Терсит

Однажды он написал о мстительной Афине, что превратила в паука искусную ткачиху. Чтобы обыватели не отвернулись от богов, увидев, как совершенно творение человека.
Богам все разрешено, и запросто распоряжаются они нашей жизнью.
Вечером предупредил женщину.
- Если увидишь паутину…
- Что? – спросила она.
- Там своя жизнь, тебе не понять ее, - придумал он.
- Да, конечно, - согласилась женщина.
Насторожилась, когда он спрятал в ящик письменного стола исписанные листы бумаги.
Бомба замедленного действия,  пока  горит фитиль, надо успеть добежать до убежища. Упасть и ладонями закрыть затылок.
Изучила его, и бесполезно спорить и доказывать.
- Сегодня праздник,- придумала она.
Достала припасенную по этому случаю бутылку.
- Праздник, я написал, все так и было, - согласился мужчина.
- В этот день… ты не помнишь? – спросила она.
- Пауки - наши  братья и сестры…, -  сказал он.
Поперхнулся, но мужественно проглотил лекарство. Подступили виденья, надо отгородиться от них призрачной стеной.
Женщина едва отпила из своего стакана.
- В этот день ты пришел ко мне, будто было вчера… Не уходи в себя, - попросила она.
- Так искусно ткут паутину.
- Ты, наверное, посчитал меня девкой, а я просто  долго ждала, - попыталась отвлечь его женщина.
Снова протянула стакан, на этот раз он не поперхнулся.
- Когда-то они были людьми, - придумал он.
- Мне боязно без тебя, - позвала она.
Лекарство, что исцеляет  боль.
Уложила и помогла раздеться.
И лицом прижималась к каждой тряпочке. Они впитали его запах. От горечи и сладости кружилась голова. И кровь торопливыми и болезненными толчками билась в каждой жилке.
И чтобы жилки  не порвались, клетками обнаженного и жаждущего тела приникла к нему.
Сильнее, еще сильнее.
Чтобы сгореть в  огне. А если костер потух, воспламенить его своим жаром.
Скрипела и лопалась кожа.
Но все выгорело, и напрасно брела пепелищем.
Тогда отстранилась от чужого и мертвого тела, уронила на грудь ладони. Надавила, но силы иссякли, пустяшная и несерьезная боль.
Дотянулась до его рук.
Теперь грудь промяли его ладони.
Застонала и запрокинула голову.
Кровь из прокушенной губы по щеке скатилась на подушку.
Но не насытилась смертельной пыткой.
Вцепилась в пальцы правой руки. В проклятые пальцы, от них его безумие изливалось на бумагу.
А теперь они холодными улитками с груди сползли на живот,  их путь отметили липкие дорожки.
Увязнут  мухи, и отчаянно забьются, когда паук нацелится хищными жвалами.
Поэтому пальцы не доползли до паха.
Добрела до ванной, вода шипела и вскипала, попав на тело. А потом кожу стягивало холодом.
- Все будет как раньше, когда он очнется, -  уговаривала себя, возвращаясь к нему.
Не решилась разорвать проклятые  листы. Чтобы снежинками, а еще лучше градом упали они на землю. А потом по весне земля впитает отравленную воду. Как впитала многие тысячи других неуклюжих творений, переработала их в перегной.
Мужчина вскрикивал и сражался во сне.
Чтобы не погибнуть под его ударами, устроилась  на полу.
Как положено верной и преданной подруге.
Если господин притомился, если преследуют его видения, то обязана помочь.
Многие для этого обращаются к ведуньям. И те, запалив свечи и вглядываясь в хрустальный шар или на ниточке вращая кольцо, вслушиваются в потусторонние указания. А потом вещают хриплым и прокуренным голосом.
Смешать вино с горючими слезами, этой смесью напоить изверга.
А если возомнил себя гением, то  окропить  ручку, и бумагу, и письменный стол, и больную голову.
А еще лучше – найти другого мужика.
Который после сытного обеда повелительно протянет руки.
И не надо завлекать  заумной беседой и барахтаться в болоте  гиблых фантазий.
А по ночам просить приласкать обездоленную собачку.
Для себя колдуньи находят таких мужиков.
Тогда, по написанию этого рассказа, не решилась напоить его приворотным зельем.
Но мужчина  выздоровел.
Разве что, когда бродили по лесу, замечал  паутинки между деревьями. Осторожно обходил их. А если случайно срывал, то молитвенно складывал  руки.
Паук принимался за работу. Снова плел   сеть. Или узор на ткани. Если прищуриться, то можно различить. Особенно когда слепит низкое осеннее солнце.
Узоры оживают под искусными руками древней ткачихи. Лоза оплетает ствол. Жалобно пищит птенец, выпавший из гнезда. 
Мужчина осторожно подобрал его. Подбросил, чтобы тот освоил  чудо полета.

Снова заболел после другого рассказа.
Женщина закашлялась,  отворив дверь.
Окно на лестничной площадке было распахнуто, порыв ветра вздул прах, сажей забило горло и легкие.
Долго не могла отдышаться.
- Он заживо содрал с моего двойника кожу. – Встретил ее мужчина.
- Кто? С кого? – Опешила она.
- Смотри! – Сдернул  рубашку.
Ткань лопнула с сухим треском. А потом подстреленной птицей упала к ногам.
Она отшатнулась, чтобы не наступить на трепещущие крылья.
- Я отказалась вести двойную бухгалтерию. – Постаралась привлечь мужчину.
- Мои руки. – Показал он.
Изнеженные руки, и ни одна жилка не проступала под кожей.
Она взглянула на свои. Черные нити оплели запястья и карабкались по предплечьям.
- Меня уволили, - сказала она.
Рванул на груди  майку. Упала еще одна птица.
И некуда отступать, уперлась в стену.
- Вот, кровоточащее мясо, и видны внутренности.
Древняя легенда. Когда пастухи проходили сожженными городами, Марсий доставал флейту. И уцелевшие жители осторожно и боязливо  выползали из своих нор.
Аполлон услышал о мастерстве человека и явился сразиться с ним. Но напрасно ударял по золоченным струнам  кифары.
Что ж, смертным не дано насладиться вкусом нектара и амброзии.
Поэтому заживо содрал  с Марсия кожу.
- С обнаженными нервами не прожить, - пожаловался мужчина.
Живот складками навис над пахом. Колыхалась безволосая дряблая грудь.
Она зажмурилась, чтобы не видеть
- Если не устроюсь на другую работу, как проживем? – в потемках спросила она.
- Последние мгновения жизни, - согласился мужчина.
Не достучаться до него. Словно барахтаешься в тумане, и вязкая  субстанция поглощает слова. Или отражаются  они неправильным эхом.
- Ты счастливая, - позавидовал ей. – Стабильная работа, хороший заработок, и что тебе мои беды.
- Да, - согласилась она, барахтаясь в  болоте. Присосались пиявки, по капле истекала кровь.
Чтобы выжить, чтобы спасти мужчину, во тьме – веки слиплись, и не смогла   раздвинуть – нащупала пуговки на блузке. Осторожно выковырнула их из петелек.
Потом дотянулась до застежки на спине.
Юбка упала, двумя пальцами подцепила трусики.
А потом отдирала пиявок, иногда они лопались под неловкими пальцами, забрызгивая кожу черными пятнами.
Отдирала  вместе с кожей.
А когда боль стала невыносимой, разомкнула глаза.
- Тоже пострадала, мы вместе, должны быть вместе - напомнила мужчине.
- Завтра ты забудешь, а у меня останется на всю жизнь, - сказал писатель.
Невольно подражая подруге, тоже разделся.
И раньше обнаженные тела сходились разноименными зарядами. Разлетались искры, и люди, которых они обжигали, улыбались и раскидывали руки, желая  обхватить  мир.
Теперь же  различил  кляксы на ее теле. Или воспаленные ранки, из некоторых еще сочилась кровь.
- Ты специально придумала, издеваешься надо мной! – оттолкнул ее мужчина.
И  прикрылся скрещенным и руками, не потому что застыдился  - наизусть изучила его тело,  беспомощное и терзаемое муками тело, - просто замерз в холоде  непричастности.
- Опять хочешь меня отвлечь! – прозрел он.
Поднялся ветер, женщина замерзла. Подобрала юбку и попыталась укрыться.
На холоде грудки  встопорщились. А живот был плоский и гладкий, но уже просматривались веточки вен. И скоро дерево это беспощадно разрастется. И тогда кожа  сморщится шелухой осенних листьев.
Но как объяснить  мужчине? Писателю хватает своих вымыслов.
- Я что-нибудь придумаю, устроюсь на другую работу, -  попыталась объяснить женщина.
- Ничего не получится, напрасно соблазняешь меня и отвлекаешь выпивкой! – разбушевался  обвинитель.
Опять зажмурилась, одевалась на ощупь, и слышала, как обрывки ткани с хлюпаньем прилипают к больному его телу.
- Ты никогда меня не понимала. - С трудом разобрала обвинительные слова.
- Да, - покорно согласилась она.
Отступила  на кухню, чтобы успокоить повелителя.
Отыскала дежурную бутылку. Отпила прямо из горлышка. Не согрелась от первого глотка.
Услышала, как проклинает богов, что ополчились на человека.
После нескольких глотков тяжело, с перебоями изношенным мотором застучало сердце.
Сдавила его обеими руками, чтобы не выскочило из груди.
Как некогда сдавливал он, и отрадна была  боль.
Но уронила беспомощные руки.
Уже не проклинал, но умолял смилостивиться над ним. Подарить людям очередное его творение.
А боги, как всегда молчали.
Последняя капля обожгла воспаленные губы.
Скрипнула кровать, забылся тревожным сном.
Если потревожить его, то не выберется  из  пучины.
Поэтому устроилась ночевать на кухне. Как положено верной и преданной подруге.
Но перед этим ударилась о стол, рассадила бедро и разбила лоб о стенной шкафчик.
Трудно, почти невозможно устоять на шаткой палубе. Многих ее предшественниц смыли губительные  волны.
- Ничего, до свадьбы заживет, - утешила себя.
- Когда  свадьба, и будет ли свадьба? – пожелала  спокойной ночи.

Не удалось устроиться на работу.
Хозяева заглядывали в расстрельный список и в лучшем случае запирали двери. Или провожали  издевательским смехом. Так надрывались, что лопались барабанные перепонки. Или натравливали  охранников. И те безжалостными загонщиками гнали  на затаившегося в кустах стрелка. Щелкал затвор карабина, еще мгновение и грянет выстрел. Или стреляли, пули уходили в молоко, но когда-нибудь убийцы настигнут и расправятся.
Набрала кредиты, чтобы прокормить мужчину. В конторках, что расплодились погаными грибами, встречали  распростертыми объятиями. Но постепенно улыбки сменялись  хищным оскалом. И подступали окровавленные морды.
Поэтому после бесплодных поисков возвращалась короткими перебежками. От тоненького ствола дерева, за которым невозможно укрыться, до урны, до бугорка -  присела за ним и нащупала флягу. 
Еще один глоток, чтобы сердце не выскочило из груди.
Выпивку в долг отпустил знакомый лавочник.
- Последний раз! – коверкая простенькие  слова, предупредил он.
Этикетка была косо и неряшливо наклеена, в бутылке бултыхалась мутная жидкость. Поэтому перелила  во флягу.
Пробираясь минным полем, несколько раз глотнула, чтобы не нарваться на растяжку.
Почти добралась до дома, около парадной сдернула платок и расправила плечи.
Преждевременно расслабилась, преследователи накинули ловчую сеть, и теперь один из них, подбоченясь и гаденько улыбаясь, наблюдал, как она барахтается.
Самый деловой из ее гонителей, когда другие грозили всевозможными карами, если она не вернет долг – всего-то в два или в три раза больше, чем брала, - то этот подступал с конкретными предложениями.
- С тобой, никогда! – гордо отказалась она.
- Вот еще, связаться с женщиной… - Сморщился тот, как от зубной боли. И даже стряхнул с одежды невидимую пылинку. А когда заметил  прилепившийся длинный волос, то едва не оторвал рукав.
- Фу, какая гадость! – выругался он.
- Если бы они могли обходиться без вас, - осудил кого-то.
- Кто? – не разобралась женщина.
- Социальное обеспечение, ежедневные медицинские осмотры, посетители из высшего общества, - обрисовал радужную перспективу.
- Нет! – догадалась она.
- Скоро появятся первые морщины, - допек ее доморощенный психолог. – Сначала ты замажешь их. Но потом не хватит  штукатурки. И обвиснет грудь и живот. А ноги оплетут узловатые вены. И никому не нужна одинокая старуха, - не  ведал он пощады
- Нет, я не одна! – отчаянно сопротивлялась женщина.
- Этот? – презрительно скривился совратитель. – Да он хуже любой бабы.
Раньше  ей удавалось вырваться из липкой патоки бранных слов, но теперь окончательно увязла в болоте и все глубже погружалась в трясину.
- Морщины уже появились, - различил он.
Вооружился совершенной оптикой, разложил ее на смотровом стекле и изучал под микроскопом.
- Дай руку, - попросила женщина.
- Вот еще, - отказался он. И на всякий случай заложил руки за спину.
- И груди уже не торчат пистолетиком. – Различил и под одеждой.
Напрасно она прикрылась скрещенными руками.
-  И выпивка скоро  погубит, - утопил ее в болоте.
- Дай руку! – взмолилась она.
- Дура, я тебя бросаю спасительную веревку! Надежную веревку! – взорвался  мужчина.
- Уничтожаешь, - не согласилась она.
И тогда, устав унижаться и уговаривать, сдернул он маску.
Были одутловатые щеки и пухлые губы, и  мясистый язык, который высовывался, стоило углядеть привлекательный объект. И тогда туманились глазки, а на лбу выступала испарина. А ладони сползали на бедра, ногти впивались в материю. В уголках рта вскипела пена.
Но сорвана маска, увидела другого человека.
Кожа туго обтянула костистый череп, пасть оскалилась, глаза нацелились двумя смертельными стволами.
- Они обязательно схватят тебя, - рассказал о других охотниках.
Каждое слово вонзалось раскаленным штырем. От запаха горелого мяса кружилась голова.
- Вдоволь натешатся, прежде чем отобрать квартиру.
- И напрасно ты будешь умолять их.
- Не прибьют гвоздями, но привяжут к кресту, чтобы дольше мучилась.
- И прилетит воронье, выклевывать глаза и печень еще из живого тела! – распалялся с каждым предсказанием.
- И что, человечество очистится  от твоей гибели?
- Даже тот, распятый никому не помог! – вспомнил библейскую легенду.
И неожиданно успокоился, сославшись на священную книгу.
- Завтра последний день, - предупредил он. – Время и горечь жизни не красят тебя.
Ушел, но еще долго не  выветривался запах серы, и небо косматыми, рваными тучами придавливало к земле, и потревоженное воронье металось над головой в предчувствии конца света. Люди надвинули на лицо платки и капюшоны, пробивались узкой тропинкой, шаг в сторону грозил неминуемой гибелью. И напрасно оступившиеся тянули руки. Каждый сам за себя, и какое нам дело, если  рядом погибает брат твой.
- Какое нам дело, - уговаривала себя женщина, карабкаясь вздыбившимися ступенями.
Невозможно одолеть эту кручу. И поэтому обеими рукам и поднимала каждую непослушную ногу.
Шагала никуда, или к любимому человеку, которого давно уже не существовало, но отчаянно цеплялась за эту выдумку.

Он встретил  очередным откровением.
- Генерал решил проверить боеспособность  войска, предложил разойтись по домам, если надоело воевать.
Женщина привычно зажмурилась, человека лучше всего  различать внутренним зрением.
А если вглядеться, то  рыхлые щеки, как у того сутенера. Так же пухнут губы,  когда рассказывает о своих героях, и так же вскипает пена и вываливается язык, так же туманятся глаза.
- Нет, неправда, мне показалось! – поздоровалась женщина.
- Думал, что воины откажутся, - рассказал  об осаде Трои.
Мускулы его опали, заплыли жирком, и кажется, уже не жаждал напиться из неиссякаемого  источника.
- Неправда, ты еще напьешься, - обнадежила она.
- А воины побежали к своим кораблям! – Назидательно вздернул  указательный палец.
Хотя работал уже на компьютере, ей показалось, что палец измазан чернилами. Они перетекли  на руку, на грудь, испоганили тело.
- Помнишь, каким ты был? – Ухватилась за былое.
- А самый малый и незаметный обвинил командиров!
- Как наши ночи и дни сплетались в бесконечную ночь, и думалось, никогда не наступит рассвет.
- Заслуженно обвинил, - Не услышал  писатель. – Так и я обвиняю своих злобных и несправедливых критиков! Что они знают о моих муках?
- Мне придется отдать квартиру, - призналась женщина.
Сказать такое, что втащить камень на вершину горы.
Как древний герой -  писатель тоже переработал ту легенду, -  камень срывался на крутом склоне и  калечил праздных зевак.
А она втащила, и теперь можно передохнуть, поэтому достала заветную фляжку.
Сивушное облако накрыло бегущих в кораблям воинов. Чтобы они не задохнулись, влила в себя отраву.
Или, чтобы былое вернулось в бредовых видениях.
- Я прославлю того отважного человека! – пообещал сочинитель.
- Придется жить в шалаше, - сказала женщина.
Наконец, навалилось отрадное опьянение.
Когда пробивалась минным полем, пряталась по оврагам и укрывалась в воронках, то с каждым глотком обретала орлиную зоркость и слышала шорох трав.
Выжила и добралась, и теперь не надо прятаться и скрываться.
- С милым рай в шалаше, - безнадежно и отстранено сказала она.
- Опять слюбиться на природе. – Попыталась оживить любовника.
Завлекла его улыбкой: пальцами растянула губы, полопались мускулы, вкус крови не перебил горечь сивухи.
- Ведь я еще не старая, морщин почти нет, и грудь не опала, и живот плоский, и пах не истерся, и ноги не опухли, и пальцы не ороговели, а вены на руках можно выбелить и замазать, - позвала мужчину.
-  Приди ко мне, -  захлебываясь в крови, позвала мужчину.
Пальцы дотянулись до пуговок. На этот раз не смогла выковырнуть их из петелек, тогда рванула, но ослабла, руки упали.
Фляга стояла на столе, придумала, как напиться. Склонилась и зубами ухватила горлышко. Теперь надо поднять голову. Шея одеревенела,  пальцы вцепились в волосы. Волосинки лопались тугими перетянутыми струнами. Обрывки впивались в лицо, калечили кожу.
В  боли и неразберихе  приподняла голову.
Последняя капля скатилась, придется идти в лавку и опять унижаться.
- Воины не побегут, - сказала она.
Фляжка упала на пол, будто вдали взорвался снаряд, артиллеристы еще не пристрелялись.
- Почему? – удивился мужчина.
- Не враги – люди, и поначалу не убить человека.
- Ты опять напилась? – осудил он.
- Но когда пролилась кровь, когда убили твоего друга, то мы звереем, - сказала женщина.
- Какой шалаш, что тебе пригрезилась по-пьянке? – услышал мужчина.
- И зверя не оттащить от трепещущей жертвы, - прозрела она.
- Бред! – Навис над ней повелитель.
- Только попробуй продать квартиру! А где я буду творить? – ужаснулся он.
Навалится и уничтожит, мелькнула спасительная мысль.
- Я заслужила, - прохрипела она.
- Только сразу, - взмолилась женщина.
В сердце или в висок, и не успеешь пожалеть и отказаться.
А он вместо этого безжалостно терзал  плоть.
- Бросил семью, когда ты позвала, - напомнил мужчина.
Уже не нависал,  метался по комнате и чертыхался, налетая на мебель.
И вещал, так вещает развенчанное божество, или сочинял очередной рассказ.
- Ты поклялась помогать и вместе со мной сражаться с издателями! – выкрикнул он.
- Черт возьми, какая нелепая обстановка! – выругался мужчина.
- Нелепая жизнь, нелепая борьба, - вслед за ним повторила она.
- Если бросишь меня, это предательство, гораздо хуже предательства!
- Что может быть хуже? – отозвалась женщина.
- Потом, там, в потустороннем  мире за все придется ответить! – напугал он.
- Уже отвечаю, - согласилась она.
- Если ты не веришь в меня, то никто не поверит, - пожаловался мужчина.
- Никто не поверит, - откликнулась она.
- Тогда не стоит жить, - сказал писатель.
Тоже сдернул маску, устал бесноваться и требовать.
- Какое у тебя страшное и жалкое лицо, - ужаснулась женщина.
- Ты пошутила? – спросил он.
- Схожу за лекарством, и все образуется, - согласилась она.
- Только много не пей, - предупредил  заботливый кавалер.
- Как его звали?
- Кого? – удивился мужчина.
- Того дурачка, что посмел осудить повелителей?
- Терсит, - снисходительно объяснил писатель.
- Напрасно обвинил великих и непогрешимых людей! Они настоят на своем,  заставят подчиняться. Мы обязаны подчиняться, мы поклялись и обещали. Я обещала, тебе нечего опасаться, все будет по твоему хотению, - отступая к двери, заслонилась  больными и беспомощными словами.
- Ты заболела? – догадался заботливый мужчина.
- Но скоро излечусь, сегодня излечусь. – Укрылась в коридоре.
Хотел задержать ее, но когда женщина отворила входную дверь, порыв ветра сбросил со стола листы бумаги.
Если бы они снежинками, а еще лучше градом упали на землю. И та постепенно переработала бы их в перегной.
Но мужчина поймал их, прижал к груди. Он прославит того забытого героя.
- Очередная бабская истерика, - попрощался с женщиной.

Задыхаясь, вывалилась на улицу. Протрезвела, и надо добраться до лавки. Чтобы хоть каким-то содержимым заполнить пустоту.
Но заблудилась в огромном и враждебном городе. Очутилась на дороге, проносились машины в ядовитых выхлопах. Полной грудью вдохнула яд. Но не  насытилась.
Тогда побрела к ложбинке, куда скатывалась отрава.
И где по давней традиции продавали себя еще неведомые  подруги.
Выстроились как на параде, и если машина притормаживала, дружными рядами надвигались на нее.
Водитель, отупев от стандартных лиц и улыбок, наугад тыкал пальцем.
Пусть и эта воительница принесет себя в жертву, чтобы повелитель одержал очередную победу.
И примерным семьянином вернулся к верной и преданной жене. И она возгордится подвигом мужа.
- Все бесполезно, но он посмел обвинить своих повелителей, - поздоровалась женщина со своими подругами.
- Терсит, - назвалась она.
Впрочем, те не удивились, каждая желает хоть чем-то выделиться из безликой массы.
- Вали отсюда! – приветили  соперницу.
- Дайте нож или ножницы, - попросила та.
Потом вспомнила: в сумочке маникюрный набор.
Девицы отступили от нее. Порежет, и тогда клиенты заплатят по самой низкой ставке.
Не порезала, всего лишь откромсала низ юбки. А потом, ломая ногти и пальцы, вырвала молнию.
Остался кусок тряпки, что едва прикрыл пах. Также в клочья изодрала блузку.
Грудка  встопорщилась, траурная широкая кайма обвела соски. 
- Терсит, мой брат Терсит, - позвала она.
И повелители, что пролетали мимо на своих дорогих машинах, отметили ее своим вниманием.
Наградили тумаками и зуботычинами.
Чтобы верно служила  им.
И она покорно приняла  побои.

               ………………………………………………………….
  Ноябрь 2014