла дикая боль, в глазах поплыли цветные круги и звезды, но я встал и, не прощаясь, вышел.
После бессонной ночи я, насквозь пропахший корвалолом, едва приполз в редакцию и с каким-то облегчением увидел, что Леночкино место пустует. В этот день моя бывшая невеста и неожиданно обретенная дочь не пришла на работу, Филиппыч сказал, что она подала заявление на увольнение.
Я абсолютно не мог сосредоточиться на работе, тупо перекладывал на столе бумажки, бесцельно гонял курсор по экрану монитора и к концу рабочего дня выклянчил у шефа недельный отпуск за свой счет: уехать к черту на кулички, к дьяволу в зубы, только вон отсюда! Вон!
4. Грибы глухомани
Правда, уехал я не так далеко — в соседнюю область, в Синеболотово - деревеньку из трех домов, где жил мой знакомый — Семен Свистунов, лесничий. Там в лесу, на вольном воздухе, в маленьком доме, стоящем на высоком речном берегу, я решил немного прийти в себя, собраться с мыслями, успокоиться.
Да, если бы у меня была вторая жизнь, я бы провел ее именно здесь, в забытой людьми и богом Синеболотовской поскотине. Целый день сыпал мелкий, похожий на серую мякинную пыль дождь, но я бродил по весеннему лесу, по кишащим утками и куликами болотам, прыгал по кочкарникам, синея от жгучего холода, переходил вброд ледяные еще ручьи и речки. Смотрел, дышал, слушал. К вечеру, вымотанный вдрызг, грязный и мокрый я приплется к Семену.
Семен сидел около дома под навесом, шевелил кочережкой угли в маленькой печурке, на плите которой скворчало в сковородке мясо.
- Ну и где ты стоко шорохался? Третий раз еду грею, - пробурчал Семен, вставая мне навстречу. - Сухое переодень, там дома найдешь на лавке, и давай сюда, поужинаем.
***
- Ну и че тама у тя случилось-то? - спросил Семен после того, как мы, выпив уже по второй рюмочке самогонки, хорошенько закусили жарким. - Че примчался-то?
Я поковырял алюминиевой вилкой мясо, отодвинул миску.
- Тут такое дело, Сема: познакомился с хорошей девушкой, и уж было собрался жениться, как оказалось — ты не представляешь! - оказалось, что она — моя дочь!
- Да ну! Точно?
- Сто процентов. Вот, очухаться никак не могу. Столько лет ничего не имел с женщинами — случайные подружки не в счет - а как по-серьезному что-то наклюнулось, так вот, на тебе.
- Да, брат... Круто сюжет закручен! - Семен покачал головой, чпокнув пробкой, открыл бутылку, разлил по третьей. - Но ниче: главное - вовремя все наружу выплыло. Че было бы, если бы ты опосля свадьбы это узнал? Или когда ей ребеночка заделал? Тогда — да... А эту рану, - Семен постучал кончиками пальцев правой руки по груди в области сердца, - время помаленьку залечит. Опять же смотри: детей у тебя раньше не было, а таперя — есть!
- Да, это верно. Дочка. Красавица, умница.
- О! То-то! А за это и выпить не грех! Ну, поехали! - Семен поднял стопарик.
- Поехали.
- Ты знаешь че, Капустин, - Семен отодвинул от себя пустую стопку, забросил в рот кусок мяса и с хрустом начал жевать, - знаешь че: держись-ка ты от энтих баб подальше. Одни проблемы от их, долгополых. Вот у меня прошлым летом, где-то в конце августа история с бабой приключилась — до сих пор, как вспомню, волосы дыбом! А вроде не пужливый, в лесу живу, всяко повидал: и медведь меня драл, и браконьеры стреляли, и в низовой пожар попадал. Но такого не довелось видеть, право слово, не довелось.
Семен достал из лежащей на столе пачки папиросу, встал, открыл дверцу печурки, подкатил кочергой головешку и прикурил, левой рукой прикрывая лицо от жара. Вернулся к столу, затянулся, долгим выдохом выпустил изо рта дым. Я молча ждал.
- Ну дак вот: тогда я по грибы намылился. И черт меня дернул, а может, наоборот, бог дорогу указал, поехать к Петрухиной елани. Прошлым летом дожжей в наших краях мало выпало, а там, возле елани, место низкое, сырое, грибы должны были быть. Я сто лет там не бывал, делать там нечего: глухой угол — отсель километров двенадцать по прямой будет, зверья нет, ягодников тоже. Дорога туда, правда, имеется — на старую лесосеку. Ну как дорога: проехать-то можно, токо не на любой машине, вседорожник еще проползет, а на «Жигуле» или «Москвиче» делать нечего: засядешь на первой сотне метров. Ну, а мне че — у меня «Нива» новая. Попер.
А туда ежели ехать, то отсюда сначала по шоссе надо, потом на сто шестнадцатом километре направо свернуть. Ну, свернул. Смотрю, а по дороге-то этой, видать дня за три-четыре до меня кто-то ездил — след от машины свежий, трава примята, кусты какие поломаны. «Ну, - подумал, - ладно. Если народ ездеит, знать, есть за чем. Посмотрим, может, и я грибов наберу.»
Добрался до поляны, остановился, ведро взял и пошел по краю. Сразу стайку маслят нашел, молоденьких, сопливеньких; потом сыроежки попались, красноголовики. Короче, были грибочки. Хожу, значит, режу, душа радуется — люблю я такую охоту, как вдруг слышу как будто стонет кто-то. Остановился, сделал уши топориком — тишина. Только хотел дальше идти, слышу снова: «О-о-о...».
Осмотрелся: еж твою медь! метрах в десяти от меня к толстой елке баба привязана! Скотчем от шеи до пяток примотана, голова лохматая токо болтается. Я ведро бросил, подбежал, скотч разрезал, бабу подхватил, на землю положил.
Ой, Капустин, ты бы видел, какая она страшная была! Комары да мошка все лицо сожрали — живого места нет — мясо одно, вместо глаз — токо щелочки, волосы и одежа в смоле. Живодер этот, который бабу прикрутил, скотч не туго замотал, видать, специально, чтобы мучалась дольше, поэтому руки-ноги у ей не затекли, не отмерли, опухли токо.
Сколько она так стояла — неизвестно, но не один день, точно. Я ее по щекам похлопал, а она мычит, глаза закатила — без памяти была. Ну че — побежал, «Ниву» поближе подогнал, бабу эту в машину еле как затащил — здоровая она была, наверно, ростом с меня, а то и выше и полная такая. Воду ей стал в рот лить, вроде как сготнула сколько-то. Ну, я по газам - и в город, в больницу.
Потом из милиции парни приезжали, место смотрели, меня расспрашивали. Один даже из них сказал, что, мол, это я сам бабу привязал. Помурыжили меня маленько, воровское мое прошлое припомнили, потом по следам машины определили, что не я там смертоубийство затеял. Кражи — это одно, да и то — дело давнишнее, я уж лет десять, как в завязке, и на мокруху я и раньше бы ни за что не пошел, ни за какие деньги, а сейчас, когда по совести жить начал, — и подавно.
И знаешь, че? Когда менты там по лесу лазили, то еще одного человека привязанного нашли. Только мертвого уже, скелет один. По одежде — мужик. Года три он там висел, а может, и поболе. Документов ни у бабы, ни у скелета не было. А у бабы спросить никак невозможно: она в себя так и не пришла. Ее в областную психушку положили. До сих пор, наверное, там.
Видал че, Капустин? И в лесу, в самой тебе глухомани тоже покою нет - садюга завелся — к такой лютой смерти людей приговаривает!
- И когда, ты говоришь, ее, женщину эту, нашел?
- Дак в августе, в самом конце, тридцатого, кажись. Или двадцать девятого?.. Не, тридцатого, точно!
Семен встал, стал складывать посуду в пластиковый тазик, как бы давая понять, что ужин закончен и пора на боковую.
Я тоже поднялся из-за стола.
- Помочь тебе с посудой?
- Не, я все это водичкой залью, порошка туда сыпану, а завтра с утречка помою. Иди в избу, там за печкой тебе постелено.
- Семен, ты подбросишь меня завтра до шоссейки?
- Че, уже нагостился? Вроде бы на несколько дней хотел.
- Хотел. Не обижайся — передумал. Вспомнил, что кое-какие дела еще надо сделать. Так подбросишь?
- Не вопрос, Костя. Жалко, что срываешься, здесь народ редко бывает, иной раз поговорить, когда душа горит, не с кем.
- На осеннюю охоту жди. Тогда уж точно — наговоримся.
5. Она!
Я негромко постучал в дверь, на которой была привинчена табличка с несколько позабавившей меня надписью: «Глав. врач психо-неврологического диспансера Т.А. Нервная». Я приоткрыл дверь и заглянул в образовавшуюся щель:
- Разрешите войти?
- Прошу! — звонко прозвучало в ответ. - Простите, вы к нам по какому вопросу? - из-за стола, навстречу мне вышла невысокая полноватая женщина в белом халате.
- По личному.
- Садитесь, пожалуйста, - врач указала мне на стул, сама вернулась на свое место за стол. - Слушаю вас!
- В прошлом году, в конце лета, исчезла моя близкая знакомая. Мы объявили в розыск, но в нашей области найти ее не удалось. Я случайно услышал, что в ваш диспансер поступила больная без документов, и хотел бы знать, не наша ли это Нина. Вот, посмотрите, - я вынул из кошелька фотографию Нинуси, которую всегда носил с собой с момента ее исчезновения.
Т.А. Нервная взяла фото из моих рук и повернула его к свету. Потом надела очки и снова внимательно всмотрелась в фотографию, то поднося ее поближе к лицу, то чуть отодвигая.
- Вы знаете, очень похоже, что это — ваша пропавшая знакомая. Хотя здесь, на фото, она с пышными волосами, с макияжем, в нарядном платье, а к нам она поступила избитая, в ужасном физическом состоянии. Волосы пришлось сразу же сбрить — из-за смолы они сбились в один сплошной колтун, прилипшую одежду отмачивали от спины спиртом... После пережитого ею стресса и очень сильных психотропных средств, которыми, видимо, напичкал ее преступник, она даже не могла назвать своего имени, не знала, что с ней произошло, как она оказалась в лесу. Сейчас дела идут на поправку, она уже разговаривает, правда, неохотно и мало, на вопросы о прошлом не отвечает. А впрочем, она пациентка спокойная, ей многое разрешается: посещать общую столовую, гулять во дворе.
Т.А. Нервная подошла к зарешеченному окну и жестом пригласила меня сделать то же самое.
- Смотрите, да вот она!
Я встал рядом и глянул в окно. На скамеечке, стоящей возле сплошной кирпичной стены, сидела очень пожилая женщина в сиреневом больничном халате и тапочках со стоптанными задниками. Худое бледное лицо, запрокинутое к солнцу, седые короткие волосы, закрытые глаза... Нет, ложная тревога: у Нинуси, несмотря на то, что ее возраст приближался к полтиннику, не было на голове ни одного седого волоса. Да там, на скамейке, совсем старуха, лет семьдесят ей, наверное... Нет, похоже, зря я подорвался и людей побеспокоил, от дела отвлек.
Я хотел было уже отойти от окна и попрощаться с врачихой, как женщина на скамейке повернула лицо в нашу сторону и распахнула глаза. Ни у кого на свете не было таких глаз — огромных, темно-серых, почти антрацитовых. Только у Нинуси. Только у нее!
- Она! Нинуся! - выдохнул я и в каком-то сумасшедшем порыве крепко обнял по-девчоночьи ойкнувшую Т.А. Нервную и чмокнул ее в слегка припудренную крепкую щеку. - Она! Спасибо вам!
6. Дебит - кредит
Ну, вот дело и подошло к концу. Подведем итоги.
Что у нас в плюсе? Нашлась Нинуся, Маришку спасли от, скорее всего, неминуемой гибели, у меня появилась дочка и сбылась мечта моей мамы о внуках.
В минусе: скелет мужчины в лесу оказался Лениными останками, убийца Красавин бродит где-то живой и здоровый, о Нинусином выздоровлении пока и речи нет, с дочкой еще предстоит наладить нормальные отношения, а я все еще хожу в холостяках.
Хотя, может быть, мое холостячество - это и не минус вовсе? А?
2011 г.