След хромой собаки. 11. Непредвиденная помеха

Нет для мужчины вящего наказания, чем половая психопатка в качестве любовницы.  Да и в качестве жены тоже. «Правда, жена, – говорили  кизиярцы, – своё гамно, и воно ны пахнить. Не, пахнуть-то воно, конешно, пахнить, ну ны так шоб дуже, бо до нёго вже прынюхамшись...» С той минуты как психопатка запала на мужчину, считай, что жизнь у мужчины кончилась – не даст она ему, бедному, «ни вздохнуть, ни пёрднуть» (по выражению всё тех же кизиярцев). Удушит своей любовью. Рано или поздно удушит. 


Вначале втянет в ничего не значащие разговорчики. Потом – в интимное сношение, разовое и якобы случайное. Какое-то лёгкое-лёгкое, без нахрапа и мёртвой хватки – дабы не вспугнуть партнёра чрезмерным натиском. Без обязаловки, которой мужчины боятся больше всего на свете. Совокупление произойдёт полушутя полусерьёзно, где-нибудь за сараем, в зарослях «лободы» или «виняча»  (сорные травы относительно большой вышины и гущины), куда никто никогда не ходит, разве что куры, и то не поодиночке, а всем стадом, под предводительством петуха.


Потом – то же самое, но уже не случайно, не разово и без всяких «якобы».


Потом – бесчисленное множество раз – как говорится, не вынимая… К тому же с воплями и стенаниями, напоминающими предсмертную агонию. Экстатические звуки действуют вообще завораживающе, а глоточные захлёбы в момент длительных оргазмов – особенно. И хоть они, эти звуки, далеко не всегда искренни, без них не обходится ни одна процедура обольщения, так как именно вопли, стенания и захлёбы, искусно исполненные, вселяют в сношателя неколебимую веру в его мужскую исключительность, а конкретнее – в «половой гигантизм».


Ну а потом… Потом он сам прискачет на «розовом коне» за очередной порцией похвалы. И станет хронической жертвой. Перманентной легковерной добычей. Любовница, дёргая за невидимые нити, будет подтаскивать его к себе всё ближе и ближе – как многоопытная паучиха безмозглую муху, угодившую по глупости в липучее пространство пыльного угла. «Иди сюда, дурашка! – будут говорить все её подтаскивающие телодвижения. – Иди же, ну! В самый раз полакомиться твоими соками». 


Молить любовницу о пощаде – дело пустое, даже смешное: не зря же, в самом-то деле, она городила лабиринт, не имеющий дороги назад. Теперь если несчастная жертва и сделает попытку высвободиться, любовница пустит в ход все средства, дабы этого не произошло. Средства старые, как сама жизнь. И надёжные. Притом – в великом множестве.


Это и истерики с обмороками и тоническими судорогами в пальцах рук (так называемая «кисть акушера»). И длительные выяснения отношений с глазу на глаз. И подмётные письма с угрозами. И прозрачные намёки заявить куда следует. И менструальные крови в вишнёвую наливку. И привороты знахарки Ивановны. И лживые обвинения что «снасильничал». И выдуманные беременности. И не выдуманные беременности (что ещё хуже).


А не поможет – так на то есть масса общественных исправительных структур, своеобразных пугалок: месткомы, парткомы, райкомы, горкомы, обкомы. Собрания трудового коллектива. Товарищеские суды, наконец. И это, представьте, в лучшем случае; в худшем – это клятвенные обещания покончить с собой – чаще всего через повешение. Причём не просто повеситься, а повеситься на его территории. И не где-то там, в глубине территории, а поближе к улице. Лучше на том дереве, где поменьше листвы, в идеале – на сухой гилке (ветке), чтобы собственный «висяк» – этот поистине пожизненный укор обидчику – был виден даже слепому. 


Итак, только что мы охарактеризовали первую категорию бесноватых любовниц, или форменных дур, как их называли слободчане. Так и запишем, чтоб не путаться, – категория №1. Ибо есть ещё одна категория дур, тоже форменных, которые стратегически рассуждают так же, как и первая категория, но тактически – не так, как первая, а по-иному. «Ещё чего, – говорят они, – стану я себя губить, когда можно наказать его, да так, что мало не покажется. Вот возьму, например, и отрежу всю его гордость… Опасной бритвой отрежу… Во сне… Будет знать как баб мучить! Я ему этого так просто с рук не спущу: чикну – и всё, мне терять нечего. И выброшу собакам – пусть таскают по двору. Или вообще изведу со свету… Подсыплю в борщ фосфида цинка (чем крыс травят), чтоб, уж коль мне не достался, «так хай, гад твоей морде, никОму не достанётся».


Именно такая любовница – категории №2 – была у Коли Гарбуза. Звали её Нина Яковлевна (в народе – Каковлевна), а фамилия – Резинкина. Работала она марочницей в ресторане «Рубин». Была «партейная», и не просто «партейная», а секретарь партгруппы, то есть первичной коммунистической ячейки. Представляете этот сплав? – 1)марочница (фактически цербер), 2)партийный секретарь (пусть и низового звена, но тоже, по сути, цербер), 3)Каковлевна (намёк на говнистый характер) и  4)половая психопатка в придачу (да ещё второй категории)! Ужас!


У неё, как у всякого секретаря, был персональный кабинетик – со знамёнами, вымпелами, портретами пролетарских вождей и прочими цацками. Ну а главное – с массивными решётками на окне (единственном) и двери. Каждую субботу после работы Николай заскакивал в этот кабинетик, давал ей там, среди кумачовых флажков и сфинксоподобных ликов, свой «валидол под язык», без которого она жить не могла, потом, немного отдохнув, ставил «примочку» – уже с другого конца, нижнего (или заднего – как посмотреть). После чего убегал. Этой гормональной подзарядки ей хватало на неделю. Нина Яковлевна считала себя несказанной счастливицей, потому как другие бабы и того не имели, даже десятой части. Некоторые месяцами ждали дамского счастья. Некоторые – годами. А у некоторых в силу длительного неиспользования того места вообще паутина выросла, образно выражаясь.


Но вчерашняя суббота выдалась на редкость сумбурной и суматошной. Николай, как мы помним, пообещал Семёну пораньше сбежать с работы, чтобы посветлу приступить к поиску Мили. По этой причине он не успел подзарядить Нину Яковлевну. Бедная женщина ждала-ждала «драгоценные штаны», да так и не дождалась. Знала бы она, что  «штаны» не придут и дело не выгорит, не полоскалась бы так усердно. Но она не знала, поэтому полоскалась на совесть – жаль, что даром. Так с помытой «шеей» и просидела весь вечер несолоно хлебавши. Казённые портреты вождей взирали со своих укромных стен, да только ей от этих взоров легче не становилось. Увы и ах!


Сочтя случай вопиющим, принялась усиленно думать, как быть. Всю ночь думала. И решила пойти утром к его хате и там, на месте, разведать, что к чему, ориентируясь по обстоятельствам. «Если корова не идёт к корыту, то корыто идёт к корове», – пришла ей на ум глупая присказка.


И вот сегодня – в воскресенье, ни свет ни заря – она топчется около николаевой калитки, не приближаясь, однако, впритык, дабы соседи не заподозрили ничего такого… Нет-нет, не подумайте, что она топталась открыто, во весь рост и у всех на виду! Она, конечно же, пригибалась где нужно, меняла дислокацию, пряталась за деревьями, то есть соблюдала элементарные законы конспирации. Но делала это так по-шпионски, так «кратькома» (украдкой), что привлекала к себе большее внимание, нежели если бы вообще этого не делала.


Недаром одна случайно проходящая тётка с молочным бидончиком в руке спросила её: «Вы когось шукаете чи не?» Нина отскочила от неё как от бубонной чумы, ответив скороговоркой: «Не-не, я просто так…» Та посмотрела на неё сверлящим взором, фыркнула и обиженно двинула массивным плечом. Не добившись вразумительного ответа, тётка пошла своей дорогой, покачивая головой «як кобыла в Спасивку», а Нина продолжила наблюдение, держа в поле зрения одномоментно два выхода: из хаты во двор и со двора на улицу.


Скорее всего, она вынашивала идею каким-то манящим знаком вызвать Николая за калитку (вот только бы попался на глаза), отвести в сторону  и, став где-нибудь меж буйствующих кустов давно не стриженой стрижки*, спросить, в чём дело, почему он вчера не пришёл. Она страшно боялась потерять его и поэтому сочла нужным лишний раз  напомнить о себе – просто так, с профилактической целью, чтоб не вздумал, чего доброго, забыть.


Николай своевременно высмотрел, что на него ведётся охота, и лихую годину решил пересидеть в хате. Не показывая наружу даже носа, он наблюдал из окна, заставленного калачиками (геранями), не ушла ли охотница. Но нет, охотница, похоже, уходить не собиралась. Хорошо хоть жены не было дома: сегодня как раз её смена – соответственно графику «сутки на сорок восемь» (сутки работаешь, двое отдыхаешь), а то, узрев незнакомку, вчинила бы допрос с пристрастием.


Николай очень нервничал: воскресенье они решили потратить на поездку в Лесничество. Он должен был уже давно заехать за Семёном – часа  полтора тому назад – так договорились. И гнали бы они теперь свои велосипеды где-то на подступах к цели. Так нет же, припёрлась… Теперь вот сиди и жди когда уйдёт… Того и гляди Семён со словами «если корова не идёт к корыту, то корыто идёт к корове» заявится к нему сам, собственной персоной. И все карты раскроются сами собой. Вот будет номер!

 
Он в очередной раз выглянул в окно –  стоит, надо же! Николаю показалось, что сейчас Нина похожа на овчарку с купированными ушами, выглядывающую из зарослей. Точь-в-точь «як Сирко в паслёни». Он даже улыбнулся, но тут же согнал улыбку, так как получалось что-то вроде смеха сквозь слёзы.


В какое-то мгновение у загнанного в угол Николая возникла мысль выйти к Нине, объясниться «по-человечески» и услать прочь, чтобы не мозолила глаза. Но, лучше подумав, он счёл эту мысль безрассудной. Нельзя! Увидят соседи – и завтра же донесут жене. Николай даже знал, что они скажут. А скажут они вот что: «Промежду прочим, суседка, бачили тут твово Мыколу… учора... з одниею особою… жиночого роду... Про шось такое балакали, стоямши одын поперед одного, ну прям як два голубки…» У Николая даже очко заиграло от этих воображаемых слов. «Что же делать, – в панике вопрошал он, мечась по хате, – ну что делать?»

------------------------------------------
*Стрижка – вульгарное название декоративного кустарника, используемого в качестве живой изгороди.

Продолжение http://www.proza.ru/2014/12/25/295