Первенцу и жене…
Всё слилось, - земля и небо, сегодня и завтра. Трудно даже представить, где же находится воображаемая линия их разделяющая! Белая яхта, словно чайка, выплывающая из тумана. Странное ощущение, - штиль и яхта, уверенно идущая вдоль берега, словно призрак, не тревожащий этот дивный туман. Вчера, растворившееся в сегодня и не исчезающее в завтра. Будущее, окутанное дымкой. Лучи солнца, одиноко проглядывающие сквозь пелену... В тумане растворяются предметы, звуки, мысли, они делаются вязкими и ленивыми, мир словно останавливает свой суетливый бег.
Ей нравилось наблюдать за ним в эти минуты, когда он был один, когда даже из его походки исчезали озабоченность и напряжение, и он становился самим собой. В подобные мгновения он мог позволить себе слабость, стоя на тёплых камнях, чувствовать их величие, думать о том, что они лежат здесь сотни, тысячи лет, и как ребенок задавать им вечный вопрос о смысле жизни, и ещё долго ощущать заключенное в них тепло, в ожидание ответа. Она смотрела на него,улыбающегося своему наивному вопросу, вовсе и не надеющегося получить ответ, и слушала, как камни шепчут ему: " Любите, и не будете лежать здесь...", и сожалела о том, что он не может их слышать.
Она знала о нём всё, за исключением некоторых деталей, но и эти пробелы с течением времени заполнялись. И ей казалось, что она знает о нём гораздо больше, чем он о себе. Она любила его, да и как могло быть иначе, её бы не существовало без него. А он не замечал её, или злился, когда она появлялась некстати, ворчал, замечая недостатки фигуры или причёски. Иногда он прятался от неё, натянув на голову одеяло, а может ей только казалось, что прячется. Она очень страдала оттого, что не могла разделить с ним его сны, отголоски которых доходили до неё сквозь несвязный бред и ночные крики. Слабым утешением служило лишь то, что проснувшись, он и сам не всегда помнил их, но всё же ей очень хотелось узнать, была ли она и там, по ту сторону сна, с ним. Ревность? Желание помочь? Но что она могла! Лишь изредка ей доверяли его малыша, чтобы спрятать от палящего солнца. Увы, эти мгновения были так редки! Но были моменты, когда ей хотелось сжаться и исчезнуть, однако есть законы и она, молча, выполняла их.
Молча. А как же ещё?! А ей так хотелось рассказать о нём то, что он сам никогда не расскажет, - тайну, вплетшуюся в его жизнь и ставшую вызовом судьбе. Её память отчётливо хранила зарисовки прошлого, с их звуками и запахами, зарисовки того времени, когда в их жизни появилась пропасть, отдаляющая его от других.
***
Полутёмный институтский подвал, попасть в который, можно только пройдя по временно сколоченным много лет назад, прогнившим мосткам. Длинный коридор, с душным запахом сырости и монотонными звуками от вечно капающих труб. Шорох прячущихся обитателей подземелья, при вспыхивании тусклой лампочки. Массивная, металлическая дверь, закрывающаяся при помощи расположенного по центру массивного штурвала и обыкновенной контрольки.
Скользя по коридору, её тело вначале вытягивалось, будто желало подольше сохранить связь с поверхностью, а при подходе к двери всё более и более сжималось. Тусклый, мерцающий свет заставлял её дрожать. При открывании дверь издавала неимоверный скрежет, на фоне которого, площадная брань военрука, грозившего в следующий раз непременно её утихомирить, казалась обыденной и родной. Помещение за дверью было сравнительно просторным, залитым каким-то неестественно жёлтым светом, пожиравшимся стенами и плакатами в зелёно-синих тонах. Этот свет невольно нагонял тоску, и появлялась тревога за оставшихся на поверхности. Лишь воспоминания о длинном коридоре, о его обитателях, вероятно уже освоившихся со светом, помогали подавить желание выбежать наверх, убедиться, что там всё по-прежнему и не случилось что-либо непоправимое. И увидеть солнце, - спокойное и далёкое, благодаря своей отдалённости получающее непреодолимое преимущество перед электрическими подражателями с ужасно посторонним светом, в котором ей невозможно сохранить постоянство, невольно разделяясь и бледнея.
Резкие команды, возвращающие к действительности, не оставляющие времени собственным мыслям. Лязг оружейного ящика, щёлканье затвора, хлопки выстрелов, запах пороха, постепенно заполняющий пространство. И ворчанье военрука, означающее высшую похвалу для недоносков, пороха не нюхавших.
Первые успехи и неудачи, в этом не одобряемом ею, неожиданном увлечении, в которое он погрузился с непонятной настойчивостью и упорством.
Ощущение простора, свободы и детской радости связано в её памяти с периодом тренировок на открытом стенде, казавшимся огромным после душного подвала. Такой знакомый, но ужасно вредный и непредсказуемый кирпичный уродец, в виде неуклюжей и угловатой башни, выплёвывающей не в такт осеннему ветру, чёрные блюдца, танцующие свой последний танец, в лучах уже холодного солнца.Деревья, привыкшие к грохоту и к шелесту разлетающейся керамики, следившие за их стремительными движениями, от молниеносности которых зависел успех.
Счастливое время, - время мечтаний и надежд!
Он не был тщеславен, и это раздражало её, она мечтала о славе, о том, как будет гордиться им, и вдруг эта непонятная остановка, именно в тот момент, когда победа и успех сами тянулись к нему, когда ему завидовали и подражали, восхищались и гордились...
Тренер, в сторону восхищавшийся их успехами, и не насытивший ещё своего самолюбия, не хотел замечать его равнодушия к успехам, при сохранившемся упорстве в тренировках. Он толкал его вперёд, не подозревая, что их пути различны, что ученику не нужны призы и победы, если экспедиции съедят полжизни, не нужен успех, который мгновенно забудется.
Её же тяготило чувство нереализованных возможностей и бессилие понять, зачем тогда было убивать время...
Убивать время! Лишь годы спустя, эта фраза станет мостом через пропасть, разделяющую их, а сейчас, она лишь понимала, что они очень разные, ведь и солнце он видел иначе! Зеркало, впервые открывшее ей светило таким, каким оно было для него, будто шепнуло ей: «Дитя тьмы, воспитанное светом». Далёкий миг детства, момент осознания собственного я. С тех пор она была неравнодушна к этим творениям человека, к этим обманщикам и путаникам, меняющим стороны и сохраняющие верх и низ до тех пор, пока они не сделались сторонами, но способными показать то, что природа скрыла от неё.
***
Он любил эти места. Тихие леса, прячущие от посторонних глаз дивные озёра. Неожиданно возникающие, залитые солнцем поля, к концу лета, превращающиеся в злаковые моря. Узкие ручейки, собирающиеся в тихую речку, пройдя по которой можно выйти к заливу, с его завораживающим простором и шумом прибоя.
Ему доставляло удовольствие на заливе думать о лесе, в лесу о полях, на поле о водном просторе, зная, что они такие непохожие, все тут, рядом. Он не мог представить как бы жил там, где нет всего этого сразу. Его радовало, что он может возвращаться после долгих экспедиций в теплый деревянный дом, к любимой жене и радующемуся его приезду сыну, засыпающего его массой вопросов и предложений.
К жене и сыну она не испытывала ни малейшей ревности, с радостью наблюдая бурный восторг малыша и чистый, ожидающий любви взгляд супруги. Именно в такие минуты ей безумно хотелось рассказать им то, что было известно лишь ей. Объяснить, почему иногда в самые тёплые моменты жизни он оставлял их, уединяясь в постройке, сооруженной в дальнем углу хозяйства, когда они перебрались сюда из шумного города, в котором ему было неуютно после вольного таёжного воздуха. Вход в постройку был запрещён даже наиболее близким людям, и его гнев вызывал малейший намёк на попытку узнать что-либо о его занятиях. Он мог месяцами не заходить туда, или пропадать там целые дни. Мог, проснувшись среди ночи, пытаясь не разбудить жену, тихо выйти из дома, запереться там и грохотом выстрелов переполошить весь дом.
Лишь она одна знала, что было там внутри. Прогнивший пол, неяркая лампа, раскачивающаяся под потолком, темнеющая у дальней стены, фанерная человеческая фигура, с накинутым старым пиджаком, рядом со спиленным ветвистым деревом. На ветвях дерева настоящая шкура барса или крупной рыси, шкура многократно простреленная, практически в одном и том же месте, умирающая заново, с каждым новым выстрелом. И маленькая деревянная иконка, изображающая младенца, прежде матери своей, на руках его держащей, бывшего. Эти предметы и были теми недостающими элементами мозаики, которые он оберегал даже от глаз самых дорогих его сердцу людей. Никто кроме неё не знал, что иконка и ключ от запретной постройки сопровождали его во всех экспедициях, являясь мольбой и вызовом к судьбе одновременно.
***
Ночь, связывающая два дня, два события, два мира. А утром, ноги сами несли его по тропинке. Лучи солнца сверкали и преломлялись в каплях, рассекая дымку тумана. Картина, открывшаяся при выходе из леса, заставила его остановиться и замереть...
Дорога, петляющая по полю и исчезающая в туманной дымке. Радуга, будто её продолжение, соединяющая небо и землю. Одинокий седой путник, словно манящий к себе, заставляющий ускорять шаги, сокращая дистанцию. Слова приветствия, восхищение дивной картиной, раскинувшейся перед глазами... И непреодолимое желание рассказывать и рассказывать, то, что столько лет было скрыто в глубинах его души, - сон, повторяющийся из раза в раз с поразительной точностью. Сон, преследующий и несущий ощущение надвигающейся неизбежности, кошмар, начавшийся задолго до его первой экспедиции:
-Тропка, такие часто попадаются в тайге, вьющиеся и петляющие. Человек, идущий в десятке шагов впереди, прислушивающийся к звукам дикой природы, не звавшей их сюда. Поворот, возникающий неожиданно из-за сваленных бурей деревьев. Человек останавливается и оглядывается, поджидая отставших спутников... Гибкое, красивое тело, грациозный прыжок, вскинутое ружьё, женский крик, слившийся с выстрелом: " Не-е-т! Ты убьёшь его! " Красное пятно на одежде, ушедшего вперёд, человека. Руки, в ужасе обхватывающие голову, голову убийцы..., и непременное пробуждение.
Он говорил, чувствуя необходимость выговориться седоволосому старцу, с удивительно добрым, тёплым взглядом, заставляющим забыть свой страх открыться кому-либо из-за боязни, что его ужас не исчезнет, а передастся собеседнику и будет преследовать их обоих.
-Неужели я убил его?! Они были слишком близко, зверь и человек...
***
Люди мечтают о годах, отвоёванных у жизни, а он обрёл бы спокойствие, сделай ему природа подарок, позволив на мгновение задержать время. Мгновение... Сейчас он знал, что ему достаточно доли секунды форы. Какая мелочь! Но фору должна дать сама судьба! Всю жизнь он посвятил уменьшению необходимой поблажки, доводя себя до изнеможения на тренировках, в надежде сжать время и подготовиться к встрече с судьбой. Теперь он всё чаще ловил себя на мысли, что если эта встреча не состоится сейчас, его шансы опередить время вновь начнут уменьшаться, возраст, - не лучший помощник. Он бы очень хотел, чтобы сон остался просто сном, но прекрасно понимал, что это невозможно. И ему оставалось лишь ждать и молиться, доверяя тайны души младенцу, прежде матери своей, на руках его держащей, бывшему.
-Господи! Пронеси чашу сию мимо меня, не делай меня человекоубийцей, а если я промахнусь, спаси жизнь этому человеку!
***
Красиво! Тихо! Такой тайга бывает только в начале осени. Листва, ещё не жёлтая, ещё хранящая тепло летнего солнца. Звериная тропа, еле угадываемая среди деревьев, тропа жизни и смерти, здесь начинается и заканчивается жизнь, сталкиваются интересы хищников и мирных обитателей. Привыкший взгляд замечал признаки их присутствия и еле заметные следы. Сколько таких троп было в его жизни! Он должен был привыкнуть к ним, но, именно на них, взгляд ловил, одному ему известные, признаки, не позволяющие ощущать того спокойствия, которое испытывали его спутники, пусть настороженного, но спокойствия. А он, с многолетним опытом, боялся, ощущая ношу ответственности, не позволяющую в полной мере насладиться красотой природы. Спокоен он был, когда днями бродил один, но сейчас, увы, или к счастью, с ним были его верные спутники, с которыми...
Поворот, - он невольно напрягся. Погрузившись в свои мысли, он не заметил, как Павел ушел вперёд.
-Досадно, знает же, что он не любит этого!
Все уже привыкли к этому капризу, - он должен идти впереди. Видимо, привыкли настолько, что уже не придают этому значения.
-Надо позвать его…, а может именно это позвать...
-Дерево! Его невозможно перепутать! Зачем он оглянулся? Я же не звал его!
- Какой прыжок! Сколько силы и гибкости!
Карабин, вскинутый заученным движением. Два выстрела, слившиеся в один, знакомый крик: " Не-е-т! Ты убьёшь его! ".
Удивление на лице Павла, медленно оседающего и не успевшего понять, что произошло. Красное пятно, расползающееся по одежде друга, и тёмное отверстие в черепе могучего, пятнистого красавца.
Он не промахнулся... В одно мгновение, он понял то, что не захотел понять в течение всей жизни. Сил оглянуться, и увидеть глаза второго стрелка у него не было. Колени невольно подогнулись, руки сжали голову.
Он и она, - его тень, стоя на коленях, отрешенно смотрели друг на друга. И она читала в его взгляде: " Боже! Прости! Ведь если бы я промахнулся, Ты спас бы ему жизнь! Я же молил тебя об этом! "
июнь - ноябрь 1997