БРИЗ...
Не ради ссоры, норади истины!
Литературный,
– Это в пятидесятых надумали синтезировать искусственный белок. Вавилова уничтожили в Сталинских лагерях, как это делать не знают. Академик Лысенко: «Я!». Думает, применю, как обычно, мичуринский метод. Скрещивание пшеницы с амброзией. Чтобы на всю страну - и сразу по всем кучерям! Разрабатывали, разрабатывали, – ночью испытание, а наутро ни испытателей, никого. Уборщица: «Откуда кучки мусора возле каждого стола?» – выметает и удивляется…
Санька Солнышков...
Слушай, а что за болезнь такая, хренальная?
– Где ты такое слышал?
– Студент сказал.
Самая острая шутка для лежачих больных.
– Эй! Хорош притворяться! Вставай!
С детской палаты перевели малыша. Он в больничном халате, голова обмотана женским белым платком.
– Ну, как дела тёзка? Ты ходил в физкабинет?
– Да. Нет.
– Что, не ходил?
– Я один раз только ходил!
– Смотри, ходи. Надо успевать. Смотри, не зевай. А чего тебя во взрослую перевели?
– Я там падал!
– А что у тебя болит?
– Здесь гной, – тычет рукой на обвязанное горлышко.
– Ты, посмотри! У ребёнка, как заправлено, а у тебя?
– Да, это ты безобразие ты! – соглашается Леха моряк.
У ребёнка поболело немного, а сейчас уже не болит. Вот что отличает старость от молодости. Молодость пугается, но не боится. Старость не пугается, но боится.
– А это, что?
– Конфеты.
– А кто тебе дал? – это медсестра спрашивает.
– Мама.
– Так это печенье! Ну, зачем оно? У нас здесь и так два раза в день дают печенье. Скажи маме, чтобы она не приносила. Хорошо?
– Хорошо.
– Может быть, ты сейчас скажешь?
– Нет, она уже уехала.
Кальция пантотенат и пагманат кальция. Кальций впереди и кальций сзади. Получается, что пью кальций кальция. Один другой догоняет.
– Этот, что на пол плевал во время операции. На хирурга и на медсестёр. Посоветовала сделать ему вторую операцию, так он неделю со мной не разговаривал! – медсестра деду Илье.
Санька Солнышков, Юрка и Сашка, сын хирурга.
– Александровск-Сахалинский знаете? Шлях, где каторжан гоняли. Музей там. Вот я из Южно-Сахалинска туда. Только с парома порт Ванино на дизель поезда «Холмск – Южно-Сахалинск», слез, смотрю, военный на перроне с матюгальником. В защитно-полевой форме. Кричит в рупор: «Кто на экскурсию, кто на экскурсию?! Александровский шлях, Александровский шлях!». А рядом два сержанта. В сине-черной форме. Сейчас у них серая, а тогда чёрной синяя была. И сразу ко мне: «Хочешь на экскурсию? Десять рублей штраф». «Мне? Хе, х-хорошо. Отлично!». У-у, вот это, шлях! Вот это, Александровский! Вот у нас, сколько в палате коек? Шесть. А в коридоре? Семь. А там палати! Хоромы! Целый музей! Кандалы, цепи, колодки деревянные на шею, на ноги. Всё, как у людей. Нары, стены, исписанные посетителями. «Здесь сидела казачка Сонька Золотая ручка!», «Здесь бывал великий писатель Чехов!». А нужно драить эти кандалы и цепи каждый день. Чтобы не заржавели. А с деревянных колодок пыль. Только стряхивать нужно, а не вытирать. А я взял и тоже рядом надпись: «Здесь был Санька Солнышков!». Не были? Чего смеетесь? Это у нас коридор и палаты. А там хаты. «Мне? Хе, х-хорошо. Отлично!». Вор в заке. Турник – пять двадцать пять и пять! Меня в блатную, раз! Там всё схвачено! В самую блатную, по блату двадцать человек – на семь нар. Вот, сидят. Чётки знаете? А у них, вместо чёток, вот так. Сели – руки на пупе. Мизинец, безымянный, указательный, средний сцепили, а большие пальцы меж собой вокруг: туда-сюда, туда-сюда! И я: ексель-моксель, ексель-моксель! А конвоиры: кто посуду, кто кандалы-цепи драит, пыль с колодок деревянных. Кто, что. Начальник, сам за еду расписывается и получает. Ха-ха ха-ха-ха!
– Сочиняешь-ты всё ты! – Лёха-моряк Саньке Солнышкову.
– Я сочиняю?! Где не был, то я не могу рассказать. А где был, могу. Понятно? Москву не знаю. Только вокзалы, туалеты, и Красную площадь. Бюсты там. Так почему-то я рассказываю…
Дед Илья.
– Зила на буксир. Застряла на подъезде к Серебряному. Вытащил. Трос начал отцеплять, встал одной ногой между тросами. Только за крюки буксирные взялся, начал снимать, как газанёт назад! Трос внатяг между ноги и схлестнулся. Тот: «Ой-ой ой!». А что уже, ой-ой? Всмятку! В больницу почти полдня добирались. Грязь, буксует. Думал: уже всё.
Интересные скачки. Вечером тридцать семь и семь, утром тридцать шесть и четыре. Деда Илью на следующей неделе выписывают. Его как будто преобразили. Повеселел. Нога подзажила. Жена его:
– Нет, ничего не оставлю! Верю в приметы. Лучше я потом вам привезу.
– Нет, ребята, всё равно все танцы начинаются и заканчиваются вальсом. Я ещё спляшу!
Дай поедем мы с тобой,
Мой конь уже в упряжке.
Дай поедем мы с тобой,
Мой конь уже в упряжке.
Дай поедем мы с тобой:
Две бурых на пристяжке,
Пыль взыму над собой.
Дай пое –
Дай пое –
Дай поедем мы с тобой!
– Ну вот, в первый раз, песня.
Дай бог деду Илье здоровья. Сорок пять дней на растяжке, пятнадцать дней в гипсе и ещё месяц будет дома. Что интересно, больные лежат подолгу. Нет спешки такой, как на материке: десять дней и всё. Хирург знает, что если воспалительный процесс здесь на острове, то операцию нельзя делать. Талант…
… Медсестра.
– Ты, как ребёнок! Знаешь, выходной, и не можешь запастись лекарством.
– Сестра же должна оставить!
– Ага, возьми!
– Ну, чего ты мучишься? Я уже везде обыскалась, нету. Сейчас, ещё схожу в скорую помощь.
Через час нашла полбутыли, принесла. Фурацилин.
– Не пробовал? Вроде без соли.
– Нет ещё.
Малыш ходил-ходил, персик ему дали, носил его, вертел в руках. Под вечер начал им играть. Стукал персиком себя по лбу и с восклицанием: «Дух!», валился на кровать. Перед сном замотал его в целлофановый пакет и спрятал в тумбочку.
– Ты чего делаешь?
– Персик кладу.
– Да у тебя же его тараканы съедят!
– А по нём уже паук прополз.
– О, паук это не страшно. Страшней, когда тараканы. Толик, вынь косточку, чтобы не испортился. Быстро, и спрячь. Заверни в целлофан.
Вечером медсестра.
– Толик, а где твой персик?
– Я его в пакетик завернул!
– В целлофан-ты завернул ты, и в тумбочку ты спрятал-ты, – поясняет Леха моряк.
– Да ты, что?! Толик, деточка! Он же у тебя сгниёт. Достань и съешь. Ой, я боюсь! Я один раз так сохранила: так отравилась. Помой и скушай.
– А где помыть?
– Так ты ещё и не мыл?
– Нет.
– Где руки моешь, знаешь?
– Да.
– Вот там и помой, понял?
– Ага.
Пошёл.
– Я не буду генералом, я буду десантником! Опа!
Чего Санька Солнышков надутый важный такой ходит? Даже в палату к себе целый день не заглядывает. Зазнался что ли?
– Да со студентом опять. Тот пошутил, что в Туруханске проездом, видел надпись на дорожном указателе: «По этому тракту шли на каторгу Санька Солнышков и Иосиф Виссарионович Сталин!». Обиделся.
– Я этим Сталиным не верю! У меня такая мания. Я ещё подумаю, такое! Я ещё посмотрю, что такое всеобщая совесть народа.
– Ха-ха-ха-ха-ха!
Градусники приносили?
– Приносили ты, температуру-ты одеяла ты измерили-ты.
Малыш.
– Я не буду генералом, я буду десантником! Он с самолёта прыгает, а генерал пешком ходит!
Дед Илья Юрке:
– Всё хочу посмотреть на дыру, через которую ты летел. Жена ходила, смотрела, а я всё никак.
– Чего там на неё смотреть? Её через окно в спортзал школы видно. На потолке такая, здоровая. Там нужно плакат, что провалился потолок.
– Это, что! Я с крыши провалился с потолком! – Санька Солнышков, – И ничего! Только шишка на лбу...
Дед Илья:
– То-то я смотрю, ты такой смешной...
– Так это же тоже, когда на крышу в школе полез. Хе! девчонки думали: не смогу...
– Дед Илья два месяца уже здесь, четыре операции! Ни разу не видел, чтобы он плакал. Стонет, когда обезболивание проходит, да матерится.
– А фронтовики все так. Я своего отца только два раза – плачущим. Когда его мама умерла, бабушка наша, и, когда, в первый раз, песню «День победы порохом пропах» по радио исполнили.
Медсестра Толику малышу.
– Что это такое? Замазюченные, завозюченные! Ну и штаны! О-е-ей! Дети вы дети! Скоро поеду внука на материк нянчить.
– Так Вы уже бабушка? Завидую вашему внуку.
– Да? А чего так?
– Мы так и не увидели своих бабушек, дедушек...
Дед Илья:
– А у меня внуки рядом, так хоть бы один вспомнил, проведал. Что нужно им, бегут. А чтобы просто так, нет.
– Что, не скучают?
– Какой там скучают!
– А мы завидовали, у кого бабушки и дедушки рядом.
– А чего ж не проведывали?
– Письма на материк писали: «Скучаем! Обнимаем, целуем». Писали каракули. Старались, чтобы чисто и красиво. По маминой линии – в войну, от голода. Папина, когда во второй класс...
– Так ты и бабушек не видел?!
– А Вы как думали?..
* * *
Как будто падают телеграфные столбы. Какой-то катаклизм. Небо тускнеет, сгущая темноту. Многие, и я в том числе, наблюдают за этим явлением с ужасом. Вижу, как провода с оглушительным треском разрываются между падающими столбами. Переплетаются между собой, искрят замыкаясь. По ним стремительная пылающая электродуга несется к деревянным строениям. Боюсь, что будут пожары. Небо совсем тускнеет. Делится как бы на два спектра. С одной стороны – темно фиолетовое ночное, с другой стороны – светло голубое дневное. Какие-то исполины, полукаменные, скользят прямо на меня. Пытаюсь спрятаться, но спрятаться некуда. И речь: «Мы фиолетовые бабы. Мы вас не тронем». Стою перед одним из них. Шелест, мягким голосом звуки: «И вечность – иероглифом на глиняных колоссах».
Никогда не подозревал, что в водной космической среде летают такие же мухи, подобные летающим в воздухе. Крылья прозрачные. И именно крылышки, а не плавники. Вода прозрачная – жёлтая – солнцем освещенная. Интересно, в каких мирах.
Три битвы из старины, три поединка. Последний – на каменистом берегу реки. Улыбающийся здоровяк в шлеме и кольчуге. Симпатичное, почти мальчишечье лицо, каштановые волосы, серо-голубые глаза. Мягкая доброта. Удивляюсь, похожестью на меня. Но кажется – это девушка в воинских доспехах. Помогает старцу взойти и сесть на трон и вызывает нас на бой. Из нашего лагеря, кто-то собирается с ним (ней) сразиться. Но он (она), не ввязываясь в бой, обращается, улыбаясь старцу, и к нам с речью. В речи превалирует грассированные, журчащие, мягкие, звонкие звуки... Он (она) безоружен (безоружна). Только добрая приветливая улыбка…
Девушка миловидная. Волосы каштановые, вьющиеся. Глаза выразительные каре-голубые. В ярко-фиолетовом платье без талии. Полы платья пирамидально – от плеч. Смуглое чистое лицо. На щеках ямочки. Улыбается мне. От неё посыл ярко-солнечным всплеском. Как цветок. Лепестки правильной овальной конфигурации. Напоминают сердечки. Их множество. Большие и малые – мчатся ко мне чередующимися импульсами, наполняя меня светом любви. Луч лучи…
Вечером. Яркое, горячее, вдохновляющее, всепроницающее, сочетающееся с восторгом. Втягивающе толкающее, говорящее о близости. Только, или точнее, определяющее личность, с которой тебя должна свести судьба...
* * *
… «Трах! Бах! Поехали! Ура! Наши берут! Чух! Ду-дух! Прям! Бам! Бале! У-у-у, чу-чух! Вай-вай-вай-вай-вай! Ииии, пламк плямк-плямк! Ба-ба-ба-би-буй чу-чум! Ррррр, ииии, ооооооо, а, ка-ках!».
Заглянул, что же малыш такое рисует, так озвучивая. Какая-то топографическая вереница линий. Семь или восемь кружков и куча беспорядочно нарисованных на тетрадке зигзагов, один на другом.
Носовой платок бросил на стенку, и он неожиданно прилип.
– Простуда ты! – определил Лёха моряк. – Что ты делаешь-ты? Ну-ка, отдери-ты и положи-ты на батарею ты, пусть ты сохнет-ты. А босолапки ты, как ты одел-ты? Они ж у тебя ты на разные-ты ноги ты!
– Я неправильно одел.
– Во-во, переобувайся ты.
– Теперь глядите, что, люди! – раз и прилепил платок себе на лоб.
– Вот это правильно! – одобрил дед Илья. – Так-то лучше. Давай твою книжку – раскраску. Посмотрю, что за сказки сейчас вам рисуют.
* * *
ИЗ ДЕТСТВА
Средь ночи Кто-то напугал меня –
Как вертолёт из, поднималася искринка.
Я поигрался, – не ловя
Ладонь подставил, – это, да.
Вильнула – вверх!
Вниз вбок – пушинкой!
И нет картинки. Во мне – искринка.
* * *
… Сестра не гасите свет, а то малыш без света падает с койки.
– Ладно, только тишина.
Только ушла, все уткнулись в книги. Изредка постанывая, переворачиваясь, меняя положение поудобней. Только дед Илья философски крякнул:
– Хорошая сестра. Другая бы… – и, не досказав, как поступила бы другая, покряхтев, продолжил рассматривать книжку сказку-раскраску малыша. В наступившей тишине слышно было, как дружно перелистывались страницы. Нарушил тишину возглас малыша:
– Бабочка пролетела!
Все молча, посмотрели на него, но бабочку не увидели и опять уткнулись в книги.
– Ещё одна пролетела! – заявил малыш, спустя некоторое время. Все опять посмотрели на малыша, но так и не увидели. Заметил дед Илья:
– А ну-ка, ты поближе, хлопни! – попросил он Юрку.
– Где? – не видя ещё, тот отложил свою книгу в сторону.
– Да, вон! – махнул рукой на тумбочку рядом с его кроватью дед Илья.
Юра привстал, развернулся и стукнул рукой по тумбочке. Из-под его руки взлетел мотылек. Пропорхал к дверям и нагло уселся на дверную ручку. Все стали рассматривать дверную ручку. Лёха моряк соскочил с кровати и ринулся к дверям. Дед Илья также откинул своё одеяло и полуприсел. Откуда-то из-под складок его одеяла взлетел ещё один мотылек поменьше. Мотылёчик. А следом несколько таких же. И, поколбасившись над постелью, вновь уселись на одеяло.
– О-о-о! – глубокомысленно выразил не то удивление, не то удовлетворение происшедшим дед Илья.
– У вас ты, одеяло ты верблюжачье-ты! – пояснил такой массовый вылет целого выводка моли, Леха-моряк.
– А чем они питаются?
– Шерстью-ты.
– О! Как пожрут, нужно переловить.
… Мотыльки наелись. Кружили по палате. Все дружно начали их отлавливать. Хлопая, стукая, брякая, подпрыгивая на кроватях. Дед Илья, Юрка, на одной ноге. Пришла медсестра и выключила свет.
– Ну вот. Почитали. Ну и сказки?! Что за сказки детям рисуют современные писатели! Машенька заблудилась и к кому только не попадала! От медведей сразу к курам! Приютили Машеньку куры. Пригласили в курятник. Вошла Маша в курятник, только залезла на жердочку, а петушок как наскочит! И сделал Машеньку курочкой! – глубокомысленно произнес дед Илья. – Ничего не понятно, чему детей учат. То ли дело классика. Там всё понятно, все умно, – немного помолчав, покряхтев, переворачиваясь в постели поудобней, – Только вот не пойму, почему монах отшельник в произведении Льва Толстого, когда захотел женщину, себе руку топором отрубал?
– Ха-ха ха-ха-ха! – расхохоталась медсестра, оставляя дверь приоткрытой.
– Лёш, будешь выходить, прикрой дверь, а то свет в глаза. – полоска света из коридора падала прямо на лицо деда Ильи. На подушку. Лёха моряк собирался выйти и уже стоял возле дверей с сигаретой в руках.
– Нужно и форточку закрыть! – не угомонился малыш в ночи.
– Ну да, чтобы совсем изжариться.
– А то я могу простыть!
– Ага, днём возле моря носился, не боялся простыть, – рассердился дед Илья, днём тоскливо наблюдающий в окно, как малыш с сынишкой кого-то из медперсонала гарцует возле моря.
– Вот я всё время дышу открытым носом и ртом, – обвинил себя малыш.
– Открытым носом и ртом? – задумался дед Илья. – Что-то я впервые слышу.
Все молчали. Мимо окон проехала машина.
– Это папа приехал! – заявил реагирующий на все звуки в ночи малыш.
– Ага, среди ночи, папа, – подтвердил такую его догадку дед Илья.
Малыш утром обрадованный забегает в палату, «Мама приехала!», и сразу в тумбочку. Оттуда – полотенце, пакет целлофановый.
– Одна?
– Не, не одна!
Радостный примчался с полными пакетами и этим же полотенцем. Уложил в тумбочку печенье, конфеты и убежал, не расставаясь с полотенцем. За два часа он прибегал и убегал раз шесть-семь и, наконец, пришел зарёванный, упал на койку и разразился в безутешных рыданиях.
– Ну, вот. Приехала мамаша. Расстроила малыша! – недовольно бурчала зашедшая следом сестра-хозяйка, пытаясь его успокоить. – Ещё говорит, пусть к окну подойдёт. Лучше бы не ездила.
– Ну, ты нашла, за что корить! – возмутилась медсестра, – Это же мать! Мать, да, чтобы не проведала своего ребёнка? Нельзя так говорить. Ты же сама мать. Ну, Толечка, успокойся, – попыталась также его успокоить. – Ну, успокойся...
Шепчет ему на ухо, – Я завтра поговорю с доктором, он тебя вылечит, мы позвоним маме, и она приедет за тобой.
Но он развернул носовой платок, разглядывая, водит по нему пальчиком, а сам рыдает. Почти час проплакал, так и уснул.
В этот день вечером приехал снова его отец. А спустя час позвонила мать.
Увидеть своего малыша в больничном окне плачущего, что-то у меня в горле першит и глаза...
Дед Илья отвернулся к стенке…
… Пап, а где кончается Вселенная?
– Нигде не кончается.
– Как это? Вот если я пойду по прямой по одной линии?
– Там, где она кончается, начинается то, в чём живет эта Вселенная. А то, в чём живёт – тоже в чём-то...
– Вот, так я и думал! Она, как большой человек, а мы в нём!..
Южно-Курильское ЦРБ, 89 год
Остров Кунашир