Кровавая жатва
или кошмар на улице Клары Цеткин
Мы привыкли рассматривать безумие как последнюю
и, в то же время, невинную истину о человеке.
Мишель Фуко
Эту историю я поклялся унести с собой в могилу. Но однажды, гуляя по обыкновению на свеже-изрытом погосте, мне пришлось заглянуть в одну из них, и я осознал, что там слишком тесно для подобного груза в придачу с моим распухшим от разложения телом. Так что навострите уши и укладывайте диванные подушки.
Начнём с того, что как-то раз, автор вытащил из собственного носа козюлю, долго рассматривал, пока философское прозрение не взорвало пытливый разум: «Это тоже - я, это - моя субстанция!». Такой гениальной прозорливости я сам от себя не ожидал. Ну а что такое вы? Что такое ваше бытие? Не сон ли абсолюта, континуума, бога? Очень глубокий сон. Но если прислушаться к самому себе, то иногда отблески божественной сути проступают сквозь пелену обмана, через текстуры симуляции, и вы теряете себя в душных перинах спальни, в наркотическом тумане или в объятиях смерти. Что поделать, полный, самодостаточный абсолют не способен узреть себя, ибо ему не в чем помещаться, а самосознание требует границ собственного «я». И только если бесконечно малая кроха – вы или я, отделится от этой глыбы… А может быть окно истины - безумие?
Инженер с тривиальной фамилией Иванов сошёл с троллейбуса и направился к своему многоквартирному дому на улице Клары Цеткин почти в шесть часов вечера. Было тепло и безветренно, сгущались ноябрьские сумерки. Инженер Иванов, прямо скажем, мешки на работе не ворочал, однако субтильная конституция его требовала отдыха. А ещё он банально соскучился по жене и дочке. Поэтому человек спешил. Но, не смотря на это, когда он проходил мимо трёх больших пирамидальных тополей, то услышал в гуще крон странный шум. Можно было подумать, что порыв ветра шелестит листвой, но вокруг наблюдался полный штиль, и деревья давно стояли опавшими, как старые веники. Инженер нашёл это странным, но не более. Однако когда он поднял взгляд на голые тополиные ветви, то сразу заметил полное отсутствие освещения, и ему стало неуютно. Гражданин Иванов справедливо посчитал, что боязнь темноты для взрослого человека, отца семейства, позорная и вздорная слабость. Короче, он специально направился через самый безлюдный и темный проход мимо гаражей. С правой стороны проход ограничивала не оштукатуренная тыльная стена ряда капитальных гаражей, примкнувших друг другу сплошной шеренгой. Слева тянулась полуразрушенная, но непреодолимая из-за зарослей ежевики и шиповника бетонная ограда какого-то непонятного учреждения или склада. Дорожку, усеянную битым кирпичом и мусором, в темноте было невозможно различить. Тут уже не до мистических страхов – в говно не вступить бы или на гопстопников не нарваться.
Луна в этот вечер уродилась полной и зловещей. Только от неё и исходил бледный серебристый свет одинокому путнику. Инженер Иванов уже давно мысленно обзывал себя последними словами за глупый поступок. Но половина пути была пройдена, а это добавляло оптимизма. Но тут, ни с того, ни с сего, он вновь услышал тот же шелест где-то над крышами гаражей. Инстинктивно бросив взгляд в сторону, он вроде как заметил, что над крышами промелькнула чёрная тень, похожая на кусок ткани. И хотя сердце инженера мгновенно ушло в пятки, он разумно отнёс сей артефакт к игре света и воображения, но шаг ускорил. Ну что ж, как заметил классик, если не в силах всегда быть героем, то останься хотя бы человеком.
К слову, почему большинство людей, в том числе меньшинство очень храбрых перед реальной опасностью, страшатся всяческой мистики? Ну, например, вышли вы ночью пописать и встретили в прихожей летающую голову. Голова ведет себя дружелюбно, ничем не угрожает, изъясняется вежливыми словами. Тут бы и ей сказать: «Извини, голова, побеседовал бы, но сортир тороплюсь». А потом с удивлением обдумывать сей артефакт, мирно засыпая в постели. Так почему ужас перед ней неизмеримо острее, чем перед тем же грабителем, который действительно смертельно опасен? Кажется, я открыл причину: на необъяснимое нет готовых шаблонов реагирования, а уровень угрозы никогда не известен, значит максимальный. Что делать с летающей головой? Бежать? А вдруг она вездесуща. Бить? А вдруг она неуязвима? В мистической реальности обесценивается весь наш жизненный опыт. Имеет ли он цену в обычной реальности?
Довольный как слон после душа тому, что миновал жуткий проход и выбрался невредимым, инженер вошел в неосвещенный подъезд. Он поднялся в вонючем лифте на четвертый этаж и надавил на кнопку звонка квартиры номер тринадцать. Ему никто не ответил. С легкой досадой и еле заметным волнением, он достал ключи и открыл квартиру сам. По окружившему его кромешному мраку и полной тишине он понял, что дома никого нет. Только старые ходики непривычно громко тикали из кухни, словно метроном. Тогда инженер с тривиальной фамилией стал звонить супруге на мобильный, не разуваясь и стоя одетым в прихожей.
Обычно в рассказах требуется описать своего героя и сообщить о нём массу бесполезной информации. Что можно сказать? Он не плохо сохранился для своих лет. И даже страшно подумать насколько лучше было бы его состояние, когда бы он изначально не пил, не курил, правильно питался, выбрал правильную профессию, использовал правильную зубную щётку и был бы женат на правильной женщине. О! тогда его сохранность характеризовалась бы уровнем uncirculated, как говорят нумизматы.
Мы остановились на том, что гражданин Иванов позвонил своей супруге. Ему ответил бодрый голос Алевтины:
- Серёжа, не волнуйся – мы с Машкой у моей мамы! Дядя Гриша был проездом и взял нас. Ты же знаешь, как Машка любит бывать в деревне.
- Когда приедете? – крикнул человек в трубку с некоторой обидой.
- Завтра, после обеда приедем автобусом, – был лаконичный ответ
- Папа, мы у бабушки! - услышал он радостный возглас дочери и успокоился. Единственное, что он не представлял, чем себя занять. Наверное, это была в какой-то степени невротическая зависимость, но в отсутствии супруги он вообще не представлял времяпровождения. Более того, инженеру было жутко ночевать в квартире одному.
Далее произошло необъяснимое. Сергей даже вздрогнул и вскрикнул. Из спальни зазвучала гитара – мелодия Нино Рото из «Крёстного отца». Именно эту мелодию разучивала уже три дня Алевтина. Ошарашенный муж, теряясь в догадках и кидая глупые взгляды на зажатый в руке телефон, но понимая, что жена дома, бросился к дверям в спальню. Он невольно был зачарован чистотой игры и выразительностью исполнения. Так проникновенно супруга никогда до этого не играла. Инструмент замолк и вновь воцарилась тягучая тишина. Сергей почувствовал, как по спине забегали мурашки, а волосы почти зашевелились на макушке.
- Ну и шуточки дурацкие, подумал он, однако открыть дверь не решался.
Сергей не был смельчаком, но и не был жалким трусом. Он медленно открыл дверь, включил свет.
- Аля! – не узнал он своего голоса, - Машенька, - в груди что-то оборвалось, оборвалось реально, с острой болью. Мужик стоял перед окровавленными трупами жены и дочери и протяжно стонал, боясь впустить в голову любые мысли, которые, он знал, будут чудовищными. Потом он замотал головой в надежде проснуться. Но где-то на уровне подсознания зазвучали невыносимые вопросы: Кто отвечал по телефону? Приедет ли кто-то завтра после обеда? Какой бы невыносимой не была бы правда, оставаться в сомнениях ещё мучительней. Поэтому он обошёл труп женщины и заглянул ему в лицо. Перед ним сидела Алевтина. Голова её была запрокинута назад, и разрезанное горло зияло отвратительной чёрной пастью. В этом зрелище таилась непонятная гипнотическая сила, непонятная притягательность боли. Сергей с трудом отвёл взгляд от её некрасивого, искаженного лица с открытыми выпученными глазами, и плоть его разом оледенела, словно погруженная в бочку жидкого азота. Тельце дочери, тень мысли о причинении любой боли которому, приводила в трепет, валялось на кроватке с торчащим из живота отломанным грифом гитары. Стон перешёл в рычание и, сбивая встречающиеся предметы, человек побрёл в сторону кухни. По дороге его несколько раз стошнило горькой жёлтой желчью, которая кипящей смолой клокотала в горле. Он открывал рот, как бы хватая воздух, а, выдыхая, непроизвольно издавал нечленораздельный рык. Это была безысходность в своём истинном воплощении. Подсознание всё ещё пыталось осмыслить происходящее, но решение уже было принято. Вернее, иного было не дано.
Обрывки мыслей метались в голове, как обрывки бумаги во время урагана. Вдруг он сошел с ума и всё это вычурная галлюцинация? Как определить реальность и не нанести вреда жене и дочке, которые, возможно, живы? Он увидел в своей руке телефон, который так и не выпустил. Наконец он понял, что хочет набрать номер жены… Сама фантасмагория окружающего дарила слабую надежду, но тут же разбивала её вдребезги. Телефон падает на пол из безвольной руки. Кто, зачем убил и для чего подделал голоса по телефону? Как реагировать на вернувшихся из деревни? Как с этим жить? Воистину, бытие – клаустрофобия души, заколоченной в узкое пространство тела. Рука запрограммировано достает из ящика кухонного стола самый острый нож. Крайне необходимо прекратить эту бессмыслицу, которую невозможно более переживать ни одного мгновения. Реальный мир рассыпался как вычурная песочная мандала и собрать его вновь уже не было никакой возможности. Из спальни снова зазвучала гитара… Это был романс Гомеса и он был божественным.
- Федоровна, а что милиция приехала-то? Ограбили кого?
- Представляешь! Серёжка Иванов с ума сошел! Альку с малышкой зарезал, а потом – себя.
- Господи, горе-то какое.
Сейчас мне трудно что-либо сказать об этом. Мысля, она ведь приходит опосля. Страдания формируют красоту человека, и не только духовную. Посмотрите, как импозантно смотрятся седины на висках, как много говорят о мужественности шрамы, как бездонно глубоки печальные глаза. Как многозначителен и всеобъемлющ своей неопределенностью бред юродивого. Как вычурна боль его души. Но иногда, результатом страданий и жестокой боли являются страшные и вонючие орки. Я такой же. Но сама возможность безумия утверждает наличие разума. Кстати, что-то чёрное промелькнуло в моём окне…