Оранжевая полянка от лучей садящегося солнца на речном омуте становится все ярче и ярче, и при этом - меньше и меньше. Колокольчики, утягивающие леску с удилищ к воде, на фоне нее становятся темнее и темнее. Заворожено слежу за еле движущимся мягким ковром воды, на лежавшие на нем пожухлые, желтые, красные листочки. Ковер темно-бурой воды всплеснулся под нависающими лапами вывороченного на берегу корня.
Вспугнутая птица, сорвавшаяся с ветки сосны, громко забила крыльями, но ее уже не видно, краски ночи поглощают ее движения, а за ними все сильнее ощущаю где-то под мышками колкости иголок озноба от поднимающейся с воды прохлады.
Поеживаясь, поднимаюсь, и сделал несколько шагов за корень, под которым собрана горка мелких веток. Огонь, дрожа от холода, ухватился за сухие иглы сосны, и, осматриваясь, лезет по ним выше и выше, до веточек ольхи. Прикрываю его от ветра, ищущего под корнем пристанища. Но к счастью, он устал, ложится за моей спиной и наблюдает за моими руками, подкладывающими в просыпающийся огонь новые и новые веточки. Но ему еще холодно, и он обхватывает мой затылок, кисть руки, заставляя ее брать не мелкие ветки, а те, что толще.
И прав он. Беру толстый кусок обломанной ветки и кладу ее в огонь. Нет, он еще слаб, чтобы приступить к ней, и ветерок помогает ему, раздувая его сильней и сильней…
Теплое дыхание костра, легким покрывалом окутало мое лицо и отдыхающий рядом со мной ветер. Он радуется своему пристанищу и подбодряет меня легкими освежающими ласками моих висков, щек.
Наконец огонь затрещал, поглощая хворост и ветки, поднялся повыше, освещая небольшую полянку на берегу реки, мой рюкзак, концы удилищ, упертые на рогатины. Воздух у костра становится жарче и жарче, ветки, положенные в него, быстро превращаются в золотистые угольки, золу, и поэтому, что бы больше не быть его рабом, подтаскиваю толстое бревно и ложу его на огонь.
Костер не готов был к такому подарку, и, уменьшившись в несколько раз, стал потихонечку ощупывать своими языками дерево, пытаясь найти хоть маленькие кусочки коры или отверстия от сучков, за которые можно ухватиться, и удержаться. Заметил это и отдыхающий рядом со мною ветер. Поеживаясь от прохлады, он легонько подул в золу, придавая силы огню, помогая ему не падать своим духом, а доесть остатки от веток, лежавшие по краю костра. И в то же время, почувствовал и я его подсказку, положить под бревно нового хвороста с ветками. Так и сделал, и огонь, набираясь сил, окутал своими языками бревно и потихонечку стал закрепляться за ним.
Отойдя на несколько шагов от костра, почувствовал прохладные поглаживания сильно нагревшихся щек от костра.
«Спасибо тебе, друг, - шепчу ему, - отдыхай».
Глаза потихоньку привыкают к опустившейся ночи. Свет от костра играет на ветках деревьев, на краях поляны омута, только не у самого берега, что успокаивает. Значит, рыба не будет испугана, а зайдет в омут…
Что-то громко треснуло на том берегу реки. Мурашки пошли по коже. Стал всматриваться туда, и мысли разные начинают лезть в голову. Желание перекусить тут же подавил в себе, боясь развеять по ночному лесу запах тушенки. Осень только наступает, медведю еще рано ложиться спать, учует мясо и захочет им полакомиться. Испуг заставляет ломать ногами толстые ветки, которые притащил сюда вечером. Шум должен привлечь зверя, а большой костер – напугать.
Дрожь не покидает тело. Крик совы – испугал. Прислушиваюсь к разным шорохам, осматриваюсь по сторонам. Жутковато становится.
«Может плюнуть на все и пойти к машине, а утром приехать сюда и продолжить рыбалку?» - эта мысль почему-то напоминает слова моей бабушки, которая всегда жалела меня. Вот и сейчас она стоит и гладит мое лицо.
«Зачем тебе ночью здесь сидеть. Холодно уже, внучек. Едь домой, выспись, а утром, если уж тебе так хочется, возвращайся. Да удочки оставь здесь, к утру язь обязательно поймается на них. Спи, малыш, отдыхай», - ее руки теплые, гладят твое лицо… Покой, как он мягок.
Холодок, забирающийся под мышки, к животу, неприятен, нужно закрыть форточку. Заставляю себя встать с кровати, и тут же невольно испугался, поняв, что нахожусь внизу. Видно, холодно не только мне стало, а и ветру, вот он и будет меня. Извини, дружище.
Нагнувшись, раздуваю костер, оранжевые угольки еще полны жизни, и трясущейся от холода рукой, подкидываю в них, найденный на ощупь, хворост. Вот огонек лизнул их, заскворчала оставшаяся смола в сосновых иголках и веточках. Кусок толстого дерева огонь разделил на две части, что не меньше радовало. Подкладываю больше веток в проснувшийся костер, а на них и два остова бревна. Сколько прошло времени, не следил, но успокаиваться начал после того, как костер, набравший своей первостепенной силы, охватил бревна.
Тепло разошлось по кругу, и ветерок, дрожащий еще совсем недавно вместе со мной от холода, следит за моими действиями. И только уперся я спиной в пень от сломанного дерева, сразу меня начинает терзать, не давая уснуть.
«Успокойся, - шепчу ему, - уже три часа утра, вот-вот начнется клев, так что теперь ты спи, а мне этого делать уже совсем нельзя».
«Ну, хорошо», - успокаивается он и укладывается у куста.
Включив фонарь, ищу колокольчики. Один что-то неспокоен, подрагивает, вот-вот зазвонит, но рыба, трущаяся о леску удочки, видно, это хорошо знает. Второй колокольчик поднялся. Почему? О-о, леска натянута, неужели бревно под водой по течению шло и прихватило ее?
Потихонечку поднимаю удочку, ее колокольчик вдруг резко вздрогнул и зазвенел. Кончик удочки согнулся, и чем выше поднимаю ее, он все круче и круче сгибается, и только несколько сильных тычков, успокаивает меня, это не бревно зацепило крючок, а рыба. Она сильная, заходила, сильными рывками тянет удочку себе в речную пучину, но я не поддаюсь ей. Терпение, сейчас без него не победить.
Удочку не отпускаю, поднимаю выше и выше, и как назло, понимаю, что о сачке совсем забыл. Он лежит где-то у кустов, и сейчас его искать просто невозможно. Остается только одно делать, как дед учил, удочку проталкивать назад, и, ухватившись за леску, подтаскивать рыбу к берегу. Так и делаю, но она как назло, во что-то упирается, и поэтому делаю шаг в сторону, и несколько шагов назад и с силой, поднимаю рыбину и кладу ее на берег.
Ухватившись руками за ее сильное, бьющееся тело, никак не могу понять, что поймал, и только приподняв ее, по бликам света от костра, вижу, это налим. Его скользкое тело, тут же выскальзывает из рук и падает в воду. Холодная вода, обдавшая лицо, совсем разбудила меня. Пытаюсь отбросить от себя больно давящую на кожу ладони ветку, и тут же понимаю, что это кончик удилища, это его рыбина тянет за собой в свой глубокий омут. Ухватываюсь за него, потом - за леску и заново, обеими руками тащу к себе сопротивляющегося налима.
…Рыба бьется в сетке, никак не успокаивается, и поэтому опускаю ее в воду, вдали от омута, чтобы не пугать другую рыбу. Радость удачи согревает тело. Подкладываю новых веток в костер и ищу глазами ранее заготовленную толстую палку с рогатиной и длинную. Устанавливаю их у костра и подвешиваю над огнем чайник.
Ветерок, видно, тоже проголодался, поддувает огонь, помогая ему ухватиться своими языками за недогоревшие кончики веток. Наконец из чайника пошел пар, белее и белее. А вскоре и из его горлышка начала выплескиваться кипящая вода. Это радует. Брошенная в воду заварка с ягодами шиповника начинают разносить по воздуху кисловато-горьковатый запах чая. Ветер тоже принюхивается к нему и подталкивает своим холодным дуновением, побыстрее наполнить кружку черной, дымящейся жидкостью. Притрагиваюсь губами к ее краюшку. Обжигает. Вода горьковато-кисловатая попадает на небо, на язык. Еще секунда-другая, расспробываю ее. Вкусно. С сильным шумом дую в кружку, остужая чай, делаю новый глоток, за ним другой…
Зазвонил колокольчик, и снова начинается борьба. Теперь бьется у ног серебристый подъязок. Радости нет границ. Не успел опустить рыбу в сетку, снова раздался звон колокольчика. Это – окунь. До горбача ему еще расти, а как сопротивлялся. Пока его вытаскивал, думал, что поймал большого язя, а оказался окунь с ладошку. И то хорошо.
Все успокоилось, можно расслабиться и допить чай, оставшийся в кружке. Пригубил его, он совсем остыл.
«Спасибо тебе, сосед, переусердствовал», - шепчу сидящему рядом со мной ветерку, колышевшему оставшуюся сухую листву на кустарнике. А он, озорник, с силой дунув мне в лицо ,поднялся в светлеющее от просыпающегося солнца небо, и пошел по свои делам.
«Ну, и ладно, - улыбаюсь ему, - спасибо, что не дал мне скучать здесь», - и, подкладывая в еще не уснувший костер отсыревший хворост, размахиваю куском коры над ним, ожидая, что он ее подсушит и всколыхнется со своей новой силой вновь.
Прохладно становится, без чая не согреться.