Субботним утром мой «сорок первый «Москвич», ворча девяносто сильным мотором, пробирался по разбитым снежным колеям к Исинскому пруду. На востоке уже горело апрельское утро. Мой напарник Пётр Иванович сидел молча, покачиваясь в такт выбоинам на лесной дороге. Мне тоже не до разговора было, приходилось следить за тем, чтобы не запороться днищем. Но мучения наши быстро закончились; впереди обрисовался берег с плотно прикатанными остатками снега. Солнце ещё не взошло, а на льду уже чёрным вороньём сидели рыбаки. В поисках удачной лунки разошлись они кто налево к плотине, кто направо, а кто укатил в дальний верхний конец пруда по ещё прочно держащему льду. Напротив стоянки сидел одинокий рыбак, как потом оказалось из Нижнего Тагила,
- Ну, что, Михаил Васильевич, - первым нарушил молчание коллега, - как ты думаешь, куда лучше идти, сюда к плотине, или пойдём направо на площадку.
- Я думаю, Пётр Иванович, что пойдём прямо. Это может оказаться самым хорошим вариантом.
- Ты так думаешь? А почему?
- А потому, что и слева, и справа полным полно народу. С утра, как пить дать, рыбу распугали, и она ушла сюда в тихое место.
- Логично, но здесь, вроде бы не очень рыбное место, а там прикормлено.
- Да, но теперь каждый день рыбачит уйма народу и рыба закормлена. А здесь, смотри, какой большой просвет между группами, пожалуй, метров двести. А как ты считаешь?
- Может ты и прав, – почти согласился Пётр Иванович, - в крайнем случае, нам никто мешать не будет, и мы никому. И лунки можно сверлить, где посчитаешь нужным. В крайнем случае, если не будет леща, можно на мели сорожки половить.
Через двадцать минут мы уже сидели на лунках прикормленных дефицитной немецкой прикормкой с добавкой русских сухарей и зёрен украинской масличной культуры. Поверх прикормки было опущено в лунки по полтора десятка таких же дефицитных мормышей.
Больше часу лунки «молчали», не было ни леща, ни сороги. В душу закрадывалась тревога, неужто сглупили, но громкий вздох Петра Ивановича ознаменовал начало клёва небольшим подлещиком.
- Что, Пётр Иванович, - кричу ему, - обрыбился?
- Да не говори. Думал, он меня в лунку затащит, а не я его. Смотри, какой лапоть!
Мы дружно засмеялись. «Лапоть» весил не более четырёхсот граммов.
С безоблачного неба солнце нежило нас освежающим теплом. И сказать, что под его лучами мы не очень удачно провели день, было бы не искренне. У Петра Ивановича лежали в ящике четырнадцать лещёвых хвостов от четырёхсот до восьмисот граммов. Мой результат был на два хвоста меньше.
Отправляясь домой, было решено завтра повторить восседание на тех же лунках.
Не успели мы в воскресенье даже толком размотать удочки, как к нам подкатил четыреста двенадцатый «Москвич». Из-за руля вышел молодой человек лет тридцати.
- Ну, что, мужики, - обратился он к нам, - вы не возражаете, если мы с дедом сядем не далеко от вас?
Тут хочешь, не хочешь, а пришлось ответить положительно, не находя другого варианта:
- Да садитесь, жалко, что ли. Места всем хватит.
Дед с парнем принялись сверлить лунки. Буравить толстый лёд молодому было нипочём, а деду давалось тяжело.
- Погоди, дед, - обратился к нему парень, - я сейчас свои закончу, и тебе просверлю. С обещанным он управился быстро и оперативно.
Мы с Петром Ивановичем поглядывали в их сторону. Удивляла уверенность молодого человека. Он так уверенно готовился к рыбалке, как будто заглядывал под лёд и знал, что там рыба есть. Дед, расчистив ближнюю ко мне лунку, собрался её прикармливать
- Дедушка, вы чем мормошите, - поинтересовался я?
- Сухариками, а что?
- Давайте, я вас угощу немецкой прикормкой?
- Если не жалко, давай. Думаешь, она лучше?
- Не думаю, а знаю.
- Тогда давай.
Я насыпал ему полную кормушку. Он долго смотрел, потом нюхал, не решаясь опустить в лунку
- Не пойму, чем пахнет?
- Да всем на белом свете, - ответил я.
- Ах, была, не была, - и он опустил кормушку на дно.
В процессе рыбалки мы вдвоём снова делили между собой пол стакана мормыша. У деда и парня был стакан, что соответственно сказалось на результате. К нам начали подсаживаться ещё другие рыбаки, на что, конечно, первым среагировал Пётр Иванович.
- Михаил Васильевич, обрати внимание, нас окружают.
- Всё правильно, - отозвался владелец «Москвича». – Как вы думаете, почему мы с дедом приехали сюда. Я вчера вон там рыбачил у поворота, и редко у кого клевало. И то так, один- два с ладошку. А вас я в бинокль высмотрел.
- Вот хитрюга, - проворчал я.
- Что делать, - заулыбался парень? – Я приношу извинения, но там скучно сидеть, и деда – соседа взял с собой. Ему я должен был обеспечить успешную рыбалку.
К двум часам дня клёв затих. Мы дружно ещё два часа посидели-пождали, но рыба не подходила. Потихоньку начали собираться. Дед разложил свой улов рядочком на льду и начал громко считать. На четырнадцати его счёт остановился. Он хряхтя и тужась вышел из позы вопросительного знака, и громко сказал:
- Спасибо вам, ребята! Всем спасибо! Тебе, Алеша, спасибо, что привёз меня сюда, и тебе, парень, спасибо, - обратился он ко мне. – С этой лунки с твоей прикормкой, я достал восемь штук. Неизвестно, смогу ли я до конца жизни побывать ещё хотя бы раз на рыбалке, но сегодняшним днём я очень доволен. Спасибо, ребята, спасибо. Мне ведь уже восемьдесят…
И дед отвернулся. Может, слёзы сожаления скрыл от нас, а может и слёзы счастья.
На льду лежали четырнадцать лещей от пятисот грамм до килограмма, и возможно, они были завершением рыбацкой судьбы человека, познавшего это великое действие под названием Рыбалка.