Утро над Рио-Бланка

Синферно
Утро над Рио-Бланка

…избыток портретов диктатора пробуждал во многих
лишь ненависть к оригиналу.
Хорхе Луис Борхес

   С гордых и неприступных вершин, покрытых вечным льдом, несет свои воды своенравная и мутная Рио-Бланка. Навстречу утреннему солнцу устремлен её бег. Она походит характером на крутобёдрую темнокожую танцовщицу Амелию из ресторанчика «Жардин», того самого, где подают не прожаренное мясо с кровью и дурно пахнущие тортильи.  Как и Амелия, река лишена общепринятой красоты, но не обделена молодой силой и гордостью, которая притягательнее любого внешнего благолепия. Но в короткие в этих широтах минуты, когда ранняя заря пробует на вкус черное тропическое небо, речная поверхность преображается и становиться похожей на розовое серебро. Над прибрежными тростниками растекается влажный, словно не просушенные волосы юной купальщицы, туман. Из густых крон огромных, как древние великаны, деревьев поднимаются вверх стаи проснувшихся птиц.  И тогда всякий, имеющий глаза и сердце скажет, что Рио-Бланка бесподобна.

  Полковник Диего Сезар Алисия де Гальего не мог сосредоточиться на какой-то одной мысли. Он лишь осознавал острое сожаление о том, что не надел сегодня утром парадный френч из плотного английского сукна, и остался в свободной  шёлковой сорочке, тонкой и невесомой как сеть кругопряда. Полковник имел очень скромный гардероб, состоящий в своём большинстве из поношенной, но удобной одежды. А сорочка – это подарок милой до боли Бениты. Говорят, что в такие минуты у человека проносится перед глазами вся его жизнь. Это истинная правда.

  Мальчик Диего рос в очень бедной семье простого рабочего с рудника компании «Теско».  Изнурительный труд и ежедневная пульке после работы лишили образ отцы каких-либо черт достойных воспоминаний. Возможно, что у него даже не было имени, только – тяжелое хрипящее дыхание и терпкий запах пота. А вот мать – Иветт, оставила в памяти две непохожие друг на друга картинки: излучающий нежность светловолосый ангел, поющий нестерпимо знакомую, но и бесконечно далекую песню, и измученная заботами старуха с сухими натруженными руками. Удивительно, что оба портрета разделял промежуток всего лишь в несколько лет. Несомненно, Диего унаследовал статную фигуру, глубокие голубые глаза и доброе сердце от мамы.

  У каждого в детстве были друзья, ну или, хотя бы, приятели. У Диего тоже был друг – мальчик на год старше из еще более бедной семьи. Его имя было Антонио. Впрочем, все называли его Чако, скорее по причине того, что тот принадлежал к индейцам чако. Для Диего он, как принято у индейцев и подростков,  придумал кличку Левре – заяц, за то, что Диего старался избегать уличных драк и разборок. Впрочем, из уст Чако это имя звучало совсем не презрительно, и Диего не обижался.  Парень был небольшого роста, но во всем вёл себя как вожак, защищал и покровительствовал Диего. В руке Чако всегда была ободранная калибаса с мундштуком, через который он посасывал какой-то отвратительный на запах напиток, а в зубах жвачка из листьев коки. Мальчик никогда не посещал воскресную католическую школу для детей рабочих, но, опираясь на природные таланты и общение с более образованными сверстниками, научился худо-бедно читать.

  Истинно говорят, что друзья познаются не на пирушках. И событие для такой проверки не преминуло случиться. Однажды Чако и Диего отправились в верховья Панеро, притока Белой реки. Там они планировали поохотиться на пако – грызуна размером с пса, и насытить его вкусным мясом свои истощенные тела. Путь к  месту охоты продолжался около суток по правому берегу притока, который был не столь сильно заболочен и укрыт густыми джунглями, как левый. Главное – не уходить далеко от русла, иначе можно заплутать и сгинуть в непролазной чаще. Достигнув охотничьих угодий, друзья стали дожидаться ночи. Пако – ночной зверь и, как сказал Антонио, удобнее его промышлять в это время.  Он распределил роли следующим образом: Левре будет вспугивать зверей с дневных лежанок в кучах прелых листьев и теснить к реке, они и сами будут стремиться к ней, чтобы спастись вплавь. Чако же займет позицию около единственного удобного спуска к берегу и будет глушить добычу дубиной.  Не знаю, чем бы увенчался столь смелый план, если бы в него не вмешался другой охотник.

  Ягуар подкрался тихо и не заметно, как он делал это всегда. Надсадные лягушачьи трели маскировали приближение животного. Диего случайно заметил  во мраке джунглей его светящиеся глаза. Наверное, зверь был ещё молодым и неопытным, поэтому  не набросился на добычу сразу, а изучал из укрытия. Мальчик ещё не встречался с подобной опасностью, но, по наитию или,  вспоминая рассказы бывалых охотников, он не стал бежать, понимая, что тогда его шансы станут близки к нулю.  Он принялся наступать на зверя, разрубая мачете зелёные стебли зарослей, выкрикивая что придётся и вкладывая в этот крик всю возможную уверенность и силу. Когда расстояние сократилось до критического, и Диего явственно слышал дыхание зверя, случилось нелепое. Нога провалилась в полуистлевшую лесную подстилку и застряла в расщелине между камней, а вторая нога заскользила по мокрому мху. Сильная боль пронзила щиколотку зажатой ноги, но более ярким было осознание того, что он лежит у самых лап хищной кошки.

  Чако бежал по лесу как дикий вепрь, он кричал что-то явно не по-испански, и в этих выкриках чувствовалась не напускная угроза и уверенность. Даже Диего на мгновение ощутил липкий испуг пересиливший страх перед ягуаром. Потом Чако нёс друга на собственных плечах целых три дня.  Голод они утоляли термитами и плодами, съедобность которых была известна только  индейскому мальчику. Впоследствии Чако перестал называть Диего зайцем, но дал ему новую кличку – Ицху, но так и не объяснил, что это означает. Сколько же лет тогда исполнилось Диего? Не больше, чем тринадцать.

   - Ицху, тебе давно пора стать мужчиной!  -  объявил Чако торжественно, как вождь на совете племени. Диего почувствовал волнующий эротический привкус этих слов и последовал за другом в индейскую часть поселка, где хижины отличались особой убогостью и неопрятностью. Потом, сгорая от стыда и возбуждения, он смотрел в чёрные глаза девочки под дергающимся телом друга. По праву вожака тот был первым. Девочка была года на два младше, а из-за маленького роста казалась ещё моложе, поэтому более походила на ребенка, чем на женщину. Но Диего на всю жизнь запомнил её черные глаза, полные искушения, и бесстыдной наглости. Вот только дергающийся голый зад Чако портил всё.

  Диего исполнилось пятнадцать, и он устроился на рудник сцепщиком вагонеток, которые потом, наполненные бокситовой рудой, натужно тянул закопченный паровозик по узкоколейной дороге к речному причалу. Там руда перегружалась на баржи и сплавлялась в столицу Чикасо для отправки в Америку. Трудиться приходилось по двенадцать часов с единственным выходным в воскресенье. В первые дни Диего не мог даже уснуть от усталости и  боли в мышцах. Но жалование сцепщика было значительной добавкой к семейному бюджету. Через пару недель парень приноровился к работе и даже был доволен, ибо у него появились небольшие, но собственные деньги. Однако, не все на руднике «Теско» разделяли это довольство. Как-то в начале сезона дождей администрация рудника объявила о повышении дневной нормы выработки. Естественно, без дополнительной оплаты. В поселке начались волнения, митинги и на следующий день никто не вышел на работу. Забастовочный комитет, в который вошёл и отец Диего, предъявил администрации заведомо невыполнимые требования, среди которых было снижение рабочего дня до восьми часов. Экстремистки настроенная часть рабочих, в основном индейцы чако, принялись грабить продовольственные слады компании, магазин и дома членов администрации. Комитет осудил эти действия, но пьянящая бацилла бунта уже поселилась среди людей. К концу первой недели забастовки был убит один член правления и изнасилованы три женщины из семей администрации. В воскресенье в поселок вошли правительственные войска под командованием генерала Артего, прозванного в народе Гуроном – хорьком.

   Генерал оправдывал своё прозвище и действовал жестко и молниеносно. Уже через три дня бунт был подавлен. Члены комитета, все до единого, валялись на площади перед правлением рудника, скрученные колючей проволокой, голые, ослепленные, с собственными отрезанными гениталиями во рту.  С предводителя индейских погромов Кокуаля живьём содрали кожу и привязали к воротам рудника. Он долго оставался живым и солдаты, устав от ожидания смерти несчастного, пристрелили его. Изнасилованным и искалеченным не было счета. Не пощадили даже местного священника, который рискнул укрыть нескольких активистов в церкви – ему отрубили голову. Гурон, конечно же, с удовольствием убил бы всех, но кто тогда работал бы на руднике?

  Диего, Чако и ещё несколько индейцев бежали от этого ужаса в джунгли Панеро. Неизвестно как сложились бы судьбы наших героев, если бы через несколько дней скитаний и лишений, они не встретили в предгорьях партизан сопротивления. Правительство называло их террористами, и в чем-то это отвечало действительности. В отряде было около тридцати человек, а командовал ими Жермен  - француз по национальности и марксист по убеждениям. Он и стал для мальчиков первым учителем политэкономии.

  - Диего, сын мой, - берёт  парня за руку Жермен,  - тебе не хватает революционной решительности. Если хочешь изменить этот мир, то поверь в свою исключительность.
  - Но, командир, отец Иглесио в поселковой церкви учил нас, что только скромность украшает людей.
  - Мой друг, скромность украшает только того, кто состоялся и всеми признан, - усмехается француз.
  -   Разве Бог сам не видит достойного?
  - Сотворить для себя Бога, чтобы отвергнуть и надругаться над ним? Сочинить нерушимые заповеди, чтобы постоянно преступать? Мой мальчик, сам стань богом.

  Потом была встреча с Бенитой – волнующей и возбуждающей, милой и ласковой. Её родители принадлежали к аристократам и владели обширными пастбищами на юге. С одной стороны это вызывало восхищение товарищей, ведь она отказалась от богатства ради народа, с другой стороны было причиной сторониться чужую сеньориту. Чако тогда пожал Диего руку и сказал, что Бенита сама вправе выбирать парня, и этот выбор не повлияет на дружбу двух мужчин и братство боевых соратников. Но сердце индейца было разбито.  Больше никогда в жизни Диего не было существа дороже, любимее этой девушки. Но не было того, на кого бы он испытывал бОльшую обиду. Как был прав Жермен, когда смертельно раненный  умирал на руках Диего, и  последние его слова были не о борьбе и революции, он сказал молодому человеку, которого считал своим сыном, чтобы тот ценил каждый день, когда любимые живы и рядом с ним, ибо это не вечно.

  Под флагами повстанцев собирались всё новые и новые силы. Численность партизанских формирований превысила двадцать тысяч. Костяком  повстанческой армии стал отряд Жермена, в котором после смерти француза верховодил Диего. Революционный совет постанавливает присвоить Диего звание полковника и назначает его командующим революционными силами. Лидером индейцев чако, чабуко, хирони становиться Антонио Парамейро – товарищ  Чако. Партизаны выходят из джунглей и направляются в столицу Чикасо. На равнине к ним присоединяются около десяти тысяч ранчеро и перешедших на сторону восставших правительственных формирований. Армия двадцатилетнего полковника Диего становится непобедимой.

  Бой за столицу происходил смазано и более смахивал на весёлый праздник. Подавив вялое сопротивление правительственных сил, на стороне которых остались юные курсанты морского училища и полиция. Курсанты были глупы, романтичны и обильно обработаны пропагандой. Полиции было нечего терять. Монастырь Сан-Ангильберт восставшие штурмовать не стали, так как были весьма набожны. Ко времени сиесты толпы вооруженного народа уже окружили президентский дворец. Плененных курсантов тут же простили и отпустили под смех и улюлюканье. Захваченных полицейских хотели повесить, но не найдя веревок, закололи штыками. Из дворца выволокли смертельно испуганного, белого как приведение президента. Президент визжал, как баба. Его полное холеное тело разоблачили до полной наготы, на руках затянули удавку из металлического троса. Второй конец троса прицепили к грузовику, который раньше вывозил мусор из президентского дворца. Грузовик отправился по улицам города, волоча за собой  того, кто ещё вчера олицетворял власть. Радостные горожане с восторгом встречали президента, мальчишки пытались попасть в тело камнями.

  «Мой мальчик, сам стань богом» - вспомнил полковник Диего слова своего учителя, когда вышел на балкон президентского дворца. Многотысячная толпа народа встретила его овациями. Он оглянулся и, взяв под локоть, вывел из глубины балкона вровень с собой Бениту.
 - Вива белла!!! – взревела толпа.
 - Вива Ицху!!! – пронеслось эхом.

  Потом будет много указов со словами «свобода» и «бесплатно». Свобода собраний, свобода вероисповедания, свобода… Бесплатное образование, бесплатная медицина… Но вдруг выясняется, что за бесплатное кто-то должен платить.
 - Ты предаёшь дело революции!   - Кричит ему в лицо Чако. Так сложилось, что только ему это позволительно.
 - Ты всерьез веришь в победоносную войну с Америкой? – Диего пытается вложить в эти слова максимальную степень изумления глупостью оппонента.
 - Дай знак, Ицху, и у нас будут могущественные союзники! – разгоряченный Чако ещё надеется переубедить друга столь весомым аргументом.
 - Советам не нужны бокситы! Им лишь нужно насолить капиталистам! Советы могут предложить лишь оружие для войны! – полковник с досадой стал понимать бесцельность спора.
 - Полумеры всегда приводят к поражению.
 - Пойми же, что национализация «Теско» будет означать интервенцию и принесет новые лишения народу!  - пытается его вразумить в последний раз Диего, - Теперь они платят нам концессию, которая позволяет финансировать социальные программы, у рабочих восьмичасовой день и пятидневная неделя. Чтобы жрать надо работать – это и есть социализм! Или твои мозги вконец разложились от коки?
 - Кроме твоего прагматичного социализма есть любовь к Родине и национальная гордость! – Чако сделал вид, что не услышал последнюю фразу.
 - Ничто так не вредит Родине, как патриотизм! Мы не пойдём на поводу низких инстинктов толпы! – отрезал полковник, давая понять, что разговор окончен.
 - Велик ли тот, кто слишком часто обличает толпу в низости? – с горечью произносит Чако. Потом он презрительно бросает:
 - Левре. – И уходит из кабинета, хлопнув тяжелой инкрустированной дверью из ценного дерева.

  Газеты пестрели его портретами и хвалебными передовицами, портреты в изобилии украшали улицы Чикасо. Прохожие, завидев его ройс на улицах, тут же выкрикивали: «Вива Ицху». Но холодное одиночество и даже страх, наполняли существование правителя. Самой надежной охране из индейцев чако он уже не доверял, поэтому вывел их из дворца. В докладах министров ему слышалась скрытая угроза, а по ночам держал под подушкой заряженный револьвер. Власть подчиняла и несла по течению, как Рио-Бланка. Власть лишала соратников и друзей. Власть тяготила Ицху. Он ловил себя на мысли, что ненавидит любящий его народ. Однако до утра просиживал в кабинете, пытаясь найти правильные решения, наиболее полезные населению страны. Иногда приходилось отсекать, как хирургу, злокачественную опухоль, чтобы сохранить здоровую часть. Ицху вел спартанский образ жизни, часто отказывая себе даже в необходимом. Под роскошными сводами президентской столовой он обедал простой маисовой кашей. Он даже отверг генеральское звание, в которое желал его произвести воодушевленный народ Чикасо.
 - Я дорожу только полученными в бою званиями, – заявил он тогда, и плакатами с этим изречением была обвешена вся столица. Если бы не одиночество, полковник, наверное, мог бы чувствовать себя счастливым. Единственным близким человеком была милая Бенита.

  Генерал Артего с язвительной улыбкой потряс полученным утром пакетом, как бы проверяя его на вес. Потом он вскрыл его костяным ножом для писем и принялся читать, меняясь в лице от насмешливой гримасы до маски безжалостной решительности.
  «Уважаемый генерал, я знаю, что ваша любовь к Родине… готов забыть прежние обиды и распри… не на кого более опереться… сепаратисты во главе с Антонио Парамейро угрожают целостности страны и самой государственности… учитывая ваш богатый опыт борьбы с бандитами…»

  - Нет!!! – разрывал душу вопль безысходного отчаяния, но внешне полковник оставался спокоен. Власть приучает контролировать себя или, даже, отстранятся от собственного «я». Такого предательства он не ожидал. Утром милую Бениту нашли мертвой, на полу в своей спальне. На туалетном столике записка с единственной фразой: «Прости» и склянка из-под цианида. Простить? Лучше бы она отравила его самого! Лучше бы ягуар распотрошил его в детстве. Чего не хватало этой аристократке?! Он позволил ей курировать школы, детские приюты, заниматься национальным театром и многими другими важными делами. Ведь он понимал насколько важно для человека иметь в жизни дело. А теперь он совсем один…
 - Это ты прости меня, любимая Бенита.

  Уже на следующий день полковник выступал на митинге перед многотысячной толпой.  Он объявил, что враги убили его любимую женщину и верного соратника. Он говорил о том, что сердце его скорбит, и он больше не в силах руководить страной и революцией. Он просит сложить с него все должности и звания и оставить с постигшим его горем. В толпе рождается растерянный гул, министры наперебой упрашивают его остаться. И тогда, сложив руки на груди, он обращается к своему народу. Что скажет народ?
  - Вива Ицху! – взрывается толпа, как по команде. И он смиренно принимает волю народа. Он клянется в своей верности идеалам революции и обещает, что смерть неминуемо настигнет всех врагов!

  Побелевшее солнце уже поднялось над Рио-Бланка. Рассеялся густой болотный туман в прибрежных тростниках. Колокол монастыря Сан-Ангильберт оповестил о шестичасовой утренней службе. Грузовичок хозяйственной службы президента тащил по улицам рано проснувшегося и возбужденного Чикасо тело полковника де Гальего – заступника народа и бесстрашного орла революции. Полковник сожалел только об одном – о том, что не надел с утра суконный френч, потому что его шёлковая рубаха не защищала левое плечо, с которого уже давно соскоблилась до кости плоть. И он искренне желал, чтобы амиго Чако обязательно надевал по утрам френч.