Вторая командировка в Берлин. Часть15
В самом начале сентября 1955 года я вместе с женой и дочерью Еленой прибыл на службу в аппарат КГБ в Берлине, который находился все в том же закрытом городке в Карлсхорсте. Здесь нам была предоставлена просторная трехкомнатная квартира на первом этаже с мебелью и кухонным оборудованием. Квартира была несколько темновата и не имела центрального отопления, то есть по местным меркам относилась к низшей категории. Однако в сравнении с нашей московской комнатой в бараке это было жилье категории люкс.
Продовольственное обеспечение в Карлсхорсте продолжало осуществляться по карточкам, однако ассортимент продуктов был гораздо лучше московского, а их цена намного ниже. Мне было восстановлено офицерское звание старшего лейтенанта и назначен неплохой оклад в марках ГДР и в рублях. Через год я получил очередное звание капитана. Мне и семье было выплачено солидное подъемное пособие, на которое мы купили Зине весьма дорогую шубу. Шуба эта позднее помогла нам собрать деньги на взнос в жилищный кооператив.
Общая обстановка в берлинском аппарате КГБ заметно контрастировала с обстановкой в ГРУ и военных учреждениях, в которых довелось мне служить. Отношения между сотрудниками были более свободными и открытыми. Субординация была сведена к разумному минимуму. Настрой в коллективе был вполне оптимистическим, что обусловливалось возрастным составом сотрудников, большинство которых (примерно две трети) недавно закончили академии и институты и после получения чекистской подготовки приступили к работе. Все они стремились к решению стоящих перед ними задач и к продвижению по службе. Среди этой части коллектива царил культ Ильфа и Петрова: многие почти наизусть помнили “Золотого теленка” и “Двенадцать стульев”.
Сотрудники старших возрастов были рады переменам в КГБ, которые наступили после ХХ съезда КПСС. Все они безоговорочно осуждали Берию и его приспешников, которые “стремились оторвать органы от партии”. Правда, во время ночных дежурств, слушая их рассказы о работе в прежние времена, невольно становилось жутко.
В коллективе была хорошо поставлена экскурсионная работа. Каждое воскресенье на служебных автобусах можно было съездить в различные города республики, а иногда – и в Западный Берлин. В летнее время автобусы отвозили нас в живописные места под Берлином на берега Шпрее, где пикник длился целый день.
В эту командировку я познакомился и подружился с замечательными советскими разведчиками Анатолием Антоновичем Яцковым, впоследствии героем Российской Федерации и Вадимом Витольдовичем Кучиным, одним из самых образованных людей, которых я встречал. Кучин окончил три курса ИФЛИ к 1941 году, когда этот институт был расформирован.
Моими друзьями на многие годы стали Валентин Бескодаров, Мариус Юзбашян, Игорь Дмитриев и Эрик Борич.
Руководителем Берлинского аппарата был генерал-лейтенант Евгений Петрович Питовранов, сравнительно молодой человек, интеллигент в подлинном значении этого слова с разносторонними интересами и хороший спортсмен (играл в сборной волейбольной команде аппарата, которая в то время легко побеждала сборную команду ГДР).
На курсах немецкого языка занимались около двухсот сотрудников аппарата. Занятия проводились три раза в неделю по два часа утром. Слушатели распределялись между шестью семестрами. В составе учебных групп было от одного до шести человек.
Что касается преподавательского состава, то кроме меня офицерские звания имели лейтенант Владимир Семенович Иванов, мой заместитель, и капитан Татьяна Ивановна Миронова, опытный педагог, которая состояла в штатах Берлинского аппарата чуть ли не с момента капитуляции Германии. Кроме нас педагогический опыт имели еще две преподавательницы – жены сотрудников. Основная же нагрузка приходилась на семерых совсем молодых девушек только что закончивших педагогический факультет Ленинградского института иностранных языков. На пятом и шестом семестрах занятия вели преподавательницы-немки.
Занятия проводились по учебным текстам, к которым прилагались методические разработки с грамматическими правилами и набором упражнений. Два раза в год по итогам семестров проводились экзамены. После сдачи экзамена за шестой семестр начислялась процентная надбавка к окладу по должности в размере 10 процентов.
К языковым курсам был прикомандирован от МГБ ГДР опытный методист капитан Отто Нибергаль; с его семьей моя семья быстро установила дружеские отношения, которые поддерживала не один год.
Отец Отто Нибергаля в первой половине 1940-х годов находился на нелегальном положении в оккупированной немцами Франции в качестве уполномоченного ЦК КПГ, где он опекал и Эриха Мильке, который скрывался там после гражданской войны в Испании
На курсах немецкого языка я проработал один учебный год, после чего перешел на работу в отдел по линии спецуправления. Уже в сентябре 1956 года меня заменил Ю.Г. Трегубенков. До этого Юрий был адъюнктом в ВИИЯ. Он приехал в Берлин с готовой диссертацией. А.М.Коротков разрешил ему защиту диссертации у немцев на философском факультете Гумбольдтского университета, и в 1958 Трегубенков стал вторым доктором философии этого университета, следующим после известного российского ученого Тимирязева.
А.М.Коротков сменил Е.П.Питовранова на посту руководителя Инспекции по вопросам безопасности при Верховном комиссаре по Германии в марте 1957 года. (Позднее название Берлинского аппарата КГБ менялось – Аппарат уполномоченного КГБ СССР в ГДР, а затем - Представительство КГБ СССР по координации и связи с МГБ ГДР).
В то время инспекция представляла собой весьма солидное учреждение: она включала двенадцать линейных отделов, многочисленные технические и хозяйственные подразделения, аппарат офицеров связи при МГБ ГДР и разведывательные группы во всех округах страны.
Коротков был опытным и талантливым руководителем, умел безошибочно определить узкие места в работе и оценить качества подчиненных. Он сразу же произвел замену пятерых начальников отделов, назначив на эти должности более опытных и квалифицированных работников.
Коротков провел ряд существенных структурных преобразований в аппарате, в числе которых необходимо назвать создание полноценного информационного подразделения с четкими задачами. В то время это имело первостепенное значение, поскольку как раз тогда в полной мере развернула свою работу внешняя разведка немецких друзей, главное управление “А” во главе с генералом Маркусом Вольфом. А.М.Коротков самым непосредственным образом участвовал в организации этой работы, и – что было немаловажно - способствовал нормализации отношений между министром Э.Мильке и его заместителем М.Вольфом, которые изначально были конфронтационными. Он в деталях наладил наиболее приемлемый для нас порядок обмена разведывательной информацией с немецкими друзьями, который сохранился на протяжении последующих трех десятилетий.
Первое мое знакомство с А.М. Коротковым состоялось в конце 1958 года. Я только что возвратился из командировки в один из округов ГДР, когда мне позвонил дежурный и сообщил, что меня срочно вызывает генерал Коротков. Для меня этот вызов был совершенно неожиданным. Неожиданным было и начало беседы. Александр Михайлович без какого-либо вступления задал мне вопрос: “Как я оцениваю роль информационной службы в разведке?” Я, естественно, ответил, что эта служба имеет первостепенное значение. Генерал сказал, что я правильно понимаю положение вещей и мне теперь там и служить. Затем он стал расспрашивать меня, какие вопросы входили в мою компетенцию во время работы в информационном управлении ГРУ.
Через месяц беседа с Коротковым повторилась, однако начальство моего отдела убедило его оставить меня на прежнем месте работы. Вопрос остается открытым, подвел итог генерал.
В начале 1959 года Коротков вновь вызвал меня к себе и сказал, что открытый вопрос пора закрыть, и он окончательно решил перевести меня на информационную работу. После этого велел дежурному пригласить к себе группу из пяти информационных работников, которая существовала в аппарате, и представил нам нового начальника информационного сектора подполковника Константина Павловича Тихвинского, который до этого был помощником первого заместителя председателя КГБ СССР. Константин Павлович не владел немецким языком, но обладал несомненным даром аналитика и был первоклассным редактором. С Коротковым его связывали дружеские отношения.
Через пару месяцев работы в информационном секторе я получил ответственное личное поручение от Короткова. Он предложил мне перевести на немецкий язык солидный аналитический документ объемом более 50 страниц, содержавший оценку положения в Европе и прогноз ее развития на среднесрочную перспективу. Позднее я пришел к заключению, что документ был составлен по материалам “кембриджской пятерки”. Александр Михайлович пояснил, что он будет докладывать документ лично руководителю ГДР Вальтеру Ульбрихту и предупредил о чрезвычайно высокой степени его секретности.
Когда я закончил перевод документа, Александр Михайлович передал его для редактирования Вадиму Витольдовичу Кучину, который владел немецким языком как родным. Кучин внес пару исправлений, и я посчитал, что на этом дело закончилось. Однако Коротков в моем присутствии скрупулезно сопоставил тексты документа и перевода. Я не видел в этом смысла, поскольку явно недооценивал языковые знания самого Короткова. Мне приходилось присутствовать при его беседах с немцами по телефону, и я, как довольно опытный преподаватель, невольно фиксировал мелкие ошибки и неточности, которые он допускал. Поэтому для меня было совершенно неожиданно, когда он, прочитав один из разделов, сказал: “А вот так будет помягче” и предложил по ходу изложения использовать довольно редкую форму сослагательного наклонения.
Доклад В.Ульбрихту прошел удачно. Вскоре после этого события я был назначен заместителем начальника информационного сектора. Одновременно А.М. Коротков договорился с руководством МГБ ГДР об аккредитации меня в качестве офицера связи при информационном отделе в главном управлении “А”. За мной была закреплена автомашина с шофером-немцем. Было также оборудовано рабочее место в одной комнате с другим офицером связи.
Основной моей задачей было наладить бесперебойный обмен информацией с главным управлением “А”, а также строжайший учет и регистрацию документов. Генерал жестко контролировал выполнение этой задачи. Одно время он требовал также, чтобы я обеспечивал перевод на немецкий язык наиболее важных документов, поступавших из Москвы для передачи друзьям.
Следует сказать, что мои обязанности не ограничивались только вопросами информационной работы. Коротков включил меня в свой “актив”. В этой связи уместно дать пояснения. Александр Михайлович имел обыкновение выделять в составе коллектива отдельных сотрудников, независимо от их должностного положения, которым он напрямую давал личные поручения, подчас выходившие за рамки их обычных служебных задач. В моем случае это были, в частности, поручения присутствовать на пресс-конференциях руководителей ГДР и готовить для Центра отчеты о таких пресс-конференциях. Мне давались также поручения готовить сообщения о нескольких важных совещаниях в МГБ ГДР. Нередко мне приходилось сопровождать Короткова на его переговорах с руководителями МГБ и протоколировать эти переговоры.
Круг конкретных задач, которые мне довелось решать, определял сам Александр Михайлович, учитывая специфику моих рабочего опыта и знаний. Дело в том, что я не имел подготовки по профессии разведчика, а мой опыт оперативной работы был недостаточным. С другой же стороны, я был военным переводчиком самой высокой квалификации и обладал достаточным опытом работника информационной службы. Неплохо знал немецкую литературу и историю Германии. И что особенно важно - в деталях разбирался в реалиях Германии при нацистском режиме. В пятидесятые годы прошлого века это было непременным условием успеха работы по данной стране. Именно поэтому генерал Коротков доверял мне важные поручения и продвигал меня по службе.
Я испытывал к Александру Михайловичу по-настоящему сыновние чувства. Он, очевидно, сознавал это и относился ко мне весьма бережно. Я не слышал от него резкого слова, хотя подчас и заслуживал это. Однажды я в шифртелеграмме в поздний час перепутал названия городов Реакция Короткова, когда он обнаружил ошибку: “Что же ты, такой хороший парень, такие ошибки допускаешь?”
В начале 1960 года я обратился к Александру Михайловичу с просьбой разрешить мне, как он разрешил Юрию Трегубенкову, сдавать экзамен по германистике и славистике на философском факультете Гумбольдтского университета, а вслед за этим защищать диссертацию. Такое согласие последовало без возражений. Более того, я получил освобождение от работы на неделю для подготовки к экзамену по германистике и славистике.
На экзамене мне пришлось сопоставлять тексты Песни о Хильдебранде и Слова о полку Игореве, а также отвечать на ряд вопросов о Слове. На вопрос, считаю ли я Слово самым первым памятником русской литературы, я ответил отрицательно. Что же Вы не согласны с профессором Потебней? На это я сказал, что в Ипатьевской летописи, которая древнее Слова о полку Игореве, есть рассказ о бегстве из плена в Киеве сына половецкого хана. Рассказ этот имеет все признаки литературного произведения. Он воспроизведен поэтом Тютчевым в стихотворении “Емшан”.
После экзамена мне был назначен научный руководитель (Aspirantenvater) доктор Аменд, специалист по древнему верхнегерманскому языку. Местные аспиранты считали его придирчивым занудой. Однако он остался полностью доволен моей работой “Die syntaktische Kathegorie der Apposition in der deutschen Sprache der Cegenwart” и лишь предложил написать еще одну заключитедьную главу со сравнительным анализом данной категории в немецком и русском языках. Это не потребовало много времени, и летом 1960 состоялась защита диссертации, которая прошла довольно буднично.