20 июня 2001 года я участвовал в Доме дружбы в конференции Общества Россия-Германия с докладами Чубарьяна, Шмелева, Фалина.
С середины июля три недели находился на лечении в кардиологическом отделении госпиталя на Щукинской, а затем десять дней в санатории Кратово. В санатории много общался с В.Б.Барковским.
Участие в Нобелевском симпозиуме в Норвегии на тему:”От эскалации конфликта к его трансформации – хододная война в 1980-е годы”. 17-19 июня 2002 г.
В конце августа 2001 года Л.В.Шебаршин поручил мне выступить вместо него с докладом на Нобелевском симпозиуме в Осло. В октябре я получил официальное приглашение в качестве одного из содокладчиков по шестому комплексу вопросов: “Роль разведывательных служб”. В мае 2002 года я подготовил текст доклада на 25 страницах на тему “Развитие общественно-политического кризиса в ГДР и реакция высшего руководства СССР” и отправил его по электронной почте в Осло.
Симпозиум продолжался три дня, с 17 по 19 июня 2002 года. Мы прибыли самолетом в Осло накануне, 16 июня, и были размещены в уютном и комфортабельном отеле в местечке Лизебю близ известного горного трамплина Хольменколлен. Питание и обслуживание были организованы на наивысшем уровне.
В составе участников было много авторитетных людей, обладавших широким кругозором и конкретными познаниями по обсуждаемым вопросам. Организаторы симпозиума предусмотрели достаточно свободного времени для взаимного общения участников. Была также организована экскурсия на теплоходе по фьорду близ Осло.
Совещания по восьми основным темам симпозиума проходили живо и интересно. Среди выступавших было несколько профессиональных антисоветчиков, которые пытались придать дискуссии конфронтационный характер. Однако они не смогли повлиять на спокойную манеру обсуждения и понизить его высокий профессиональный уровень. Мой доклад и мое выступление на симпозиуме были восприняты с живым интересом.
Я единственный раз в жизни участвовал в мероприятии столь высокого уровня. При этом я свободно владел обсуждаемым материалом и чувствовал себя весьма комфортно. Это были звездные часы моей жизни.
Участниками от России кроме меня были прежний помощник президента Горбачева А.С.Черняев, бывший заведующий отделом ЦК КПСС Карен Брутенц, а также молодой ученый из института всеобщей истории РАН Александр Шубин. Черняев и Брутенц были надменны и высокомерны. Они словно ощущали прежние нимбы над своими головами. Их манера поведения резко контрастировала с манерой поведения высокопоставленных американцев, которые были доступны и просты в общении и не подчеркивали свой статус.
Участникам симпозиума был роздан мой доклад (25 страниц на английском языке)
Развитие общественно-политического кризиса в ГДР и реакция высшего руководства СССР, а 18 июня я выступил с кратким сообщением: “В добрые советские времена популярной в нашей стране была шутливая история о споре русского и американца о свободе слова. Американец утверждал, что в Советском Союзе свобода слова отсутствует, русский не соглашался с этим. Тогда американец в качестве последнего аргумента заявил; “Вот я могу на площади перед Капитолием в присутствии многих людей обругать американского президента, и меня не арестуют.” “Ну и что? – спросил русский. Я тоже могу на Красной площади обругать американского президента и мне ничего не будет.”
И вот в связи с докладами моих коллег Фишера и Эндрю у меня невольно возникают ассоциации с этой историей. Они в остром критическом тоне характеризуют деятельность КГБ СССР и МГБ ГДР, но ничего не говорят о своих спецслужбах. Конечно, они освоили большой массив источников и литературы. Но эта литература в основной своей части имеет специфическую направленность, что снижает ее достоверность. Для меня же было бы более интересным узнать от них, как от инсайдеров, в какой степени для ЦРУ были неожиданными, скажем, события осени 1989 года в Восточной Германии. Существовали ли в ЦРУ прогнозы подобного развития и как они воспринимались высшим руководством?
Г-н Фишер видимо прав в самом общем плане, когда он говорит об опасности, которая исходит от советской программы “раннего оповещения” и от того потенциала, который с ней был связан.Но мы-то воспринимали эту систему, как чисто оборонительную. И называлась она совершенно по-иному: выявление признаков подготовки к внезапному ракетно-ядерному нападению со стороны НАТО на Советский Союз и другие социалистические страны. К тому же в Восточной Германии главная роль принадлежала не “ведомству Маркуса Вольфа”, а третьему главному отделу (радиоэлектронная разведка) во главе с генерал-майором Менхеном. Этот главный отдел отслеживал все перемещения ракет Першинг-2.
Между прочим, и американцы имели свой противовес. Их радио-электронный центр в Западном Берлине позволял им контролировать территорию вплоть до Москвы. Такие же противовесы существовали и в других областях. То есть, боевики и диверсанты имелись не только у ГДР. Кстати сказать, именно в это время в бундесвере разрабатывалась концепция разведывательно-ударных комплексов, которая предусматривала использование разведывательно-диверсионных подразделений в сочетании с новейшими видами вооружений.
Переходя непосредственно к теме своего доклада, я хотел бы сказать, что в связи с положением в ГДР в конце 80х годов мы имели четкое представление о тех тенденциях в ее обществе, которые могли создать угрозу для дальнейшего существования страны. Исходя из этого, в качестве приоритетных для сбора информации определялись четыре круга вопросов:
- развитие “общегерманских тенденций” в обществе ГДР – другими словами, проявление стремления немцев к восстановлению своего национального единства,
- экономические трудности в стране и усиление ее экономической зависимости от ФРГ. Особенно это касалось валютной задолженности ГДР Западу, которая в 1989 году была сопоставима с внешним долгом СССР.
- рост негативного политического потенциала в восточногерманском обществе. Здесь мы систематически изучали настроения восточногерманской интеллигенции и молодежи,
- положение в высшем партийно-государственном руководстве ГДР.
Последнему вопросу придавалось исключительно большое значение. Здесь нашу тревогу вызывал догматизм Э.Хонеккера в вопросах внутренней политики и его враждебное отношение к горбачевской перестройке. Мы внимательно следили также за проявлениями скрытого раскола в верхушке ГДР, обусловленного существованием в политбюро влиятельной группировки, враждебной Хонеккеру, которую возглавлял председатель Совета министров страны В.Штоф. К ней принадлежали около одной трети членов политбюро, в том числе Кренц, Мильке, В.Кроликовский, Нойман, Шюрер и другие. Штоф и его сторонники утверждали, что Хонеккер утратил способность реально оценивать обстановку и не сможет внести коррективы в свою политику, которая ведет к росту социальной напряженности в стране и к ее банкротству. В 1986 году они дважды обращались к Горбачеву с настоятельной просьбой помочь в устранении Хонеккера с руководящих постов, однако советский лидер уклонился от ответа. Последующее развитие в ГДР подтвердило правильность прогнозов оппонентов Хонеккера.
Один из феноменов, который связан с социальным взрывом в ГДР, заключается в том, что он оказался полной внезапностью даже для людей, хорошо информированных о кризисном развитии в этой стране. Осенние события в ГДР 1989 года застали всех нас врасплох и к тому же мы не были в состоянии сразу осознать их масштабы и значение. На мой взгляд, в качестве объяснения можно привести, в частности, три причины.
Во-первых, наше марксистско-ленинское воспитаниеи наша идеологическая подготовка обусловливали завышенные представления об устойчивости социалистического общественного строя. А.С.Черняев сказал это сегодня другими словами: “М.С.Горбачев переоценил приверженность советского народа к социализму.”
Во-вторых, прежние стандарты выхода социалистических стран из политических кризисов подсказывали благополучный сценарий и для ГДР.
В-третьих, в глазах высшего советского руководства произошла несомненная девальвация нашей предостерегающей информации. Из года в год мы сообщали об ухудшении положения в ГДР и предсказывали самые тяжелые последствия. Однако, вопреки нашим предсказаниям, ситуация в республике оставалась стабильной. Видимо, это справедливо и применительно к позиции западныхруководителей. Известно,например, что американский посол в ФРГ В.Уолтерс, который прибыл на этот пост в конце 1988 года, уже в начале 1989 года предрекал скорое падение ГДР, но его прогноз был воспринят в Вашингтоне с недоверием и иронией.
Этот подход наглядно проявился в беседе Горбачева и Кренца в Москве 1 ноября 1989 года, в которой советский лидер сформулировал вывод о том, что вопрос объединения Германии не является проблемой актуальной политики и встанет на повестку дня “через несколько десятилетий”.
Отдельно следует сказать о падении Берлинской стены, особенно в свете все чаще звучащих высказываний, что оно не явилось неожиданным. На мой взгляд, здесь стоит разделять два аспекта. С одной стороны, о готовящемся властями ГДР открытии границы на Запад было известно довольно большому числу людей в высших эшелонах власти в СССР. С другой же стороны не будет преувеличением сказать, что сопутствующие открытию границы обстоятельства, драматизм падения Берлинской стены в одночасье сломали представления о стабильности в Центральной Европе и вызвали всеобщий шок. Учитывая же всю совокупность обстоятельств, связанных с этим событием, и реальную возможность конфликтов с применением оружия, нельзя не согласиться с теми, кто говорит, что произошло чудо, а чудеса потому и являются таковыми, что их нельзя предвидеть.
Вопросы и реплики
- Шубин: считаю ли я правдоподобным рассказ Эндрю о беседе резидента КГБ в Осло с членом политбюро ЦК КПСС Сусловым?
- Хертле: Имели ли противники Хонеккера в политбюро свою конкретную программу выхода из кризиса?
- Остерман: Имел ли Горбачев достаточно ясное представление о ситуации в ГДР? Его удивление в беседе с Кренцем по поводу размеров государственного долга ГДР свидетельствует об обратном. Как складывались у нас отношения с МГБ ГДР?
- Ристе: Как обстояло дело с отбором информации для доклада руководству, где происходили потери полезной информации?
Вульфорт: Можно ли считать , что своими отчетами о нестабильности ГДР разведка нагнетала обстановку?
Ответы:
- Пример, приведенный г-ном Эндрю, звучит неправдоподобно. Ведь между Осло и Москвой не существовало закрытой связи. Однако резидент мог просто направить в Москву срочную шифртелеграмму.
- В.Штоф и его сторонники ограничивались в основном тем, что доводили до руководства СССР компрометирующие сведения на Хонеккера и Миттага и давали критические оценки ситуации в ГДР. Соответствующие примеры приведены в книге Пшибыльского “Место преступления – политбюро,” Они поддерживали идеи перестройки без конкретизации их применительно к ГДР.
- М.С.Горбачев был хорошо информирован о положении в ГДР. Это было очевидно из его бесед с послом СССР и руководителем представительства КГБ. То, что он проявил удивление в беседе с Э.Кренцем, возможно объяснялось тактикой ведения беседы или какими-то другими соображениями.
- Взаимоотношения со службами восточногерманской госбезопасности характеризовались высокой степенью взаимопонимания и сотрудничества. На основе государственного соглашения осуществлялся обмен информацией между разведками обеих стран. Что же касается внутреннего положения в ГДР, то немецкие друзья давали нам лишь дозированную информацию.
- На уровне берлинского аппарата советской разведки особых проблем с выявлением полезной информации не было. Потери информации могли происходить в связи с опозданиями при ее обработке. На уровне же высшего руководства узкие места возникали в связи с тем, что на освоение огромного объема поступавшей информации требовалось время. Сутки у М.С.Горбачева, как и у любого смертного, насчитывали не более 24 часов.
- Говорить о нагнетании обстановки было бы неправильно. Ведь последующий анализ свидетельствовал о том, что причинами социального взрыва в ГДР осенью 1989 года явились именно те негативные тенденции, о которых мы сообщали в своей информации.
Последним по шестому комплексу вопросов выступал представитель ЦРУ Макичин. Его выступление было живым и интересным. Оно вызвало возражения других представителей ЦРУ, существа которых я не понял. Нужно отметить, что письменный доклад Макичина не был представлен.
Один из выступавших в конце симпозиума в шутку предложил, чтобы дирекция Нобелевского института, учитывая содержательность и высокий уровень доклада представителя ЦРУ Макичина и моего доклада, обратилась бы к руководству США и России с просьбой реабилитировать нас, хотя мы заблаговременно не проинформировали о предстоявшем падении Берлинской стены.