Ерофеев день
1
Шаркая по скрипучему полу стоптанными катанками, Авдеич подошёл к столу. За столом, заваленным охотничьими принадлежностями, племяш старика Серёга Шмаков. Патроны набивает. На уток. Порох отмеривает, в гильзы засыпает, пыжами прикрывает да дробь мелкую, седьмой номер, поверх пыжей вкатывает. Серёга мужик рукастый, хозяйственный. Трудно назвать дело, которое ему не знакомо. И всё-то у него ладно да сноровисто получается. Вот и патроны для охоты снаряжал всегда сам. Конечно, их можно и в магазине купить, но он магазинным патронам не доверял – свои надёжнее.
Серёге уж тридцать, а всё бобылём живёт. Охотой да рыбалкой промышляет. Почитай, круглый год с тайги-то и не вылезает. А в тайге, где там оженишься? На кикиморе, разве, какой. У Серёги и хата имеется, а он всё одно у деда отирается. Словно примак, какой. Да старик и не против, рад. Всё не один. Словом есть с кем перекинуться. Да и по хозяйству от Серёги помощь большая.
«Смотрю, Серёга, ты никак, в тайгу намылился?».
Племяш, не отрываясь от дела, мотнул головой.
«Ну».
«Завтрась?».
«Ну».
«Не ходил бы».
«Чего, вдруг?».
«Ерофеев день завтра».
«Ну?».
«Не нукай – не запряг. Леший завтрева весь день чудить будет».
«С чего это?».
«Привычка. Он, леший, значит, после Ерофея пропадает куда-то на зиму. Говорят, как медведь, под землю хоронится. Али ещё куда. Ну и напоследок-то хорохорится – путников да охотников пужает, на круги ведьмины выводит, под ноги коряжники суёт, подножки ставит. Бывает, сильно людей-то в этот день калечит. Но чтобы до смертушки – ни-ни. Такого нет. Просто вредничает, варнак. Не хочет, старый, чтобы об ём на зиму забывали…».
«И чё теперь мне - лешака пужаться? В избе с тоски пропасть?».
«Ну, тогда один не ходи. Ваську, дружка свово, с собой причепи…».
«Не-е, Васька не пойдёт. Ему завтрева дочь в город, в интернат, везти».
«Сходи, к Верке. Она надысь пироги пекла. Возьми в лес пирогов-то, там лешака и задобришь. На какой пень пару пирогов положи, поговори с лешаком ласково, да попроси его тропу твою не путать, чтобы не блукать, значит, по лесу зазря. Варнак шибко уж слова добрые да пироги сладкие любит. Отойди куда в сторонку, да часок перекури, а потом к пню-то и воротись. Ежели пирогов на том пне не будет – всё, не тронет тебя лешак. Принял он твой дар. А ежели пироги на месте – повторяй всё до тех пор – пока пироги не исчезнут».
«Так пироги-то любой зверь утащит, только отвернись».
«А ты и отвернись – за этим делом подглядывать не след. Пусть и зверь, нам этого знать не надобно. Главное – нет пирогов, спокойно по лесу ходи. Не тронет лешак-то».
«Слушай, Авдеич, а что ты мне об этом ране не говорил? Сколько уж лет по тайге-то шарахаюсь, а ты только сегодня сподобился?».
«Нужды не было. По тем разам ты в этот день в тайгу не ходил».
Серёга запыжевал последний патрон, вставил его в патронташ. Прибрал инструменты со стола.
«Пройдусь».
«К Верке?».
«Ну».
Авдеич покачал головой: «Ох, и красноречив ты Серёга. С тобой говорить, словно мёду напиться».
Племяш накинул на плечи ватник, на голову старую барсучью шапку и вышел из избы.
2
Верка Затулина, миловидная сельповская бухгалтерша, жила недалеко от Авдеича, через улицу третий дом. Небольшого росточка, и вся из себя такая кругленькая, что когда шла по улице, казалось, колобочек катится. Жила одна. Муж её, уж четвёртый год пошёл, как из тайги не вернулся. Долго его искали – без толку. Пропал мужик с концами. А сын, Егорка, во втором классе учится. В интернате. Только на каникулы дома и объявляется. Но Верка часто к нему ездит. Была бы школа рядом, ни в какой интернат она мальчишку бы не отдала. Так, что как выходные, Верка пироги сыну печёт. Да на перекладных в интернат и возит. Да и не только ему. На Веркины пироги всегда хватает желающих. Вроде в деревне много стряпух, а пироги у Верки самые вкусные. Ходили к ней соседки-товарки рецепт вызнать, да и рецепт-то обычный, как у всех. С одного теста пекут – а пироги разные. Значит, кроме теста и умения что-то ещё для хороших-то пирогов надобно.
Серёга в избу-то Веркину не сразу вошёл. Постоял, покурил у калитки. Холодный октябрьский ветер гонял по деревне последние ржавые листья, да обдавал лицо сырой моросью. О тепле уже и не мечтай – скоро морозы ударят, снега падут. На Покров уже приходил снежный заряд. Но это так – день снег-то и полежал. Рано ему ещё.
Ополоснув сапоги в корыте с водой, Серёга поднялся на крыльцо. Постучал в дверь, и, не дожидаясь приглашения, вошёл в дом.
Верка, в цветастом байковом халате, возилась у печи.
«Батюшки-светы! Какой гость-то бравенький к нам в гости пожаловал! А то всё мимо, да мимо моего дома ходит, и даже в окошко не глянет. Я уж и мечтать бросила. А тут – на тебе. Насмелился. Ну, чего столбиком выставился? Шучу я, шучу. Снимай ватник-то. Не стой у порога. Тапки, вон, под лавкою. Да-да, те, что большие. В мои-то ты лапой своей не залезешь. Сорок пятый, поди?».
«Сорок четвёртый».
«Видишь, не ошиблась. Сейчас я быстренько на стол-то соберу. Не спешишь?».
«Не».
«Ну, раз – не, подожди чуток. У меня тут щи доходят».
Серёга присел на край табурета и огляделся.
Изба у Верки крепкая. Пятистенка. Почти новая. Лет семь дому-то. Муж Веркин, Сашка Затулин, по первому году, как оженились – поставил его. Сашка-то по столярному да плотницкому делу сильный мастер был. Да вот прожили в этом доме Верка с Сашкой года четыре всего. Пропал Сашка. Ушёл как-то на охоту по весне, да и сгинул. Серёга тайгу-то ближнюю хорошо знает, да и на дальних кордонах хорошо ориентируется – когда Сашку искали – всё с мужиками облазил. Ничего. Ни одной зацепочки. Испарился человек.
Хорошо в доме у Верки. Чисто. Ухожено. Цветы на подоконниках. Занавески выбитые. На стенах фотографии: Сашка с Веркой, Егорка, старики Затулинские. Над стариковскими фотографиями два полотенечка вышитых. В красном углу иконка с лампадою. На ковре над кроватью с периною – шашка старинная. Видать со стороны Затулинской родовы память – из казаков они. Полы застелены дорожками вязаными. Понятное дело, одинокому человеку, чтобы пустыми вечерами с ума не двинуться, чем-то занять себя нужно. Вот Верка и изгаляется – дела себе придумывает: вяжет, накидки выбивает, цветы разводит. Да и хозяйство у неё. Корова, куры. Поросят только не держит – возни, говорит, с ними много. Да и забивать – рука не поднимается. Кормишь, поишь, а потом – возьми и убей?! Нет, нужно свинина – лучше купить, чем поедать любимого Борьку. В деревне почему-то все своих поросят Борьками кличут…
Серёга краем глаза мазанул по спине Веркиной. Ох, колобочек! И всё-то ей в лад. На тот год уж тридцать, а со спины и двадцати не дашь…
Верка, как словно учуяла что, обернулась: «Ну, как – нравлюсь?».
Серёга от неожиданности, поперхнулся ажно, закашлялся. А Верке, вроде, как то и нужно – засмеялась: «Эх, мужики – только взглядом-то и можете зацепить. А взаправду, сил, что ль не хватает?».
«Чего это?».
«Что - чего это?».
«Чего это не хватает-то? Хватает. Я, это, за пирогами. То есть, пирогов хотел, Вера, у тебя попросить…».
«И всё?».
«А чего ещё?».
«Ну, мало ли…».
«Не, я за пирогами. На охоту иду завтра. А Авдеич говорит, лешака задобрить нужно.
Вроде, как в Ерофеев день чудит лешак».
«Лешака, говоришь, задобрить? А меня?».
«Чего – меня?».
«Меня задобрить не нужно?».
«Вер, да я завсегда, скажи только чего нужно – всё для тебя сделаю».
«Эх, мужики, мужики. Вахлаки вы, а не мужики. Всё-то вам сказать нужно, всё-то за вас бабы сами сделать должны…».
«Вер, ты чего? Я ведь и вправду всё для тебя сделаю. Хорошая ты».
Последние слова из Серёги выдохнулись помимо его воли. Выдохнул он эти слова и застыл на краю табурета растерянно. Верка опустилась на скамью у печи. Как-то устало и отрешённо сложила держащие полотенце руки на подол.
«Хорошая, говоришь?».
Серёга понял – отступать некуда: «Хорошая. Очень».
«А что ж тогда стороной меня обходишь? Да ладно, не отвечай. Не ври. Давно заприметила, как ты издаля на меня поглядываешь. Ванька-то, сосед твой дикошарый, проходу не даёт, всё в женихи рвётся, Семен из Озёрок, наезжает – замуж зовёт... А ты, глянешь издаля, и молчком мимо… А сейчас говоришь, хорошая… Что, так сильно пирожки нужны?»…
Серёга вскочил, опрокидывая табурет!
«Чего?! Пирожки?!».
«Ой, Серёж, да не слушай ты меня. Так это – обида бабская. Знала – обидишься, а удержаться не могла. Не слушай ты меня, присядь. Не уходи. Ждала я слов-то от тебя таких, очень ждала. А ты всё мимо меня, да в тайгу свою… Не стой ты, Христа ради. Садись. Сейчас, проревусь чуток…».
Серега, слепо нашарив табурет, присел. Пойми этих баб. Была бы какая другая – враз ушёл бы. Но не от Верки. Очень уж она ему по душе. Давно он к ней приглядывался. И чем больше узнавал, тем больше к ней тянулся. Пока Верка замужем-то была и мыслей об ней ни каких. Симпатичная женщина – но не более. Да ещё и жена друга. Какие тут мысли? Да и после, как Сашка-то пропал – ни о чём таком и не думалось – жалел молодуху, месяца три из тайги не вылезал – Сашку искал. Переживал. Какая баба ладная, и такая ей судьба. Мальчонку Веркиного привечал, из тайги разных диковинок приносил, дарил. Петли учил ставить, с ружья стрелять давал. Кто ж пацанёнка мужицким делам-то обучит, коли отец сгинул? Да как-то, и сам не заметил как, привязался к Егорке, а потом и на Верку будто новыми глазами поглядел. И так его к ней потянуло! В мыслях-то, чего только не фантазировал, а как встретит её на улице – ноги ватные, и слова комом в горле. Да и сейчас с этими пирогами – мать их ити…
Взопрел Серёга от мыслей разных. На медведя ходил – не потел, а тут весь в испарине.
«Иди, Серёж, руки мой – обедать будем».
Верка открыла платяной шкаф, достала свежее полотенце и подала его Серёге. Но полотенце из рук не выпустила. Так, полотенцем, Серёга Верку-то к себе и притянул…
3
Октябрьский лес гол и прозрачен. Худые деревья цепляются чёрными ветвями за низкое серое небо, да скрипит радикулитными суставами сухостой. Сумрачно и неуютно. Тишина такая, что слышно, как хрустко падают с деревьев последние листья. Тонкий дождь нет-нет да наполнит сумрак леса лёгкой водяной взвесью. Прошелестит по опавшей листве лёгкими струями, словно пожалуется на что-то уставшему лесу и снова тишина...
У края озера, на выбеленном дождями и ветрами стволе давно поваленного дерева, тесно прижавшись друг другу, сидят двое. Серёга и Верка.
«Не холодно?».
«Нет, Серёжа, не холодно. Грустно, что-то немного…».
«Что так?».
«Наверное, давно мне так хорошо не было, вот и жаль ушедшего времени…».
Сергей ещё плотнее запахнул на Верке плащ, прижал её к себе и прикоснулся губами к её виску: «Не застудить бы мне тебя. Зря я тебя на эту дурацкую охоту вытащил».
«Да я хоть посмотрю, что за охота такая, на которую вы от любимых женщин убегаете. И чем это она лучше нас, баб…».
«Не знаю. Не сравнивал. Не с кем сравнивать-то было…».
«Правда?».
Серёга рассмеялся: «Правда, правда, ревнивица ты моя».
Верка взглянула на озеро: «А охотится-то будем? Вроде во-он там, у камышей птицы какие-то плавают. Утки может?».
«Может, и утки. Сейчас поглядим» - Серёга подтянул к себе ружьё.
«А может, не надо? Ну, их, этих утей – так хорошо на душе-то…».
«Как скажешь…».
Чуть выше того места, где расположились Серёга с Веркой, у большого соснового выворотня сидят ещё двое. Едят пироги и через кусты поглядывают на охотников.
«Слышь, Лешак, может, костерок какой запалить – продрог я у тебя что-то…».
Леший, ссыпая крошки пирога на нечесаную бороду, покачал головой: «Не, не надо. Тебе уж скоро уходить – потерпишь. А мне сейчас огонь без надобности – в полночь на зиму укладываться, а от тепла разомлею и до срока залягу. А у меня ещё дел – у-у-у, скока!».
Авдеич хмыкнул: «Деловой» - и, дожёвывая пирог, спросил: « Как думаешь, охотиться они сегодня будут?».
«Нашёл кого спрашивать – для меня человечья душа – потёмки. Это я тебя спросить должен – будут или не будут. А по мне и без разницы. Уток я им подогнал, морось придержал, тропу чистую вывел – блукать не будут. Не ты бы, да пироги – вот уж поохотились бы они у меня! С пирогами – это ты знатно удумал. Забывать уж народец-то стал, как меня ублажать. Пироги, ведь, нежнейший для моего старческого организма продукт. Умелица по пирогам-то баба у племяша твоего, истинно – умелица. Пироги адали сахарны. В самый раз мне беззубому. Да вам, молодым этого не понять…».
«Нашёл молодого, мне уж восьмой десяток».
Лешак, хохотнув, хрюкнул ажно: «Авдеич, да ты дитё ещё неразумное со своими десятками супротив моих сотен. А сколько их – я уж и не помню…».
«Ну, да – с вами, с вечными, насчёт годов не потягаешься. Это я глупость сморозил. Ну, давай, прощевай, старый. Пойду я. А ты за охотничками, пригляди – пусть у них всё хорошо сложится, больно уж подходят они друг дружке. Я ить не зря об тебе вспомнил, а тож мне племяша к Верке и не подтащить было. Чего уж я только не придумывал! Не идёт к ней, хоть ты убейся! А сейчас гляжу – сердцем радуюсь. Может, сладится всё у них, да я с ребятнёй их понянькоюсь…».
«Иди, спокойно. Ни чего с имя не будет. Я для этой умелицы коврами лесными дорогу до дома выложу. Да, отвернись ты от их, Авдеич! Пусть хоть без твоего пригляда намилуются. Их дело - молодое. Иди, иди и мне не мешай. Мне ещё по тайге есть кого изводить – я ж без этого – не засну…».
PS. Ни одна утка на озере в этот день не пострадала…