Банная драма

Дина Гаврилова
1962 год.

Вениамин Сорокин появился в  Мало-Менеузе* сразу после войны и как-то незаметно прибился к бездетной вдовушке.   Вошёл примаком в  дом тестя. Не брал в руки ни лопаты, ни топора,      вешал  ружьё на плечо и уходил на весь день – стрелять голубей или зайцев.   Бывший фронтовик занимался мелкой коммерцией.  Закупал  на базаре в Аксаково по дешёвке мешок семечек, сушил их в печи и сбывал по гривеннику за стаканчик. Покупатели сами бегали к нему за товаром домой.

За пятнадцать лет Винька  так и не сподобился поставить свою баню и потому они с Лизкой  по субботам  ходили мыться к тётке в Анаткас**. 

Октябрьские дожди лили всю неделю и  превратили гладь деревенских улиц  в непроходимое вязкое месиво. У родственников жены банька  как терем расписной: брёвна ровненькие, полок и лавки как игрушечные. А каменка выложена из чистого песчаника. Такой камень  никогда не рассыпется, сто лет простоит. Не баня, а мечта.   Продрогший Винька    залез на полку, плеснул горячей воды на раскалённую каменку и сладко растянулся  всем своим естеством на широких, деревянных досках. Благодать! Он  чувствовал себя как именинник, которому неожиданно поднесли  банку самогона. Не часто он попадал на первый пар. По обыкновению,  мылись они последними, в едва тёплой баньке.   Сегодня же Володька допоздна варил кашу поросятам на ферме, а бабы евоные возились по хозяйству.

Жена нежила  сухое, костлявое тело в облаке пара и неторопливо  расплетала жиденькую, как козлиный хвостик, косицу. "Вся красота бабья  в волосах"– считала она,  старательно втирая  берёзовый дёготь в чёрные реденькие волосья, с тем, чтобы  гуще росли.   
Муженёк в последнее время  будто  и не замечает её вовсе. Прежде ласточкой  называл, разговоры разговаривал, а теперь нос воротит. В одну койку  не ложится. Завёл  борзых, как какой-то барин  и возится с ними, как с малыми ребятками. Ест с ними, спит    на пуховой перине. Своих-то деток  бог им не дал. Эти зубастые твари дороже ему родной жены. А она  бедная  на печке ютится. Она с досадой осмотрела свое дряблое тело. Подлая это штука, старость! Подкрадётся незаметно. И беспощадной рукой притушит блеск  в глазах, разрисует морщинами лицо, иссушит грудь, превратив  волнующую упругую плоть   в  сушёную грушу.   

Винька страстно любил париться и хлестал себя веником так, что сколоченная из сосновых досок лавка скрипела и ходила ходуном под его могучим телом. Кряхтя от удовольствия, он   приговаривал по-русски:
–Горяча! Горяча!
Супружник  козырял   непонятными для неё  словечками к месту и не к месту. В деревне    русский знали только бывшие фронтовики.
 Лиза   едва понимала чужой язык, но смекнула,  муж хочет поддать парку. Она  с готовностью  зачерпнула  ковшик  горячей воды и протянула мужу.
Винька окатил себя  водой и заревел как бык:
–А–а–й!Ду–у–у–ра! Убью–ю–ю!   
 
Бабёнка, не успев прикрыть свою увядшую срамоту   даже берёзовым листиком, выскочила из бани и   побежала по грязным лужам, сверкая голыми пятками прямиком  в дом к тётке. Следом   нёсся разъярённый муж с веником и ковшиком в руках.
Лизка пощады от  благоверного не ждала.   Взрывной как порох муженёк,  в минуты гнева  себя не помнил. На войне его здорово шандарахнуло. Осколком ушибло голову.
 
Отчаянный крик   "убивают" нарушил семейную идиллию Петровых. Родственнички мирно коротали  субботний вечер. Глава дома, крепкий, смуглый Владимир, лет тридцати сидел в тельняшке за столом  и наворачивал румяные  блины. Его  половинка, белолицая, пышнотелая молодка, обнажив крупную, налитую грудь безмятежно кормила  годовалого сынишку. У печи орудовала   тётка. Проворная старушка ловко, как фокусник,  подбрасывала  блины на раскалённой сковородке.

Растрёпанная Лизка с грязными подтёками  берёзового дёгтя   на лице  и зеленовато-синим отливом на  теле предстала перед почтенным семейством во всей пугающей "красоте".      

Следом за ней  в избу влетел здоровый, волосатый, как боров  Винька с ошпаренной физиономией.
– Ты ж меня живьём сварила!– замахнулся он  на жену.
 Трёхлетний хозяйский сынишка, увидев страшную старуху, громко заревел  и спрятался за мамку.

– Я по-русски не белмес! – юркнула за  спину Володьки  худенькая, маленькая,
 Лизка.– Думала, он воды горячей просит!
 Бабе     до слёз было жалко беднягу, но она опасливо косилась на малиновый волдырь,  который на глазах наливался  от кончика большого носа до чёрных кустистых бровей.

–Не хотела она! Мокрая курица!–  подскочил  Винька к хозяину, за чьей широкой спиной затаилась  подлая жена. – Я с войны без единой царапины вернулся!  А эта кошка драная меня чуть на тот свет не отправила!
– Спасите! Убивают!– истошно вопила "мокрая курица", ловко увёртываясь от прицельных ударов мужа.
–Дура ты! Дура и есть! – норовил достать  черпаком тот юркую, как ящерицу жену.
Неожиданно  она пригнулась и шмыгнула под стол. Ковшом  по макушке получил хозяин.
 – Смотри, куда целишься, охотник хренов! – подскочил  тот с места.
 –Сам дурак!– почувствовав себя в безопасности отважно тявкнула Лизка из -под стола.

– Не лезь под руку, когда мужик свою бабу жизни учит! –  резко оборвал защитника Винька.
"Драться с таким себе дороже, – думал  про себя хозяин. – Этот ворошиловский стрелок пришибёт на месте и глазом не моргнёт.  Мало того, что на войне контуженный, так ещё и "белым билетом" прикроется, если что". 

Пока мужики стояли  друг против друга, готовые в любую минуту пустить в ход кулаки, сообразительная старушка окатила непрошеного гостя холодной водой из ведра:
–Остынь, аспид!
–Твою дивизию!–ругнулся Винька, но как будто опомнился, где находится.
– Бык ревет, корова ревет, а кто кого дерет сам черт не разберет.
 
Лизка, воспользовавшись замешательством, осторожно выползла из-под стола и, сверкнув белоснежными ягодицами, опрометью выскочила из избы.
Колодезная  вода вмиг остудила Вениамина.
–  Виноват, тётенька, – медленно пятился он    к двери,   стыдливо прикрывая ковшом своё хозяйство, а  голый зад–веником.  – Это всё Лизка!  Это она!

– Пусти такого дурака в баню, получишь по башке,  вместо благодарности! – сердито выговаривала старушка.
–Или пулю в лоб, как Колька офицер!  –потирал хозяин ушибленное темечко.– Я ещё легко отделался! Того он  с ходу уложил!
-Дурак не дурак, а ни дня в колхозе не работал! И живёт как сыр в масле катается.

Они  пили  чай в полном молчании.   И только грязная лужа у порога и  отвратительный запах берёзового дёгтя напоминали  о банной драме.



*Мало-Менеуз-чувашская деревня в Башкирии.
**Анаткас- другой конец деревни (чув.,)