Начало "I Цыганский король" http://www.proza.ru/2014/11/19/534
Предыдущая часть «II Цыганский король» http://www.proza.ru/2014/11/19/693
III
На следующий день, утречком, у королевского дома, под виселицей, собралось большое цыганское судилище. Поставили высокое кресло, рядом с ним стали два дворянчика и два цыгана в кожухах с длинными кнутами на плече. Собралась толпа, преимущественно из египетского племени.
Кисло воняло лошадиным потом, кожухами, ржавым железом. Цыганки курили трубки, иногда давая пососать чубук чумазым детям. Потом все замерли. Приближалась торжественная минута.
Под пение труб и грохот старого барабана важно вышел из дверей король Якуб. Сел, сжимая в правой руке какой-то потемневший, обрамленный в золото предмет.
- Что это? - заинтересованно спросил Яновский у медикуса.
Левый угол медикусова рта поехал вверх:
- Реликвия. Черенок того самого кнута, какой он в достославный вечер, каким началось его царствование, лупил конокрадов. Чем не меч святого Стефана?
Паюк огласил высоким хриплым голосом:
- Слава. Сила. Мощь. Мы, король Якуб Первый... (опять потянулись титулы, какие Яновский уже слышал), доброй волей нашей постановили именем цыганского государства, благоустройства и славы его, созвать сегодня большое судилище, после какого, очистив добрый наш народ от злонамеренных людей, великий сейм государства цыганского учинить!
Запела труба. На лицах некоторых цыган Яновский заметил ироничные ухмылки. Но все молчали.
Первое дело было неинтересное. Какой-то цыган подбил второго на кражу, заранее зная, что ничего хорошего из этого не получится: коней караулят хорошо. Сам подстрекатель счастливо убежал, а его несчастного соучастника поймали и, возложив ему на шею уздечки, били, водя по деревне. Хорошо хоть, что не убили насмерть.
Приговор был короткий. Подстрекателю заплатить штраф, третья часть которого пойдет потерпевшему, и получить двадцать лоз, чтобы не был наперёд злоумышленным. Соучастнику - пять лоз, чтобы не был дураком. Если состояние здоровья не позволяет ему перенести экзекуцию, он должен заплатить половину своей части в королевскую казну.
- Сколько это будет? - спросил несчастный, у которого была обвязана голова.
- Два битых талера.
Соучастник, кряхтя, начал спускать штаны. Получив то, что надлежало, он, опираясь на плечи детей, отошел в сторону и лег животом на траву. Яновский не заметил на лице короля Якуба мучений совести. Знамеровский смотрел тщеславно и снисходительно на пестрый сброд, который кипел у его трона.
Разобрали еще несколько дел, и приговор был почти тот же: лозы и штраф в королевскую казну. Финансовые дела короля явно улучшались, и явно падало настроение толпы.
Кое-где плакали, завывала какая-то женщина. Яновский заметил в глазах некоторых цыган и многих мужиков подозрительные огоньки. Но суд шел своим чередом.
Новое дело притянуло его внимание. Из рядов вытолкнули молодую девушку лет семнадцати и смуглого, очень чисто, удивительно чисто одетого цыгана, который был, может, года на два старше ее. Руки его были черные, скрученные работой.
- Это еще что? - с угрозой спросил Знамеровский. - Я вам что говорил? Сколько это может тянуться? Я запретил вам жениться год потому назад.
- Свалялись, - коротко бросил "коронный судья", загоновый шляхтич Знамеровского.
Митрополит возвел глаза к ясному небу.
- Боже, - велеречиво приказал он, - прости им, этим неразумным агнцам твоим, все их грехи. Не ведают, что творят. Во тьме, в грехе души их... темные ваши души эфиопские, чтобы вы подохли, пакостники!
- Я вам что говорил? - страшно спокойно спросил Якуб.
- Почему? - выкрикнул цыган. - Почему нам нельзя? Я христианин, поп окрестил меня. Я сошел с дороги моего народа, я не хочу торговать конями. Я медник, хороший медник. Я хочу чинить замки, а не ломать их. Вот они, мои руки.
Он говорил горячо, искажая от волнения слова, потрясая черными руками в воздухе:
- Я хочу осесть в доме Яна, ее папы. Я буду много работать за нее. Я буду отдавать пану весь заработок. Почему?
Толпа глухо заревела. Оскорбленными казались не только цыганы. Но тут Яновский увидел, что Знамеровский встал. Король был почти величественный в эту минуту. Трепетали ноздри, глаза бросали молнии.
- Молчать. Вы...
И сразу стала тишина.
- Я запретил. Кто знает, может, я и разрешил бы. Но они обошлись без разрешения. А кто осмелится ломать мой наказ? Ты? Ты? Ты?
Палец его тыкал в отдельных людей, и те прятались в толпу.
- Никто. Я запретил. Я!.. И этого достаточно. Паюк!
Рука его сделала жест в воздухе. В то же время паюк привычным движениям руки разорвал на девушке летник и рубок и отбросил их на траву. Яновский ждал, что толпа взорвется криками возмущения, но толпа молчала. Отца девушки еще утром заперли в сарай.
Яновский, удивленный молчанием, перевел глаза на людей и заметил удивительное: все, даже парень-медник, которому в этом, казалось бы, не было нужды, стояли, плотно закрыв глаза, будто боялись оскорбить наготу. Смотрели только люди из окружения Знамеровского.
Девушка, не понимая еще, что случилось, смотрела вокруг огромными синими глазами. После глухо, с такой болью, что у Яновского оборвалось сердце, ойкнула и закрыла ладонями красное лицо. Худые локотки напрасно силились прикрыть еще слабую неразвитую грудь.
Не в состоянии опустить глаза, Михал смотрел на тонкую, не оформленную еще фигуру, на мягкую округлость живота, на плавную линию, что разделяла сжатые ноги. Он хотел крикнуть, хотел остановить эту мерзость, но не мог.
-...и потому, за непослушание приказом королевским и нарушение законов человеческих целомудренности девичьей, присудить Алену Светилович к наказанию лозой.
Девушку повели. И тут Михал силой своей ранней опытности заметил странный изгиб поясницы и какие-то скованные, неестественные движения бёдер. Голос, каким он крикнул следующее, был хриплым и резким:
- Оставьте это!.. Вы что же, не видите, что она беременная?!
Знамеровский, какой уже успел остынуть, посмотрел на его заплывшими глазами и нерешительно сказал:
- Ну что же, можно и так. Принесите лестницу. Мы отсчитаем лозы, привязав эту развратницу к ступенькам животом... чтобы не сбросила.
- Поздно, я вам говорю. Она на третьем месяце.
Знамеровский, кажется, даже обрадовался этому:
- Хорошо. Я отменяю приказ.
Митрополит двинулся к нему и зашептал что-то на ухо. Король заморгал глазами:
- И действительно... а как же слово короля? Нет, так не пойдет...
Он колебался:
- А вот что... Если лозы ей повредят, так не повредят шляхетские объятия. Кто хочет взять эту распутницу в наложницы?
- Ей сначала надо поговорить с духовной особой о своих грехах, - сказал митрополит.
- Гм, - хмыкнул король. - Ну что же...
Но в этот момент медикус вдруг выпалил:
- Я... я беру ее. И пусть попробует кто-нибудь тронуть ее пальцем.
И он резким движением набросил на плечи женщине свою мантию.
Ответом на этот жест был хохот. Забывшись на авторитет, король захлебнулся смехом, держась за бока. Он посинел, в горле его что-то сипело и хлюпало.
Прозрачный нос медикуса стал малиновым: это была его манера краснеть. Он взял за плечо обессиленную стыдом, остолбеневшую женщину и повел ее.
Казалось, что на этом дело закончится, тем более странным было появление перед королем толстого цыгана в кожухе.
- Плохо делаешь ты. Чем помешал тебе мой сын?
Король смотрел на него с лютым юморком в глазах.
- Он хочет жениться. Плохо закончится все, если роме будут так обижать.
В ответ на это в воздухе прореяла звучная плюха.
- Дурак ты, отец, - проговорил цыган, держась за щеку.
Но Якуб не обращал уже на него внимания. Он стоял над притихшей толпой, вознося в воздух свой золотой скипетр.
- Возлюбленные цыганы! Добрый мой народ! Закончился суд, и мы, очищенные от мерзости, сильные как никогда, можем собрать наш вольный сейм.
Михалу опостылело слушать эти слова. С тяжелым сердцем выбрался он из толпы и столкнулся с медикусом, который возвращался на свое место.
- Зачем вы сделали это? - с укором спросил Яновский. - Разбили, испортили жизнь людям.
- Ого, - удивленно протянул старый циник, - не узнаю доблестной шляхетской крови.
И, прежде чем юноша успел вскипеть, продолжил:
- Если бы я был бугаем, меня, к сожалению, давно передали бы на мясо. Если бы кто-нибудь сказал мне: "Пане, опозорьте эту девушку, а иначе мы вас повесим", - я ответил бы ему: "Берите меня, меньше буду страдать. Одним позорным воспоминанием будет у меня меньше на земле".
И добавил:
- Это, конечно шутки. Люди не стоят сочувствия, но... я сегодня просто не мог. Эти слабые плечики, это движение, каким она закрывала лицо, именно лицо. Что сделаешь, я непоследовательный человек. Якуб, собственно говоря, очень хороший для шляхтича, мы уломаем его потом. Придет и на него час с хорошим настроением. И пусть девушка ждет этой минуты в моем доме, а не в доме этого похотливого попа.
Рёв толпы прервал его слова. Оба поспешили протиснуться к трону. Произошла какая-то смена. Людей, которые только что стояли в пасмурном, угрожающем молчании, нельзя было узнать. Пылающие ненавистью глаза, оскаленные зубы.
И среди них стоял, возвышаясь над головами, Знамеровский и кричал, потрясая руками:
- Вы видите его (движение в сторону Яновского), вы видите этого красивого человека, властелина братского, но маленького и слабого государства? Вы видите его честные глаза? Чем он виноват, что хочет жить самостоятельно и счастливо? Но ему не дают так жить. - Голос короля дрожал: - Злой и коварный сосед, отродье ада... как же его зовут, это отродье ада, а, Михал? Вот-вот... Волчанецкий его зовут... коварно напал на него, нарушил его границы. Его маленький, доверчивый, добрый народ страдает под пятой иноземца, который ломает его веру, обычаи, волю. Неужели великое государство цыганское, защитник справедливости и законной власти, спустит этому аспиду и василиску? Нет, не будет этого.
Он прикрыл рукой глаза и качнулся (в воздухе сильно запахло водкой и войной). Баба, что стояло неподалёку, вдруг заголосила:
- А-а, боже мой, а что это с ним, голубчиком нашим, делается? А как же он жалостно говорит!
- К тому же, - продолжал король, - мы, возможно, и смолчали бы, если бы этот Волчанецкий не готовил посягательства на нашу волю и независимость. Этот аспид и василиск брызгает черной желчью. Он собрал оружие, поставил под ружье своих гайдуков. Он собирается вероломно напасть на нас. Неужели мы будем терпеть это, мужественный народ цыганский и русинский? Они захватят нашу землю, изнасилуют наших жен, заберут наших коней, чудесных коней. И не останется даже следа цыганского на земле, поскольку вы будете рабами.
В толпе там-сям голосили бабы. Апокалипсический ужас реял над головами людей. Ужас и священная ненависть. Слышались выкрики:
- Смерть им! Вишь ты, коней!!! Рожна съедят!
И гремел голос Знамеровского:
- Нет, мы сами нападем на них. Мы ступим им на шею. Мы заберем их коней, мы изнасилуем их жен, мы сожжем их дома. И засияет во славе королевство цыганское во веки веков. Во славе и воле! Нас обидели! С нами бог!
Толпа ревела, стонала, задыхалась. Трясли кулаками в воздухе, махали прутьями.
- Кони! Кони! Кони!
- Я пойду! И я... И я...
Кто-то рассудительно бубнил:
- Я не люблю биться. Но если они на нас так, так мы им всыплем.
- Бей их! Смерть хищникам!
- Выступаем сегодня ночью! - кричал Знамеровский.
- У-ра! Кони! Кони! Отец ты наш, милостивец, властелин!
- Веди нас! Веди!
Потрясенная толпа повалила с площади.
Продолжение "IV Цыганский король" http://www.proza.ru/2014/11/19/960