...времена тогда были суровые. Да все, наверное, помнят эти времена. Бурление, кипение, извержение вулканов. Иногда даже возникало впечатление, будто… будто Россия снова станет Россией. В конце 91-го в Екатеринбурге возник культурный центр "Русская энциклопедия", куда меня позвали главным редактором издательства. Через 10 месяцев я оттуда уволился, потому что центр умер. Но начало было оптимистистическим. Была издана "История" генерала Нечволодова, состоялась презентация первого тома в Доме офицеров, телепередача "Всё впереди", где участвовал и казак Трушников. А через день после неё – пожар в Первоуральске. Мария пишет:
ГОСПОДЬ ВЫБРАЛ ИХ…
"В Первоуральск я поехала на ночь глядя, прямо от них. В мягком сиденье экспресса не решалась откинуться и задремать, это было бы предательством: Трушниковы остались в ожоговом центре первой горбольницы, и моя осыпанная ознобом спина слышала их боль, как будто и на ней горело мясо. Вместе с тёмным лесом плыли за автобусным окном приглушенные подсветки ожоговой реанимации. Колины и Наташины мученические глаза, плыли их окровавленные бинты, простыни, капельницы и эта широченная мелкая сетка, на которой распят Коля. Спасительная сетка, пропускающая к сгоревшей спине сухое тепло обогревателей.
В Первоуральске был их дом, до шестнадцатого декабря он стоял на Шайтанке – в районе за прудом. Изгородью – прямо к воде, окнами – на улицу Рабочую. Здесь, на нескольких сотках земли, за которую Трушников отдал екатеринбургскую квартиру, построенную в МЖК своими руками, они жили с детьми Иринкой и Артёмом. Здесь садили и копали картошку, радовались огурцовым и помидорным урожаям, пилили и кололи дрова, после снегопадов выходили с широкими лопатами за ворота, при жарком весеннем солнышке запускали щепочки-кораблики вниз по первым ручьям. Но не этому дивились одинокие шайтанские старухи, приглядываясь к молодым соседям. Более всего надрывали старухам сердце – песни. Точно солдаты, все похоронки на которых двно промочены слезами, русские песни вернулись из небытия, поселились на горке в доме Трушниковых и нежданно-негаданно начали обжигать память и вселять надежду. Без вина и не на пустом месте, а по праздникам, да не по советским, а по давнишним, уже почти старухами и забытым, зазвенела на горе гармошка, и зелёная трава прилегла под хороводами.
…Валентина Егоровна Репина проснулась ночью – светло, говорит, хоть иголки подбирай. Глянула в окно, а они – как в мартеновской печи ТАМ мечутся. Коля не успел прикинуть: когда спросонок понял, что горят сени, ему бы выбить окна и вытолкнуть на снег Наташу и детей, а он решил обесточить дом, кинулся к счётчику, в котором уже сверкало. Тут секунды решали. Когда обожжённая и обескровленная, с перерезанными венами (пробивались через окно) Наташа и сынишка были вне дома, Николай вдруг понял, что нет Иринки. Он метнулся в огонь, нашарил дочку под кроватью. Она была уже, как старушка сморщенная. На девятый день после смерти ей исполнилось бы девять лет. В этот день Наташа позвала: "Иринка, где ты?" Иринка ответила, Наташа слышала явственно: "Я здесь, мама". Двадцать шестого января – сорок дней, ангельская душа её отлетит к Богу.
Почему именно Трушниковы пошли на костёр? Промысл Божий чаще всего нам трудно уразуметь, но здесь подсказка видна. Коля и Наташа и во здравии притягивали к себе людей. А теперь, пришпиленные капельницами к своему кресту, они как будто призваны объединить всех нас. Невозможно без слёз читать эти столбики в толстой, кожзаменителем прикрытой тетради: три столовые ложки, кастрюля, две миски, фланель – два метра, носки, полотенце, бокал – одна штука, блюдца – три штуки, книга "Новый завет", шарф, майка детская, чайник заварной – одна штука, паштет "Волна", варенье – один литр, пластырь газоожоговый… Евдокия Максимовна и Георгий Степанович Ягуповы из деревни Шилепово Белоярского района просили "Русскую энциклопедию", где действует центр помощи семье Трушниковых, принять для погорельцев 600 граммов гусиного сала и 450 граммов мёда… Снять бы этих Ягуповых телекамерой. Или проинтервьюировать Елену Матвеевну Пастухову: она бы доказала, что справочное окошко больницы, в которое люди с улицы суют для Трушниковых вещички и продукты питания (на фоне либерализации цен и угрозы гражданской войны), куда точнее фиксирует нравственное здоровье народа, нежели кривое зеркало эфира. А в нём, мы это каждый день видим, нам пытаются доказать, что мы не народ, а волчья стая, готовые за кусок колбасы сожрать себе подобных.
…В первый день, когда по радио объявили, что Трушниковым нужна кровь, не сработало даже "спидовское" пропагандистское пугало: на Большакова выстроилась очередь в двести человек, и медики не смогли за день принять всю предлагаемую кровь.
"Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут…" В половине четвёртого ночи, догнав "скорую помощь", Андрей и Люба Малямовы твердили белым марлевым маскам новотрубной больницы: "Чем помочь? Чем помочь? Чем помочь?" Маски отвечали: "Ничем". Если бы обгоревших ребят оставили в их руках – теперь уж не только Иринкины бы девять дней прошли. Так ведь ещё не отдавали, сами лапки сложили и другим хотели помешать. А Смерть на поверку не так уж и сильна оказалась: как увидела нас всех-то вместе, весь-то народ, – слабость почуяла и ушла. Уходит. И, Бог даст, уйдёт.
Как не уйти, если в каждом пакетике плазмы, которую им вводят, – кровь пятнадцати человек. Пятнадцать да пятнадцать – тридцать, да ещё пятнадцать, да ещё, ещё, ещё… "И зажегши свечу, не ставят её под сосудом, а не подсвечнике, и светит всем в доме…" Как бы хотелось знать имена тех, кто светит. Но это не в нашей воле. Всех видно только с небес. Многие приходят в центр помощи – имени не говорят, адреса-телефона не оставляют. "Не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас…" Они не знают, что излучают свет. Валерий Иванович Швецов, размотавший в "Русской энциклопедии" бешеную деятельность совершенно неэнциклопедического профиля, висящий на телефонах, мечущийся в поисках обуви, жилья, мебели для Трушниковых, – он что, догадывается, что кому-то светит? Избави Бог! А медики на Большакова? Врач Ирина Витальевна Оберюхтина, Нина Сергеевна Вихриева, Борис Викторович Гавриш, медбратья и медсёстры, санитарки, перевязочные сёстры – что, они думают о том, что кому-то светят, когда сутками торчат в отделении? Да они просто на работу ходят! А Раиса – талантливый журналист… сделалась сиделкой, а потом бегает и обивает горсоветовские пороги, клянчит для Трушниковых то одно, то другое, сует свой острый нос куда не просят. А скажи ей, что хоть на минуту бы остановилась, о себе подумала (ни жилья, ни работы, сапоги рваные) – решит, что насмехаюсь.
Свечение, свечение великое идёт от того пожара… В канун Сочельника на Шайтанке шёл такой снег, какой бывает только в другом мире, какой и был когда-то на Руси: топились печи, барахтались в снегу дети, сквозь снежную пелену – лес. Тихо. На белом пути от пожарища – я и Колин друг Слава Ушаев. Рыжие, снегом вместо шапки покрытые волосы. Мы идём к Малямовым. Братья Андрей и Алексей живут через дорогу, окна в окна, как раньше… Свои дома, свой огород, у Андрея две дочери и сын, а у Алексея – два сына. Мы вроде бы не к месту – Андрей прихворнул, лечится на печи. Алексей с андреевой женой Любой колют свинью, дети на побегушках. Крестьянское подворье. Безлошадное пока, даже и крыльцо пока к избе не приставлено. Андрей говорит: "Коля-то если б меньше за страну болел… не сгорел бы… Никак не собрался проводку починить".
За страну? Что за высокий слог? Нам ведь недавно объяснили, что никакой страны не было и нет. Есть экономическое пространство – и нечего за него болеть, тем более – погибать. Оно само собой с помощью рынка выздоровеет.
Да и не преувеличивает ли Андрей? Не преувеличивает. Оттого, что мучают нашу Землю, она не перестаёт быть нашей Родиной, Домом. В этом Доме тоже сделалась неисправной проводка, который год полыхают короткие замыкания. Как потушить пожар?
Мы идём к дому, за который они, братья по духу, заплатили дорогую цену – здоровьем, нервами, добывая его из лап градостроителей, которые с удовольствием возвели бы на его месте очередную многоэтажную коробку. "Дом фольклора и народного быта" – так называется эта нездешняя "деревяшка", памятник архитектуры ХIХ века, с резными пилястрами и наличниками, со строчёными задергушками на окнах. На втором этаже – горница. Лавки домоткаными половичками укрыты, столы дубовые, скатерти браные. Печь горячая, самовар.
Здесь всегда люди. Мы со Славой – темнело уж – зашли сюда. Дверь не закрывается. Пожилая женщина наведалась, расспросила, как дела в ожоговом. Кампания пацанов явилась погреться; какой-то парень искал какую-то девушку – не заходила ли. Шестилетняя кнопка с хвостом на макушке пришла похозяйничала. Сергей Саблин ни на одного пустыми глазами не поглядел, они тут трое в штате отдела культуры – ещё Слава Ушаев и Надя Пантюхина.
Саблин, Саблин… Вспомнила: я даже переписала в блокнот его какую-то полудетскую расписку, несколько раз возникающую в кожзаменительной тетради, над которой я ревела в "Русской энциклопедии": "Я, Саблин Сергей Васильевич, взял вышеуказанные вещи для семьи Трушниковых, для транспортировки в Первоуральск".
Каждую среду у них здесь вечёрки, молодёжи набирается полон дом. Сейчас тишина, душа Иринки ещё где-то здесь, на грешной земле.
"По плодам их узнаете их…" Когда Колю в ожоговом стали собирать в дальнюю дорогу – из реанимации в палату – его сосед, молодой солдатик, сгоревшей рукой подвешенный к какому-то спасительному крюку, такому же спасительному, верно, как Колина сетка, – поджал дрогнувшие губы: "А как же я без них?" Коля с Наташей и полумёртвые становились душою всех, кто соприкасался с ними.
Кто споёт теперь солдатику казачью песню, кто скажет с хрипотцой, презирая обожжённое лёгкое: "На Дону традиция была: если казака смертельно ранили, его товарищи смыкали над ним казачий круг и пели весёлые песни"?
Мария Пинаева.
Автор перечисляет гонорар по адресу: Екатеринбург, культурный центр "Русская энциклопедия", фонд Трушниковых.
На фото: Николай Трушников за день до пожара на телепередаче "Всё впереди".
+++
Мария всё время куда-нибудь перечисляла свои гонорары: то в фонд восстановления храма Христа Спасителя, то в фонд "афганцев"-инвалидов, то… Да я уж теперь не упомню. Сам-то я, по-моему, лишь однажды печатно попросил отправить мой гонорар – в Соединённые Штаты Америки в качестве гуманитарной помощи обнищавшей державе. Было противно, что Россию к тому времени правящая клика превратила в страну-побирушку. Секонд-хэнд…
Милая моя Марьюшка… За два с половиной месяца до смерти я попросил её снова написать о Трушниковых – для газеты "Казачий круг", где тогда работал. Она уже почти не ходила, спину перехватило, ноги не шевелились. Начались невыносимые боли. Но всё-таки взялась за перо. В её сумке я потом нашёл бумажку-черновик:
"Теперь я сама без движенья, и беспрерывная боль, вот уже трёхмесячная боль пытается сделать из меня нечто не похожее на человеческое существо. Но (зачёркнуто: сквозь безвольный туман достучалась…) вот новость: открывается газета "Казачий круг". Круг… круг…
(зачёркнуто: для меня в этих словах совсем другое… Спасательный круг? Движется ко мне. Казачья газета не должна выйти без Трушниковых. Я должна написать хоть немного, хоть несколько строк… Это же не сказка… С той минуты, как их с Наташей внесли в ожоговый центр). Врачи сразу сказали: "75% ожогов. Чтобы выжили – такого просто не бывает".
(Зачёркнуто: но вот – бывает. Да разве найдутся на свете такие огни и муки, и такая сила… Пожар сожрал их 10-летнюю дочку. Сынишку удалось вытолкнуть сквозь лопающиеся стёкла. Почему они решили бороться за свою жизнь? Помню: в фиолетовой реанимации напротив Коли лежал, крюком подтянутая обгоревшая рука, – солдатик, 40% ожогов. Его запавшие глаза)"… Текст обрывается.
Что бы тут ещё… Кусочек радиопередачи, письмо издалека: "Июнь 1985 года (передача вышла 30 июня, когда Маша с тяжелейшим приступом стенокардии уже лежала в больнице). Вечером ещё раз перечитала письма фронтовиков… Писать не могла – хотелось подумать. На улице уже почти темно, где-то около двенадцати… Выставила на подоконник локти, смотрю на свой притихший к ночи Покровский проспект. На углу четыре подростка – три парня и девочка – ловят "тачку". Слышно каждое слово. Тачка – это, по-видимому, такси или другая машина, которая согласится подвезти. Они немного выступают друг перед другом. Вернее, конечно, перед девочкой. Но – немного, в пределах околоприличия, хотя очередной "тачке" по-хозяйски свистят и делают какие-то жесты. Наконец кто-то притормозил за углом, мне не видно, и главный выступальщик бежит к машине. Я не успеваю сообразить, почему остальные-то не бегут. Не едут они, что ли? А он уже возвращается с победным кличем, как будто исполнил очень важное дело. Возвращается с двумя бутылками водки. Друзья хлопают его по плечу и говорят "окей", и девочка тоже хлопает и говорит "окей", и они скрываются во дворе "домовой кухни". Мне хочется им что-нибудь крикнуть, чем-то их остановить… Но что же им крикнуть и как их остановить?"
Как?
Позднее мы стали "бойцами прямого действия". Скорее всего, зря. Или не зря? Не знаю. Потом всё узнаем. За горизонтом…
А Николай Трушников теперь священник.
+++