О материнской любви.
Этот рассказ о моей знакомой. Она прекрасный, отзывчивый друг, и добрая, нежная мать. Сына она поднимала одна. Сейчас он видный парняга, девчонки на него заглядываются. Но в то время, к которому мой рассказ относится, ему было пол-года. Ну или самую малость больше...
В войну не верилось долго. Даже когда горели и рушились дома, в войну все таки верилось не до конца. Ее реальность противоестественна. Казалось, сейчас проснешься и этот кошмар исчезнет... Может быть по этому мы так долго и не уходили из зоны боев. Но вот, отсидев пару недель в подвале, она поняла, нужно уходить. Детская коляска сгорела вместе с двухкомнатной квартирой и она несла Артема на руках. Еще сумочка с детским питанием и пеленками-распашонками. С утра прошел слух, что несколько часов будет перемирие. Подобрать убитых. И она рискнула... А в скверике, у кинотеатра Россия, ее накрыл минометный обстрел...
Мина, мерзкая штука. Уж не знаю, специально так делалось, или это вышло само собой, дополнительным бонусом от дьявола, но мина воет. Этот вой и бывалых людей вдавливает в землю. А уж людей неопытных просто накрывает волна ужаса...
Там не куда деться, в том скверике... Ровная, как стол площадка. Чахлые деревца... Она лежала, вжавшись в мерзлую землю, парализованная ужасом.
Вой. Разрыв. Свист осколков. Взрывная волна, отрывающая от земли... И сразу же новый вой... Я не знаю, сколько это длилось... Не знает и она. Может минуту... Может десять. Но когда обстрел стих и начало возвращаться сознание, то к своему ужасу она обнаружила, что все это время закрывалась от взрывов своим ребенком...
Вот и все. Их не зацепило. Они дошли. Артем вырос. А я повторю то, с чего начал:
- Она прекрасная мать. Слышите, прекрасная. Просто, ... будь ты проклята, война.
О дефектах речи.
Девяносто пятый. Только-только пустили поезд Грозный - Москва. Мы едем в плацкартном вагоне. Перезнакомились. К исходу дня уже знали истории друг друга. Истории и разные у всех, и похожие в тоже время. В одном купе с нами едет бабулька с внучкой. Они едут к родителям девочки. Куда то на Север. Обычная история, яслей нет, мама работает, дитя привезли к бабушке. Тем более Юг! Витамины и солнце. Ну и что ж, что Чечня! Спокойно ж более менее... пока! Правда это пока быстро закончилось, выбраться не удалось... Вот и сидели они под бомбежками и обстрелами всю войну... И потом сидели, пока успокоилось все, да денюшки на поездку насобирались.
Девчушке три года. Шустрый хохотунчик, мгновенно ставший любимицей всего нашего плацкартного вагона. Маму с папой не помнит абсолютно. Но рисует их образ в сознание. Увидит красивое платье на женщине за окном и бежит к бабуле.
- Бабушка! А у мамы тоже такое?!
Мужик тащит пару здоровых чемоданов, и девчушка тут же интересуется, ее папа такой же сильный. Родителей она не помнит, но уже любит. Бабуля и культивирует, и эксплуатирует эту любовь. Нет-нет, да девочку мотивируют сделать что то, сообщая, что маме понравится. Или наоборот,велят съесть всю кашу, иначе все папе расскажут... Девочка понравиться маме хочет. И старается. А прежде всего девочка желает избавиться от шепелявости. "С" она не выговаривает совершенно. Говорить она училась уже в Грозном. Под обстрелами. Какая там дикция, в то время! Но, сказали, маме не понравится. И девочка ходит по вагону и старательно повторяет набор слов с буквой "с":
- Шнаряд, шолдат, ошколок...
- Селедка, подсказывает ей новое слово моя супруга.
Девчушка смотрит на жену, хлопая длинными ресницами, а потом бежит к бабушке и неумело-громко, на весь вагон, шепчет ей на ушко:
- Бабуля! Что такое шеледка???
О дороге по-воду.
Воды в Грозном не было. Сунжа одна, а нас много. И от нас, многих, Сунжа далеко. Воду черпали из луж. Топили снег на кострах, когда он был. Воду выпрашивали у военных, как той, так и другой стороны. Мы, во дворе нашли еще один источник. В двенадцатиэтажке напротив бойлерная в подвале. Подвал на редкость глубокий. Три пролета довольно крутой лестницы. Однажды, я, проверяя, не осталось ли в бойлере неслитой воды, обнаружил, что из вентеля, в самом низу, маленькой струйкой сочится вода. Вероятно, в трубах собирался конденсат, и здесь, в самой нижней части обширной городской трубопроводной системы, этого конденсата хватало на тонюсенькую струечку, которая за час-полтора наполняла ведро. Это было много!
Одно но... На одном из лестничных маршей сидел труп... Наверное человека ранило в одном из первых обстрелов. Он заполз в подвал и истек кровью на лестничной клетке. Сначала мне даже показалось, что человек жив, и просто сидит, прячась от взрывов. Я даже окликнул его... Но подойдя поближе быстро понял ошибку... Это был пожилой мужчина, в национальной одежде. Вероятно, случайно к нам попавший. У нас его никто не знал... Вот так мы и ходили мимо него за водой полтора месяца... Не было ни фонарей, ни свечек... Ночью помнили, как он сидит, и прижимались к стеночке, аккуратно обходя тело. Хоронить его было просто опасно. Когда во дворе копали могилку соседу, разрывом мины ранило двоих. А потом этот труп перестал отличаться от сотен других, лежащих на улицах... Просто помнили, как он сидит, и в темноте прижимались к стеночке, что бы не потревожить...