I
- Ну, шо?!
- А хоть бы шо! – отвечал молодому коллеге доктор Селин. Он вошёл в ординаторскую, улыбаясь озябшим от морозного ветра лицом.
- Не работают?
- Не-е. Обежал три банкомата и голяк. На Артёма даже людей нет, а на Зайцева топчутся под банком человек пять, и хором ругают Украину. Женщина с ребёнком видела на Широком кучи порезанных гривен.
- В Крыму тоже гривну резали, - напомнил Петров, вставая и протягивая над своим столом руку.
Он с утренним любопытством смотрел на Селина, который, быстро переодевшись, сел за стол напротив и, поводя плечами, явно наслаждался теплом, заходящим под воротник рубашки. Глянув на часы, Селин покачал головой и улыбнулся словно говорил: «Вот посмотрите, на что врач потратил рабочее время».
- Вы мне скажите, Андрей Павлович, далеко ли уйдёт государство, наглейшим образом нарушающее свою Конституцию? – как бы между делом спросил Селин, перебирая истории болезни.
- Я бы, Иван Иванович, государством такое мутное образование как Украина не называл. У него нет общепризнанной территории, нет порядка, нет масс, на поддержку которых государство опирается. Есть формальные признаки государства, заокеанские хозяева и фаны. ФК «Украина» это, а не государство. Дворовая команда.
Иван Иванович с видимым удовольствием слушал коллегу.
- Если б вы знали, Андрей Павлович, как я люблю умных молодых людей! - он поискал сравнение и, не найдя ничего лучшего, помянул о жадности их заведующей. - Как наша Ирка деньги. Представьте, как мне, с моим-то психиатрическим стажем, тяжело жить в стране, где социально безопасных больных лечат, а социально опасные – руководят: то они Януковича свергают, то войска на Донбасс вводят, то мирных жителей убивают, то мои же деньги, с которых я налоги на обстрел самого себя заплатил, блокируют.
Иван Иванович Селин любил жизнь во всех её проявлениях и последний год, не переставая восхищался Киевом.
- Красавцы! Как они мне нравятся! Я уже думал, что выгораю: больные перестали меня удивлять. Ан нет, на берегах Днепра, на склонах Карпат киевские клуши скрещивались с львовскими рагулями и давали такой помёт, который, разбежавшись по Украине, развлекает теперь мою заскучавшую психиатрическую душу, - Иван Иванович хлопнул в ладоши и, сжав кулаки, потряс ими в воздухе на уровне плеч. Петров неоднократно видел прежде выражение профессионального интереса на лице Селина, но считал в данной ситуации его неуместным.
- Но люди-то гибнут, - напомнил с едва заметным осуждением Андрей Павлович. Он, в отличие от Селина, не мог смотреть на украинские события глазами психиатра. Гибель людей, разрушение домов, возможность потерять руку или голову его, мягко говоря, не прельщала. Он пытался заразиться спокойствием и уверенностью старшего коллеги, отрешиться от личного, но понимал правоту Селина, который считал себя смелее Петрова на целых двадцать пять прожитых лет.
- Наших людей жаль, а киевских и львовских нет. Когда психически больной пьёт соляную кислоту и умирает, мне жалко. Когда же львовский придурок с оружием в руках гибнет в донецких степях, то туда ему и дорога. Не так уж трудно понять, что происходит сейчас на Украине.
- Но ведь им втирают о российской агрессии, о террористах…
- Ой, Андрей Павлович, - Селин скривился, словно Петров уронил ему на ногу кирпич, - в российскую агрессию даже наши слабоумные больные не верят. Амеровские скоты руками своих киевских холуёв разделили Украину на метрополию и колонию. Юго-Восток - колония, населённая индейцами, язык, обычаи которой выкорчёвывают, а природные ископаемые вывозят. Западная Украина – метрополия, где набирают плантаторов, надсмотрщиков из потомков фашистских прихвостней. Остальная Украина сгружает людские отходы в ряды победившей в Киеве антирусской мрази. Сейчас они, под предлогом сохранения государственных границ, грабят Донбасс, прикрывая свои преступления легендой о российской агрессии. Под этим же предлогом Киев увиливает от финансовых обязательств перед народом Донбасса, который, заметьте, приносил Украине треть её доходов.
- И что нам делать?
- Киев брать…
Вошла медсестра и сказала, что больному плохо. Через полчаса Селин нарисовался в дверях ординаторской и довольно сообщил, что больному стало лучше.
- Со слов укроСМИ, - вернулся к прерванному разговору Петров, - я страдаю от обстрелов террористов и оккупации России. Значит, ФК «Украина» должен мне, формальному болельщику его, помогать выжить, а он ухудшает жизнь не только мне, но и пенсионерам, которые должны ехать с «оккупированной РФ территории» за собственной пенсией. Это как называется?
- Геноцид. Двадцать четвёртая статья Конституции гласит, что не может быть ограничений по месту жительства. Я звоню в банк Аваль, и мне говорят, что для Донецкой и Луганской областей есть ограничения: снимать можно не более пяти тысяч гривен в день. Я у них спрашиваю, на каких основаниях? Мне отвечают, на основании приказов и прочее. Я им говорю, Конституция – это Закон прямого действия и все приказы, противоречащие ей, отменяет. Более того, согласно статье 60 за отдачу и исполнение явно преступных распоряжений наступает юридическая ответственность. Но они плюют на Конституцию государства, на благо, якобы, которого убивают жителей Донбасса.
- Это всё правильно, но с деньгами-то, что будем делать?- Петров перевёл разговор на тему, ради которой его продолжил.
- Да, плевал я на их деньги!
- Деньги-то наши и я не хочу дарить ФК «Украина» свои пять тысяч. Они их всё равно просрут.
- У меня шестнадцать – под обстрелами заработанные - и то я молчу.
II
Следующий день был пасмурный, ноябрьский. Доктора сидели в ослеплённой взрывом ординаторской: единственное окно вместо стёкол было затянуто непрозрачной, в мелкую клеточку полиэтиленовой плёнкой. Горел свет. Селин шутил, говоря, что экскурсия в Средневековье началась, и на следующей остановке будем затягивать окна рыбьими пузырями. Он оформлял истории болезни. Петров читал с мобильника новости. Периодически они подходили к висевшей на стене карте Донецка и Макеевки и выискивали адреса свежих разрушений.
- Суки укропские, бьют по жилому сектору!
В ординаторскую с мобильником в руке вошла старшая медсестра приблизительно одного возраста с Селином.
- Доктора, мне позвонили и сказали, что деньги снять по карточке даже в Запорожье нельзя.
- Если денег на счёте нет, то снять их, Варвара Ивановна, нельзя, - не отрываясь от карты, тоном учителя на контрольной, сказал Селин.
- Нет, Иван Иванович, деньги на счёте есть, а счёт заблокирован, - тоном завуча, отпарировала Варвара Ивановна.
- А кто вам звонил? – забеспокоился Петров.
- Старший мой.
- Не сейте, Варвара Ивановна, панику, - всё так же, стоя спиной, вразумительно проговорил Селин.
- Я, Иван Иванович, да будет вам известно, панику никогда не сеяла и не сею, - вспыхнула старшая и, резко повернувшись, вышла, хлопнув дверью.
- Народ из-за обстрелов стал как порох, - медленно повернулся Селин.
- Надо что-то с деньгами делать. Может, вы всё-таки сходите?
- Хорошо. Она завтра едет в Мариуполь.
В дверях Иван Иванович остановился.
- Если б вы знали, Андрей Павлович, как я не люблю просить женщин. Я у них всегда просил только одного. Всё остальное давал сам.
- Исключение, Иван Иванович, только подтвердит ваше правило. – Подпустил «леща», Петров и, подумав, подкрепил его для надёжности местью, - не оставлять же нам этому полудохлому клубу двадцать одну тысячу?
III
- Вы как, Андрей Павлович, ещё не или уже волнуетесь?
- Напрягаюсь, Иван Иванович.
- Если до трёх не придёт сообщение, значит, пролетели. Им надо часа два, чтоб в Донецк приехать. По темну через блокпосты не поедут.
- Да, ещё с двадцатью одной тысячей. Нацгады грабят на блокпостах.
Замолчали. Стрелки ползли трём, а телефон молчал. Чем дальше, тем мысли докторов всё чаще сходились. Селин относился к людям, которые, поставив цель, даже не особо важную, не успокаивались, пока не достигали её. Теперь он страстно желал изъять деньги из Украины. Петров больше денег любил порядок и не меньше Селина ненавидел Украину. Оставить деньги на Украине для него был двойной беспорядок. Первым не выдержал Селин.
- Мда. Отходят укропам наши кровные.
- У них на час позже.
- Почему вы мне раньше не сказали? Я тут икру мечу, а он знает и как рыба об лёд.
Замолчали, чтоб не накручивать друг друга. Наконец, Андрей Павлович поспешно достал из кармана телефон и, смотря на экран, довольно сообщил:
- У меня на счёте - два пятьдесят.
- Вы окончательно и бесповоротно порвали с Украиной?
- Да-а! Контракт разорван. Они мне ничего не должны и я им ничем не обязан. (За смерть и разрушения они ещё ответят.)
- До Нюрнберга далеко, а за развод с Украиной надо выпить. Зовите кого-нибудь из медсестёр, а лучше Олю, машинистку.
Через пять минут бокалы были символически наполнены коньяком, лимон нарезан, чёрный шоколад кубиками поломан и фольга распахнута. Ольга Николаевна с удивлением смотрела на пригласивших её докторов. Последние полгода война встряхнула служебную лестницу и сотрудники разделились иначе, чем до войны. Ольга Николаевна, как и доктора, любила Донецк и презирала Украину. Чем сильнее Украина разрушала Донецк, тем сильнее она любила его. А чем дороже становился ей раненый город, тем сильнее она ненавидела Украину и жителей её.
- Мы собрались, Ольга Николаевна, чтобы отметить ещё одну порвавшуюся с Руиной связь, на этот раз - финансовую. Ещё один формально числящийся гражданин Руины закрыл все свои счета или, точнее, свёл счёты с издыхающей гадиной. - Ольга Николаевна вопросительно посмотрела на докторов. Петров, отвечая на её вопрос, наклонил голову и довольно улыбнулся. Дав время обменяться взглядами, Селин завершил, - Не чокаясь. Помянём Руину. Да здравствует ДНР и Новороссия!
Выпили. Петров похвастался, что у него на карточке осталось два пятьдесят. Ольга Николаевна как о пустяках, но с торжествующим видом: «А у меня – пятнадцать копеек!»
- Как вы ухитрились?
- Специально поехала в Амстор, выбрала по цене конфетку и расплатилась карточкой. Полдня потратила, но получила удовольствие.
- В шоу под названием «Ни копейки Руине» обойти вас трудно. Но я день потрачу, чтоб обнулить карточку.
- Любите вы, дамы и господа, «неньку», - довольно хмыкнул Селин.
- А за что её любить? За то, что она нас оскорбляет и бомбит? – блеснув глазами, обозлилась Ольга Николаевна.
- Скотское государство, не спорю. В моём сердце она давно сдохла. Я последний год думаю об украинцах и не могу уловить, - он поднял на уровень лица руку и потёр указательным и средним пальцами о большой, - нащупать их национальные черты. Почему они в государственном строительстве столь же успешны, как геи в производстве детей? Века идут, жопа болит, а ни детей, ни государства! Всё для них и за них сделали Ленин, Сталин и Хрущёв. Лучшая часть Советского Союза им досталась! Они же, мало того, что не благодарны отцам основателям, так ещё разворовали, развалили за двадцать три года страну, доставшуюся им на халяву. Теперь скачут злые, кровожадные по обломкам её и раскрашивают их в жёлто-голубой цвет, считая скачки свои - «любовью к Украине», а раскраску заборов и урн – «государственным строительством». Если бы я, вместо того, чтобы лечить умирающих больных, одел бы поверх халата вышиванку и красил верхние губы умирающих в голубой цвет, а нижние – в жёлтый, то меня бы выбрали, как ту лётчицу, в Верховную Раду.
Иван Иванович пожал плечами и взялся за бутылку с таким видом, словно хотел сказать, что без бутылки народ сей - не прохаваешь, а разжевавши - не проглотишь, а проглотишь - так стошнит.
- За любовь и по домам.
- Я, кстати, когда поехала в Укропию и увидела в новостях разбитые донецкие улицы, то пожалела, что у меня нет гранаты. Так мне хотелось что-нибудь взорвать у них. Я тогда так сильно почувствовала, что люблю Донецк. Он у нас такой красивый!
- Ничего они с нами не сделают. Меня чем сильнее обстреливают, чем чаще выключают свет и воду, чем больше создают трудностей, тем злее и азартнее я становлюсь. Я словно бы всю жизнь ждал, чтобы кто-то проверил меня на прочность. Так что войне какая-то часть меня, скорее всего мужская, рада и благодарна. Раньше я не знал, как буду вести под миномётным обстрелом, а теперь знаю и доволен собой. Сегодня я лучше знаю себя и моя самооценка выше, чем до войны.
- Аналогично, - кивнул головою Петров.
- Всё же лучше, когда не стреляют и не бомбят. Мир лучше войны.
- Мужиков надо обстреливать, чтоб они закалились и стали мужчинами. Женщин, детей и стариков я бы выселил на время из Донбасса. Мы б разобрались с этими гадами, а вы б потом к нам приехали.
- А я из Донецка никуда не уеду.
- Тогда за любовь! За вас, за нас и за Донбасс!