Похороны Никанорыча

   
   Бульдозерист в летах Пантелеймон Никанорович был человеком необыкновенным: он преподнёс жене и дочери на 8 Марта оригинальный подарок, приказав им долго жить. Однако при жизни покойник лишь в одном не являлся оригиналом: он был копией многочисленных представителей рабочего класса, то бишь, был выпить не дурак.
   Утром в праздник у Никанорыча прихватило сердце, и супруги пошли в поликлинику к дежурному врачу. По пути Никанорыч огорчался:
   - Жаль, что я ограду себе на могилу не успел сварить...
   - Ты ещё денег не накопил себе на похороны. Так что рано тебе умирать, - успокаивала мужа Нина Михайловна.
   В поликлинике Никанорычу стало хуже. Без очереди к врачу не пустили добрые люди. Пришлось вернуться домой и довольствоваться корвалолом. Но корвалол инфаркту не помеха.
   Для экономии могилу на погосте копал сын Антон с друзьями. Перестарались и выкопали глубокую яму в три метра.
   На месте вечного упокоения желающих проститься с Никанорычем оказалось до неприличия мало: сын с двумя друзьями да собутыльник усопшего экскаваторщик Вася из соседнего подъезда, еще дочь да семидесятилетняя соседка баба Тося, обожающая похороны. Глубокая яма дала о себе знать: гроб не удержали, уронили с треском. Жена на кладбище не поехала, отговорившись занятостью.
   - Некогда мне по кладбищам разъезжать. Кто еду для поминок приготовит? Тут шинковки только салата "Оливье" ведра на два... Я здесь нужнее, - объясняла она соседям и родственникам.
   Последние одобрительно кивали головами, но думали иначе: "Нехорошо как-то. Всю жизнь прожили и не поехать на кладбище...". Многие из них решили: жена отомстила мужу за его постоянное винопийство.
   Как только процессия во главе с навсегда замолчавшим Никанорычем очутилась за чугунными воротами погоста, она была атакована человеком в рясе, который предлагал при погребении совершить литию, то есть усиленное моление об усопшем.
   - По-божески возьму с вас. Другие дороже возьмут, - убеждал он.
   - Нет, нам не надо, - отвечал экскаваторщик Вася. - У нас известная религия, - и он выразительно щелкнул пальцем по горлу и подмигнул. Священнослужителя, как ветром сдуло.
   При погребении Вася выступил с траурным словом и удивил собравшихся даром речи. Он даже сказал кое-что по-французски, так как любил сей язык, вернее, ту его небольшую часть, которую помнил из школьного курса.
   - О рэвуар, мон ами, - глотая слёзы, говорил друг покойного. - Пур ля дэрньер фуа, - добавлял он и крестил гроб.
   Дети Никанорыча стояли молча, тёрли глаза и сопели. К полудню вернулись домой.
   На поминки же народ повалил: пришлось делать два захода, чтобы позволить помянуть новопреставленного раба Божия всем желающим. 
   Расселись, и началось поминовение умершего. Раздавались привычные звуки: звенели рюмками и стопками; кашляли; булькали напитками разной градусности; чихали; стучали ложками и вилками, накладывая на тарелки кутью и прочую снедь; сморкались, кряхтели и вздыхали; шаркали обувью и передвигали табуретки; шептали: подайте, пожалуйста, это или то... В квартире пахло водкой, жареной картошкой и корвалолом. 
   Люди первого захода, коих набралось за столами человек тридцать, неловко молчали. Кто-то раскашлялся, а затем сказал:
   - Пусть сын скажет.
   Юный Антон смешался на минуту, затем поднял стопку и, не вставая, сказал:
   - Ну, это... как его. Жизнь продолжается.
   И замолк. За столом долго ждали продолжения. Не дождались и выпили. Молчание прекратилось и превратилось в оживленный гомон. Затем все быстро напились и забыли, зачем пришли. Говорили обо всём, но только не о виновнике события.
   Рядом с женой Никанорыча сидела женщина неопределенного возраста в платке и рассказывала:   
   - Сегодня мой муж взорвался!
   - Как взорвался? - спрашивали люди.
   - На погрузчике вывез из цеха на улицу магний, а он... того... среагировал.
   - И когда похороны? - с интересом спросила баба Тося.
   - Господь с вами... Живой он. Прыгает. Просто ему чуть башку не оторвало, - отвечала женщина в платке.
   - Чуть - не считается, - сказал кто-то.
   Закадычный друг и собутыльник покойника Вася сидел с трагическим лицом и молчал. Подобную угрюмость он приобретал всегда, превысив дозу выпитой водки в четыреста граммов. Однако неожиданно Васе захотелось излить душу.
   - Я тоже... может быть скоро отправлюсь туда... дан лё дэрньер вуаяж... как Пантелеймоша, - выдавливал он из себя, рыдая. - Врачи говорят, что у меня  защемическая болезнь в сердце. Как выпью - в грудях так защемит...
   - Ишемическая, - поправили его.
   Однажды вспомнили и о почившем. Один из поминающих долго всматривался в рамку с фотографией Никанорыча, стоящую на столе рядом со стопкой водки, накрытой бородинским хлебом. Потом стукнул слегка себя ладонью по лбу и воскликнул:
   - Наконец-то, вспомнил, кого он мне напоминает! Полдня не мог вспомнить... Никанорыч - это же вылитый... просто вылитый... этот, ну, актер из "Афони". Он еще кричит там, значит, этому... Леонову... А тот на балкон, значит, вышел... стоит. А этот кричит ему: "Эй, родственник! Рубль гони!"   
   Долго обсуждали за столом поразительное сходство покойника с актёром и сам фильм "Афоня". 
   Нина Михайловна с красным опухшим лицом, очнувшись от тяжёлых мыслей, оглядывала стол и спрашивала: 
   - Ну почему никто не ест? Вася! Почему у тебя тарелка пустая?
   Через час запустили людей второго захода. Поминки прошли нормально, как положено.